Право на рассвет

В неровном свете болтающейся на проводе лампочки в глаза бросилась невероятная картина:

В вырубленной в толще камня на высоте двух метров нише, лежало необъятных размеров существо, напоминающее огромный, с мусорный бак, студень. Такого же цвета, как и кокон одного из троицы выступающих там, несколькими километрами выше.

Абсолютно голое, и с такой же синюшно-бледной кожей.

Но женского пола.

А вот и мамаша, подумал я, увидев огромные, с подушки размером, груди, пухлые руки и огромный живот, накрывающий ноги.

Гулиха лежала на боку, разглядывая повозку. Глазки на маленькой по отношению к остальному телу голове с интересом осматривали каждую деталь.

В метре от каменного пола, прямо под нишей, вдоль склизкой каменной стены, было натянуто нечто вроде гамака. В котором лежали влажные, с дыню размером, блеклые колобки, покрытые синюшными прожилками.

Вдруг гулиха напряглась, и закатив глаза на лоб, стала мелко подергиваться. Потом напряглась, и с громким чмоканьем, откуда-то из-под огромного живота вывалился еще один мягкий колобок, который хлюпнув, завис в сетке.

Даже не удостоив его взглядом, длинными когтями роженица почесала лоснящийся бок.

Вот это роддом!

– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Марго.

– А что, их женщины все такие? – удивился я, стараясь не дышать ртом. – Вроде мы раньше проходили мимо других, обычной комплекции. И Эмма… Может, она не рожала?

Но Марго ничего не успела ответить.

– Это одна из лучших наших производительниц! – гордо пояснил жрец, не оборачиваясь. – Почти половина ее яиц идет в кенотаф!

А остальные куда? На отбраковку? В местные супермаркеты?

Жрец кивнул погонщику, и тот, загремев кастрюлей, метко швырнул в мать-героиню мясом.

Кусок глухо шлепнулся лучшей производительнице на бедро. С трудом шевеля руками, рекордсменка зацепила его пухлыми пальцами, и оставляя на коже влажные следы, потащила ко рту.

Отвратительное зрелище. Эта мадам явно не в моем вкусе.

И в номера я с ней точно не пойду.

– А почему она такая толстая? – нетактично поинтересовался я.

– Каждый проходящий мимо обязан кормить ее, – любезно отозвался жрец.

Тогда понятно, откуда лишние центнеры. Интересно, если отверстий нет, каким, спрашивается, образом вообще происходит зачатие? И как эти яйца сносятся? Как у кур – без петуха? И где же отец-многостаночник? Которому я не завидую…

Но на все эти вопросы ответов не было. Гул не считал нужным сообщать нам такие очевидные детали, а спрашивать лишний раз не хотелось – запах не располагал.

На следующем повороте показалась ярко освещенная площадь, посреди которой вытянутой вверх десятиметровой пирамидой торчало какое-то усеянное знаками строение, и рядом еще одно, вроде небольшого, уменьшенного в двадцать раз, трехэтажного Колизея.

– Главный кенотаф города, – прошептала мне на ухо Марго, кивнув на пирамиду. – Нечто вроде инкубатора.

Сложенный из плотно пригнанных зеленоватых в этом освещении плит, кенотаф не имел ни окон, ни дверей. Как из него будут выбираться новорожденные, оставалось непонятным.

Лишь небольшая полукруглая дыра у самой земли, рядом с которой стояла низенькая деревянная скамеечка.

Рядом неподвижно высились, подняв, указывая на потолок, указательные пальцы левых рук, трое гулов с пятнистыми от краски затылками.

Потом я перевел взгляд на «Колизей». Бурый, местами раскрошившийся кирпич образовывал круглое здание с тремя рядами галерей, разделенных угловатыми арками на своеобразные окна.

В каждом таком окне висели на крюках отвратительного вида полуразложившиеся туши.

Собаки, козлы, свиньи и еще какие-то непонятные животные.

В одном окне были выставлено множество крыс, нанизанных на стальные прутья.

Множество плетеных и пластиковых корзин разного размера, наполненных вяло шевелящейся (насекомыми?) массой.

И рядом хмурый гул-продавец.

Сдерживая рвотные позывы, я хотел было поинтересоваться, какая ходит валюта, но не успел: в очередном окне на двух крюках, загнанных под лопатки висел чернокожий толстяк лет сорока с сережкой в ухе.

