Тиберий

Вот что писал о том времени боевой соратник Тиберия и восторженный его поклонник Веллей Патеркул: «Не только мне, столь спешащему, но и тому, кто располагает временем, невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким – волнение сената, каким – замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, что он колеблется. Столь скромным было величие одного человека, что ни честным людям… ни против злодеев не понадобилось употреблять оружие. Все государство превратилось в театральную сцену, на которой сенат и римский народ сражались с Цезарем, добиваясь, чтобы он наследовал отцовское место, а тот – чтобы ему было дозволено быть гражданином, равным другим, а не Принцепсом, возвышающимся над всеми. Наконец, он был побежден скорее доводами разума, чем влечением к должности, поскольку мог видеть, что не взятое им под защиту погибло. И он – единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить»108.

Гигантские статуи, колонны с изображениями богини Минервы – покровительницы Рима и основательницы монархии, бюсты Тиберия, ставшего главой государства, на углах улиц были украшены венками. По городу проходили оркестры, хоры, распевающие гимны божествам, декламаторы, прославляющие героев, на площадях лицедействовали актеры, раздавались деньги, хлеб109 и вино, рабы получали отпуска на волю. Тиберий покорил своими щедротами воинов, раздачами хлеба и вина – толпу и – всех вместе – сладостными благами мира!

Консулы Секст Помпей и Секст Аппулей первыми присягнули на верность Тиберию, затем приняли присягу у Сея Страбона, командующего преторианцами, а также у Гая Тиррания – префекта110 по снабжению Рима продовольствием. Потом присягнули Сенат, войска, народ. Среди всего этого раболепия, и покорства, и спокойного подчинения новым реалиям, Тиберий внутренне оставался неспокоен. Не случайно всюду его сопровождали воины. Где бы он в Риме не оказался – везде рядом была вооруженная стража.

(Пятьдесят семь лет прошло со времени убийства диктатора Гая Юлия Цезаря. В Риме едва ли осталось много людей, помнящих то время. Но могли найтись отчаянные люди, из числа немногих до сих пор скорбящих о свободе времен республиканских, возмечтавшие о повторении дела Брута и Кассия. С этой точки зрения усиленная охрана не была излишней. Кроме того здесь просматривалась демонстрация силы. Ей, впрочем, никто противиться в Риме и не собирался. Любопытно, что пока еще Тиберий не был избран Сенатом на высшую должность и не вступил еще в законное наследство согласно завещанию Августа, – он всеми уже воспринимался как глава государства. Многим были очевидны его достоинства — скромность, расчетливость, отвага, ум и т. д. Тиберий фактически сразу взял в свои руки верховную власть и применил её на деле, окружив себя многочисленной стражей из солдат, – в чем именно и выражалась сила и наглядное представление о верховной власти. Ежедневно одна из преторианских когорт назначалась на охрану дворца, пароль она получала не от префекта претория, а непосредственно от императора. Являясь во дворец, преторианцы снимали военные плащи и надевали тоги. В случае волнения в городе преторианцы помогали городским когортам в их полицейской службе).

Тиберий принял власть, будучи человеком, давно сформировавшимся, даже пожилым – середина шестого десятка, возраст почтенный. Потому неверно было бы думать, что свои странные качества он приобрел, став императором. Он всегда был человеком замкнутым, не склонным к откровенности. Кроме того, он не очень-то привык к публичности – быть постоянно в центре внимания окружающих. А новое его положение неизбежно превращало его в человека, к которому обращены самые что ни на есть заинтересованные взгляды.

Уловить настроение правителя, правильно оценить его пристрастие, предугадать его мнение по любому вопросу, ибо нет незначительных дел у того, кто правит империей, – это были неизбежные настроения окружения Тиберия с того времени, как стал он принцепсом. И было ему это непривычно и крайне неприятно. В армии отношения проще. Полководцу до́лжно повиноваться – с дисциплиной в римской армии все было в порядке с древнейших времен – потому там проблем в общении с людьми у Тиберия не возникало. От него ждали точных указаний, ясных приказов, и таковые он умело отдавал. Порой даже советовался с соратниками о лучшем способе ведения боевых действий, что для полководца также было необходимо. Во власти же государственной все намного сложнее: на первый взгляд, все покорны, даже раболепствуют, а что у них на уме на самом деле? Выступления на судьбоносном заседании Cената Азиния Галла, Луция Арунция, Квинта Гатерия показали, что отношение к нему сенаторов далеко не однозначно.

