Наряд. Книга 1. Чёрное небо

Но сегодня спорить почему-то не хотелось. Конечно же, дело было совсем не в мифическом городе, именно в котором, по слухам, и был штаб командования всеми оставшимися вооружёнными силами России, это был спор о надежде. Ведь если существовал он, и нам всё-таки удалось обмануть всемогущую EOB, значит, пусть маленькая, словно маковое зёрнышко, но есть надежда на то, что борьба и сопротивление не бессмысленны.

– О чём думаешь? – спросил я после паузы.

– О доме, – просто ответил Андрей, и, помолчав, добавил, – знаешь, раньше мы никогда не знали, вернее не задумывались над тем, что каждый день был разным! В один – шёл дождь, в другой – моросил. Постоянно менялись погода, время года, температура, запахи. Здесь всегда всё одинаково… а там сейчас весна… Завтра, если повезёт, увидишь солнышко. Соскучился?

– Ага, – улыбнулся я.

– Слушай, – спросил я, оторвав глаза от света фонарей в окне, – а ты долго ждал своего связного?

– Я тебе миллион раз свой самостоятельник рассказывал, а ты всё мимо ушей! Минут семь… И вообще тебе сейчас не болтать, а спать надо!

– Андрюх, – ответил я, переворачиваясь на бок, – а ты помнишь ту индийскую порнуху?

– Какую?

– Ну, недели две назад смотрели. Помнишь, диск кто-то притащил со второго курса?

– Фи! – скривился Ильин. – Это было ужасно! Эти громадные сальные… Ты чего ржёшь?

– Да ничего! – безуспешно старался справиться с душившим меня смехом я. – Я просто знаю, почему тебе не понравилось.

– Ну и почему же?

– Просто они не пели. Ни до, ни во время, ни после.

– Спокойной ночи, – холодно прервал меня мой друг. – Ты хотя бы сегодня обошёлся без своих идиотских шуточек.

– Зато я гранаты во сне не ищу в чужих кроватях, – парировал я, на что мой товарищ обиженно засопел и повернулся ко мне спиной.

Кто-то во сне кашлянул; тут же его кашель подхватили несколько человек со всех сторон, тоже во сне.

Глава III

в которой у главного героя, после того как он выйдет на поверхность и сделает по ней свои первые самостоятельные шаги, ёкнет сердце, а по щекам скатятся слезы

– Дима… Дима… Дима! Пора!

– Да, да, – спохватился я, с сожалением мысленно прощаясь с тёплой кроватью, – спасибо.

Харций не уходил. Пришлось без промедления встать.

– Дима, про кантики только не забудь, хорошо? – напомнил он, уходя.

– Хорошо, – ответил я шёпотом, заправляя кровать.

Вокруг все спали. За окном, как обычно, освещая плацевой грот, светили фонари.

Когда с кроватью было покончено, я вышел, щурясь от яркого света в коридор. Возле тумбочки, облокотившись об неё, о чём-то тихо говорили Харций и дневальный. Часы на стене показывали без двадцати четыре. Пехота, таково было прозвище нашего заместителя командира взвода, как всегда был пунктуален.

В бытовке, преодолев вполне естественное отвращение, облачился в высушенную батареями гражданку, под самый низ надев так, чтобы не было видно, портупею с кобурой. Иконку, подаренную накануне священником, после нескольких секунд колебаний всё-таки решил взять с собой, положив её во внутренний карман куртки. Бриться, дабы не испортить создаваемый имидж, не следовало не только сейчас, но и несколько предстоящих выходу на поверхность дней. Но на то, чтобы вычистить зубы, я потратил ещё три минуты.

– Пошли, выдашь оружие, – сказал я Харцию, когда с одеванием было окончено.

После того как оружие было передано мне, быстро, не теряя понапрасну времени и стараясь не обращать внимания на дрожь в руках, я проверил, стоит ли ПМ на предохранителе, вставил в него обойму. Затем вложил пистолет и вторую обойму в кобуру. Проверил исправность компаса и двух фонарей, наличие контейнера-тубуса, надел на себя сумку с противогазом. Оглядел себя в старом зеркале в деревянной раме, висящем в коридоре.

– Настоящий голодранец, – похвалил меня дневальный, простодушный и добрый Вася Иванов. Его широкое лицо изображало подбадривающею улыбку. Вернулся Пехота, запиравший на замок оружейную комнату.

– Ну, с Богом, – сказал Вася.

