В той стороне, где жизнь и солнце

– Сан Саныч, тебе столы поставить.

– Сделаем, – весело откликнулся он. – А где мы расположимся?

– На улице, конечно… Столы в кладовой.

– Ясно.

– Сева! Севочка! Ты картошку почистил? – спохватилась Зоя Георгиевна. – Поставь ее, пожалуйста, на плиту.

– Будем знакомы, что ли, – бурчит Мишель, протягивая Сереже тяжелую, волосатую руку.

– Будем, – неохотно отвечает Сережа на рукопожатие.

– Ты новенький, что ли?

– Уже два месяца работаю в отделе.

– Значит, новенький… Ты и на пикнике в первый раз?

– В первый, – вздыхает Сергей, – и последний…

– Да ну? – Мишель косится на Журавлева маленькими, глубоко запрятанными глазами.

Они минуют участок Кравцовых и на меже натыкаются на колодец, сооруженный из бетонных колец. Вода в колодце чистая, хрустальная, даже от одного взгляда на нее у Сергея немеют скулы. Едва лишь вытянув первое ведро, он припал к нему, жмурясь от удовольствия и чувствуя во рту давно забытый вкус ведерного железа.

– Ух! – отваливается Сергей от ведра. – Ну и водичка!

– Водичка да, водичка – в норме, – соглашается Мишель и, не утерпев, тоже делает несколько глотков, после чего совершенно неожиданно спрашивает Журавлева: – Ты ведь не женат?

– Нет, слава Богу, – отвечает заметно оживший Сергей.

– Здесь тебя и женят, – почему-то довольно говорит Мишель.

– Где? – не понял Журавлев.

– Здесь, на пикнике…

– А на ком? – все больше веселеет Журавлев, вспоминая при этом тяжелые от любви глаза Раечки.

– А ты еще не понял? – Мишель наполняет последнее ведро, и, стряхивая воду с волосатой руки, как-то странно, сбоку, смотрит в переносицу Журавлева.

– Нет…

– Ладно, скоро поймешь, – серьезно отвечает Мишель и, прихватив два ведра, выглядевших в его руках игрушечными, направляется к даче.

А там все идет своим чередом. Сан Саныч выволок на улицу большой круглый стол, установил его под грушей и теперь пристраивал к нему маленький, кухонный. Сева стоял на коленях, подавая в погреб Федору Ивановичу продукты. Он был оживлен, то и дело поправлял очки и торопливо говорил своему напарнику:

– Никто работать не хочет, Федор Иванович, вот в чем наша беда. Никто и не работает… Вся молодежь торгует или ворует… Вы только посмотрите на них – каждый второй на иномарке. Они что, эти деньги честно заработали?

– Подавайте, – командует Федор Иванович, озябший в погребе.

– Я вам честно скажу… Осторожно… Честно вам скажу: беру работу на дом, изобретаю, веду курсы, а денег у нас все равно нет. Нам вдвоем едва-едва хватает на жизнь…

– Все? – спрашивает из ямы Федор Иванович.

Сева близоруко озирается и разочарованно говорит:

– Все.

– Ишь, проклятая, уже заметила, – ворчит Федор Иванович, по узкой металлической лесенке выбираясь из погреба.

– Кто? Что заметил? – крутит продолговатой головой Сева.

– Сойка вон… Мясо учуяла.

Сева поднимает голову и на ветке молодого тополька видит на-

рядно раскрашенную птицу.

– А я, признаться, в птицах не разбираюсь, – говорит он.

– Фу, – блаженно щурится на солнце Федор Иванович, – вытрезвитель у Кравцовых, а не погреб.

– Это верно, – охотно соглашается Сева.

Они закрывают крышку погреба, усаживаются на нее и Федор Иванович закуривает сигарету.

– Сева! Севочка! – кричит Зоя Георгиевна. – Пожалуйста, принеси мне из дома самовар.

