Тиберий

Тиберий:

– У него такая судьба, – он был сумасшедший, и Август еще при жизни принял правильное решение, отправив его в заточение, – «Erat dura necessitas. Arcus nimium tensus rumpitur» («Это была суровая необходимость. Слишком натянутая струна лопается»). Подробности о его участи должен знать всадник69 Саллюстий Крисп, который лично получал инструкции от Октавиана Августа. Сведения о его смерти заслуживают скорее осторожной недоверчивости. – Тиберий глубоко вздохнул, распрямил плечи, и пристально глядя матери в глаза, продолжил:

– Если кто-то из ныне здравствующих тоже не приложил к этому делу свою руку. – Государство в опасности, если его граждане, хотя бы и самые выдающиеся, считают себя выше законов. – Ab abūsu ad usum non valet consequentia. (Злоупотребление при пользовании не довод против самого пользования)70. Я предложу Сенату расследовать это дело. – Что же касается сплетен, то правду говорят, что языки без костей, однако кости перемалывают. Вергилий как-то сказал, что молва – это бедствие, быстрее которого нет ничего на свете. С этим бороться, увы, бесполезно. Общественное мнение всегда будет плавать между ненавистью и восхищением первым гражданином империи…

Совещание затянулось допоздна. В конечном счете, сенатор Марк Кокцей Нерва настоятельно рекомендовал наследнику не включать вопрос о передаче власти в повестку дня первого заседания Сената:

– Учитывая неоформленность в законе принципата как института, все полномочия принцепса должны быть добровольно пожалованы тебе сенаторами, причем представляется желательным и даже необходимым некоторое сопротивление этому с твоей стороны. Пусть сенаторы сами, по собственной инициативе, вручат принципат Тиберию, – тому, кто уже достаточно ясно выразил свои претензии на вакантное после смерти Августа место.

Тиберий, повертев головой, тихо выдохнул:

– Вот ты заговорил о необходимости, но еще Эпикур утверждал, что необходимость есть бедствие, но нет никакой необходимости жить с необходимостью71.

Марк Кокцей возразил:

– Но он же утверждал, что нельзя жить приятно, не живя разумно. Необходимость часто бывает выше расчетов, надо побороть сомнения. У тебя нет выхода. – Alea jacta est («Жребий брошен, пути назад нет»72). – Делай что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть! – Единственно о чем я просил бы тебя: «Бойся оцезариться, полинять. Стремись к общественному благу, а не к рукоплесканиям. Так часто бывает – поверь моему житейскому опыту. Будь чистым, степенным врагом роскоши, твердым в исполнении долга. Почитай богов, трудись во славу Рима, пекись о сохранении прав его граждан, чтобы твой последний час застал тебя в сознании сделанного добра!».

В ответ Тиберий хмыкнул, повертел головой и насупив брови, сказал с иронией:

– Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus. Non timere? («Все мы, когда здоровы, легко даем хорошие советы больным». Не боишься?).

Марк Кокцей мгновенно парировал:

– Do – noli timere: terrebis – ne feceris: et fecerunt – non me paenitet.! («Делаешь – не бойся, боишься – не делай, а сделал – не сожалей!»)…

Завершая «Высший совет», Тиберий, насупившись, проворчал:

– Faber est suae quisque fortunae («Каждый сам кузнец своей судьбы»73.

Итак, в середине сентября, после «Пира Юпитеру», который давался 13 сентября во время Великих Римских игр74, Тиберий, используя свои полномочия народного трибуна, созвал Сенат, официально для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с последней волей приемного отца.

Солнечным утром 17 сентября 767 года от основания Рима75, высший орган власти Римской империи был готов принять жизненно важные для государства решения: наделение умершего Октавиана Августа божественным ореолом, оглашение завещания покойного и провозглашение так называемого «Статута об империи», в котором Август давал наказ не расширять существующих границ государства.