– Да, и поосторожней там, без выкидонов, – дополнил его замкомвзвода.

– Пока, неудачники, – нарочито бодро попрощался я и, щёлкнув фонарём, вышел из расположения.

Контрольно-пропускной люк №2 находился рядом, на противоположной стороне плацевого грота, в конце небольшого штрека. Ровно в четыре я был на «пороге» КПЛа, то есть на месте, дальше которого ступать было можно только подземникам либо, как собирался я сейчас, в их компании. То есть тем (как правило, это были солдаты), кто ходил в наряды по охране контрольно-пропускных люков, – патрулям внешней Системы. Или тем, кто занимался снабжением Центра. Ещё были, как Петрович, подземные оперативные проводники. Все они знали, что территория штрека в непосредственной близости до и после КПЛ представляет собой комплекс ловушек. Кроме мин, были и другие, гораздо более необычные и изощренные. Перечисленные мной выше, конечно же, знали, как их обойти.

Бурмистров был уже на месте. Сидя на корточках, он курил.

– Доброе утро, двоечник! – поприветствовал он меня.

– Доброе утро, Петрович, – ответил я.

– Давай сюда физиономию, – сказал он, доставая из кармана чёрную повязку.

– Первое правило? – спросил он, тщательно завязывая мне глаза.

– Ни единого движения без Вашей команды.

– Второе?

– Если что-то непонятно, лучше замереть и переспросить.

– Молодец, давай…

Повинуясь командам Бурмистрова, я преодолел расстояние до КПЛ. Не снимая повязки, поздоровался за руки с нарядом по КПЛ.

– Ну что там? – спросил Анатолий Петрович акустика, в обязанности которого входило «прослушивать» близлежащий сектор Системы.

– Слышу, наш патруль работает где-то в районе Данугарочника, а так пока… тихо… – ответил тот.

– Счастливо, ребята, – сказал Бурмистров.

– Давайте, – добавил я.

– Ждём вас, лёгкого возвращения, – пожелали нам, закрывая за нами громадный стальной люк.

Наше путешествие начиналось с преодоления опасной зоны ловушек. Сначала с внутренней стороны, затем было слышно, как лязгает сталь отпираемого перед нами люка, потом, по времени это всегда самый долгий участок, преодоление опасных метров внешней Системы. Начало, таким образом, было положено. После того как мы преодолели зону ловушек, Бур решил сделать паузу для перекура. Я услышал звук отвинчивающейся крышки фляги.

– Не предлагаю, – сказал Бур и после короткой булькающей паузы добавил: – Вперёд, и с Богом.

Мы шли прицепом: на меня была накинута верёвка таким образом, что я был ведом Анатолием Петровичем, словно телега лошадью. Сквозь мрак повязки не было видно абсолютно ничего.

Так, очень быстрым, интенсивным шагом, мы приближались к точке выброса. Иногда следовала команда «пригнуться». Попадались и шкурники, для преодоления которых повязка снималась с моих глаз в том случае, если они были достаточно сложны.

После того как нами была преодолена часть системы, по щиколотку залитая водой, я понял, что мы близки к месту назначения нашего общего пути. Сердце забилось чаще, а по конечностям разлилось чувство предвкушения неведомого.

– Всё, пришли, – проговорил Бурмистров, снимая с моей головы повязку.

Мы стояли посередине штрека, довольно высокого для того, чтобы было возможно стоять, не согнувшись.

– На двенадцать минут раньше срока, – он осветил коногоном своё запястье. – Что там тебе сочинили?

– В смысле? – не сразу сообразил я.

– Задание. Найти тайник, разведать объект?

– Встреча со связным.

– Курсант другого учебного центра?

– Да.

– Тоже неплохо. Ну, Дима, давай, – и Бур театрально, так как умел только он, махнул рукой по направлению штрека, к которому мы стояли лицом. – Вот тебе и 18-я. Сейчас пройдёшь метров 600, штрек нигде не разветвляется, заблудиться невозможно… Выход узкий, окажешься в подвале, словом, увидишь. Будь осмотрителен… не забудь потом замаскировать, ну, как обычно… давай свет и противогаз…

– До встречи, Анатолий Петрович!

– До встречи… – ответил он, зажигая свечу. – Ну, на первой ты же знаешь, что почём… Ежели что, я буду тебя ждать сутки, а дальше… ну ты всё знаешь, давай, – он протянул мне свечу с коробком спичек и забрал мой «Феникс» с противогазом. Затем кашлянул, обернулся и зашагал в противоположную сторону.

