Я Вам не Вы, или Выцыганить услугу «Любовь»

Правила просты и изложены вожатыми на первой же линейке: вторым табу после первого «не повредить ничто/никого», будет «не перелезть за невысоко ограждённую территорию школы» – моментальное исключение без разговоров и денежных возвратов (возможно угроза/преувеличение для внушения страха). На такое пойти конечно в голову не придёт, но невозможно будет и находиться там дальше по всем причинам.

На второй понедельник, помочившись внутрь ножки найденной в кустах табуретки, а затем вылив всё на асфальт ради прикола перед соседом по месту «заточения», сдавшим проходившей мимо младшей вожатой случайно увидевшей странную мокротуì на земле, в опустевшей к концу дня аудитории один на один с двумя другими старшими состоится беседа о моей сущности и перспективе в жизни глазами взрослых. Главная из них – директор школы, принявшая деньги матери и видящая остальное нормальное, но страдающее поведение, выдаёт правду: «Всё-таки тебе здесь реально плохо». Подтвердив это, в последующем самовольном монологе о себе, за рассказ о проблемах с учёбой, не пожалеет, а окрестит будущим дворником. Написав от руки просьбу явиться родителям в ближайшее время, на следующий же день из-за совпавшего выходного матери, спустя переговоры, посторонившие виновника их за дверь кабинета на улицу, через считанные минуты более желаемому проведению бесценного времени – летних каникул снова продолжиться, а на случайный «десерт» прямо оттуда с той же матерью состояться поездке на метро до «Тверской» туда и обратно в ранее упомянутый банк по её делам. По дороге назад в автобусе, на мой радующийся свободе вопрос: «чем я плохой?» она ответит, что ей просто не нравится отсутствие у меня друзей. Дома же реакция на свершившееся событие бесспорно примет несколько другой характер, а спустя время городское телевидение расскажет, как в этом и другом лагерях (при стенах школ) здоìрово и интересно, никто не притягивает окончание этого времени, у всех одно утешение – впереди ещё одна смена…

Школьные и дворовые хулиганы и гопари – большое и ужасное препятствие везде: на переменах и в туалете, во дворе, по дороге домой. Мысленно кажется, они пытаются разрушить не только твоё тело, но и всю твою жизнь. Все твои действия, и конечно всё сделанное тобой. Некоторые из них уже курят, а некоторые стоят на учёте в детской комнате милиции. Двоих известных в районе и в школе даже учителя-защитники (не противники) моего «внеучебного» мира и поведения пытались привлечь к уголовной ответственности ещё задолго до их знакомства со мной и загона одним из них в туалет с объявлением условий принести к следующему разу 28 булок или 4 шоколадки, чего естественно не сделается (10 лет, 5-й класс школы (4-й год обучения)). Таких юных бандитов и менее агрессивных сорвиголов на глазах детства и юности будет везде достаточно.

Среди всех одноклассников и одноклассниц обоих школ, знавших домашний номер телефона и звонивших чтобы приколоться, лишь один сочтётся реальным хулиганом после поджога на уроке кабинета географии и заставления его классной руководительницы по тому же номеру молить о прощении за телефонное хулиганство поверх ответа перед школой за порчу её имущества. После она же свяжется с моим отцом, посчитав меня много лучшим в школе в сравнении с подобными, и в пределах разумного удалённым от уровня желаемых отличников.

Отец хоть и сотрудник «защиты», но словами потакает моральное и физическое преступление в адрес не умеющего дать нормальный отпор, и допускающего своим же поведением такое к себе отношение, мать также не понимает в чём дело: «Ну вот почему ни к кому не пристают, а к тебе все лезут? Значит ты повод какой-то даёшь, позволяешь чтоб над тобой издевались», но никто из них так и не предпримет ничего дельного для выяснения причины происходящего и устранения какой-либо грамотной мотивацией: за очередное недоразумение суётся книга-повесть с заставлением прочесть сегодня от сих до сих и под пересказ… Идеей фанатеющего историей отца найти друзей будет удивить на перемене парой вручённых им раритетных монет кого-нибудь из ребят. Но стоило это сделать, как сами они давным-давно знали эти блестяшки не хуже него и меня-наученного, не породив на этом ожидаемого результата.