Учитывая это, в дальнейшем, Тиберий решил, что правителю лучше быть человеком, не разгаданным подданными. Природная скрытность дополнялась политической необходимостью. Быть загадкой для подданных, дабы самому легче было их разгадать, – так можно было бы сформулировать девиз принцепса Тиберия.

Каковы же первые дела Тиберия? Прежде всего была учреждена жреческая коллегия Августалов для отправления и поддержания культа божественного после смерти Августа. В нее вошел двадцать один человек, не считая самого Тиберия, его сына Друза, усыновленного Германика и племянника Клавдия.

Память Августа Тиберий дополнительно почтил, поддержав инициативу народных трибунов, предложивших устраивать за свой счет театральные зрелища, названные в честь почившего императора августалиями. Их необходимо было внести в фасты – государственный календарь. Таким образом, они были узаконены раз и навсегда. Пощадив средства народных трибунов, Тиберий великодушно отпустил на августалии средства из императорской казны.

К Сенату, заглаживая неловкости своего вступления во власть, Тиберий изначально отнесся с должным почтением, что было воспринято наилучшим образом. Как писал об этом Светоний, «он даже установил некоторое подобие свободы, сохранив за Сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил Сенату: о налогах и монополиях, о постройке и починке зданий, даже о наборе и роспуске воинов или о размещении легионов и вспомогательных войск, даже о том, кому продлить военачальство или поручить срочный поход, даже о том, как отвечать царям на их послания»111. Права Сената были даже расширены. К нему отошло право избирать должностных лиц, ранее принадлежавшее комициям – народным собраниям римских граждан, происходившим на Марсовом поле. (Последний реликт республики ушел в небытие, а значение Сената даже возросло).

К сожалению, злоба и мстительность оказались совсем не чужды Тиберию. Семпронию Гракху (любовнику жены) своего семейного унижения Тиберий не простил. Да, Юлию (дочь Октавиана Августа) он так и не сумел полюбить, но позор, от ее открытой во время их злосчастного супружества связи с Семпронием Гракхом, запомнился ему крепко. Обретя высшую власть, Тиберий немедленно вспомнил о нем. Гракх уже долгие годы находился в ссылке на острове Керкина близ африканского побережья Средиземного моря, у провинции Африка (современный Тунис). В ссылке незадачливый любовник Юлии отбывал по велению Августа. Тиберий счел эту кару недостаточной и, утвердившись на Палатине, немедленно отправил на остров убийц. Тацит так описывает трагический финал жизни Гракха: «Воины, посланные туда, чтобы умертвить его, нашли его на выдававшемся в море мысе не ожидающим для себя ничего хорошего. По их прибытии он обратился к ним с просьбою немного повременить, чтобы он мог написать письмо с последними распоряжениями своей жене Аллиарии. После этого он подставил шею убийцам; своей мужественной смертью он показал себя более достойным имени Семпрониев, чем при жизни. Некоторые передают, что воины были посланы к нему не из Рима, а Луцием Аспренатом, проконсулом Африки, по приказанию Тиберия, который тщетно рассчитывал, что ответственность за это убийство молва возложит на Аспрената»112.

В то же время Тиберий постоянно декларировал свободолюбивый характер своего правления: «В свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык»; «Я государь для рабов, император для солдат, первый среди равных – для всех остальных».

Однако провозглашенное равенство правителя и других граждан в свободе выражения мнений со временем переросло в судебные преследования за «оскорбления величия» этого самого правителя, кстати, по инициативе членов Сената.

Тиберий поначалу решительно выступал против наказаний за такие преступления – в пяти первых известных случаях 14—20 годов он проявил сдержанность. Однако в 15 году на прямой вопрос претора Помпония Макра113, нужно ли наказывать за личное оскорбление принцепса как за государственное преступление (практика при Августе), Тиберий ответил, что законы должны исполняться неукоснительно. Тем не менее, на деле Тиберий вначале не добивался применения закона и не применял суровых мер, предусмотренных законом. Этим он пресек возможные злоупотребления доносчиков, на показания которых полагалось римское правосудие.

Ко времени смены власти на Палатине внезапно возникла еще одна непредвиденная проблема – в легионах (войсках) накопилось предостаточно вполне основательных поводов для недовольства. Лишние годы службы, задержка жалования, усиление палочной дисциплины – все это, накапливаясь, ждало соответствующего момента, чтобы взорваться мятежом. Смена правителя империи была в жизни римлян событием новым, непривычным. Как-никак уже выросло два поколения людей, родившихся после окончания гражданских войн и не знавших другого владыки, кроме Августа. Потому уход из жизни престарелого императора стал событием, неизбежно будоражащим сознание всех римлян. А особенно тех, кто имел причины для недовольства. Реакция на все новое, непривычное всегда таит в себе неожиданности. Вот потому-то «смена принцепса открывала путь к своеволию, беспорядкам и порождала надежду на добычу в междоусобной войне»114.