Сева бежит к дому, а Федор Иванович с усмешкой смотрит, как мелко семенит он коротковатыми для его туловища ногами, и неизвестно почему произносит вслух:

– Казак…

Сан Саныч и Варвара уже носят закуски на стол. Они изредка обмениваются быстрыми, согласными взглядами, неизменно улыбчивый Сан Саныч смешно фыркает и шевелит усами. Варвара едва сдерживает смех, и все ее крупное, статное тело ходуном ходит от этих усилий, она смущается своей внутренней энергии и, как девчонка, отворачивает в сторону лицо.

Вера и Аленка возвращаются из сада. Они несут полный бачок собранных груш. Солнце неохотно высвечивает эти поздние плоды, уныло ржавеющие потными боками. Вера замечает, как с межи на тропинку поворачивают Мишель и Сережа Журавлев. Она притворно охает и останавливается, опуская свою сторону бачка на землю.

– Тяжело, – говорит Вера, – давай отдохнем.

– Разве это тяжело? – удивляется Аленка, продолжая держать перекосившийся бачок, от чего несколько груш падает в траву. – Вот когда он с картошкой или огурцами – тогда действительно тяжело…

– Опусти, не надо держать.

– Почему?

–Потом поймешь…

Аленка опускает бачок и долго смотрит на Веру. В ее глубоких, карих глазах что-то такое происходит, но Вера не может понять, что именно, и удивленно спрашивает:

– В чем дело, Аленка?

– А че? – привычно «чекает» Аленка.

– Что ты на меня вылупилась?

– Фу, как нехорошо ты говоришь, тетя Вера, – неожиданно кривится Аленка, и Вера вздрагивает от ее голоса.

– Что-что? – прищуривается она. – Какая я тебе «тетя Вера»?

Аленка довольна. Она смеется, быстро приседает и подбирает упавшие груши. Вера все так же стоит над бачком, напряженно разглядывая Аленку.

– Эй! Вы что там потеряли? – на ходу кричит Мишель, нещадно расплескивая воду из болтающихся ведер. – Может быть, помочь?

– Спасибо, – суховато отвечает Вера, незаметно разглядывая Сережу Журавлева, – в другой раз.

– В другой раз мы можем не согласиться, – серьезно говорит Мишель.

– А у вас хорошо получается, Сергей Петрович, – упруго выпрямляясь, замечает Аленка, – как у деревенского.

– Стараюсь, – довольно улыбается Сергей и в самом деле более умело справляющийся с полными ведрами.

Вера, глядя в спину удаляющимся мужчинам, досадливо морщит маленький нос и решительно берется за бачок.

– Уже отдохнула? – Аленка безвинно смотрит на нее.

– Аленка, я сегодня тебя не понимаю, – вдруг раздражается Вера, – ты дура или…

– А че? – Аленка щурит смеющиеся глаза.

VI

И вот уже все сидят за столом. Увы, никто не узнает и не оценит всей виртуозной изобретательности Зои Георгиевны, потребовавшейся ей для того, чтобы незаметно для других, как бы совершенно случайно, Сережа Журавлев и Верочка за столом оказались рядом. А они именно оказались рядом – плечо к плечу, рука к руке. Остальные же садились так, как кому вздумается, и Федор Иванович неожиданно оказался рядом с Люсей Синицыной, а ее Мишель неуклюже вклинился между Сан Санычем и Варварой.

Солнце, уже вполне созрев, уже почти ворвавшись в зенит, оставалось не знойным, спокойно льющим неяркие лучи из синих просторов. Редкие паутинки тонко взблескивали в его лучах, планируя в стоячем воздухе. И тишина вокруг такая, что тонкий посвист случайного воробышка слышен за версту. Бархат, ясень и орех уже успели сбросить листву, и лес сразу словно бы поредел, обнажив дачные постройки, все лето надежно утопавшие за густой листвою…

– Всем места хватило? – оглядывает застолье Зоя Георгиевна.

– Да вроде бы расселись.

– Мужчины, водку пить будете?

