Летняя книга

– Что? – недоверчиво спросила София. – Какая школа?

– Твой папа был тогда еще маленьким.

– Папа? Маленьким? Что еще за поросенок? Что ты сказала?

– Уф, – вздохнула бабушка, – ничего. Я сказала, что твой папа тогда был таким же маленьким, как ты сейчас.

– Папа большой, – сказала София, просеивая песок между пальцами.

Они помолчали, каждый о своем. Потом бабушка сказала:

– Он думает, что я сейчас лежу под зонтом и сплю.

– А ты вместо этого сидишь тут и потихоньку куришь.

Они выбирали камешки, еще недостаточно отшлифованные водой, и бросали их в море, чтобы они стали покруглее. Солнце продолжало свой маршрут, папа опять огибал мыс, вытаскивая и проверяя сеть и снова опуская ее в море.

– Жуть какой плохой улов, – сказала бабушка.

София встала:

– Послушай, я, пожалуй, пойду искупаюсь, а то сегодня я купалась всего два раза. Ты не будешь без меня скучать?

– Я тоже пойду купаться.

Подумав, София сказала:

– Хорошо, я разрешаю тебе искупаться. Но только в том месте, где я тебе покажу.

Они помогли друг другу вылезти из ущелья и обошли гору, чтобы их никто не заметил. Недалеко от навигационной вышки была большая глубокая яма с водой.

– Ну как, подходит? – спросила София.

– Подходит, – согласилась бабушка, разулась и опустила ноги в воду. Со дна поднялся столбик коричневой мути, побежали пузырьки, и снова поверхность стала гладкой. Вода была теплой и приятной.

Бабушка опустила ноги поглубже и пошевелила пальцами. Там, где яма суживалась, росли кусты вербейника, а заячья капуста раскрашивала склон горы желтыми полосами. Было видно, как папа зажег костер, от него тянулся вверх прямой дымок.

– Мне кажется, – сказала бабушка, – мне кажется, что я еще никогда не видела здесь такой тихой погоды. Тут всегда было ветрено. Он каждый день уходил в море, если только не было шторма. У нас был парус со шпринтовом. Он управлял, а я следила за вехами в темноте и едва успевала говорить: «Право руля, лево руля, полный вперед», а однажды, когда штурвал соскочил…

– Ты прикрепила его шпилькой, – перебила София.

Бабушка поболтала ногами в воде и ничего не сказала.

– Или, кажется, это была английская булавка, – поправилась София. – Иногда я все путаю. А кто управлял лодкой?

– Твой дед, разумеется, за которым я была замужем.

– Ты была замужем? – София страшно удивилась.

– Жуть какая глупость, – пробурчала себе под нос бабушка, а вслух сказала: – Попроси своего папу рассказать о предках, пусть нарисует тебе наше генеалогическое древо, если тебе это интересно.

– Я в этом не уверена, – вежливо сказала София. – К тому же сейчас я немного занята.

Навигационная вышка, белая, с красным треугольником посередине, была очень высокой. К тому же планки лестницы так далеко отстояли друг от друга, что нога едва дотягивалась до следующей, и после каждого шага появлялась дрожь в коленях, несильная, но все же приходилось ждать, покуда она пройдет. Только после этого можно было лезть дальше. София успела забраться почти до самого верха, когда ее заметила бабушка. Бабушка сразу поняла, что кричать нельзя. Нужно ждать, пока девочка спустится. Это не очень опасно, дети ловкие и цепкие, как обезьяны, и, если не испугать их внезапным окриком, ничего не случится.

Теперь София поднималась совсем медленно, с длинными остановками перед каждой новой ступенькой. Было видно, что ей страшно. Бабушка вскочила на ноги, ее палка покатилась и упала в яму, почва угрожающе закачалась под ногами. София сделала еще один шаг.

– Отлично! – крикнула бабушка. – Теперь осталось совсем немножко до верха!

София шагнула еще раз. Вот она обхватила руками последнюю планку и застыла.

– А теперь спускайся, – приказала бабушка.

Но девочка не трогалась с места. Нещадно пекло, вышка блестела на солнце и слепила глаза, контуры ее расплывались.

– София, – позвала бабушка, – моя палка скатилась в яму, мне трудно стоять.

Она подождала немного и закричала снова:

– Ты слышишь меня? Мне жуть как плохо! Просто жуть как кружится голова, мне нужна моя палка!