Когда повозка проезжала мимо, он открыл глаза.

Видно было что он находится при смерти, и оставалось жить ему, судя по всему, не больше часа.

Сжав зубы, я чудовищным усилием воли удержал себя в руках. Маргарита, судя по всему тоже.

– Можно подумать, люди более милосердны, – едва слышно пробормотала она.

Наверное, не смотря на весь цинизм ситуации, она была права. Кто знает, что делали, или делают с гулами наши ученые?

– Наш рынок, – равнодушно сообщил жрец. Похоже, его совершенно не волновало, что мы увидели. Каждый судит по себе.

Наконец, повозка миновала ужасное место, выехав на кольцевую площадь, посреди которой возвышался огромный прозрачный купол, а перед ним – ров с водой, опоясывающий резиденцию местного владыки.

Стараясь выбросить из головы увиденное, я всмотрелся вперед. Но ужасная картина все равно стояла перед глазами.

Состоящая из сот полусфера на десяток шагов выступала за границы рва.

Стало легче дышать. Во рту исчез сладковатый гнилостный запах.

Очевидно было, что здесь какие-то альтернативные источники поступления воздуха все же имеются.

Город залегал на глубине, значительно превосходящей знаменитую скважину на Кольском полуострове, и если в Унгейле наличие какой-никакой вентиляции, с натяжкой, но можно было объяснить природными причинами, то поступление воздуха в огромный массив на тридцатипятикилометровой глубине естественным способом, на мой взгляд, было возможным лишь в случае, когда город находится в открытой яме.

Несомненно, должны быть электронасосы и наличие множества тоннелей на поверхность. И скорее всего, насосы эти работают от электричества, поступающего с поверхности.

Потому что даже если гулы будут купаться в нефти, заводить генераторы в условиях кислородного дефицита просто самоубийство.

Ров по самые края был заполнен затхлой водой. Где-то вдалеке слышался плеск, как будто работало водяное колесо.

– Перекачиваете воду? – поинтересовался я.

Безымянный жрец наклонил голову, при этом его огромные подбородки уперлись в грудь.

– Два мотора трудятся по очереди. Вода течет, подобно реке… Остроумно, не так ли?

Нет, не так.

Лучше бы они оставили воду в покое, предоставив ей догнивать в этих мертвых берегах. Множество замерших на поверхности зеленых пузырей вяло перемещалось вдоль берега, увлекаемых течением. На поверхности воды образовался бурый от каменной пыли налет толщиной в палец. Но особых ароматов, как ни странно, не ощущалось. То ли я принюхался, то ли налет, точно разлитое на воде масло, препятствовал образованию запаха.

И почему, кстати, здесь не жарко? Насколько я знал, по мере спуска вглубь земли жара повышается примерно на пару градусов каждые сто метров. Да тут должно быть, как в кузнечном горне!

А температура была вполне себе комфортной. Около шестнадцати градусов.

И между прочим, ни здесь, ни в Унгейле, я не заметил ни малейших признаков конденсата.

* * *

Подъехав ко рву, повозка, помедлив, перевалила через берег и въехала в воду. Судя по всему, там было не мелко, как минимум, мне по шею. Отфыркиваясь и стараясь держать головы над водой, гулы вцепились в колеса, и сопя, вытянули повозку на сушу.

Сами искупались и заодно машину вымыли.

На равном удалении друга от друга отстояли сводчатые проходы, к одному из которых и направилась, оставляя мокрые следы, наша повозка.

Возле входа стояли два гула в серых инквизиторских балахонах. На одном из них был надет потрепанный черный цилиндр. Они молча расступились, не соблаговолив задать ни единого вопроса.

Внутри полусферы стало гораздо светлее, и сначала я решил, что расположение сот способствовало усилению света снаружи. Но присмотревшись, заметил скрытые в толще купола, в ребрах металлопластиковой основы, грязные лампы дневного света.

Под куполом небольшими кучками росли чахлые деревца, явно страдающие от недостатка света.

Дорожка плавно изгибалась между ними, следуя к центру.

Наконец, по команде возницы, повозка остановилась.

– Я вынужден проститься, о чем безмерно сожалею, – гул, попытался изобразить трагедию на своем кукольном лице.

– Взаимно, – любезно произнесла Марго, легко спрыгивая на землю. Я за ней.

– Идите на дым! – проскрипел жрец вдогонку.

Дальше пошли вдвоем.

