Летняя книга

Когда дует зюйд-вест, кажется, что дни сменяют друг друга незаметно, круглые сутки только и слышен равномерный, спокойный гул. В такое время папа не разгибаясь сидит за письменным столом. Рыбаки ставят и снимают сети. Каждый на острове занят своим обычным делом, настолько само собой разумеющимся, что о нем не говорят ни для того, чтобы похвалиться, ни в поисках сочувствия, и кажется, что лето тянется бесконечно, все живое только и делает, что растет с отмеренной ему скоростью. Поэтому появление Вероники (назовем ее этим тайным именем) внесло в жизнь острова неожиданные осложнения. Здешним жителям было невдомек, что девочке непривычен сам их размеренный быт, в такт медленному летнему ритму. Больше, чем моря, шума деревьев в ветреную ночь и муравьев, она боялась их самих с их особым укладом жизни.

На третий день София вошла к бабушке в комнату и заявила:

– С меня хватит, надоело. Еле-еле уговорила ее нырнуть.

– Неужели она нырнула? – удивилась бабушка.

– Ну да. Правда, для этого пришлось столкнуть ее в воду.

– A-а. Ну и что дальше?

– Ее волосы плохо переносят соленую воду, – с грустью заметила София. – Они стали такие противные. А она мне нравилась как раз из-за волос.

Бабушка сбросила одеяло и поднялась с кровати. Она взяла свою палку и спросила:

– Где она сейчас?

– На картофельном поле.

Бабушка отправилась через весь остров на картофельное поле. Оно находилось с подветренной стороны, среди скал, чуть выше моря, там с утра до ночи палило солнце. На этом поле, расположенном прямо на песчаном берегу и удобренном фукусом, выращивали скороспелый сорт. Соленая вода то и дело заливала грядки, омывая корни и обнажая мелкие розовые клубни овальной формы. Девочка сидела, прислонившись к камню, наполовину скрытая ветками сосны. Бабушка присела неподалеку и стала лопаткой выкапывать клубни. Так она выкопала с десяток малюсеньких картофелин.

– Видишь, – сказала она Веронике, – посадили одну большую, а выросло много маленьких. А если немного подождать, они бы стали побольше.

Вероника бросила на бабушку быстрый взгляд из-под спутанных волос и снова отвернулась – какое ей дело до картошки и вообще до всего остального?

«Будь она постарше, хоть чуть-чуть, – подумала бабушка, – я сказала бы ей, что понимаю, как ей плохо. Вот так попадешь нежданно-негаданно в спаянный круг, где на правах хозяев все ведут себя так, как они привыкли, как им удобно, как у них заведено, и не дай бог им почувствовать хоть малейшую угрозу сложившемуся порядку. Круг этот станет тогда еще теснее и неколебимее. Жизнь на острове, в которой всем определены свои роли, все имеет свое, и только свое, место, может показаться ужасной человеку со стороны. Она проходит согласно раз и навсегда заведенному ритуалу, на самом деле столь прихотливому и случайному, что можно подумать, будто мир кончается за горизонтом».

Бабушка так глубоко погрузилась в свои мысли, что забыла и о картофеле, и о Веронике. Она смотрела, как на полоску суши накатывали с двух сторон волны, подгоняемые ветром, и, слившись воедино, наступали на берег и снова отходили назад, оставляя после себя только маленькую спокойную лужицу. Вдруг во фьорде появилась рыбацкая лодка, по обе стороны от ее носа пенились большие белые усы.

– Эй! – окликнула бабушка Веронику. – Лодка плывет.

Она оглянулась в поисках девочки, но та совсем скрылась за сосной.

– Эй! – снова окликнула бабушка. – Сюда плывут пираты! Прячемся!

Не без труда бабушка тоже залезла под сосну и прошептала:

– Смотри, вот они. Идут сюда. Давай за мной, нужно перебраться в более безопасное место.

Она стала карабкаться вверх по горе, а за ней, на четвереньках, и Вероника, да так быстро, что только пятки сверкали. Они обогнули небольшую болотистую впадину, заросшую голубикой, и очутились в зарослях ивового кустарника – там было сыро, но куда деваться?

– Ну вот, – сказала бабушка, – теперь мы в относительной безопасности.

Она взглянула на Веронику и поправилась:

– То есть я хотела сказать, что теперь мы в полной безопасности. Здесь им никогда нас не найти.

– Почему ты решила, что это пираты? – шепотом спросила Вероника.