По инструкции, подземному оперативнику не следовало подходить близко к точке выброса – так существенно сокращалась вероятность его захвата врагом. Источник света же, даже самый простой, был очень серьёзной уликой, и всегда оставлялся, как и противогаз, проводнику. Конечно, со свечой было не так удобно, особенно на выходе, где почти всегда было узко и, как правило, сквозняк, от которого она гасла, зато её не жаль было выкинуть сразу же, очутившись на поверхности. Методика встречи наземника и подземника в точке входа была сложнее и позволяла первому заброситься без света, а второму обезопасить себя от его возможного предательского хвоста. Так уж эти наши точки были оборудованы.

Когда идёшь под землей по длинному узкому коридору, постепенно начинает казаться, что пространство как будто сопротивляется тебе, отвечая на каждый твой шаг каким-то нарастающим противным липким беспокойством. Конечно, так бывает не со всеми, и, наверное, я всего лишь чересчур впечатлителен. Но сейчас ход закончился, не успев произвести подобной реакции; сам же лаз оказался не таким узким, как я думал. Выход, словно рождение человека, предполагал время, так как никто не мог дать гарантии, что на той стороне нет собак, готовых от голода на всё, или саксов с наведёнными дулами винтовок.

Тихо, сантиметр за сантиметром, я преодолевал пограничное пространство, вслушиваясь в окружающий мир. Но вокруг было тихо и спокойно. Свеча потухла, и постепенно привыкнув к темноте, я почувствовал, что вокруг уже нет абсолютного мрака, присущего миру Подземья. Лаз заканчивался тупичком, на ощупь – каким-то полуистлевшим матрацем, которым просто-напросто заткнули дыру для того, чтобы замаскировать.

Как следует прислушавшись в крайний раз, я освободил выход, наконец-то вылез и очутился в какой-то подвальной комнатушке. Скорее всего, маленького бомбоубежища, возможно, учебного объекта гражданской обороны. Тщательно вслушивался ещё и ещё. Привыкнув к сумраку, первым делом закопал в углу свечу, затем предусмотрительно спрятал в каком-то ящике недалеко от дыры спички, потом заткнул матрацем лаз, из которого выбрался, набросив сверху какоем-то ужасное заплесневелое одеяло. Теперь для того, чтобы найти дыру, было необходимо о ней знать.

Как показалось мне, так провозился я достаточно долгое время. Легенда о моём происхождении не предусматривала обладание часами, поэтому приходилось полагаться на внутреннее ощущение времени, которое подсказывало мне, что следует поторопиться.

Я легонько приоткрыл дверь в соседнюю комнату, осторожно заглянул и тут же, оторопев, чуть не закричал от нахлынувших чувств. Из этой комнаты был восходящий коридор с лестницей на поверхность, двери не было. Именно поэтому всё помещение было освещено розовым светом восходящего или только что взошедшего солнца. Как ни боязно, волнительно и тревожно было мне, всё же заулыбался я этому буйству розовых оттенков вокруг, присаживаясь на корточки, чтобы потратить несколько минут на адаптацию к поверхности.

Через пятнадцать минут я уже вполне овладел своими чувствами. Недаром некоторые сравнивают выброс с рождением, хотя мне такая аналогия кажется слишком надуманной, – ведь никто не помнит, что чувствовал, когда рождался; гораздо лучше это сравнивать с ощущениями первых мгновений первого прыжка с парашютом – мозг также теряет привычные ориентиры, и всё сперва несётся перед глазами на манер калейдоскопа.

Моя догадка о бомбоубежище гражданской обороны подтвердилось обилием старых выцветших стендов во второй комнате. Все они были посвящены защите от поражающих факторов ядерного оружия, а на одном из них даже рассматривался допотопный дозиметр ДП-5В. Содержание наглядных пособий вызывало усмешку. Сотни, даже тысячи пророчеств, предположений и домыслов; книг, фильмов и компьютерных игр, – всё мимо. Третья мировая война началась и завершилась, если не брать в расчёт партизанское сопротивление, практически без единого, даже самого скромного, ядерного взрыва.