София стала спускаться вниз – осторожно, шаг за шагом.

Паршивая девчонка, подумала бабушка, гадкий ребенок. Но вот что получается, когда человеку запрещают делать то, что ему интересно и с чем он в свои годы может справиться.

София спустилась на землю. Она вытащила из ямы палку и, не поднимая глаз, протянула ее бабушке.

– Ты здорово лазаешь, – строго сказала ей бабушка. – И ты смелая девочка, я же видела, что тебе было страшно. Рассказать папе или не надо?

София пожала плечами и взглянула на бабушку.

– Лучше не надо, – ответила она. – Но не забудь поведать об этом на смертном одре, чтобы это не кануло в вечность.

– Жуть что за блестящая идея, – сказала бабушка.

Она доковыляла до матраса и села рядом на землю подальше от лилового зонта.

Кот

Котенок был совсем маленьким, когда появился в доме, и умел только пить молоко из бутылочки с соской, благо что на чердаке нашлась старая соска Софии. Сначала он спал в грелке для чайника, поближе к печке, а когда подрос и научился ходить, переселился в детскую, на кровать Софии. У него была своя подушка рядом с подушкой хозяйки.

Котенок был из породы серых рыбацких котов и очень быстро рос. В один прекрасный день он покинул детскую и стал разгуливать по всему дому, а на ночь забирался под кровать в коробку из-под посуды. Уже тогда было видно, что в голове у него полно своих собственных независимых идей. София ловила котенка и уносила назад, в детскую, и чего только не делала, чтобы приручить его, но чем больше она любила этого разбойника, тем чаще он пропадал в своей коробке под кроватью и только громко мяукал, требуя, чтобы в коробке сменили песок. Имя его было Ма petite[4], но все звали попросту Маппе.

– Странная штука любовь, – сказала как-то раз София. – Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.

– Так и есть, – согласилась бабушка. – И что же тогда?

– Любишь дальше, – горячо ответила София. – И все ужаснее и ужаснее.

Бабушка вздохнула и промолчала. Обследовав все уютные местечки, которые только могут заинтересовать кота, Маппе совсем освоился. Иногда он вытягивался на полу, снисходительно принимая ласки и полное доверие со стороны хозяйки, сам же воровато отводил в сторону желтые глаза и норовил поскорее спрятаться в своей коробке. Казалось, ничто в мире больше не интересовало его, только поесть и поспать.

– Знаешь, – сказала София бабушке, – иногда мне кажется, что я ненавижу Маппе. У меня больше нет сил его любить, а не думать о нем я не могу.

Шли недели, София ходила за Маппе по пятам. Она ласково разговаривала с ним, щедро дарила его сочувствием и заботой, только однажды терпение ее лопнуло, и в гневе она схватила его за хвост. В ответ Маппе зашипел и шмыгнул под дом. Впрочем, этот конфликт не помешал Маппе пообедать с еще большим аппетитом и хорошо выспаться, свернувшись до невероятности мягким клубком и положив кончик хвоста себе на нос.

София ходила сама не своя, она перестала играть, по ночам ее мучили кошмары. Она думала только о Маппе, переживая, что он не хочет быть ей преданным другом. Между тем Маппе рос и вскоре превратился в маленького подтянутого хищника, а в один прекрасный июньский вечер не пришел ночевать в свою коробку. Утром он как ни в чем не бывало вошел в дом, выгнул спину, задрав хвост, и, вытянув сначала передние лапы, а потом задние, зевнул и стал точить когти о кресло-качалку. Потом он прыгнул на кровать и уснул с видом невозмутимого превосходства.

Пожалуй, он начал охотиться, подумала бабушка.

И не ошиблась. Уже на следующее утро кот принес на крыльцо маленькую серо-желтую птичку. Горло ее было умело перекушено, и несколько пурпурных капелек крови красиво лежали на блестящем перьевом наряде. Потрясенная София, побледнев, некоторое время рассматривала убитую птицу. Потом она попятилась от убийцы, повернулась и бросилась прочь.

Бабушка осторожно объяснила Софии, что хищные животные, например кошки, не видят разницы между птицей и крысой.

– Значит, они глупые, – коротко сказала на это София. – Крыса противная, а птица красивая. Я решила, что не буду разговаривать с Маппе три дня.

И она перестала с ним разговаривать.