– Потому что они приплыли сюда и нарушают наш покой, – ответила бабушка. – Мы хозяева острова, а все остальные пусть убираются восвояси.

Вскоре рыбачья лодка уплыла. Вот уже полчаса София бродила по острову в поисках бабушки и Вероники, а когда наконец обнаружила их, как ни в чем не бывало собирающих колокольчики, то пришла в ярость.

– Где вы были? – закричала она. – Я вас всюду ищу!

– Мы прятались, – объяснила бабушка.

– Мы прятались, – повторила Вероника, – потому что мы не позволим никому нарушать наш покой. – И она, не сводя глаз с Софии, перебралась поближе к бабушке.

София ничего не сказала, только молча повернулась и убежала.

Остров вдруг показался Софии маленьким и тесным. Куда ни пойдешь, обязательно наткнешься на эту парочку, а когда они наконец скроются из виду, все равно приходится за ними следить, чтобы ненароком опять не встретиться.

Поднимаясь по ступенькам в свою комнату, бабушка почувствовала, как она устала.

– А теперь я хочу почитать, – сказала она Веронике. – Иди поиграй немножко с Софией.

– Нет, – ответила Вероника.

– Тогда поиграй одна.

– Нет, – снова сказала Вероника, и голос ее испуганно задрожал.

Бабушка принесла блокнот и угольный карандаш и положила их на крыльцо:

– Вот, нарисуй картину.

– Я не знаю, что нарисовать.

– Нарисуй что-нибудь страшное, – сказала бабушка, она ужасно устала. – Нарисуй что-нибудь самое страшное и постарайся не беспокоить меня сколько можешь.

С этими словами бабушка заперла дверь на крючок и легла на кровать, закрыв голову одеялом. Зюйд-вест с ровным гулом долетал с берега до середины острова, где как раз стояли дом и сарай.

София приставила к стене садок, забралась к окну и постучала в стекло: три раза быстро, без пауз, а затем еще трижды, но уже спокойно. Когда бабушка вылезла из-под одеяла и приоткрыла окно, София заявила, что выходит из тайного союза.

– Ну ее, эту Недотрогу! – сказала София. – Она меня больше не интересует! Что она сейчас делает?

– Рисует. Самое страшное, что только можно придумать.

– Но она же не умеет рисовать, – возмущенно зашептала София. – Ты что, дала ей мой блокнот? Зачем ей рисовать, если она все равно не умеет?!

Бабушка захлопнула окно и легла на спину. Трижды появлялась София, каждый раз с новой ужасной картиной, которые она прикрепляла к оконному стеклу рисунком внутрь так, чтобы его можно было увидеть, находясь в комнате. На первой картине была изображена девочка с жидкими волосенками, по которой ползали огромные муравьи. Слезы лились у нее в три ручья. На второй прямо на голову той же девочке падал камень. На третьей было нарисовано кораблекрушение, но довольно небрежно. Бабушка поняла, что София уже выпустила пары. Когда бабушка снова открыла книгу и наконец нашла в ней место, на котором остановилась, в щель под дверь просунули еще один лист бумаги.

Рисунок Вероники был великолепен. Выполненный с маниакальной тщательностью, он изображал некое существо с черной дырой вместо лица. Существо это надвигалось, выставив вперед плечи, вместо рук у него были длинные, неровно обрезанные крылья, как у летучей мыши. Они начинались от шеи и волочились по земле с обеих сторон – то ли опора, то ли, наоборот, помеха этому не похожему ни на что бескостному телу. Чудище было настолько ужасно и выразительно, что бабушка некоторое время стояла в оцепенении, а потом отворила дверь и закричала:

– Здорово! Вот это действительно страшный рисунок!

Она не могла от него оторваться, и в голосе ее не было ни снисходительности, ни поощрительных ноток.

Вероника сидела на ступеньке и даже не обернулась. Она подобрала с земли камешек и подбросила его в воздух, потом поднялась и медленными неловкими шагами стала спускаться к берегу. София наблюдала с крыши сарая.

– Что она там делает? – спросила бабушка.

– Бросает камешки в море, – сказала София. – А теперь пошла на мыс.

– Это хорошо. Иди сюда, посмотри, что она нарисовала. Ну как?

– Ничего, – ответила София.

Бабушка приколола рисунок к стене двумя кнопками и сказала:

– Какое необычное воображение. Оставим теперь ее в покое.