Сразу за поворотом дорога уперлась в небольшое, явно бутафорское, кладбище. Пластмассовые надгробья и памятники чередовались с раскрашенными в веселые цвета крестами, между которыми затесался и полумесяц.

Аккуратно пройдя между могилами, я сразу же обнаружил маленький электрокар, по самую крышу нагруженный обломками манекенов.

Как следует прокашлявшись и высморкавшись, я смачно плюнул на гостеприимную гуловскую землю. Маргарита тактично отвернулась, но было видно, что ей до смерти хочется сделать то же самое. Если б не аристократическое воспитание…

Потом путь преградила сложенная из бревен пирамида в два человеческих роста. Из темного провала несло гнилью, поэтому мы обогнули ее, не заглядывая внутрь.

Сразу за ней из земли торчал ствол дерева, грубо очищенный от веток. От него отходила ржавая цепь, к которой друг за другом были прикованы трое изможденных гулов.

Когда мы проходили мимо, троица проводила нас равнодушными взглядами.

Интересно, подумал я, учитывая условия жизни местных, не произойдет ли тут очередная социалистическая революция?

И сам себе ответил: нет. Разве может произойти революция на ферме? Или на пастбище, чтобы овцы взбунтовались против пастуха? У толпы высохших от голода гулов элементарно не хватит на это мозгов.

Неожиданно дорога закончилась перед длинным одноэтажным строением, сложенным из огромных окаменевших бревен.

Плоская, покрытая плитами крыша сразу напомнила мне срубы в резиденции валарха. Правда, с одним отличием: из крыши торчала труба, из которой шел дым!

Дым! В условиях кислородного дефицита!

А еще покрытая значками деревянная дверь.

Я распахнул ее.

* * *

Переступив порог, мы сразу же оказались в другом мире.

Обтянутые небесно-голубой материей стены, добротная мебель вдоль них.

С потолка свисала огромная, с колесо грузовика люстра, сделанная из множества заостренных стеклянных трубок, крепившаяся на кованом крюке.

Посреди комнаты стоял длинный деревянный стол с мощными стульями, во главе которого сидел одетый в потертую пиджачную пару гул в годах и раскладывал пасьянс.

Таких карт я никогда не видел – старые-престарые, в два раза больше обычных, и с непонятными обозначениями.

За его спиной находился большой камин, в котором негромко потрескивали дрова. На каминной полке лежал огромный угольно-черный цилиндр – в смысле, головной убор, сверкающий, будто вскрытый лаком.

Гул пошевелил ноздрями и поднял голову, сплошь покрытую татуировками.

Несмотря на черный костюм, в глаза сразу бросилась его удивительная смуглая, цвета пергамента, кожа.

Это был первый на моей памяти трупоед, имеющий темную, а не синюшно-белую расцветку.

Брезгливо искривленные губы открывали два ряда ровных, но покрытых серым налетом зубов. Вместо одного из них, в верхней челюсти был вставлен синий камень такой же формы.

В некотором обалдении я уставился на него.

Не удостоив меня внимания, гул перевел взгляд на Маргариту.

– Что ты хочешь, дитя? – звучно спросил он, широко раскрывая пронзительные черные глаза.

Марго замерла с открытым ртом. Я проследил за ее взглядом.

Над камином висел огромный корявый крест, под ним – металлическое колесо, из центра которого разбегались к окружности семь лепестков. На шести из них были накарябаны какие-то каракули, а на самом верхнем было криво написано «Samstag».

Ниже была приколочена гвоздями металлическая табличка с надписью «FreiHerr».

Вот и господин Херр нашелся!

Но девушке было не до шуток.

Барон Самеди!.. – Запинаясь, произнесла Маргарита, отступая.

Барон Самеди? Уж не тот ли это тип, который покровитель мертвых в культе вуду? Масса фильмов и книг на эту тему. Никогда бы не подумал, что глава вуду – старый потасканный трупоед.

Забавно.

– Сядь, дитя. – Гул указал на стул по левую руку от себя.

Маргарита медленно подошла и отодвинув стул, осторожно присела на краешек.

Поскольку мне сесть не предложили, я остался стоять, боясь нарушить этикет.

– Ты не ошиблась. – Гул еще раз оглядел девушку, затем перевел взгляд на меня. – Я, Сам'ди, бондьё, хунган и бокор Гуллвейга, барон Суббота. Откуда ты знаешь меня, дитя?