На ночь кот отправлялся в лес, а утром приносил добычу в дом, чтобы похвалиться, и каждый раз птицу выбрасывали в море. В конце концов, прежде чем открыть дверь в дом, София стала громко спрашивать, стоя под окном:

– Можно войти? Труп убран?

Она наказывала Маппе и только растравляла свою боль, выбирая слова пострашнее:

– Кровавые пятна уже смыли?

Или:

– Сколько у нас убитых сегодня?

Утренний кофе утратил спокойную радость. И все вздохнули с облегчением, когда Маппе догадался наконец прятать свою добычу. Все-таки одно дело видеть кровавую лужу своими глазами, и совсем другое – только знать о ней. Может быть, Маппе надоели крик и шум, поднимающиеся каждое утро, а может быть, он считал, что люди отбирают и съедают его добычу сами. Однажды утром бабушка, закуривая свою первую в этот день сигарету, выронила мундштук, тот закатился в щель. Бабушка приподняла половицу и увидела аккуратный ряд обглоданных Маппе пичужек. Конечно, для нее не было новостью, что кот продолжает охотиться, по-другому и быть не могло, и все же, когда в следующий раз он прошмыгнул в дом мимо ее ног, она выскочила во двор и прошептала:

– Ах ты, лукавый черт!

На крыльце, привлекая мух, стояла нетронутая миска с плотвой.

– Знаешь, – сказала София, – лучше бы Маппе вообще не родился. Или я бы не родилась. Так было бы намного лучше.

– Вы так и не разговариваете? – спросила бабушка.

– Я ему не сказала ни слова, – ответила София. – Что делать, не знаю. Даже если я прощу его, какая разница, ему все равно.

Бабушка не нашлась что ответить.

Маппе совсем одичал и почти не бывал в доме. Шерсть его приобрела привычный на острове серо-желтый оттенок – цвет гор или солнечных пятен на песке. Когда кот крался по прибрежному лугу, казалось, что это ветер колышет траву. Он мог часами караулить свою добычу в зарослях кустарника, на фоне заката иногда появлялся его неподвижный силуэт с навостренными ушами, который вдруг исчезал… и через секунду раздавался чей-то последний писк. Маппе продирался между ветвями низкорастущих елей, вымокший под дождем, с прилипшей к худому телу шерстью, и сладострастно вылизывал себя, когда выглядывало солнце. Он принадлежал только себе и был абсолютно счастлив. В жаркие дни Маппе катался по пологой горе, грыз время от времени какую-нибудь траву, а иногда его рвало собственной шерстью, о чем он, впрочем, быстро забывал, как это бывает у кошек. Что он еще делал – никто не знал.

Однажды в субботу к ним на чашечку кофе приехали Эвергорды. София спустилась на берег, чтобы посмотреть на их лодку. Лодка была большая, загруженная сумками, корзинами и всякой посудой, а в одной из корзин мяукал кот. София приподняла крышку, кот лизнул ей руку. Он был толстый, с белой шерстью и круглой мордой. София вынула его из корзины, и всю дорогу кот не переставая мурлыкал.

– A-а, ты нашла кота, – сказала Анна Эвергорд, увидев Софию. – Он очень милый, только вот мышей не ловит, поэтому мы решили отвезти его нашему инженеру.

София села на кровать, держа на руках тяжелого кота, тот умиротворенно мурлыкал. Он был мягкий, теплый и послушный.

Все уладилось очень легко, бутылка рома закрепила обмен. Маппе поймали, и он понял, что произошло, только когда лодка Эвергордов подплывала к деревне.

Нового кота звали Сванте. Он ел плотву и любил, когда его гладили. Сванте сразу же облюбовал себе детскую и каждую ночь спал в объятиях Софии, а по утрам выходил к утреннему кофе и досыпал на постели у печи. В солнечные дни Сванте катался по нагретой горе.

– Только не здесь! – кричала София. – Это место Маппе. – И она перетаскивала кота, который лизал ее в нос и послушно катался по траве на новом месте.

Лето было в самом разгаре, один за другим проходила вереница длинных лазурных дней. Каждую ночь Сванте спал, уткнувшись носом Софии в щеку.

– Странно, – сказала однажды София, – мне надоела хорошая погода.

– Вот как? – откликнулась бабушка. – Значит, ты похожа на своего деда, он тоже больше любил шторм.

София ушла прежде, чем бабушка ударилась в воспоминания.