Я подтянул штаны и начал аккуратно подниматься по лестнице, стараясь не жмуриться. Начинался новый ясный весенний день. Как можно аккуратнее осмотрел местность вокруг, обнаружив полное отсутствие в пределах видимости каких-либо живых существ. Понимая, что медлить нет причин и надо быстрее отойти от точки, я начал своё движение, старательно не покидая тени росших над восемнадцатой громадных сосен, которые узенькой рощицей доходили до заброшенного неподалёку хуторка состоящего всего из нескольких домов. Конечно, в пределах Москвы, а я находился на одной из её окраин, из-за обилия босоножек электронный глаз Глобальной спутниковой системы наблюдения предпочитал ничего не видеть, точнее, видеть, но не реагировать. Но всё же стоило стараться изо всех сил, не демаскировать точку. Миновав хуторок, можно будет не бояться чистого неба.

Земля парила дымкой, а в небе кружили птицы. Я дошёл до начала хутора. Он был совсем мал – в одну коротенькую улочку, слева три дома, справа четыре. Почти все они не сохранили своих крыш, некоторые – не всех стен. Раздумывая, пройти ли по тому, что было улочкой когда-то, или обойти брошенное селение задворками, я на секунду замер, прислушиваясь. Было тихо, безмятежно тихо, и я решил идти по центру. По пути мне попалась цистерна на автомобильном прицепе, с потрескавшимися, облезлыми колёсами, а на другом конце посёлка – ржавый автобус, брошенный сбоку от дороги.

Я шёл тихо, быстро и сосредоточенно озираясь по сторонам. Конечно, патруль саксов не станет сидеть на каком-нибудь чердаке полуразвалившемся дома, ожидая сам не зная чего. Однако встреча с бродягой в своём самом худшем варианте тоже представляла немалую опасность. Дальше я двинулся на пригорок, ожидая, что это не что иное, как насыпь шоссе, которое мне нужно было отыскать для ориентира. Так и оказалось. Правда, асфальт был сильно разрушен, однако его было достаточно, чтобы с полной уверенностью сказать, что это была та дорога, которую я и искал.

Идти по ней не следовало, так она неплохо просматривалось со всех сторон, гораздо лучше было продвигаться немного поодаль, используя бывшую автостраду как ориентир. Постепенно, с каждым шагом чувство, будто я шагаю по тонкому льду, ослабевало, я как бы стал частью окружающего мира, впитывая каждый его запах, каждый порыв ветерка и стараясь расслышать каждый, даже самый незначительный, его звук. Буйство весны царило вокруг. Бабочки, жуки и прочая мошкара деловито торопилась по своим маленьким делам. Набухали и распускались почки, росла свежая ярко-зелёная трава. А в одном месте я увидел даже несколько распустившихся одуванчиков. Они насквозь тронули меня своим ярко-жёлтым цветом. За последнее время я привык только к оттенкам серого цвета, так свойственного катакомбам. Примерно то же самое происходит со вкусом человека, которому долгое время не приходилось нормально питаться: обыкновенные продукты кажутся ему неестественно сладкими и чересчур вкусными.

Всё это в лучах торопившегося взойти солнца скрашивало впечатление от мерзости запустения, царившей вокруг, – я имею в виду, то, что осталось от когда-то жилых домов, наполненных прежде людской речью, криками, смехом. От дорог, ныне разрушенных травой, водой и морозами; от самых разных строений и объектов, превратившихся в техногенных мертвецов и постепенно истлевающих – кирпич за кирпичом. Всё это, называющееся когда-то ёмким словосочетанием – инфраструктура цивилизации, – было брошено, как и вся Москва, поделённая оккупантами на семь секторов. Местная администрация Альянса, обосновавшаяся в Московском Кремле, комендатуры, рассыпанные по городу. Бродяги, получившие прозвище босоножек, и обслуживающее Альянс население, прозванное мартышками за электронные ошейники, с помощью которых они подвергались со стороны хозяев неусыпному контролю – вот и всё, если говорить в отношении людей, что осталось от когда-то дышавшего жизнью, суетой и динамикой громадного мегаполиса. Плюс целое безбрежное море брошенных улиц, покрытых мусором, и таких же сирот-зданий, не видящих своими слепыми окнами-глазами никого, кроме бродяг, патрулей и мародёров.

К этому времени погода стала портиться, небо постепенно затягивало тёмными облаками. Я ещё больше удалился от шоссе, по ряду ориентиров поняв, что моя первая, конечно же, условная, контрольная точка скоро появится в пределах видимости. Это был мост железнодорожного полотна через овраг. Саму железную дорогу мне предстояло пересечь, однако просто взобраться на высоченную насыпь и таким образом перейти её не следовало, потому как она превосходно просматривалась по обе стороны на несколько километров. Лучше это было сделать на глубине оврага, под мостом, или в туннеле под насыпью, который должен был располагаться рядом с мостом и повстречаться мне раньше, чем овраг.