Накануне глашатаи разнесли эту весть по улицам и площадям «Вечного города» и с самого раннего утра по лестницам к Курии Юлия (Curia Iulia) – месту собраний Сената на Римском Форуме – застучали ноги, обутые в красные башмаки из тонкой кожи на высокой подошве, с двумя парами черных ремней и серебряными пряжками, – официальной обуви (calcei – кальцеи) шестиста римских сенаторов76.

Среди этой внушительной толпы «отцов нации» выделялся крупный широкоплечий мужчина – трибун Тиберий, богоравный в своем величии, в безукоризненно лилейной тоге, с небольшой свитой (второй консул Секст Аппулей, сенатор Марк Кокцей Нерва, претор Гай Веллей Патеркул), в сопровождении преторианцев и воинов-германцев, личных телохранителей почившего Октавиана Августа.

Отцы-сенаторы вместе взошли на Капитолий, чтобы, как обычно, совершить жертвоприношение, а также продемонстрировать свою почтительность перед пустым троном императора, как если бы Октавиан Август находился перед ними. Охрана, сопровождавшая Тиберия, окружила здание Курии Юлия.

Десятки тысяч римских граждан в тогах пришли послушать решения Сената на большую Капитолийскую площадь перед Храмом Юпитера, и запрудили все близлежащие улицы, ведущие к Форуму. Люди молча, с напряженными лицами, стояли плечом к плечу, а за ними тянулись старые стены важных религиозных и светских сооружений. – «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу!»77. (Тога́тус – «одетый в тогу» – самоназвание римлян, поскольку тога78 – национальная одежда и атрибут полноправного римского гражданина, а ношение тоги являлось обозначением социального статуса свободного человека и гражданина).

Эдилы79 внимательно следили за порядком в одежде, поскольку величавость внешнего вида, подчеркивала ответственность граждан, стоящих во главе мира по милости богов, и в силу своего государственного разума.

А в это время в здании Сената председатель собрания консул80 Секст Помпей, открывая заседание, как обычно, произнес сакральную фразу: «Quod bonum, faustum, felix fortunatumque sit populo Romano Quiritibus» («Ради блага, счастья, успеха и удачи римского народа»)81, а затем предоставил слово народному трибуну Тиберию.

С широкой скамьи поднялся статный, дородный мужчина, с красивым, но суровым точеным лицом, внешне спокойный, одетый в белую тунику, с широкой пурпурной вертикальной полосой (laticlaviа), прикрытую широкими складками белоснежной тоги82, сообщавшей известную величавость его внешности. Вся его фигура производила впечатление «серьезной важности» («gravitas»).

Он, слегка наклонив голову вперед, медленно осмотрел весь зал, заполненный «отцами нации» неторопливо поигрывая пальцами рук, сложенных вместе, шумно вздохнул, и, пожевав губами, наконец начал свою речь. Ему не пришлось напрягать свой глубокий низкий голос – едва он заговорил, наступила мертвая тишина.

Слова его, словно тяжелый металл, медленно падали в пространство и звенели в этой пронзительной тишине: – «Я не раз говорил и повторяю, отцы-сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен всегда быть слугой Сенату, порою всему народу, а подчас – и отдельным гражданам». – Он тяжело вздохнул и продолжил: – «Мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых и представляю собранию (referre, relatio)83 свое первое предложение: «Наделить Цезаря Октавиана Августа апофеозом (причислить к лику богов)». — Здесь речь его прервалась, он всхлипнул, словно не в силах превозмочь горе, и воскликнул с рыданием: – «Уж лучше бы мне лишиться не только голоса, но и жизни!», и закрыв лицо одной рукой, другой порывисто передал листы с речью для дальнейшего прочтения своему сыну Друзу84.