И вот как-то ночью, сначала осторожно, а потом все набирая и набирая силу, подул ветер, а к утру по всему острову бушевал со зловещим свистом зюйд-вест.

– Просыпайся, – шепнула София. – Просыпайся, дорогой, шторм начался.

Сванте заурчал и вытянул во всю длину нагретые теплой постелью лапы. Простыня была в кошачьей шерсти.

– Вставай, – закричала София, – ведь на дворе шторм!

Но кот только перевернулся на свой толстый живот. И тогда София, неожиданно для себя, пришла в ярость, она распахнула дверь, выбросила кота на ветер и, увидев, как он прижал уши, закричала:

– Охоться! Делай что-нибудь! Ты же кот! – и, заплакав, забарабанила в дверь бабушкиной комнаты.

– Что случилось? – спросила бабушка.

– Я хочу, чтобы Маппе вернулся! – плакала София.

– Ты что, забыла, сколько с ним было мучений?

– Было ужасно, но все равно я люблю только Маппе, – сказала София твердо.

На следующий день Маппе был возвращен.

Грот

В глубине залива, на самом большом песчаном острове, растет невысокая ярко-зеленая трава. Ее корни плотно сплетаются друг с другом в крепкую сеть, которой не страшен никакой шторм, – прочнее ее нет ничего на свете. Огромные волны несутся к берегу, выскребая песчаное дно, а очутившись в бухте, пасуют перед травой, растекаясь на мелкие лужицы. Они могут размыть песок, но одолеть траву им не под силу, даже затопленная водой, она разрастается на новых пригорках и ложбинах. Выходя из моря, долго чувствуешь травяной ковер под ногами, в местах повыше растет фукус, а еще выше настоящие джунгли из зарослей спиреи, крапивы, вики и других растений, любящих соленую воду. Высокий и густой, этот лес быстро растет на почве, удобренной перегноем из водорослей и рыбы. Он изо всех сил тянется вверх по склону, пока ему не преграждают путь верба, ольха и рябина, их верхушки склоняются так низко, что, пробираясь по лесу, приходится отводить ветви в стороны, вытягивая руки, будто плывешь. А когда зацветают рябина и черемуха, в лесу резко пахнет кошками.

София прокладывала себе дорогу, орудуя большими ножницами с таким терпением, на какое была способна, когда дело ее интересовало и особенно если оно было секретом для других.

Вот она вышла к большому розовому кусту, его звали Роза Ругоза. Когда на Розе Ругозе распускались крупные одиночные цветы, которые стояли как ни в чем не бывало даже после шторма и опадали только по собственной прихоти, люди из деревни приходили посмотреть на это чудо природы. Корни ее выступали из почвы, отшлифованные волнами, в ветках застряли листья фукуса. Через каждые семь лет Роза Ругоза умирала, сломленная суровыми испытаниями, но возрождалась в детях, пробивающих свои ростки рядом, на той же соленой почве, и все повторялось сызнова. Почти на том же месте. За Розой Ругозой путь пролегал через колючие заросли крапивы, потом шли спирея, волчья ягода и вербейник, за ольхой, на пороге леса, росла большая черемуха. Если, выбрав правильный день и направление ветра, лечь под черемуху, можно увидеть, как она осыпается вся разом, на твоих глазах. Только нужно быть очень осторожным. Кусты усеяны насекомыми, их даже не видно, но чуть заденешь за ветку – и они посыплются на тебя.

За черемухой на мшистом покрове росла сосна, в этом месте гора круто поднималась, и каждый раз неожиданно открывался вход в грот. Совершенно неожиданно. Грот был узкий, с влажными черными стенами, в нем пахло гнилью, а в глубине расположился алтарь, поросший зеленым мхом, густым и мягким, как плюш.

– А ты не знаешь, что я знаю, – сказала София.

Бабушка отложила детектив и выжидательно посмотрела на внучку.

– Знаешь, что я знаю? – снова спросила София.

– Нет, – ответила бабушка.

Они пришвартовались у скалы и стали карабкаться к розовому кусту по потайному пути Софии. День был подходящим для такого путешествия: у бабушки кружилась голова, и ползти ей было даже удобнее, чем идти.

– Да тут крапива, – сказала она.

– Я же тебя предупреждала, – ответила София. – Ползи быстрее, осталось немножко.