– Всенепременно! – откликается Федор Иванович.

– Я почему спрашиваю: обед-то у нас впереди, ближе к вечеру. А сейчас, может быть, вином обойдетесь? Тем более – самовар стоит…

– Как скажете, Зоя Георгиевна, – легко откликается Сан Саныч.

– Тогда, значит, вино. Сева! Принеси, пожалуйста, вино.

Сева, только что приткнувшийся между супругой и Анной Ивановной, бежит на кухню за вином.

– Сева! Севочка! – Зоя Георгиевна ухаживает за Кравцовым, наполняя его тарелку салатом. – А штопор?

Наконец, вино разлили, закуски разобрали и все выжидающе уставились на Виктора Степановича. Кравцов, возбужденный работой, взъерошенный и довольный, не сразу это заметил, а заметив, удивленно сказал:

– В чем дело, друзья? Пейте, как кому вздумается, – и первый отпил из своего стакана.

Зоя Георгиевна данной репликой осталась недовольна и сочла нужным сказать:

– Господа! – она облизала полные губы. – Выпьем за уважаемых хозяев, благодаря которым мы все сегодня здесь.

Сергей Журавлев, вслед за Кравцовым вытянувший свое вино, растерянно держал пустой стакан. Вера, мгновенно оценив ситуацию, отлила ему из своего, за что и заработала признательный взгляд…

Некоторое время за столом царило дружное молчание, прерываемое лишь стуком вилок и ножей, потом вновь забулькало из горлышка, и со стаканом в руке поднялся Федор Иванович.

– Прошу внимания! – строго сказал он, обводя всех взглядом.

– Вам колбасы подложить? – спросила Верочка у меланхолично жующего Сережи Журавлева.

– Нет, спасибо.

–Тогда возьмите кусочек буженины… Возьмите, возьмите, она свежая.

– Спасибо.

– Пр-рошу вни-ма-ния! – раздельно повторил Федор Иванович и, дождавшись полной тишины, сказал: – А я хочу выпить конкретно за этот день, который уже никогда не повторится, никогда более не придет на нашу грешную землю.

Сергею Журавлеву тост понравился, и он вновь выпил до дна.

– Попробуйте помидоры, – подсказала Верочка, – они у Нины Петровны вкусненькие.

– Нет, как хорошо он сказал! – вдруг воскликнул Сережа Журавлев. – Вы слышали?

– Конечно.

– День-то действительно никогда не повторится…

– И месяц – тоже.

– Что?

–Я говорю, что этот сентябрь тоже не повторится.

Сережа Журавлев внимательно посмотрел на Верочку и пожал плечами.

– Кстати, – вдруг подала голос Люся Синицына, – все забыли о проекте… А я хочу выпить за то, что мы его сдали с первого раза – почаще бы так.

– Тоже мне тост нашла, – тут же откликнулся Мишель.

– А что, дельное предложение, – поддержал Люсю добродушно улыбающийся Кравцов. – Давайте за проект!

– Кому тост не нравится – может не пить, – ввернула Люся, возбужденно чокаясь стаканом с соседями…

Потом принесли самовар, пускающий густую струю пара и пузатый литровый чайник с заваркой. Центр стола украсил торт, изготовленный Анной Ивановной, большой мастерицей по этой части. Федор Иванович хоть и признавал мастерство супруги, от торта отказался и ушел покурить под грушу. Пожалуй, и еще кое-кто из мужчин не без удовольствия присоединился бы к нему, но не посмел, резонно опасаясь обидеть Анну Ивановну. Разговор за чаем принял женский характер – говорили о различных способах посола овощей. Сережа Журавлев от этого разговора заскучал, а попробовав сладкий торт – невкусно скривил губы и насупился.

– А что это наша молодежь засиделась за столом? – тут же все заметила Зоя Георгиевна. – Сережа, Вера, да не слушайте вы нас, стариков. Лучше покатайтесь на качелях или же к речке прогуляйтесь – там такие красивые места.