– Суббота? – не удержался я. – А где барон Воскресенье?

Наверное, я перегнул палку, нужно было просто помолчать.

Долгое время гул сидел, перекладывая карты, словно обиделся.

Наконец, он поднял голову.

– Я последний барон Суббота, – произнес он. – И те, кто придут после меня, тоже будут носить имя Субботы! И это будет длиться до скончания века. Так говорят карты. Карты не ошибаются.

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

– В города Ступени может попасть лишь человек, принесший с собой буллу. Но у тебя же нет ее?

Я покачал головой.

– У меня нет буллы. Она не нужна. Мы пришли от Дайрона. За камнем.

– Вздор. – Пробормотал барон, царапая карту. – Вздор… Дайрон умер.

– Не умер. Мы же здесь по его желанию.

– Этого не может быть, – гул улыбнулся мне, как маленькому. – Ты либо заблуждаешься, либо лжешь… А ты не лги мне!

– Но откуда же тогда мы можем знать о камне и о том, что он находится здесь? – попробовал продавить я логику.

– А ты ничего и не знаешь, хомо! – Торжествующе усмехнулся барон, поправил темным когтем две карты, и почмокав, добавил:

– Дайрон доверил камень мне, и ему, и только ему я этот камень верну. Да-да, только ему.

– Но ты же говоришь, что Дайрона нет!

– Нет Дайрона, нет и камня, – и барон вернулся к картам.

Положение становилось дурацким.

– Ты можешь призвать в свидетели Хашшаса! – с натугой сказал я.

Маргарита удивленно поглядела на меня.

– Ты играешь словами, не понимая их истинной сути, человечек, – произнес барон, собирая на лбу лесенку морщин.

– Тем не менее… – начал я, но Самеди схватил карту, и ткнул ее мне:

– Вот оно, слеза и прах, тебе говорю я, человечек! Прах! Видишь ты?

Он бросил карту на стол, не дав даже рассмотреть ее.

– А это тебе, дитя, – он вытащил другую, и скривив губы, сунул Маргарите под нос:

– Две кости, смотри! Как раз две! – одна человечку, другая тебе, дитя!

Потом бросил карту девушке, и наклонившись вперед, несильно ударил ее по губам изрядно поредевшей колодой, и рассмеялся:

– Это и есть ваш камень. Это он и есть.

– Значит, разговора не будет? – ровно спросила девушка.

– Ты думаешь, что я отвечу вам, потому что боюсь? Я не ведаю страха. Нет-нет, мне он не ведом!

Не моргнув глазом, Маргарита не спеша достала зажигалку и демонстративно ею щелкнула.

Барон медленно поднял голову, и ничего не выражающим взглядом поглядел на пламя. А потом протянул темный палец и медленно, словно смакуя, потушил огонь. Казалось, он испытывал наслаждение.

Маргарита окаменела.

– Плох бы я был, дитя мое, если б не научился доверять огню, – пробормотал он. И вдруг прогремел:

– А ты пришла стращать меня, жалкая потаскушка! – и с размаху ударил девушку по лицу.

Сила удара была такой, что Маргарита отлетела назад вместе со стулом на несколько шагов и ударившись о стену, упала.

Я замер, всего лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно: что-то слегка кольнуло в шею, и в глазах помутнело.

Когда туман рассеялся, я обнаружил себя лежавшим на полу, а барон, словно ничего не произошло, сидел на своем месте, так же раскладывая пасьянс.

– Молодец, Жоакин, молодец, – монотонно бормотал он, шелестя картами. – Заслужил свой обед, заслужил… Да-да, заслужил…

Скосив глаза, я увидел Маргариту, лежавшую там же. Из разбитой губы у нее текла струйка крови. Казалось, глаза ее были полны ужаса.

Проследив за ее взглядом, я увидел ужасное зрелище.

Как я уже говорил, в двух метрах над столом барона Сам'ди нависала огромная, состоящая из множества хрустальных трубочек, люстра, испускавшая тот самый бледный больничный свет.

И вот сейчас на этой самой люстре висело отвратительное существо размером с овчарку.

Голое, если не считать грязную набедренную повязку, абсолютно безволосое, и покрытое дряблой морщинистой кожей. Тонкие, как ножки стула, ручонки и такие же ножки заканчивались огромными, с книжку, ладонями, которыми существо цеплялось за люстру.