Нерон Клавдий Друз (Nero Claudius Drusus), развернув документ, «aрertо libro» («с листа, без подготовки») громко перечислил все титулы почившего Цезаря Августа: Imperator Caesar Divi filius Augustus, Pontifex Maximus, Consul XIII, Imperator XXI, Tribuniciae potestatis XXXVII, Pater Patriae – (Император85, сын Божественного Цезаря; Август; Великий Понтифик; Консул 13 раз; Император 21 раз; наделен властью народного трибуна 37 раз; Отец отечества»86. Далее перечислялись основные «Деяния божественного Августа», которыми он земной круг власти римского народа покорил, и пожертвований, которые он сделал государству и римскому народу»87.

Председатель собрания консул Секст Помпей призвал членов Сената обсудить первый вопрос: «Что следовало бы сделать по этому поводу?» — Но решение было принято без обсуждения, единогласно88.

Затем внесли завещание Августа, доставленного девами Весты. (Культ Весты89 был культом священного очага, как домашнего, так и общегражданского. В круглом храме Весты не было изображений богини – только священный огонь, который поддерживали шесть жриц-весталок. В весталки брали девушек из лучших семей, служение их продолжалось 30 лет. Они не состояли под отеческой властью, пользовались большим уважением, были обязаны блюсти строгий обряд целомудрия, при нарушении которого их заживо закапывали в землю).

Из скрепивших прелегат90 свидетелей Секст Помпей допустил в курию только лиц сенаторского сословия, остальные должны были засвидетельствовать свои печати перед входом. Оглашенное вольноотпущенником, с хорошо поставленным голосом, завещание начиналось такими словами:

«Сыновей моих, которых молодыми у меня вырвала Фортуна, Гая и Луция Цезарей91, чтобы почтить меня, Сенат и народ римский, когда им было пятнадцать лет, назначил консулами, чтобы они вступили в эту должность через пять лет. И с того дня, когда они были выведены на Форум, чтобы они участвовали в обсуждении государственных дел. Так постановил Сенат. А все римские всадники обоих их провозгласили начальниками молодежи, дав серебряные щиты и копья. Пусть теперь моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь»92. (Август возлагал на Гая и Луция огромные надежды, но смерть отняла их у него. Гай погиб на Востоке, готовя войну с парфянами, а Луций умер по дороге в испанские провинции. Внезапная смерть двух знатных юношей вызвала множество толков в римском обществе. Нашлись даже такие, кто обвинял в смерти братьев жену Августа – Ливию Друзиллу. Отголоски этих слухов мы встречаем у Корнелия Тацита, который называет её «злой мачехой дома Цезарей»93).

Последняя воля Октавиана Августа содержала двусмысленность: с одной стороны – Тиберий главный наследник, с другой – наследник, обусловленный роковыми обстоятельствами, смертью прямых наследников – Гая и Луция Цезарей.

Остальная треть наследия Августа отходила по завещанию вдове его, Ливии Друзиллы (матери Тиберия). Она также принималась в род Юлиев и получала имя Августы (таким образом, Август удочерял свою вдову).

Сорок миллионов сестерциев94 получал весь римский народ, 3,5 миллиона — фабиева и скаптиева трибы,95 к которым принадлежал Цезарь Октавиан Август. Кроме того, в завещании были упомянуты многие друзья и приверженцы Августа, а также влиятельные лица, получающие подарки. Крупные суммы были оставлены войскам: по 1000 сестерциев получали преторианцы, по 500 — солдаты городских когорт, а легионеры – по 300 сестерциев. Эти деньги он велел выплатить единовременно, так как они были у него заранее собраны и отложены. Подарки, размером до двадцати тысяч сестерциев, были назначены разным лицам и должны были быть выплачены через год96.

Завещание Августа с формальной точки зрения являлось не более чем последней волей частного лица. Однако значительные денежные средства, отказанные плебсу, сторонникам и войскам, придавали ему характер официального документа, недвусмысленно указывая на Тиберия как на нового главу дома Цезарей и политического лидера римской гражданской общины, и все сенаторы прекрасно понимали, что суть «Завещания» – преемственность власти. Готовясь к уходу в царство мертвых, Август, для сохранения созданной им системы управления Римской империей, предусмотрел передачу не столько имущественных, сколько властных прав своему наследнику, и не просто наследнику, но полноправному преемнику, будущему единовластному правителю Римской державы.