Ещё с четырёхлетнего возраста если не раньше, никто иной как бабушка, не меньше и больше провожавшая и забиравшая из детского сада, узревает постоянное уединение от коллектива из-за ненахождения с ним общего языка. Её просьба к родителям: «Андрей, Ларис, сводите его к психологу, почему он всё время один? Почему его как посадишь за карандаш – так он в истерику, а если рисует – то только одни линии?» особо не слышится, а состоявшиеся всё же походы к нему-бесплатному и пару раз не туда куда надо – к психотерапевту, венчаются чем и ожидались водившей матерью – не больше пустой траты времени. Вернувшись домой, ответится: «Он здоров. Сама ты больная».

Коллектив сверстников просто враг, если не игнорирующее и не взаимно игнорируемое живое пустое место. Он собирается на перемене и о чём-то разговаривает; он каждый своими «кусками» (компаниями) тусует на улице, играет в футбол, подтягивается на турниках, обсуждает просмотренные новые фильмы. С ним живётся вплотную и круглый год даже после всех лагерей – пересекаясь в своём и любом дворах. Его поведение кажется слегка навеянным западной культурой – «втираемой» СМИ на тот момент, а вместе с этим – больше чем раньше распущенным (как и взрослого-руководящего им коллектива тоже: видя, что нашли и забивают отшельника, не помогают и не обращают (как раньше-в советское время) на то внимания, могут и поддерживать это забитие – если сами такие). Его разговор и действия бывают просты и понятны, но повторить такое и за это влиться к нему не выходит. Его жизнь за пределами сада, школы, работы и учёбы остаётся надуманной предрассудочной загадкой. Его увлечения и перспективы неясны и далеки. Разговор с ним длится недолго, оставляет отпечаток недоразумений. Большинство, включая «элитный слой», с первой же связавшей с ним ситуации отшивает сразу – за непонимание и неподобие себе. И сколько не пытается вслушаться в его общение, понять и продолжить беседу, а после общаться дальше и быть во всём с ним – ничто не выходит.

«Я мог быть интересен своими интересами, общением и внутренним миром лишь первые минуты. Недостатками выходили беспрестанные рассказы о себе и жалобы на свои трудности, громкая монотонная «загрузочная» речь и эмоционально-волевая неустойчивость – выход из себя, крики, истерика и неадекватное дикое поведение-реакция на малейшее не так – например на проезд мимо своей остановки, опоздание, где-то задержку-трату времени, падение предмета и порчу одежды, ввязку в проблему по дикой глупости – оттого целую боль в голове о том, что сегодняшний обычный-замечательный день этого совсем не предвещал. Для кучи – не такая походка и прочие телодвижения, лишние действия, всегда попытка договорить свою мысль, видя и игнорируя её полную уже неактуальность в общей/диалоговой беседе, дабы услышать по ней ответ». Энди Купер.

За попытки навязать себя и своё, неуважение и непонятие интересов других, в ответ могла следовать ненависть призёрами такого поведения. Отсутствие этикета при сверстниках и за столом в гостях также не остаются безнаказанностью.

«Андрей, ты не обратил внимание – чё то (родственники по отцу – его братья и их сеìмьи) нас больше не приглашают к себе? Раньше мы к ним часто ходили и они к нам, везде с нами были, ездили куда-то на шашлыки, рыбалки, в походы. Сами вон собираются, ходят друг к другу, а про нас забыли»

– «А небось этот там чё-нибудь ляпнул бл**ь, вот и не ходят». (Истиной причине быть в конфликтах между взрослыми – признании их нам не родными);

10 лет, итог первого свидания в тех гостях с двоюродными братьями и сестрой-почти ровесницей: «Да тя все увидели – просто бл**ь о**ели. Я всё время смотрел как она (эта сестра) глаза протирает – наверняка думала: ни сон ли это – что у неё брат такой?»

Ещё одним «классическим» нареканием будет: «А о чём с тобой можно разговаривать? Книжек мы не читаем, фильмы мы не смотрим. 13 лет бл**ь. Тебе уже 13! (10, 12, 14). А мы всё «коробочки клеим», да на метро катаемся». Позже будет 15-18, 23 года; «Друзей на**й нет, подруг бл**ь нет, от тя все шарахаются. Кому ты нужен-то такой? Ты людям неинтересен! Где бы ты не был, сначала все думают: ну может прикалывается, ладно. Присматриваются. Видят бл**ь уже что нет – это так и есть. Потом начинают чморить. И будут чморить постоянно, везде и всегда!»