Маленькое тельце и большая, напоминавшую шишковатую дыню безволосая голова. На ней рядышком расположились два глазика с копеечную монету каждый, пятак носа, и широкий, полный редких зубов, рот.

На груди чудовища болталась золотая цепочка с каким-то бесцветным камнем в оправе, который оно постоянно держало в огромном рту, то и дело причмокивая, словно сосущий соску младенец.

Тремя лапами Жоакин держался за самую длинную, свисавшую посредине «сосульку», а в четвертой держал небольшую костяную трубочку, размером с футляр от термометра.

К счастью, уродец не смотрел на меня. Посасывая свой медальон, он медленно двигался, раскачивая люстру, и с любопытством рассматривал Маргариту.

Не знаю, что это была за тварь, но она отдаленно напоминала Горлума и выглядела отвратительно.

Медленно коснувшись рукой шеи, я осторожно вытащил маленькую костяную иголочку, оперенную голубыми нитками.

Раз ни барон, ни Жоакин не сочли необходимым смотреть на меня, значит, посчитали парализованным.

Угоди эта дрянь в обычного человека, так бы оно и было.

Зрение приобрело обычную резкость, и я пошевелил сначала пальцами, потом руками. Все было в норме.

III

– Воскресенье, барон Воскресенье, ха-ха, – бормотал гул, склонившись над столом. – Светлое воскресенье Христово, светлый праздник, за упокой души, за упокой… Да-да, милый Жоакин, за упокой… Мертвые ждут, именно!.. Так, а не иначе!..

Завершить монолог ему не удалось. Я вскочил на ноги и что было силы прыгнул вверх.

Разумнее было просто сдернуть Жоакина вниз, но мне была противна даже мысль о том, чтобы касаться этой твари. Поэтому я просто ударил его ногой в прыжке.

Вверх.

С поросячьим визгом уродец подлетел вверх, нанизавшись на хрустальные игры. Стукнула, падая на пол, костяная трубка.

На карты барона брызнул дождь из темной крови.

Жоакин висел, пронзенный десятком сосулек. Три лапы безжизненно повисли, а задняя левая медленно разжималась. Потом он начал медленно сползать вниз.

Тварь шмякнулась на стол, прямо гулу под нос.

Барон вскочил, и с неожиданной для него прытью выскочил из комнаты.

Я бросился к Маргарите и помог встать на ноги.

– Ты как?

– Нормально, – поморщилась она. – Губу разбил, ублюдок!

– Пора уходить!

Я бросил взгляд на стол. Жоакин лежал, слабо подергиваясь.

– Что это за хрень? – спросил я.

– Впервые вижу! – с отвращением сказала Маргарита. – Но лучше добить!

С этими словами она схватила полуметровый подсвечник, стоявший на каминной доске и метнула в основание люстры.

Со всхлипом люстра обрушилась на стол, накрыв собой Жоакина.

– Вот теперь уходим!

– Давно пора, дитя!

Сам'ди даже не потрудился закрыть за собой дверь.

Выглянув наружу, я некоторое время прислушивался. Ничего тревожного.

Но это пока.

– Доставай свой спрей, детка! – не поворачивая головы, скомандовал я.

– Ты что, не здесь! – Детка подтолкнула меня вперед. – Нужно найти вход в Четвертую ступень!

– Какой вход! – воскликнул я. – А камень? Нужно сначала поймать барона!

– Брр! – передернулась девушка. – Везет мне на всякую нечисть! Я считала, что барон Суббота – это легенда!

– Одна легенда уже лежит на столе… Короче, куда он мог побежать?

– За подмогой, – пожала плечами Марго. – За оружием, не знаю… В любом случае, если мы не найдем входа, окажемся в мышеловке! Назад выбираться, сам понимаешь…

Я бегло осмотрел домик. Подергал стол, постучал по стенам. Отодвинул комод. Все двигалось свободно, ничего не привинчено.

Камин отстоял от стены на значительном расстоянии, представлял собой полутораметровую кубическую коробку и вполне мог оказаться тем самым входом.

Но одно обстоятельство меня смущало: чем больше ступень, тем больше уважения к знати. И если валарх Второй ступени разъезжал на тележке, то неужели сам барон Суббота опустится до квадроцикла? Или электрокара? А больше ничего в такую дыру и не пролезет… Та же вагонетка имела куда большие размеры.