– В самом деле, Сергей Петрович, делайте то, что вам нравится, – поддержала Нина Петровна.

– Если надо будет – я вас позову, – уже в спину предупредила Зоя Георгиевна и разговор за столом потек прежним руслом.

VII

– А вы вот потом посмотрите, – горячо говорил Федор Иванович, внимательно слушавшему Севе. – Вы посмотрите, а если не вы, то ваши дети посмотрят… Конечно, если раньше не случится самое страшное.

– В том-то и дело, – ввернул Сева.

– Ну, будем надеяться, что не случится… Иначе и жить-то дальше бессмысленно.

– Тут много всяких «но» и я не могу просто так с вами согласиться…

–И не соглашайтесь! – тонкое, продолговатое лицо Федора Ивановича нервно передернулось. – Это – ваше право… А только война с механизмами неизбежна. Да вы сами посудите, пораскиньте мозгами – рыбы уже нет, где она, рыбка-то? По рекам вместо рыбы мазутные оазисы плывут. А вот где-то, я не помню где именно, запретили на моторных лодках ездить. Вот вам и первый шаг…

– Зачем же тогда было изобретать двигатель внутреннего сгорания? – не уступал Сева, внимательно разглядывая Федора Ивановича сквозь толстые стекла очков.

– Вы еще спросите, зачем колесо изобрели?.. Мотор был необходим, чтобы освоить Сибирь и Аляску, Северный полюс и, допустим, Северную Канаду. Это был жизненно необходимый шаг, но он сделан и требуется другой, следующий.

– Уничтожить моторы? – вздернул острый подбородок Сева.

– Именно!

– А кто будет уголь из шахты поднимать, кто пшеницу посеет и уберет, кто, наконец, вас в отпуск повезет?

– Тот, кто и раньше поднимал, сеял, возил! – уверенно отпарировал Федор Иванович.

– Кто?

– Ее величество – Лошадь. Плюс естественные источники энергии: гидроэлектростанции, ветряки, атомная энергия, наконец.

– Н-у, лошадкой вы сто сорок миллионов населения не прокормите.

– Прокормлю! А вот моторы ваши, извините, реки уже съели и землю скоро съедят – как пить дать. Дожили, в городах дышать нечем. В Японии по улицам люди в кислородных масках ходят. Это как по-вашему, а?.. Вы о парусном флоте читали?

– Слышал что-то.

– Слышал… Я вам точно говорю: наше третье тысячелетие непременно объявит двигатель внутреннего сгорания вне закона. И это будет не прихотью, а железной необходимостью, – Федор Иванович выдержал паузу и заговорил уже более проникновенно: – Я понимаю, вам без двигателя неудобно, так? Пожалуйста, ищите ему эквивалент, но только чтобы он кислород не жрал, реки не уродовал и атмосферу в покое оставил.

– Значит, вместо самолетов – воздушные шары?

– А чем плохо? Ведь максимальные возможности аппаратов легче воздуха, парусного флота, живой лошадиной силы никто не знает. Куда там! Все заслонил собою двигатель внутреннего сгорания. Я понимаю, так намного легче, удобнее, спокойнее, мозгами шевелить не надо…

Сева вдруг разволновался, вскочил и несколько раз пробежался мимо сидящего на скамейке Федора Ивановича.

– Да вы поймите! – вскричал он. – Тысячи ракет, как сторожевые псы, глядят сейчас друг на друга. Понимаете? Ты-ся-чи! Любой пустяк и… Понимаете? А вы о чем говорите? Какая там атмосфера! Какие речки!

– Вот-вот! – вдруг взбеленился и Федор Иванович. – Вот она, ваша психология, за которую потомки вас будут судить. Вы все спрятались за эти проклятые ракеты, вы дальше носа видеть не желаете, черт вас возьми совсем! Чуть что – ракеты, ракеты, ракеты… Да пропади оно все пропадом – есть кому думать о ракетах! Понимаете? Есть! А вот об экологии чтобы кто-нибудь лишний раз подумал – шалишь… Тут никого нет: ни денег, ни людей. А ведь именно от экологической катастрофы мы все вымрем на земле, а не от ваших ракет…

Сева, смущенный столь бурным натиском, растерянно снял очки и теперь близоруко щурился на Федора Ивановича.