Наивысшая концентрация недовольных была, естественно, в легионах. И именно там известие о смерти Августа имело самые серьезные последствия. Так смерть правителя империи развязала мятежи в римской армии в Паннонии и на Рейне.

Итак, вслед за вполне мирным и спокойным переходом от умершего Августа к его законному наследнику Тиберию высшей власти в Римской империи последовали мятежные выступления той самой силы, которая была главной опорой Августа и воплощала собой главную мощь римской державы. И эта сила была более всего знакома Тиберию, десятки лет с ней связанному. Такая вот злая ирония судьбы: взбунтовались легионы, расположенные там, где Тиберий одержал свои главные победы. Взбунтовались те, с кем он добыл свою воинскую славу.

Узнав о случившемся, Тиберий немедленно отреагировал на мятеж легионов. В Паннонию он тут же направил своего родного сына Друза и с ним ряд высших сановников государства. Среди них были такие люди, как префект преторианских когорт Луций Сей Страбон и его сын Луций Элий Сеян (его помощник). Две преторианские когорты, усиленные сверх обычного отборными легионерами, сопровождали Друза и его свиту. К ним присоединили также значительную часть преторианской конницы и даже лучших из воинов-германцев, служивших в личной охране самого императора.

Многоопытные Страбон и Сеян должны были помогать недостаточно искушенному Друзу в его крайне непростой миссии и на деле руководить всем. Самому сыну Тиберий не дал прямых указаний, но предоставил ему и его советникам действовать по обстановке. В сложившемся положении это было разумное решение. Власть не могла немедленно идти на уступки, ибо это могло иметь самые непредсказуемые последствия из-за такой демонстрации слабости верхов империи. С другой стороны, предъявленные требования не выходили за пределы разумного, и потому их следовало изучить и действовать сообразно сложившейся на месте обстановке. Провожая эту, довольно многочисленную делегацию, Тиберий высказал пожелание: «Да сопутствуют вам боги, решите возникшую проблему по-возможности миром! Не я, принцепс, жду от вас такого исхода, а воистину сами боги бессмертные: совершая жертвоприношения, я молил их даровать вам разум для благоприятного разрешения конфликта для меня, для Сената, для вас, для союзников и войск наших, – и они знамениями своими возвестили, что все завершится удачно и счастливо!».

Встреча Друза мятежными легионами не могла внушить гостям из Рима радужных надежд на быстрое успокоение. Легионеры вышли к сыну нового принцепса в подчеркнуто безобразно неряшливом виде, что вопиюще не соответствовало вековым традициям римской воинской дисциплины. На лицах их под напускной скорбью проглядывало очевидное своеволие. Никакой радости, каковая подобала при появлении в лагере столь важной персоны, проявлено легионами не было. Все выглядело как выполнение тягостной, малоприятной обязанности.

Даже когда Друз поднялся на трибунал115, в толпе зазвучали угрожающие возгласы. Смутный ропот перемежался дикими выкриками. Друз, подняв руку, требовал молчания.

Наконец эмиссар Тиберия смог огласить послание отца, в котором Тиберий напоминал мятежным легионам о проделанных ими под его руководством походах, о своей заботе о них и сообщал, что он, «как только душа его оправится от печали, доложит сенаторам о положении воинов; а пока он направляет к ним сына, дабы тот безотлагательно удовлетворил их во всем, в чем можно.

Требования легионов были незамедлительно озвучены. В них не прозвучало ничего нового: срок воинской службы – шестнадцать лет, отслуживших не переводить в разряд вексилляриев116, жалование легионеров – один денарий в день, ветеранам легионов при отставке – денежное вознаграждение.

Требования были разумные и вполне удовлетворительные, поскольку не выходили за пределы обещанного в свое время самим Августом, но форма их предъявления – мятежная, недопустимая. Так и было сказано Друзом мятежникам: «Сама причина требований была бы вполне основательна, если бы они просили о ней скромно, – но мятежу оправданий нет, чем бы он ни был вызван. Итак, если они согласны оставаться в строю и повиноваться приказам, он готов обратиться к Сенату по поводу их требований – кротостью они легче добьются желаемого, нежели упрямством».

Немедленно пойти навстречу – это дать мятежникам почувствовать свою силу и слабость высшей власти одновременно, что никак допускать нельзя. Рассуждая, должно быть, подобным образом, Друз далее заявил, что вопросы эти могут решать только Сенат и сам Тиберий.