В честь удочерения Августом Ливии Друзиллы, сенаторы предложили воздвигнуть специальный жертвенник, а её, как лицо государственное, с этого момента, обязаны были сопровождать 12 ликторов97. Сенаторы спорили, как лучше теперь её именовать: «Родительницею» или «Матерью отечества». (Необходимо отметить, что Ливия по происхождению, честности и верности была первая из римлянок. Она отличалась исключительной красотой, необыкновенным умом, и была дочерью знатного и мужественного человека – Друза Клавдиана из славного рода Клавдиев, а Ливией Друзиллой именовалась потому, что отец ее в 91 г. до н.э. был усыновлен Марком Ливием Друзом и, соответственно, принял его имя. Брак ее с Октавианом Августом оказался замечательно прочен. Она сумела оценить любовь Октавиана Августа и стала ему идеальной супругой. Даже такой ее ненавистник, как древнеримский историк Публий Корнелий Тацит, признавал: «Святость домашнего очага она блюла со старинной неукоснительностью, была приветливее, чем было принято для женщин в древности; была страстно любящей матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в хитроумных замыслах мужу…»98).

Вдовствующая императрица отличалась сильным характером и железной волей, была внешне всегда дружелюбна и улыбчива, но, как заметил однажды сенатор Марк Кокцей Нерва (близкий друг Тиберия), — «С той же улыбкой она могла поставить на колени Сенат и весь римский народ!».

Тацит характеризует Ливию как mater muliebri inpotentia, «мать с ее женской безудержностью», которая навязала целому государству serviendum feminae, «рабское повиновение женщине»99.

К изумлению сенаторов, Тиберий резко воспротивился сильному возвеличиванию матери, объясняя это тем, что почести женщинам необходимо ограничивать (поощрять амбиции своей властолюбивой матери Тиберий не желал). Сам же он намерен придерживаться умеренности в определении их ему самому. И в этом слово свое сдержал. «Из множества высочайших почестей принял он лишь не многие и скромные»100. Некоторые сенаторы, несмотря на казалось бы вздорный характер Тиберия, предлагали, например, возвеличить достоинство приемника титулом «Отца отечества», но Тиберий прямо заявил что покуда он будет в здравом уме, он останется таким, как есть, и нрава своего не изменит; но все же, чтобы не подавать дурного примера, лучше Сенату не связывать себя верностью поступкам такого человека, который может под влиянием случая перемениться. И далее: «Если же когда-нибудь усомнитесь вы в моем поведении и в моей преданности, – а я молю, чтобы смерть унесла меня раньше, чем случится такая перемена в ваших мыслях, – то для меня немного будет чести и в звании „Отца отечества“, а для вас оно будет укором либо за опрометчивость, с какой вы его мне дали, либо за непостоянство, с каким вы обо мне изменили мнение».

Тиберий уже после обнародования завещания Августа долго не соглашался принять от сената верховную власть, хотя, в действительности не проявлял медлительности ни в чем, кроме речей. Причиной такого поведения была исключительная сложность обстановки: «Я держу волка за уши», – говорил о власти сам Тиберий101, и этому высказыванию нельзя отказать в меткости.

Перед процедурой инаугурации Тиберий эффектно разыграл небольшой спектакль. Сенат был готов немедленно провозгласить его Тиберием Цезарем Августом, но преемник, вместо благодарного согласия принять высшую власть стал «уклончиво распространяться о величии империи, о том, как недостаточны его силы. Что только уму божественного Августа была под стать такая огромная задача. Призванный еще здравствующим Августом разделить с ним его заботы, он познал на собственном опыте, насколько тяжелое бремя единодержавия, насколько все подвластно случайностям. Потому пусть не возлагают на него одного всю полноту власти в государстве, которое опирается на стольких именитых мужей; нескольким объединившим усилиям будет гораздо легче справляться с обязанностью по управлению им»102.