Когда они добрались до спиреи и вербейника, потом до черемухи, София обернулась и сказала:

– Теперь можешь отдохнуть и выкурить сигарету.

Но оказалось, что бабушка забыла дома спички. Некоторое время София и бабушка молча лежали под черемухой, размышляя каждый о своем, потом София спросила, чтó обычно держат на алтаре.

– Что-нибудь красивое и необыкновенное, – ответила бабушка.

– Что, например?

– Ну мало ли…

– Отвечай как следует!

– Сейчас мне ничего не приходит в голову, – ответила бабушка, она плохо себя чувствовала.

– Может быть, золото? – предложила София. – Хотя это не слишком-то необычно.

Они поползли дальше между елями, а когда добрались до грота, бабушку вырвало на мох.

– Вот тебе раз, – сказала София. – Ты принимала сегодня свое лекарство?

Бабушка вытянулась на траве и не ответила. София прошептала:

– Я буду заботиться о тебе весь день.

Под елями было довольно прохладно и тихо, и они вздремнули немного. Проснувшись, они доползли до грота, но вход в него оказался слишком узким для бабушки.

– Расскажешь мне, что там внутри, – попросила она Софию.

– Тут зеленый мох, – начала София, – и пахнет гнилью, и ужасно красиво, а в глубине – святое место, потому что там живет бог в… в маленькой коробочке.

– Вот как? – сказала бабушка и просунула голову в щель, насколько могла. – А там что такое?

– Поганки, – ответила София.

Бабушка протянула ей свою шляпу, она узнала шампиньоны и отправила Софию их собирать. Вскоре шляпа была полна.

– Так ты говоришь, он живет в маленькой коробочке? – переспросила бабушка и дала Софии опорожненную коробку из-под лекарства, ставшую теперь священной. София снова залезла в грот и положила ее на алтарь.

После этого они отправились назад и по дороге выкопали одного из отпрысков Розы Ругозы, чтобы посадить у крыльца бабушкиной комнаты. Осторожно, стараясь не повредить корни, бабушка и София вырыли кустик прямо с землей и поместили его в коробку из-под джина, которую вытащили из тины. Кроме того, они нашли старую ушанку и переложили в нее грибы, так что бабушка снова смогла надеть свою шляпу.

– Что бы еще такое устроить? – сказала София. – Подумай, чего бы тебе хотелось?

Бабушка ответила, что ей хочется пить.

– Хорошо, – сказала София. – Подожди меня здесь.

Она спустилась на то место, где видела валявшуюся на берегу бутылку, этикетки на ней не было. Они откупорили ее, бутылка зашипела, в ней оказался лимонад, который бабушка любила гораздо больше, чем минеральную воду.

– Вот видишь! – воскликнула София. – И это уладилось. А теперь я найду для тебя новую лейку.

Но бабушку вполне устраивала старая. К тому же она считала, что лучше не искушать судьбу. Они побрели домой. Очень приятно брести не спеша и не чувствовать боли в животе.

Когда они вернулись, был уже пятый час. Жареных грибов хватило на всю семью.

Дорога

Бульдозер, огромная адская машина ядовито-желтого цвета, с грохотом и скрежетом врубался в лес, бряцая своей огромной пастью, а рядом, облепив его со всех сторон, точно обезумевшие муравьи, бежали, указывая путь, деревенские жители.

– Вот дьявол! – крикнула София и не услышала своего голоса.

Она стояла, спрятавшись за камнем, с молочным бидоном в руке и смотрела, как машина вспарывала землю, вырывала огромные, поросшие мхом бревна, пролежавшие тут тысячу лет, и расшвыривала их в обе стороны. Сосны, задетые бульдозером, с громким треском ломались, обнажая выдранные из почвы корни.

– Господи Исусе, так он весь лес переломает!

Дрожа и переминаясь с ноги на ногу, София стояла на мхе, завороженная ужасом происходящего. Вот безропотно, с тихим вздохом повалилась черемуха, и на месте, где она росла, образовалась горка жирной черной земли, а бульдозер уже с ревом двинулся дальше, захватывая новый участок. Крестьяне нервничали и кричали друг на друга. Еще бы, ведь машина была нанята за сотню марок в час, даже больше, считая путь туда и обратно. Она прокладывала дорогу вниз, к первой бухте, двигаясь напролом, неудержимо, словно поток обезумевших леммингов.

«Да, – подумала София, – не хотела бы я сейчас быть муравьем. От этой машины можно ждать чего угодно!»