Но легионам такая постановка вопросов решительным образом не понравилась. Речь Друза была прервана громкими криками. Воины справедливо негодовали: ведь сам Тиберий в письме сказал, что дозволяет сыну самостоятельно решить то, в чем можно пойти навстречу легионам. Ну а потом уже Сенат пусть решает, кого должно карать и миловать. А зачем тогда вообще Друз со товарищи прибыл, если он не имеет на деле полномочий улучшить жизнь воинов? Получается, что ведет он себя подобно своему отцу при Августе, когда тот отклонял требования воинов, прикрываясь именем принцепса. От Друза ждали совсем иного. Особое раздражение вызвали отсылки к Сенату. Прозвучали язвительные слова с предложением отныне посылать запросы в Сенат всякий раз, когда должно дать сражение или совершить казнь.

Обстановка крайне накалилась. Когда легионеры, так и не получили ожидаемого ответа, то стали грозить кулаками свите Друза и охранявшим ее преторианцам. При этом едва не погиб Гней Корнелий Лентул, старейший в окружении Друза, бывший консулом еще в далеком 14 г. до н. э. Недовольные воины решили, что он, превосходя всех годами и военными заслугами, удерживает молодого Друза от каких-либо уступок. Лентул едва не был забит камнями. Тяжело раненого его спасли прибывшие с Друзом преторианцы. Кровавая развязка казалась неизбежной (уже мелькнули мечи, и раздался громкий голос команды одного из центурионов легиона), но её предотвратило замечательно своевременное лунное затмение в вечерних сумерках117. Зазвучали нестройные голоса нескольких труб в легионах, так как существовало поверье, что звуки трубы помогают Луне преодолеть затмение118. Одновременно неожиданно грянул очень ранний для этого времени года холод. Солдаты приписали это гневу богов.

(Римляне во все времена были очень суеверны. Сам Тиберий известен крайне серьезным отношением к разного рода приметам. Пренебрегал приметами только далекий предшественник Тиберия – Божественный Юлий Цезарь, которого никогда никакие суеверия не вынуждали оставить или отложить намеченное предприятие. Но он-то и погиб, не приняв всерьез предостережения об опасности для своей жизни мартовских ид. Идами называли день в середине месяца. Иды посвящались богу Юпитеру, в это время его жрец приносил в жертву овцу. 15 марта – мартовские иды – в Древнем Риме был день особенный. Праздновался Новый год, чествовалась богиня Анна Перенна119. Однако эта дата получила еще и историческую известность – стала символом роковых событий – 15 марта 44 года до н.э. в Помпеях в курии (здании для собраний) в день заседания Сената был убит Гай Юлий Цезарь, великий диктатор, харизматичный правитель, талантливый полководец, замечательный писатель, выдающийся оратор. Через века реплика «Берегись мартовских ид!», благодаря Уильяму Шекспиру и его пьесе «Юлий Цезарь», стала крылатой фразой. Плутарх свидетельствует, что об опасности именно 15 марта предупреждал Цезаря прорицатель – задолго до этой даты. Однако в тот роковой день горделивый правитель, встретив пророка на ступенях Сената, произнес с усмешкой: «Мартовские иды наступили». – «Наступили, но ещё не прошли…», – услышал тиран в ответ – и через несколько минут погиб от рук заговорщиков).

Для обычных римлян знамения всякого рода всегда оставались либо руководством к действию, либо поводом остановиться. И вот теперь, после столь бурной сходки, взволнованные и разгоряченные происшедшим взбунтовавшиеся воины увидели, что луна вдруг начала меркнуть. Естественно, что явление немедленно было воспринято как знамение. Мятежные легионеры решили, что если луна вновь обретет свое сияние, то значит богиня Луны Диана, покровительствует им и сулит непременный успех во всех их начинаниях120. Ночное светило, однако, померкло и скрылось за облаками. Растерявшиеся вконец воины немедленно предались скорби, искренне полагая, что богиня отвратила от них свой лик, осуждая ими содеянное. «Ведь однажды потрясенные души легко склоняются к суевериям» – справедливо заметил по этому поводу Тацит121.

С прочими мятежниками справились уже без особого труда, и вскоре мятеж Паннонских легионов был подавлен. Успокоенные легионы получили большие обещания, обернувшиеся малыми уступками. Оскверненный мятежом лагерь был оставлен и легионы перешли каждый в свой зимний лагерь.