– Шведы вон без ракет живут и – ничего. А мы загородились, китайскую стену из ракет построили, – уже почти кричал Федор Иванович, – к нам никто и мы – никуда! А везде-то люди живут, чего их бояться?! Почему мы так всего боимся, вы думали об этом когда-нибудь? Ракет, голода, НАТО, оппозиции, собственного народа… Кому этот наш страх выгоден? Вот вы лично думали об этом?

Сева молчал, виновато опустив голову. Умолк и Федор Иванович, тяжело переводя дыхание. Так они сидели некоторое время, разглядывая до предела укороченные полднем собственные тени. И вдруг Федор Иванович спросил:

– Сева, вы выпить хотите?

– Выпить? – опешил Сева и оглянулся на летнюю кухню.

– Ну да… У меня на всякий случай фляжка припасена. Осталось только стаканы добыть.

– Я… Не знаю, право…

– А чего тут знать, – веселея от своей идеи, рубанул прозрачный воздух Федор Иванович, – нечего тут и знать – выпьем и – баста! За ракеты выпьем, дорогой Сева, за китайскую стенку… Или же вы предпочитаете стенки из финского гарнитура?

Сева не очень уверенно улыбнулся и сильно скосил глаза в сторону сидящих за столом женщин.

VIII

– А ты в прошлый раз?

– Что – я!

– Ты в прошлый раз как себя вел?

– Нормально…

– Нажраться, как свинья, всем нахамить – ты считаешь нормальным?

– Да брось ты.

– Тогда нечего упрекать меня…

– А я не упрекаю.

– Как же – не упрекаешь! Зачем врать-то?

– Ладно, все!

– Все люди как люди, а у нас вечно…

– А вот почему у нас «вечно-то»? Из-за кого?

– Ха-ха! Уж не из-за меня ли?

– А из-за кого?!

– Послушай, дорогуша, кто в последний раз к Верке приставал?

– Не знаю…

– Ах, ты не знаешь! А я вот знаю… Я эту паскудину, Зою Георгиевну, насквозь вижу. И я знаю, почему она в прошлый раз свою потаскушку Верочку на пикник приволокла.

– Ну…

–Не нукай, не запряг… Уши развесил, губы распустил. Ты бы посмотрел тогда на себя со стороны… Ты бы видеть себя больше не захотел.

– Ладно тебе.

– Она ведь, Зоя Георгиевна, как рассудила: они, это мы с тобой, не расписаны, авось Верка и оттяпает себе муженька.

– Да ну? Врешь!

– Чего «врешь»? Врет сорока на заборе… А ты, говорю, губищи-то и распустил – свеженького захотелось? А теперь вот этот сосунок появился. Видел же, как Верка за столом возле него увивалась: то вина подольет, то буженинки подложит…

– Это я видел.

– Ви-идел… Небось, с Верки глаз не сводил?

– Да зачем она мне нужна?

– Все за тем же… А Зоя Георгиевна, ох и гадюка же подколодная. Разрешили бы – я ее из автомата насквозь бы прошила…

– Злая ты.

– Не злее других… Ты просто ее не знаешь. Вот увидишь, приберут они этого Сережку к рукам.

– А тебе что, завидно?

– Приберут, как пить дать. А как только приберут, так Зоя Георгиевна разводить их начнет.

– Да ты не каркай раньше времени…

– А чего мне каркать? Все так и будет, вот увидишь…

– Да мне-то все равно. Пусть этот Сережа хоть на самой Зое Георгиевне женится.

– Ну да, а Верочка тебе?

– Кончай!

– Что вы с ней тогда за домом делали?

– Когда?

– Не прикидывайся идиотом.