Разразился ужасный скандал: приемник высшей власти оказался упрямым человеком, который ссылался на то, что стар для этой должности и что подобная ноша слишком тяжела для него. Напыщенности было много, искренности ни на грош. Тиберий явно перестарался. Все прекрасно знали, что на деле верховную власть он по смерти Августа немедленно принял без каких-либо колебаний. Он эту власть уже реально осуществлял и, дабы ни у кого не было сомнений в этом, более того – желания воспротивиться – окружил себя многочисленной вооруженной стражей. Отказ Тиберия от власти был по сути самой циничной комедией: «Хотя верховную власть он без колебания решился тотчас принять и применять, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию; то он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое это чудовище – власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью держал в напряженном неведении Сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными просьбами. То с горькими жалобами на тягостное рабство, продолжал отказываться от власти. Но даже соглашаясь на нее, он постарался внушить надежду, что когда-нибудь ее сложит, – вот его слова: «… до тех пор, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости»103.

После таких слов собрание замерло, а сенаторы пребывали в замешательстве, они решили, что Тиберий ломает комедию, набивает себе цену, ведь одновременно с показной нерешительностью он несколькими точными назначениями уже поставил на ключевые посты своих доверенных лиц и рассылает вестников в провинции с новыми указаниями.

Наконец, сенатор Квинт Гатерий осмелился громко вопросить: «Как долго наше государство сможет жить без правителя?»104.

В зале заседаний поднялся страшный шум, одни кричали, что это пощечина Сенату, кто-то в лицо заявил Тиберию, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. Некоторые «слуги народа» стали терять терпение – даже такой симпатизант Тиберия, как Публий Меммий Регул, среди общего шума громко воскликнул: «Пусть он правит или пусть он уходит!».

Неуверенность Тиберия в себе, непродуманность его заявлений, остро проявилась в его диалогах с сенаторами. Так Тиберий неосторожно заявил, что, «считая себя непригодным к единодержавию, он, тем не менее, не откажется от руководства любой частью государственных дел, какую бы ему не поручили». Тогда к Тиберию обратился сенатор Азиний Галл: «Прошу тебя, Цезарь, указать, какую именно часть государственных дел ты предпочел бы получить в свое ведение?» Растерявшись от неожиданного вопроса, Тиберий не сразу нашелся; немного спустя, собравшись с мыслями, он сказал, что его скромности не пристало выбирать или отклонять что-либо из того, отчего в целом ему было бы предпочтительнее всего отказаться. Тут сенатор Галл разъяснил, что со своим вопросом он выступил не с тем, чтобы Тиберий выделил себе долю того, что вообще неделимо, но чтобы своим признанием подтвердил, что тело государства едино и должно управляться волею одного. Он присовокупил к этому восхваление Августу, а Тиберию напомнил его победы и всё выдающееся, в течение стольких лет совершенное им на гражданском поприще»105.

Фактически Гай Азиний Галл прочел ему небольшую, но замечательно точную лекцию о смысле власти принцепса вообще и о том, чего принцепс никогда не должен говорить публично. Подчеркивая свою скромность, Тиберий не возвеличивал себя в глазах римлян, но представал человеком, не способным даже толком оценить собственные заслуги и достижения. Надо помнить, что скромность не входила в число римских добродетелей и, упирая на это сомнительное с римской точки зрения качество, Тиберий только проигрывал, что для человека, уже стоящего во главе государства, просто недопустимо. На это Азиний Галл прямо Тиберию и указал, не преминув напомнить об устоявшемся в государстве единовластии, каковое нельзя дробить, дабы не подвергнуть угрозе утраты единства саму державу.