Вскоре я увидел проржавевшую вагонетку без колёс, использовавшуюся когда-то раньше в качестве жилого помещения, скорее всего, строителями. Рядом с ней лежало несколько бетонных свай, наваленных друг на друга. Всё это говорило о том, что я на правильном пути. Чтобы не оставлять за своей спиной неприятную в данном случае неизвестность, я заглянул в вагонетку, но внутри, кроме нескольких пустых ящиков, покрытых пылью и ржавчиной, не было ничего. Двинулся дальше, то поднимаясь, то опускаясь по холмистой местности и внимательно озираясь вокруг, потому что количество кустов и деревьев вокруг уменьшилось и позволило просматривать местность на приличное расстояние.

«Всё-таки ничего страшного, почти то же, что и с инструктором, только надо привыкнуть к мысли, что его нет, – подумалось мне. – Теперь я не послушный юнга, а сам себе капитан», – однако эта мысль почему-то вызвала только вздох сожаления. К этому времени я увидел следующий ориентир – несколько построек из белого кирпича, скорее всего, бывших когда-то или складом, или элеватором. Это указывало на то, что было необходимо забирать влево к уже неплохо просматривающейся насыпи полотна и искать входа в туннель, – я решил идти именно им.

Едва сделав несколько шагов, я увидел начало туннеля. У его входа врастал в землю ЗИЛ, от которого мало что осталось, настолько он проржавел. Взглянув наверх, я понял, что этому способствовало то, что во время дождя на него с насыпи стекала вода. Почему-то как-то заныло, ёкнуло сердце, а установившееся было спокойное настроение ушло так быстро, как будто его не было и вовсе. Я остановился, вслушиваясь. Было тихо, разве что гораздо сильнее стал ветер, собиравший, похоже, тучи для хорошего дождя. Ещё раз оглядевшись, стараясь ступать как можно тише, я вошёл внутрь.

Было спокойно, на несколько мгновений я замер для того, чтобы привыкнуть к полумраку. Туннель изгибался, беря вправо, таким образом, я видел лишь узкую полоску света на другом конце. Он был пуст, и только в середине виднелись куски каких-то труб, пара железнодорожных контейнеров, обломки железобетонной арматуры. Я начал медленно двигаться вперёд. Дошёл до половины прохода. Вокруг по-прежнему царила тишина, изредка нарушаемая обыденными звуками извне, которые едва достигали моих ушей. Так я прошёл мимо массивного куска трубы. И только тогда, когда он закончился, увидел. Сначала молнией пронеслась неясная тень предположения, пойманная боковым зрением. Впечатление от прямого взгляда напоминало гром.

В первое мгновение я вздрогнул, правая рука сама устремилась к кобуре, но тут же, замедлив свой бег, повисла: было незачем. Между трубой и контейнером, к кускам железных прутьев арматуры был привязан истерзанный труп, практически весь покрытый засохшей кровью. Сначала мне стало немного дурно, в горле сам собой возник комок, а руки заходили ходуном. Но, овладев собой, я сделал несколько шагов к телу.

– Господи, – вырвалось у меня, когда все детали предстали передо мной в ужасающей, нагой достоверности. И не в силах более быть внутри, слёзы потекли у меня по щекам. – Родненькая моя! – обратился я к замученной девушке. Ноги и левая рука были привязаны какой-то замызганной верёвкой, найденной, видимо, поблизости, но правая рука была зафиксирована форменным ремнём Альянса, выдававшим виновников этой чудовищной жестокости. Всё это было сделано так, чтобы было удобнее насиловать.

Судя по всему, давность происшедшего здесь не превышала суток. Труп был наг, и, несмотря на то, что почти весь был залит кровью из глазницы выколотого левого глаза, всё равно было хорошо видно, даже в полумраке, что девушка или девочка была очень красива. По большому счёту, теперь трудно сказать, но так решил мой разум, которому из-за большого количества впечатлений было простительно ошибаться. Или, что гораздо больше соответствует действительности, мне просто хотелось так считать.

Второй, уцелевший, глаз был полон вящего ужаса, и я просто не смог смотреть в него более пары мгновений. Кулаки мои сжались, и весь наполнился я каким-то тупым бешенством, когда разглядел последнюю деталь: прямо из женского естества у жертвы торчала пустая бутылка из-под виски.