– Иди ты…

– Сам иди, ясно!

– Мегера.

– Кретин…

– Дура в кубе!

– Ты сам дурак в квадрате!

– Кто – я?!

– Ты!

– Я – дурак?

–Тих-хо… Услышат же!

IX

– … Скажете тоже.

– Нет, в самом деле, – уверяет Сережа Журавлев. – Это я на первый взгляд только таким тихим выгляжу. Меня всегда не за того принимают – и в школе, и в институте. А сейчас – особенно…

– Все равно – не поверю! – вздергивает одно плечико Вера. —У вас такие глаза…

– Какие?

– Не знаю… В общем, по ним все видно…

– Так уж и видно? – досадливо морщится Сережа. – У нас в институте один парень в таких случаях знаете что говорил?

– Что? – округляет глаза Верочка.

Сергей Журавлев мнется, но выпитое с утра вино придает ему смелости, и он на едином дыхании выпаливает:

– Внешность бывает обманчива, сказал еж, слезая с сапожной щетки…

Верочка не сдерживается и громко хохочет. Сергей, не ожидавший такой реакции, удивленно смотрит на Веру.

– Нет, Сережа, вы прелесть! Вы извините, конечно, что я так откровенно говорю…

– Да ничего, – бурчит Сергей, увиливая глазами от высоко взбитого Верочкиного сарафана.

Они сидят на поваленном ветром старом тополе, и речка Каменушка струит свои воды буквально в двадцати шагах от них. Старая выгоревшая под солнцем трава уже ничем не пахнет и не радует глаз, но на противоположном берегу поднялась отава, ослепительно зеленая на фоне красно – желтых приречных берез. Они уже давно сидят здесь, согретые солнцем и мягким журчанием Каменушки, неспешно несущей свои прозрачные воды к большой реке. Сорока, при их появлении поднявшая шум на весь дачный поселок, притерпелась к ним, и лишь бурундук, до их прихода челноком сновавший по упавшему тополю, недовольно стрекотал за можжевеловым кустом. Оно и понятно: рядом с тополем лежала кем-то брошенная баранка, которую бурундук вознамерился приобщить к своим зимним запасам.

Они сидели на поваленном тополе, и Сережа уже не в первый раз ощутил горячее прикосновение круглого Верочкиного колена. В первый-то раз он испуганно отстранился, а теперь вот сидел в обмороке сладкого ожидания, задеревенев челюстями и бессмысленно уставившись перед собой. Прошла, наверное, минута, а Верочка не отодвигалась, и тогда Сережа скосил на нее глаза. Совсем близко он увидел красные, слегка приоткрытые губы Верочки, ее мягкий, округлый профиль, обрамленный белокурыми локонами. Губы Верочки вздрагивали, словно бы просили у Сережи защиты от неведомого врага. Его взгляд невольно скользнул к ее подбородку, шее и еще дальше – под вырез цветного сарафана… Вот и получилось так, что Сережа опомниться не успел, как вдруг гибкая талия Верочки оказалась под его рукой, а губы лихорадочно нашли и забрали в полон слабо сопротивляющиеся ее губы. Верочка потяжелела, обмякла, заваливаясь на спину, и Бог знает вообще, чем бы все это кончилось, если бы на тропинке не послышался чей-то голос. Возбужденно дыша и блестя мокрыми глазами, в одно мгновение они отпрянули друг от друга, сладко ощущая полузапретную сладость первого поцелуя.

– Я же вам говорил, какой я на самом деле, – приглушенно и хрипло прошептал Сережа.

– Сумасшедший, – не то восхищенно, не то осуждающе ответила тяжело дышащая Верочка, поправляя подол и прическу.

– Я предупреждал…

На тропинке появляется Аленка. Она несет таз с бельем и кусок хозяйственного мыла. Аленка идет со стороны солнца, в желтом свечении догорающих осенних листьев, идет по тропинке сверху вниз и потому кажется выше своего роста. Волосы, схваченные в тяжелый узел на затылке, делают ее лицо строже и взрослее. Даже Верочка не в силах скрыть удивленное восхищение, и во все глаза смотрит на беспечно напевающую Аленку, на ее тоненькую, стройную фигурку в ситцевом платьице, перехваченную узким пояском.