– Ты считаешь, она умеет рисовать? – хмуро спросила София.

– Нет, – ответила бабушка, – может быть, и нет. Но она, несомненно, принадлежит к той породе людей, которые хоть раз в жизни достигают совершенства.

Луг

София спросила, на что похож рай, и бабушка ответила, что, возможно, рай похож на этот луг. Они шли по лугу вдоль проселочной дороги и остановились, чтобы осмотреться. Было очень жарко, дорога потрескалась и побелела от палящего солнца, листья деревьев и трава вдоль обочины запылились. София и бабушка вышли на середину луга, где не было пыли, и сели в высокую траву, вокруг цвели колокольчики, кошачья лапка и лютики.

– И муравьи в раю есть? – спросила София.

– Нет, муравьев нет, – ответила бабушка и осторожно легла на спину, она надвинула шляпу на нос и попробовала украдкой вздремнуть.

Где-то вдали мирно и неутомимо тарахтела какая-то сельская техника. Если отвлечься от ее шума, что не так уж трудно, и прислушаться к трескотне насекомых, то кажется, что их миллиарды и что они заполнили весь мир, нахлынув на него восторженной летней волной. София держала в руке цветы, их стебельки нагрелись и стали неприятными на ощупь, тогда она положила букет на бабушку и поинтересовалась, как же Бог успевает услышать всех сразу, кто обращается к Нему с молитвой.

– Он очень умный, – сонно пробормотала бабушка из-под шляпы.

– Отвечай как следует, – сказала София. – Как он все успевает?

– Наверное, у Него есть секретарь…

– Но как же Он успевает сделать то, о чем Его просят, если Ему некогда переговорить с секретарем, когда что-нибудь случается?

Бабушка притворилась было, что спит, но провести Софию не удалось, пришлось сочинять, что за время, пока молитва доходит до Божьего слуха, ничего страшного произойти не может. Тогда внучка спросила, как же Бог поступит, если, например, она обратится к Нему с просьбой о помощи на лету, падая с сосны.

– Тогда Он сделает так, что ты зацепишься за ветку, – нашлась бабушка.

– Неглупо, – согласилась София. – Теперь твоя очередь задавать вопросы. Только чур – про рай.

– Как ты думаешь, все ангелочки летают в платьицах и никак не узнаешь, мальчик это или девочка?

– Глупо задавать такой вопрос, если ты и сама знаешь, что все ангелочки летают в платьицах. Теперь слушай, что я тебе скажу: если хочешь знать точно, мальчик это или девочка, надо подлететь снизу и посмотреть, не торчат ли из-под платьица брюки.

– Вот оно что. Теперь буду знать. Твоя очередь спрашивать.

– Ангелы могут залетать в ад?

– Еще бы! У них же там полно друзей и знакомых.

– А вот я тебя и поймала! – закричала София. – Вчера ты сказала, что ада вообще не существует!

Бабушка была раздосадована, она села и сказала:

– Я и сегодня так думаю. Но мы же сейчас говорим в шутку.

– Когда говорят о Боге, не шутят!

– И вообще, не мог Он создать такую никчемную вещь, как ад, – сказала бабушка.

– А Он создал.

– Нет, не создал.

– Нет, создал. Такой огромный-преогромный ад!

Бабушка резко встала, она была раздражена. От быстрой смены положения луг поплыл перед глазами, и некоторое время она молча стояла, ожидая, когда к ней вернется равновесие. Потом она сказала:

– Незачем ссориться, София. Пойми, жизнь и без того тяжелое испытание, зачем же наказывать людей, прошедших его. Человек должен уповать на что-то, в этом весь смысл.

– Неправда, жизнь не испытание! – закричала София. – И что тогда делать с дьяволом? Он же живет в аду!

Бабушка хотела было сказать, что дьявола вообще не существует, но сдержалась. Шум сельской техники действовал ей на нервы. Она вернулась на дорогу, наступив по пути на большую коровью лепешку. Внучка осталась стоять на прежнем месте.

– София! – окликнула ее бабушка. – Не забудь, что ты еще должна сбегать в магазин за апельсинами.

– За апельсинами! – презрительно фыркнула София. – Как можно думать об апельсинах, когда разговор идет о Боге и дьяволе.

Бабушка палкой, как могла, очистила туфлю и сказала:

– Дорогая девочка, в моем возрасте я при всем желании не могу поверить в дьявола. Ты можешь верить во что угодно, но нужно учиться быть терпимым.