Светящиеся на глазах молодёжные премьеры, всеми любимые боевики, детективы и прочее кино любого жанра в целом не понимаются и не вызывают интерес. История с литературой как уже говорилось – аналогичная тьма. Справиться удаётся лишь с саìмой незначимой, посильной информацией.

По воскресеньям с утра до обеда ходится с бабушкой и дедом на рынок, по магазинам. Здесь родители не против, ведь периодически сами туда же берут с собой, не оставляют дома на целый день – это плетётся с рождения. С него же, от той же бабушки не прекращается просьба: «Андрей, Ларис, сводите его в театр, в музей, на выставку. Ну что же он всё время с нами-то по рынкам и магазинам ходит? Надо чтоб он развивался, а здесь он что получит?»

Мать же и отец редко и с трудом выходят в центр скопления всея Родины – столицу, куда проходит и приходит метро: раз за детство на Красную площадь и в Кремль, второй – в московский зоопарк, где как и везде не понравится, особенно подстраиваться под них, и выделяется лучшее из того – покинутая подземная туда дорога, желание и радость долгого обратного по ней возвращения домой; цирк/представление – раз-два в год в Новогодние праздники; пара тройка походов в музеи, а позже (уже под конец раннего детства) регулярно на Измайловский вернисаж. Отдыхая в Анапе, обчешутся с ними все щели исторических гордостей курорта. Но действие их направлено в свою пользу в первую очередь, не поняв почему это не интересно мне, а лишь вежливо и не очень попросив не портить настроение, и почему эти все поездки и походы так долго ждались только из-за метро/поезда дальнего следования туда и обратно, тоже не поймётся. Большиìм плюсом в них станут лишь угощения мороженым, чебуреком, шашлыком и газировкой, заметней делающиеся ближе к подростковости, а пока только изредка, не всегда, и не сильно улучшая обстановку. Это единственное, в чём поход с ними будет лучше походов с бабушкой, материально не способной тратиться на такое. Но скоро походам с ней же неожиданно измениться, и проявлять другие-много высшие положительные качества и без этой отличительной мелочи…

11 лет, начало 2001, зимние каникулы. В последний их день, уже привыкнув ездить на метро раз в год по обещанию до «Войковской» и реже до «Тверской», неожиданно будет получено сверх желаемого, не поверив в это.

Незанятая работой бабушка, таскавшая как и мать с отцом по ближним рынкам и магазинам, на этот раз поведёт к остановке «Больница» 268-го автобуса, едущего в Москву до станции метро «Планерная». Тогда это был второй автобус после 817-го ((бывшего 517-го), идущего на МКАД с Ленинградского шоссе), соединяющий Химки с этой линией подземки. Ходил редко, ждался долго.

И спросил я тогда: «А чего мы так долго ждём? Куда поедем вообще?»

– «Первую звезду ждём».

Приехав на Планерную, мы походили по тому рынку и купили всё что она хотела, дальше внезапно без моего ожидания зашли в метро, прошли через манящие это сделать пятиугольные турникеты, доехали до «Беговой» просто так, и пересели в обратный поезд – время уже не позволяло, скоро обед со всеми вместе.

«Ну ты доволен?»

– «Ещё как»

– «Только дома ни слова!»

Знавшего езду по этой линии с матерью не дальше «Тушинской» в то же Нахабино (Павловскую слободу) считанные разы в жизни, и ещё реже до центральных её станций, резко окатит волна удивления. Это был подарок от другого члена семьи, аналогично не поощрявшего его смысл, но подаренный с душой и поддержкой. А содержимое-то какое: другие поезда с чёрной сплошной (а не белой с «узорами» на дверях) горизонтальной подоконной полоской, более тёмные (из-за другого освещения) внутри – не привычные (как на большинстве других линий). Оформление здешних станций говорит о лёгкой понятности, порядочности и величии своей эпохи: почти однообразное, почти все они – сороконожки разной отделки, немногие-остальные – всех остальных типов, всё облеплено материалом скромным, но красиво, указанные составы здесь пишутся как никакие другие. Семидесятые годы СССР отражены во всей красе. И всё это параллельный аналог северному радиусу Замоскворецкой линии – более доступному (на тот момент) к Химкам, чаще посещаемому и изначально более понравившемуся за вечно совершенную довоенную красоту (начиная от «Сокола» в центр), а главное – за большее удобство: популярные и почти ещё современные в те годы «Номерные» очень быстро увозят от трёх «сороконожек» («Речной вокзал» – «Войковская») с атмосферой недалёкого от них речного порта в исторический центр большого города уже со следующей станции «Сокол». Всего один тоннель (между ней и Войковской) разделяет линию на «красивое» и «простое» метро.