Так закончился мятеж трех легионов в Паннонии. Он не представлял собою какой-либо угрозы власти Тиберия. Требования мятежников были умеренные, ничтожество их предводителей не позволяло им бросить вызов высшей власти. Собственно, никто в мятежном лагере об этом и не помышлял.

Немедленная реакция Тиберия, разумные и решительные действия Друза и его советников вкупе со своевременным лунным затмением сделали свое дело. Все закончилось достаточно быстро и без серьезных последствий.

Но почти одновременно с мятежом легионов в Паннонии вспыхнул куда более грозный мятеж легионов на берегах Рейна, на самой опасной границе империи, где была сосредоточена крупнейшая военная группировка – восемь легионов, развернутых в две армии. В прирейнской области, именуемой Верхняя Германия легионы возглавлял легат122 Гай Силий. В Германии Нижней, на Нижнем Рейне легионами командовал легат Авл Цецина. Обе армии были подчинены усыновленному Тиберием по повелению Августа – Германику, сыну покойного брата Тиберия. Эти рейнские армии прямо отказалась признать Тиберия императором и предложили верховную власть Германику.

На сходке Германий обратился к солдатам с речью, где прославлял победы и триумфы Тиберия, завоеванные с этими самыми легионами. Затем стал упрекать их в утрате выдержки и воинской дисциплины.

В ответ воины с укоризной показывали ему следы от плетей, жаловались на бессмысленную изнурительность лагерных работ, жестокость и взяточничество центурионов. Многие требовали немедленной раздачи денег, завещанных божественным Августом. При этом они выказывали свою привязанность к Германику и изъявляли готовность поддержать его, если он захочет достигнуть верховной власти.

Далее у Тацита следует описание знаменитого эпизода: «Тут Германик, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибуны. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись – трудно поверить! – всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновением замешательства, приближенные Цезаря увлекли его за собой в палатку»123.

Между прочим, в своих «Замечаниях на Анналы Тацита» А. С. Пушкин по поводу дерзкой реплики Калузидия записывает следующее: «По нашим понятиям слово сие было бы только грубая насмешка; но самоубийство так же было обыкновенно в древности, как поединок в наши времена, и вряд ли бы мог Германик отказаться от сего предложения, когда бы прочие не воспротивились…».

В конечном счете, раздачей денег и увольнением отслуживших свой срок легионеров, удалось погасить бунт и привести войска к присяге.

Племянник Тиберия был человеком незаурядным и пользовался большой любовью римлян. Светоний дал просто восторженную характеристику добродетелям Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами, как известно, Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию на обоих языках (латинском и греческом), беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь. Красоту его немного портили тонкие ноги, но он постепенно заставил их пополнеть, постоянно занимаясь верховой ездой после еды. Врага он не раз одолевал врукопашную. Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа124.

Среди памятников его учености остались греческие комедии. Даже в поездках он вел себя как простой гражданин, в свободные и союзные города входил без ликторов… Даже к хулителям своим, кто бы и из-за чего бы с ним ни враждовал, относился он мягко и незлобиво»125. Тацит дал Германику более краткую, но не менее уважительную характеристику, противопоставив его Тиберию именно по человеческим качествам: «И в самом деле этот молодой человек отличался гражданской благонамеренностью, редкостной обходительностью и отнюдь не походил речью и обликом на Тиберия, надменного и скрытного»126.

Если сопоставить его с Тиберием, то они были сходны в образовании, равном владением греческим языком, мужестве на полях сражений. Что до преимуществ Германика, то они заключались, прежде всего, в исключительном умении Германика завоевывать любовь окружающих. Как близких, так и народа. Замкнутость и скрытность Тиберия здесь работали против него. Тиберий не искал специально популярности, Германик же заботился о ней постоянно. Насколько это естественно вытекало из его открытого характера и насколько это делалось сознательно – определить невозможно. Но гражданская благонамеренность, действительно ему свойственная, не позволяет предполагать наличие у Германика коварных властолюбивых замыслов.

Когда ситуация нормализовалась, на Тиберия и Ливию Августу обрушился мутный поток самой низкопробной и изощренной лести со стороны Сената.

Тацит: «Omnes exuta aequalitate iussa principis aspectare» («Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса»)127; «Ruere in servitium patres, consules, eques» («Принялись соперничать в изъявлении раболепия сенаторы, консулы, всадники»)128.

В частности, было предложено переименовать месяцы сентябрь и октябрь в «тиберий» и «ливий». Но Тиберий категорически отказался, съязвив: «А что вы будете делать, отцы-сенаторы, когда у вас станет тринадцать цезарей?».