Обидные слова пришлось выслушать Тиберию и от других сенаторов. Луций Арунций в своей речи повторил доводы Азиния Галла, чем еще больше рассердил Тиберия. К Луцию у него, правда, личной обиды никакой не было, но он не мог не вспомнить, что имя этого человека Август в одной из последних бесед с ним называл в качестве того, кто по достоинствам своим соответствует должности принцепса и, главное, способен дерзнуть, если ему представится счастливый случай. Слышать попреки от возможного претендента на высшую власть, да еще и от человека богатого, наделенного блестящими способностями и пользовавшегося славой в народе – так характеризовал Тиберию Арунция сам Август – это было совсем уж неприятно.

Сенатор Цестий Галл прямо и резко спросил Тиберия, доколе он будет терпеть, что государство не имеет главы? Здесь Тиберий не выдержал и даже обрушился на него с негодующими и, более того, непотребными словами.

Такие вот малоприятные речи видных сенаторов сопровождали официальное утверждение Тиберия полноправным принцепсом. Они показывают несправедливость представления о римском Сенате как о сплошь раболепном собрании. Хотя раболепия, увы, все равно была в избытке.

Однако большая часть сенаторов привыкла видеть в принцепсе гаранта общественного спокойствия и страшилась возможных смут в период междуцарствия. Стремясь скорее обрести нового господина, сенаторы, после долгих уговоров, «заставили» Тиберия принять принципат.

Председательствующий консул Секст Помпей обратился к Тиберию:

– К тебе, Цезарь, спаситель отечества, при котором сейчас согласие людей и богов захотело отдать власть над морем и сушей, взываем к тебе, при котором доблести небесным провидением благосклоннейше поддерживаются, а пороки будут осуждены и наказаны. Мы обращаемся к благоволению твоему, ибо если иная божественность обретается мнением, то твоя, по непоколебимой вере, видится равной небесным светилам твоего отца и деда, благодаря исключительной славе которых многое вошло в наши обряды почитания великой чистоты. Правь мудро и справедливо в полном согласии с Законом и Сенатом, во славу Рима и римского народа!

Зал буквально взорвался бурей аплодисментов.

На заседании было оглашено также содержание свитков, приложенных к завещанию. Из трех свитков в первом содержались распоряжения о погребении; во втором список деяний Августа, который он завещал вырезать на медных досках у входа в мавзолей; в третьем – книга государственных дел: сколько где воинов под знаменами, сколько денег в государственном казначействе, в императорской казне и в податных недоимках; поименно были указаны все рабы и отпущенники, с которых можно было потребовать отчет106.

Завершилось заседание Сената немаловажными постановлениями. Для своего усыновленного племянника Цезаря Германика Тиберий потребовал пожизненной проконсульской власти, что означало, что Германик становился персоной всеимперского масштаба. Родной сын Тиберия Друз был избран консулом на 15-й год.

Председатель закрыл собрание словами: «Отцы-сенаторы, мы вас более не удерживаем» («Patres-senatores, jam non tenuit»)107.

Таким образом, явившись в Сенат, Тиберий следовал привычкам и поведению своего предшественника, однако в нем не было ни его тактичности, ни грации. Но урок был понят, и Тиберий принял власть из рук Сената. Главное историческое событие свершилось – Тиберий был официально объявлен Принцепсом.

Впервые в римской истории единоличная власть оказалась пожизненной и была передана заранее назначенному преемнику законным образом. Причина этого очевидна: Октавиан Август не просто пребывал на троне, он создал новую, глубоко продуманную систему власти в Риме. Систему, как показала грядущая история Римской империи, жизнеспособную и эффективную.

Ровно в полдень правительственный глашатай вышел к народу. Все смолкли, когда он появился у дворцовых ворот. Так смолкают в день новолуния молящиеся, ожидая молодого месяца: он был скрыт облаками и невидим, а теперь появляется, и они радуются.

Глашатай с ораторской трибуны на большом Форуме зачитал «Завещание Августа» и возвестил постановление Сената об утверждении Тиберия — Цезарем Августом, а в литейной мастерской уже приступили к отливке текста из бронзы, чтобы навеки сохранить его таким образом в архивах города.