Значит, не камин. Или камин, но только в качестве запасного хода. А ведь мы даже не узнали расстояния до Четвертой ступени! Но в том, что оно значительно превышает расстояние отсюда до Унгейла, я был уверен.

Теперь понятно, почему гулы так уважительно относятся к крейвенам. При таких раскладах они должны ползти к месту поклонения месяцами.

Я попытался пошевелить камин. Тщетно. Если он и сдвигался с места, то нужно искать рычаг. Или что-то подобное.

А времени не было. Я пятой точкой чувствовал, что пора сваливать.

Вокруг не было ни души. Обогнув дом, мы углубились в чахлые заросли.

– Переждем, а потом навестим его чуть позже.

Девушка кивнула.

Но пережидать, собственно, было негде.

Полминуты ушло на обработку спреем. Потом мы побежали дальше и выскочив на «поляну», сразу наткнулись на громадный монумент чему-то.

Так должен был бы выглядеть памятник Губке Бобу. Если взять каменную губку грязно-серого цвета десяти метров высотой, закрутить ее винтом и поставить на бревенчатый постамент, то отдаленно можно представить, что открылось нашим глазам.

Раздумывать, собственно, было некогда – выходы охранялись, бежать по городу, полному гулов, было бы естественно, чистым безумием. А как угнать доставившее нас сюда авто, вместе с гулами, я бы не додумался.

Я первым взлетел на верх, и найдя подходящее дупло, ввинтился внутрь. Двое с трудом, но поместятся. Тесновато, правда будет. Изнутри пещера была испещрена множеством разнокалиберных дыр и напоминала кусок сыра.

Воняло так себе, в том смысле, что внутри ничего, кроме пыли я не обнаружил. Но одежду все равно придется выбросить.

Высунувшись наружу я осмотрелся, и не увидев ничего подозрительного, протянул руку Маргарите.

Забравшись внутрь, она первым делом разбрызгала спрей.

И мы замерли.

А спустя пять минут послышался шорох, и на поляну вышли два гула. Постояли, потоптались, поводили носами, и исчезли. Спустя еще минуты две вернулись, и ушли той же дорогой.

А мы стали ждать. Сколько прошло времени, сказать сложно! Над нашими головами отвесно вверх шел узкий, испещренный разнокалиберными дырами ход, и несколько раз я поднимался вверх и разглядывал окрестности.

Из трубы Самеди-холла шел черный дым, глухо ухал какой-то барабан и негромко сопя, по резиденции барона сосредоточенно щупая ветки деревьев, галопировали гулы из охранки. На четырех ногах и вертикально. Никаких ползаний по стенам. Судя по всему, здесь было запрещено перемещение в вертикальной плоскости, иначе нас бы сразу нашли.

– Не возражаешь? – спросила Маргарита, положив голову мне на плечо.

– Возражаю. Но деваться-то некуда!

– Мягко.

– А теперь скажи, какие у меня сильные мышцы!

– Это очевидно, а потому не актуально.

Я пошевелил пальцами ног. Как же хочется снять эти кроссовки!

– Барон Самеди… Нет, это совершенно немыслимо! – медленно проговорила девушка. – Просто невероятно!

– Что невероятно? – лениво спросил я. – Что этот психически нездоровый гул оказался тем самым Бароном? Ну и что? Я уже столько повидал, что меня ничем не удивить. Да к тому же, что тут удивительного? Самый что ни на есть покровитель мертвых. Логично.

– Да, конечно… – пробормотала она.

– Говоришь, везет тебе на всякую нечисть? Смотри – Груббер и ее маман. Торн и Изначальный. Теперь этот повернутый на всю голову Самеди! А не удивительно, что именно мы бегаем за камнями и уже перезнакомились со всей верхушкой чужих?

Она погладила меня по голове.

– Сигарету бы…

– А вам на курсах не рассказывали о вреде курения? Что от этого портятся зубы, кожа. Ты теряешь форму, появляется одышка и вообще… плавно превращаешься в старуху! Что, прочно подсела?

Маргарита вздохнула.

– Да нет. Просто напряжение снять нужно…

– Напряжение снимается алкоголем. – Наставительно поднял я палец. – Или сексом. Ну, на худой конец, таблетками. У тебя есть таблетки?

– Нет. – Маргарита посмотрела мне в лицо и усмехнулась. – Алкоголя тоже.

– О-кей! Но будешь второй в очереди!