Вопрос оставался один, с раннего детства до поздней подростковости: как заполучить или самому сделать уменьшенные копии этих шикарных на вид составов, рельс, платформ и токонесущих опор? Таких же длинных, детализированных до полумиллитетровой точности, масштабированных 1:87? Из конструктора собрать не удаётся – деталей попросту не хватает. Бумага тонкая – что не делается, то гнётся и деформируется. Хорошие (относительно) вещи получатся нескоро – классу к восьмому (13 лет), в маленьком количестве. На большее, даже при изначальной к нему жажде, не находится много времени, да и терпение с ходом работы быстро иссякает. Купленные и выброшенные детские железные дороги имели и имеют всего лишь паровоз и один-два «не наших» довоенного стиля вагона. Длинного же поезда, да не одного, хотелось ещё до начала фанатизма.

Что ещё будет подобно и параллельно тому? В морозный солнечный зимний день ходя по рынкам и магазинам, обращается внимание на знаменитые советские весы «Тюмень» зелёного и синего (основных, привычных) цветов корпусов, но больше – на красную, чёрную, темно-зелёную или темно-синюю в них стрелку: сплошную (на цвет) или с красной головкой, на фоне белого циферблата. Ну чем это всё не цвета кузова метропоезда, или токоприёмника электрички то красных то чёрных оттенков, иногда с красными или оранжевыми кончиками полозов?

И наконец, собираются с бабушкой и сдаются литровые стеклянные бутылки в точку их сбора и обмена на деньги недалеко от дома, получая рубль за штуку (Ценовая политика: Москва 2000). Отец и мать снова неравнодушно реагируют, видя за этим делом, особенно во дворе при сверстниках, наблюдая отличие от них: «Я не пойму, тебе чё жить не на что? Ты понимаешь, что ты нас этим позоришь? Что ты как бомж-то себя ведёшь?» «Бизнес» же их (сверстников) наглядно показывается из окна балкона: «Вон видишь твои (по возрасту) пацаны машины моют? Вот это я понимаю зарабатывание денег. А не бутылочки бл**ь ходить собирать». Спустя немного времени, со слов того же представившего эту картину отца, один из них неудачно помоет авто крутого дяди, продав для возмещения ущерба двухкомнатную квартиру и часть имущества. Спустя три года и закрытие того «пункта награды», те же бутылки будут биться в лесу и везде для поиска и извлечения из них шариков-дозаторов, из которых сделается неплохое украшение поставленное на подсветку, но пока и об этом разбитии тоже не будет положительного мнения…

Всё это останется приходящим и уходящим перед ни от чего независимыми объектами постоянного заострения внимания. Подземка и её родитель железная дорога, одинаково неизменные всегда, в разное время привлекут и порадуют собой по-разному, натолкнут руки и голову, а значит целую часть жизни на изменение её хода.

13 лет, 2002 год. Сентябрь 8-го класса школы (7-го года учёбы). Ни на юбилей Москвы ни на обычный День Рождения столицы (как и ни на одно 9 мая) в центр её никто не поедет, не повезёт с собой и не признаìет этот праздник. Боятся толп, не считают это нужным, и не слышат меня-желающего блеснуть перед другими жителями своего города в этом плане. Преодолев с большиìм боем первые резко объёмные и сложные домашние задания по алгебре в первые же дни учёбы, со второй недели по воскресеньям начинаются регулярные поездки с бабушкой на Тушинский рынок. Первая из таких была ещё весной, несколько раз промелькнула летом. Это место ещё выделяется и завлекает значительно дешёвыми продуктами, конкурирующими в цене с более отдалёнными от центра областяìми. Дома всеми остальными-работающими и не думающими о ценах, «лишь бы покататься на метро» полагается главной причиной туда хождения. В начале двухтысячных на месте скоро будущих торговых центров и цивильных крытых павильонов ещё располагаются рынки и палатки. Одну и туже на свежесть и качество зелень, фрукты, овощи и мясо ещё можно купить в соседней лавке гораздо дешевле чем в этой. В некоторых палатках особенно дёшево – туда выстроена и отстаивается десятиметровая очередь. По дороге назад в завершении всего, спустившись обратно на станцию «Тушинская», домой – в сторону «Планерной» сразу не поедется, а сначала прокатится чем дальше тем лучше: до «Полежаевской», «Беговой» (в сторону центра), а то и до «Улицы 1905 года», с запахом купленной свежей зелени из мешков с продуктами. Эти темноватые на освещение салоны с ещё деревянными оконными рамами, мягкие сиденья в сочетании с этим наружным оформлением кузова, и именно эти станции за окном, так продолжают чем-то этот покинутый рынок, его добрых людей и купленные в нём свежести; подобают ему в плане «советской колхозности» отделочных материалов и дизайна (именно эта модель вагонов, а не «Номерные» на параллельной Замоскворецкой линии, до поголовной их модернизации с начала до конца двухтысячных), но много «сложнее» и тем «совершенней» этого рынка и его палаток (на конструкцию, площадь, удобство и способности), больше размером, способны двигаться – да очень быстро, и привезти в такие боìльшие и разные просторы мира подземного своего владения (и мира наземного), о которых эти рынки и эти их люди даже не думают. Есть одно общее – и то и другое потребляется одним и тем же человеком в день и час.