Она сходила за молоком и почтой, а когда вернулась назад, было уже неожиданно тихо и на месте тропинки пролегла широченная дорога. Вокруг царил чудовищный беспорядок, словно чьи-то огромные руки придавили лес, сломав и пригнув деревья к земле, точно траву, с той только разницей, что они уже больше не поднимутся. Расколотые стволы блестели белой поверхностью и истекали соком. По обе стороны дороги лежали груды зеленых веток, но ни один лист не шевелился от ветерка. Казалось, будто идешь между двумя стенами. Развороченная земля, прилипшая к камням, подсыхала и приобретала серый оттенок, на новой дороге тоже стали появляться серые пятна. Отовсюду торчали обрубленные корни, а на самых тонких, как на ниточках, дрожали крошечные комья земли. Стояла гробовая тишина, какая бывает после взрыва или пронзительного крика. София стала спускаться по новой дороге, которая показалась ей намного длиннее старой. В лесу не было слышно ни звука. Спустившись к бухте, она увидела бульдозер, его безобразные контуры четко виднелись на фоне воды. Проезжая по прибрежному лугу, он застрял в ложбине и теперь стоял, скособочившись, среди песчаных куч, выброшенных его гусеницами. Покрытый травой склон мягко, с коварной уступчивостью подался, завалив набок это лесопожирающее чудовище, являвшее собой теперь безмолвную картину поверженной мощи. У машины сидел Эмиль Эрстрём и курил.

– А где остальные? – спросила София.

– Пошли принести то, что нужно.

– А что нужно?

Эмиль ответил, что все равно она ничего в машинах не понимает. София побрела дальше по лужайке, поросшей зеленой травой, способной вынести любой шторм, цепляясь за почву своими маленькими корешками.

Вдалеке, у мыса, она увидела бабушку, сидящую в лодке.

«Вот это машина! – подумала вдруг София, удивившись ее могуществу. – Будто Господь наложил свою карающую десницу на Гоморру. А здорово будет проехать по новой дороге, вместо того чтобы плестись пешком».

Праздник летнего солнцеворота

У семьи был друг, который, впрочем, редко ее навещал, звали его Эрикссон. Забывал ли он заглянуть на остров или собирался приехать, да все не получалось, но только бывало, что за все лето он так и не появлялся.

Эрикссон был невысокого роста, крепкий, с загаром цвета прибрежного песка и голубыми глазами. Когда о нем говорили или думали, то смотрели куда-то вдаль, поверх моря. Ему часто не везло, и он привычно ругал плохую погоду и неполадки в моторе. Сеть его неминуемо рвалась или цеплялась за мотор, рыба уплывала, когда он выходил в море, а птицы разлетались, когда он собирался поохотиться. А если Эрикссону и везло с уловом, то падали цены на рынке, вот и выходило все равно так на так. И все же, при всей своей незадачливости, Эрикссон обладал какой-то таинственной притягательной силой.

В семье скучали по Эрикссону, когда его долго не было, и каждый понимал, хоть и не говорил этого вслух, что рыбалка, охота, лодочный мотор – все это не слишком занимало его. Пожалуй, они даже догадывались, что было действительно интересно Эрикссону, но не смогли бы дать этому точное определение. Идеи и неожиданные желания возникали в его голове так же внезапно, как легкий бриз на море, он жил, храня в себе какое-то напряженное ожидание. В море всегда что-нибудь происходит: или кто-нибудь дрейфует, или, наоборот, несется на всех парусах, или ночью переменится ветер и зажгут маяк. Живя у моря, необходимо обладать знаниями, воображением и быть всегда начеку. И еще, разумеется, нужен нюх. Большие события происходят где-то далеко, а здесь, в шхерах, будничные дела, но их тоже кто-то должен выполнять. Взять, например, хоть просьбы дачников. Один хочет, чтобы у него была настоящая корабельная мачта на крыше, другой просит разыскать камень особого цвета. И все это можно найти, если есть старание и время, а главное – умение искать. Когда занимаешься такими поисками, чувствуешь себя удивительно свободным и находишь вещи, о существовании которых даже не подозревал. Бывает, правда, и так, что в июне тебя просят найти котенка, а в конце августа – утопить: больше он не нужен. И приходится это делать. А некоторые только и мечтают заботиться о ком-нибудь всю жизнь.