– Что это значит? – спросила внучка недовольным тоном.

– Это значит уважать чужое мнение.

– А что значит «уважать чужое мнение»? – София топнула ногой.

– Это значит позволять другим людям думать так, как они думают. Например, я разрешаю тебе верить в черта, а ты разрешаешь мне не верить в него.

– Ты выругалась, – шепотом сказала София.

– Вовсе нет.

– Но ты же сказала «черт»?

Больше они даже не смотрели друг на друга. Три рогатые коровы вышли перед ними на дорогу. Они медленно шагали к деревне, раскачивая боками и отгоняя хвостами надоедливых мух, при каждом неторопливом шаге их кожа то морщинилась, то натягивалась снова. Потом коровы свернули в сторону, и наступила полнейшая тишина.

Наконец бабушка прервала молчание:

– А я знаю одну песенку. – Она немного выждала и запела скрипучим голосом, сильно фальшивя:

Тру-ля-лей, тру-ля-лей,Эй, беги сюда скорей.Вот дерьмо коровье,Кушай на здоровье.Ешь его со смаком,Кака.

– Что ты сказала? – прошептала потрясенная София, не поверив своим ушам.

Бабушка пропела эту и в самом деле непристойную песенку еще раз.

София вышла на обочину и зашагала к деревне.

– Папа никогда не говорит «кака», – бросила она через плечо. – Где ты только набралась таких слов?

– А вот этого я тебе не скажу, – ответила бабушка.

Тем временем они подошли к сеновалу, перелезли через ограду, миновали скотный двор, а когда вышли к магазину, София уже разучила песенку и вовсю распевала ее, точно так же фальшивя, как и бабушка.

Игра в Венецию

Однажды в субботу София получила почту. Это была открытка с видом Венеции, а в адресе стояло ее имя – полностью, с «фрёкен» впереди. Никто в семье не видел раньше такой красивой открытки. На глянцевой картинке были изображены розовые и золотые дворцы, поднимающиеся прямо из темной воды, по которой скользили гондолы, свет их фонарей отражался на водной глади, полная луна сияла в темно-синем небе, и красивая дама одиноко стояла на мостике, высматривая кого-то из-под руки. Открытка была со вкусом украшена золотым тиснением. Ее поместили на стену, воткнув за барометр.

София спросила, почему все дома стоят в воде, и бабушка стала рассказывать о Венеции, о том, как город постепенно погружается в море. Бабушке довелось там побывать. Она оживилась, вспоминая о своей поездке в Италию, ей захотелось рассказать и о других местах, которые она повидала, но София желала слушать только про Венецию и особенно про темные каналы с затхлой, пахнущей гнилью водой, в которую с каждым годом все глубже и глубже погружается город, уходя вниз, в мягкую черную тину, где погребены золотые тарелки.

В такой жизни, когда твой дом медленно, но неотвратимо погружается в воду, а после обеда тарелки выбрасывают из окон, даже есть своя изысканность. «Мама, смотри, – говорит прелестная венецианская девочка, – сегодня и кухня затонула». – «Ничего, деточка, – отвечает ей мама, – у нас осталась еще гостиная». Потом они спускаются на лифте вниз, залезают в свою гондолу и плывут по улицам. Во всем городе нет ни одной машины, они уже давным-давно на илистом дне, все ночи напролет раздаются только торопливые шаги на мостах. Время от времени можно услышать музыку да еще скрип погружающегося в воду дворца. И по всему городу пахнет тиной. София отправилась на болото. У кустов ольхи вода побурела. Во мху и зарослях голубики девочка прорыла канал и обронила в него золотое кольцо с ярко-красным рубином. «Мама, мое кольцо упало в канал». – «Ничего, деточка, в нашей гостиной полным-полно золота и драгоценных камней».

София пришла к бабушке и сказала:

– Зови меня «деточкой», а я буду звать тебя «мамой».

– Но я же твоя бабушка.

– Дорогая мамочка, это же игра, – пояснила София. – Мама, будем играть, что ты моя бабушка? Я твоя деточка из Венеции; посмотри, какой я сделала канал.

Бабушка встала:

– Я придумала игру еще интересней. Будто мы, два старых венецианца, строим новую Венецию.

И на болоте закипела работа. Они построили площадь Святого Марка на деревянных колышках-сваях, выложили ее плоскими камнями, провели несколько каналов и перебросили через них мосты. По этим мостам туда-сюда шныряли черные муравьи, а внизу в лунном свете скользили гондолы. София что-то складывала на берегу из кусочков белого мрамора.