Страшной бедой и неисправимостью остаётся одно и тоже: рассказывать окружающим свои интересы и пристрастия, не понимать ответные интересы и пристрастия их слушающего, и от того часто назревание в нём (слушающем) ненависти к такому собеседнику, строящейся на его реакции сначала ко внешнему странному поведению её в нём пробуждающего, дальше ко внутреннему: содержанию общения, общему низшему качеству исходящей энергетики. Отвечается тем чем считается нужным по ситуации, поведению и характеру это делающего. Ответ не понимается, ничто не даёт собой, рожает лишь нового врага в давшем его. Всё продолжается делаться по-своему.

«Тебя все чморят!»

– «Да, но вот когда весной на меня напал один из «семейства» Веселовых (местных хулиганов, нападавших и на других), соседка (уставшая от их выходок) выбежала из подъезда, кинула в него большой железной палкой – он тут же сбежал назад». От тех защищал весь район, от подобных вредителей в школе хорошо защищали учителя, классный руководитель и завуч, один раз работница вестибюльного киоска, уставшая от стуков по её стенке загнанного в угол с криком выйти на помощь. Но все эти люди также не пытались выяснить тому причину, и запросто могли напасть тем же образом, но морально, а не физически, за неподобие уже их желаниям: несправление и недостойное выполнение своих предметов дома и на занятиях. Добавив рассказ о заступлениях директора, ответится: «Да жить-то не соседкам и ни директору».

Сдача даётся инстинктом самозащиты, пару из сотни раз выведет на победу, навсегда отогнав обидчика: интуитивно предчувствуя разумность и целесообразность её в ситуации, во многих из них не зная самой главной, бесстрашной, элементарной и самой надёжной самообороны – не допуска этой драки своим поведением и общением с возможным её инициатором, или в его присутствии, характерной такому же «лоховатому» и замкнутому в себе физически и умственно не развитому однокласснику, ни разу никем в отличии от Данной истории не тронутому, не получившему по морде ни от одного самого конченного отъявленного школьного и дворового раздолбая, наконец не догоняя возможность решить этот наезд словами, отведением самомуì в сторонку этого нападающего с вежливой и умной к нему просьбой отвалить раз и навсегда, по мирному без кулаков не вызвавшей бы у него желание дальше своё продолжать…

Первая (и последняя) классный руководитель (после начальной школы) обратив на всё внимание, скажет всем собравшимся на одном из всеми любимых (кроме меня) добровольных после уроков сидений и занятий внеклассной жизнью в её классе, втайне от меня: «Ну вот такой вот он у нас (с этим надо мириться)», о чём спустя три года расскажет сама после уже моей некой провинности, добавив: «но вот то что сейчас уже ты делаешь, извини…» Она же, в те моменты знакомства – первого за мной и за всеми наблюдения, помимо заступлений-совместных поисков обидчиков по всем школьным этажам, в одной из ситуаций, ещё не до конца понимая чем я не такой, скажет: «Значит ты так ведёшь себя что тебя не грех обидеть…»