Аленка проходит мимо, и они не могут понять – в самом ли деле она не видит их или притворяется? Верочка склонна подозревать второе и поэтому тянет Сережу за руку, усиленно показывая глазами, что отсюда надо уходить. Но Сереже Журавлеву уходить не хочется. Напротив, вдруг он чувствует, как непонятная мальчишеская удаль и веселье переполняют его, и он, довольно бесцеремонно оттолкнув Верочкину руку, живо вскакивает и крадучись идет за Аленкой. Растерянная, ничего не понимающая Верочка, даже обидеться забывает, во все глаза наблюдая, как Сережа настигает Аленку, ловко подхватывает на руки и кружит вместе с тазом и куском хозяйственного мыла. Все происходит, как в немом кино, и Верочка смотрит дальше. Сережа, совсем, видимо, спятив, прямо в туфлях входит в воду и, запрокинув голову, хохочет во все горло так, что даже сорока срывается с голой пихтовой вершинки и предусмотрительно набирает высоту. Но самое нелепое, самое непостижимое в том, что Аленка ни мало не испугавшись, не смутившись даже (словно ее всю жизнь на руках носили), худенькой, загорелой рукой крепко обхватила Сережу за шею, прижалась к нему и, кажется, совсем не собиралась освобождаться от его рук. И уже боковым, рассеянным зрением, Верочка необычайно отчетливо видит, как вывалилось белье из таза и медленно поплыло по течению, надуваясь нелепыми серыми пузырями…

Когда Сережа, наконец, отпускает Аленку и смеющийся, довольный, поворачивается к Верочке, ее уже нет. Только секунду стоит он в растерянности, а затем вместе с Аленкой бросается догонять намокшее белье, медленно волокущееся по чисто умытым камням.

– А здорово, правда! – говорит Аленка, раскрасневшаяся от возбуждения. – Только вот вы туфли намочили.

– Ерунда, – беспечно отмахивается Сережа, – сейчас просохнут… Он быстро собирает по берегу сушняк и разводит небольшой костер. Воткнув две палки, вешает на них туфли и наклоняет над огнем.

– Осторожнее, – предупреждает Аленка, – а то сгорят…

Сережа устраивается у костра и наблюдает, как Аленка стирает белье, встав коленями на мостки. Джинсы на нем дымятся от пара, ногам становится горячо, и Сергей с ворчанием отодвигается подальше.

Потом приходит Аленка и на корточках присаживается напротив Она долго, не мигая, смотрит на угли, глубоко вздыхает и поднимает свои чистые, прекрасные глаза на него.

– Сергей Петрович, – говорит Аленка, – зачем вы связались с ней?

– Гм-гм, – закашливается Журавлев.

– Вы ее разве любите? – не дождавшись ответа, вновь спрашивает она.

Сережа не выдерживает и отводит взгляд. Он чувствует, как краска (этот милый грех юности) медленно заливает лицо, ему становится тяжело под неотступным взглядом Аленки, и он с трудом выдавливает из себя:

– Нет…

– Я так и знала! – радостно восклицает Аленка, но тут же потухает и бесцветным голосом говорит как бы сама себе: – Не любите… А как же тогда?..

Аленка не договаривает, но и так предельно ясно, о чем она думает сейчас. Сергей согласен провалиться сквозь землю, только бы не видеть вопросительного взгляда этой не то взрослой девочки, не то молодой девушки, с обиженным недоумением уставившейся на него.

– А разве без любви… – начинает и тут же умолкает Аленка, всем своим существом вдруг осознав, что может переступить некую запретную черту, нарушить хрупкое равновесие, после чего Сергей Петрович уже никогда не захочет разговаривать с ней…