– Я отомщу за тебя, – сказал я тихо. – Очень сильно постараюсь отомстить, за то, что тебе пришлось пережить…

Нужно было двигаться дальше, и мне оставалось только несколько минут на то, что я собирался сделать.

– Потерпи ещё капельку, родная, – вздохнул я, и решительно, не мешкая и стараясь не слушать противный, хлюпающий звук, вытащил из девушки бутылку, а затем легонько, стараясь не нашуметь, отбросил её в сторону. Потом отвязал поочерёдно все конечности, уговаривая себя не нервничать из-за того, что верёвки долгое время не хотели поддаваться. Тыльной стороной указательного пальца закрыл глаз умершей и, прикоснувшись ладонью ко лбу, шёпотом прочёл молитву, которой меня вчера научил священник.

– Я не могу похоронить тебя, – тихо обратился я к убитой девушке, – для этого у меня нет ни инструментов, ни времени. Пожалуйста, прости меня. Не знаю ни твоего имени, ни того, как ты попала сюда, откуда. Покойся с миром.

Мои поиски вокруг вскоре дали неожиданно успешный результат – нашёл грязную полуистлевшую холстину, которой и накрыл тело.

– Прощай, – напоследок сказал я и покинул туннель.

Глава IV

в которой необходимо бежать и стрелять для того, чтобы попытка спастись увенчалась успехом; пару раз придётся заглянуть под капюшон балахона смерти, а в конце несколько неосторожных, но откровенных взглядов спасут главному герою жизнь и подарят ему то, что делает её прекрасной

Происшедшее отложило отпечаток, и я почему-то уже не так боялся, как каких-то двадцать минут назад. Равнодушно осмотрел ферму – следующую контрольную точку, насквозь пройдя её три блока, так как было бы неправильным оставлять за спиной неисследованные здания, из окна которых вполне мог показаться ствол, неважно, винтовки или обреза, а обойти её было неудобно и долго, и двинулся дальше вдоль холмов.

Небо заволокло практически полностью. Я же, миновав поваленный тополь, шёл небольшой рощицей сосен и елей. На этом отрезке практически не было ориентиров, именно здесь было проще всего сбиться, и я старался не думать ни о чём, кроме пути. Однажды обернувшись, я заметил сзади наискосок движение, перпендикулярное тому направлению, которым следовал сам, когда вышел из туннеля. В мгновение ока залёг под кустом, несколько минут я потратил на то, чтобы удостовериться в том, что сгорбленная фигура вдалеке – одинокий бродяга, так же боявшийся каждого звука вокруг. Убедившись в том, что с его стороны нет опасности, я, сверившись с компасом, продолжил своё движение.

Когда я был в точности уверен в том, что всё-таки заблудился, и уже собирался поворачивать назад, чтобы, отыскав выход из туннеля, несмотря на возможную встречу с босоножкой, начать этот этап пути заново, я вышел на очередную КТ – проходную. Как и всё вокруг, она была брошена. Было возможным её обойти, сделав круг из-за примыкающего с обеих сторон высокого забора, но так было проще сбиться с дороги, и я решил пройти прямо сквозь неё.

У ворот был брошен КАМАЗ. Замерев и привычно прислушавшись, я прошёл ворота. Вошёл внутрь проходной. Обшарпанные стены, покрашенные до уровня плеч зелёной краской, свет, падающий в окна, не имеющие ни рам, ни стёкол. Пара разбитых стульев, стол и пустота. Вспомнив про Колину просьбу, я решил порыться в столе. На мысль натолкнул невероятно запылённый, но всё же целый гранёный стакан на подоконнике. На его донышке сохранилась высохшая чёрная плёнка – скорее всего от кофе или чая. А там, где есть чай и стакан, почему бы не быть и алюминиевой чайной ложке? В первом и втором ящиках были пожелтевшие от времени инструкции и какие-то бумаги, однако в третьем мне действительно удалось найти алюминиевую ложку, причём не чайную, а столовую, и – о чудо! – немногим меньше половины пачки сахара-рафинада. Это было настоящей удачей, странно, как босоножки до сих пор не нашли его, размышлял я, распихивая драгоценные белые кусочки по карманам. Затем, не вытерпев, аккуратно взял один из них и, закинув себе в рот, широко улыбнулся успевшему позабыться вкусу – вот же удивится и позавидует Ильин!