– Посмотри, мама, – закричала она, – я нашла новый дворец!

– Деточка, я мама только твоему папе, – встревоженно сказала бабушка.

– Ах так! – закричала София. – Значит, только он один может называть тебя «мамой»?

Она столкнула дворец в канал и ушла. Бабушка села на веранде и стала мастерить из бальзового дерева Дворец дожей. Когда дворец был готов, бабушка раскрасила его акварельными красками и позолотила. София пришла посмотреть.

– Здесь, – сказала бабушка, – живут мама и папа со своей дочкой. Вот за этим окошком. Девочка только что выбросила в окно фарфоровую тарелку, и она вдребезги разбилась на площади. Как ты думаешь, что сказала на это ее мама?

– Я знаю, что сказала мама, – ответила София. – Мама сказала: «Деточка, ты думаешь, у меня очень много фарфоровой посуды?»

– И что ответила девочка?

– Она сказала: «Дорогая мамочка, я обещаю тебе впредь выбрасывать в окно только золотые тарелки».

Они установили дворец на площади Святого Марка, и в нем зажили папа и мама с дочкой. Бабушка смастерила еще несколько дворцов. И тогда Венеция наполнилась жителями, они перекликались друг с другом через каналы. «Ваш дом на сколько сел в воду?» – «Моя мама говорит, что не больше чем на тридцать сантиметров». – «А, это неопасно. А что твоя мама готовит сегодня на обед?» – «Моя мама жарит окуней…»

На ночь все укладывались спать друг подле друга, и было слышно только, как муравьи ползают по мостам.

Бабушку все больше захватывала игра. Она построила гостиницу, тратторию [2]и башню с часами и маленьким львом наверху. Бабушка не без труда вспоминала названия улиц, ведь много лет прошло с тех пор, как она была в Венеции. Однажды в их Большой канал забрался зеленый тритончик, так что транспорту приходилось делать большой крюк.

Вечером полил дождь и ветер сменился на юго-восточный. По радио объявили понижение давления и шесть баллов по шкале Бофорта[3], но никто не обратил на это особого внимания. Однако, проснувшись ночью, как обычно, бабушка прислушалась к дождю, барабанившему по крыше, и, вспомнив о городе на воде, забеспокоилась. Ветер усиливался, а между болотом и морем была лишь узкая полоска суши. Бабушка заснула и снова проснулась. Под шум дождя и волн она думала о Венеции и о Софии. Когда начало светать, бабушка встала, набросила поверх ночной рубашки непромокаемую накидку, надела широкополую клеенчатую шляпу и вышла из дома.

Дождь был мелкий, но земля успела пропитаться влагой и потемнела.

Вот теперь все пойдет в рост, рассеянно подумала бабушка. Крепко держась за свою палку, она двинулась навстречу ветру. Рассвет чуть брезжил, по небу плыли длинные ряды облаков, на темно-зеленой поверхности моря вскипали белые барашки. Бабушка окинула взглядом залитое водой побережье и вдруг на пригорке увидела бегущую Софию.

– Он утонул! – кричала София. – Она погибла!

Открытая настежь дверь детской хлопала на ветру.

– Иди ложись, – сказала бабушка. – Сними с себя мокрую рубашку, затвори дверь и ложись. Я найду дворец. Обещаю тебе, что я найду его.

София ревела во весь голос и ничего не слышала. Бабушка взяла ее за руку, отвела в детскую и сама уложила в постель.

– Я найду дворец, – повторила она. – Перестань реветь и спи.

Бабушка закрыла дверь. Спустившись к берегу, она увидела, что болото превратилось в залив. Волны доставали до вереска на горе и откатывались назад в море, кустики ольхи торчали далеко в воде. Венеция затонула.

Бабушка долго стояла и смотрела, потом повернулась и пошла домой. Она зажгла лампу и, надев очки, взяла инструменты и подходящий кусок бальзового дерева.

Дворец дожей был готов к семи часам, как раз когда София проснулась и постучала в дверь.

– Подожди немного, – ответила бабушка, – сейчас сниму крючок.

– Ты нашла ее? – кричала София. – Она спасена?

– Разумеется, – ответила бабушка, – все в порядке.