Часто (рассуждая по себе, и надеясь, что и в этой ситуации всё же будут как-то и когда-то друзья в последующих коллективах) используется: «Вот будешь ты бл**ь в компании серьёзных мужиков и вот так себя поведёшь (ляпнешь/сделаешь чё-нибудь…) Знаешь, они этого не терпят. Это тебе бл**ь не с мамой и не с бабушкой…»; Методы отучения от метро и поездов просто ни о чём: «Помнишь мы ехали из Анапы? Что тебе умные люди сказали? Метро вообще надо избегать. Даже пятнадцать минут в метро сказываются на нервной системе. Это уже психологи установили. А уж сорок минут или час – это вообще! Да от каждой такой поездки человек определённо меняется, это вредно для организма. Это замкнутое пространство!» Или ещё вариант: «Я тебе говорю как от этого избавиться: берёшь листочек бумаги, ручку, и пишешь на нём: «Метро» на**й, «Поезда» бл**ь, «Видеогры бесполезные бездумные», «Тупорылые занятия». Затем рвёшь его на мелкие кусочки и кидаешь в мусорное ведро. И всё бл**ь! Психологи советуют. Помогает!»

«У меня на работе кто ни спросит чем у тя сын занимается, я отвечаю: Да дома в основном сидит кроме школы, никуда не ходит особо, уроки делает, компьютер с ним»

– «Ооо, ну тогда он у тебя наверное отличник просто, умный да?

– «Да какой на**й умный, троечник да двоечник бл**ь»

– «Да ладно, как это так…?»

А уж когда мы говорили про остальных детей, и я проговорился что мой сын на метро катается, да мне бл**ь сразу сказали: «Он чё у тебя вообще ненормальный?» Мне стыдно стало, я покраснел, я начал вывёртываться:

– «Да не, это мы просто поехали по делам в Москву, а там надо было подождать, и мы от нечего делать проехали на новую станцию «Парк Победы…»

Любящая прочесть мораль бабушка, это тоже положительно не ценит. 9 лет, 3-й класс школы. «Ты зациклился. Как идём со школы с Серёжей вместе, ты начинаешь: «Серёж, тебе нравится метро «с чёрной полосой»? Тебе нравится метро «с белой полосой»? Ну так же нельзя! Лучше бы ты рассказал: я вот сегодня до школы прочитал книжку – и на природе попутешествовал и на море поплавал, побывал и там и там, в роли персонажа какого-то побыл, переживал за него, за других героев». А после жалобы на очередной наезд Веселовых (весна, лето 2002, 12 лет), мать говорила: «Ты им небось подходишь и про метро рассказываешь?»

– «Ты издеваешься что-ль? Я к ним вообще даже близко не подхожу. Они сами первые набегают. Я даже прохожих прошу вместе пройтись вдоль их двора когда они там сидят, а ещё защитившие от них соседки мне сами сказали где точно их никогда не бывает и лучше обходить»

– «Да не прятаться надо бл**ь, и не искать где обойти. А надо быть мужиком и находить общий язык с коллективом!»

Время идёт. Меняются взгляды на жизнь. Отец, мать и сверстники продолжают действовать казалось сплочённо, хоть и не зная друг друга. Особо ужасно осознавать осквернение не только себя, но и своих дел, а значит существования. Пристрастия и стремления к своим желаниям только увеличиваются вовлекая третьих лиц. Метрополитен и железная дорога в 2001-2003 годах (11-14 лет) воспринимаются средством «эвакуации» ото всего плохого: любых врагов, гнева отца, заставлений чтения, занятия не идущими успешно-вызывающими отвращение техническими и гуманитарными предметами, другой сочтённой ненужной-зря вбирающей силы и время работой.

7 января 2000 года (10 лет). Поездка до «Тверской» на Пушкинскую площадь вместе с ним и матерью, фактически по их желанию. Сделав фото на фоне местной Новогодней ёлки, пройдясь мимо билетов на представления, а дома посмотрев всеми вместе пару фильмов, про ежедневно заставляемый час внеклассного чтения в этот раз никем и не вспомнится. А после, предстоящая с мамой поездка в Нахабино (Павловскую слободу к её родне) с завтра по субботу, а отцу выход на работу на сутки, отложит «наседание» с занятием английским на потом вроде воскресенья – последнего дня каникул, где за совместным знакомством с принесёнными оттуда подаренными дендивскими картриджами, всё снова забудется и задобрится. И разве можно после такого позволить себе не назвать «силой спасения» или дороìгой из «мира зла» в «мир добра» эти два мощных, ведущих туда и оттуда транспорта?