Дворец был новехонький, сразу бросалось в глаза, что он не знает, что такое наводнение. Бабушка схватила с ночного столика стакан и вылила воду на Дворец дожей, потом, высыпав в руку содержимое пепельницы, потерла купола и фасад; все это время София колотила в дверь, требуя, чтобы ее впустили. Бабушка открыла со словами:

– Нам повезло!

София тщательно осмотрела дворец. Потом молча поставила его на ночной столик.

– Все как было, правда? – осторожно спросила бабушка.

– Тише, – прошептала София. – Я хочу услышать, что она там делает.

Некоторое время они стояли и слушали. Потом София сказала:

– Все в порядке. Мама сказала, что ночью был сильный шторм. Сейчас она наводит порядок, она ужасно устала.

– Понимаю, – сказала бабушка.

Штиль

Нечасто бывает такая тишь, чтобы даже маленькая моторная лодка доплыла до Кумлета, самой отдаленной шхеры Финского залива. Отправляясь в такое многочасовое путешествие, брали с собой еду на целый день. Кумлет – длинная шхера, издали похожая на два острова, два ровных хребта, с навигационной вышкой на одном и маленьким маяком – на другом. Берегового знака там нет. Когда подплываешь к этой шхере ближе, каменные хребты напоминают гладкие спины двух тюленей, соединенные длинным узким перешейком из гальки, обточенной морем до почти совершенной круглой формы.

Светло-голубое море отливало масленым блеском. Бабушка сидела в середине лодки под лиловым зонтом. Вообще-то, она терпеть не могла лиловый цвет, но другого зонта не было, да к тому же этот хорошо сочетался с цветом моря. Из-за зонта они выглядели точно какие-нибудь дачники. В этот день им не надо было выбирать подветренную сторону, чтобы пристать к берегу, такая стояла тишь. Они выгрузили из лодки вещи и первым делом положили масло в тень. Камни под ногами были горячие. Папа воткнул зонт в трещину, чтобы бабушка могла отдохнуть под ним на надувном матрасе. Некоторое время бабушка следила за сыном и внучкой, которые удалялись каждый в свою сторону и вскоре стали казаться маленькими точками, движущимися по побережью. Тогда она вылезла из-под зонта, взяла свою палку и пошла в третьем направлении, предусмотрительно положив на матрас кофту и купальный халат, чтобы издали казалось, что она спит.

Бабушка спустилась к морю в том самом месте, где в прибрежных скалах зияло живописное ущелье. Даже в самый полдень ущелье покрывала тень, тянувшаяся до самого моря, – словно желоб, по которому сочилась темнота. Бабушка села и съехала с песчаного обрыва вниз – здесь можно было побыть наедине с собой. Она зажгла сигарету и окинула взглядом море, подернутое чуть заметной рябью. Лодка постепенно скрывалась из виду, уплывая за мыс: это папа огибал рифы, чтобы натянуть сеть.

– Вот ты где, – услышала она вдруг голос Софии. – А я искупалась.

– Холодная вода? – спросила бабушка. Снизу девочка казалась крошечным темным пятнышком на фоне яркого солнца.

– Жуть какая холодная, – ответила София и спрыгнула в ущелье.

Дно его было покрыто галькой – от большой, величиной с голову, до мельчайшей, с крупную бусину. София с бабушкой нашли на скале место с вкраплениями финского граната – он довольно часто встречается в этих местах – и попробовали отковырять кусочки минерала складным ножом, но, как обычно, ничего из этого не вышло. Бабушка и внучка ели хрустящие хлебцы и наблюдали за лодкой, снова скрывающейся за мысом, папа уже расставил сеть и теперь возвращался назад.

– Знаешь, иногда, когда все слишком хорошо, мне становится жуть как скучно, – сказала София.

– Вот как! – откликнулась бабушка и взяла новую сигарету. Это была всего лишь вторая за полдня, обычно она старалась курить тайком.

– Такая скука! – продолжала София. – Я хотела залезть на вышку, да и то папа не разрешил.

– Жаль, – сказала бабушка.

– Не жаль, а жуть как глупо.

– Где ты подцепила это словечко, говоришь «жуть» каждую секунду.

– Сама не знаю. Но мне нравится так говорить.

– Лиловый просто жуть какой противный цвет, – сказала бабушка. – А я однажды нашла мертвого поросенка. Мы с твоим папой варили его целую неделю, потому что папа хотел принести его скелет в школу на урок зоологии. Вонь стояла ужасная. Вот это действительно была жуть.