«Откровения о…» Книга 3. Расплата

А вот я не смогла. Услышать то, что он собирался сказать, было выше моих сил! Просто кинулась вон из кухни, словно пытаясь сбежать от палача. Но палач был быстёр. Он вскочил – за его спиной с грохотом свалился стул, схватил меня за руку, крутанул, зажимая в тисках, перехватывая со спины поперёк живота, и вздёрнул над полом. Я извивалась, молотила его кулаками, царапала руки. Молча. Отчаянно. Пока не иссякла. Не обмякла.

Трясло так, что не могла начать слово:

– Пп… п… п…

И дыхания не хватало, и просто не шёл голос. До отчаяния. До бешенства.

– Милаш, это совсем не то! Послушай, малыш, это… Это вообще ничего не значит! Ну, послушай…

– П-пусти… – всё-таки выдавила.

– Мила-а-аш…

– Пусти! Пусти, пусти, пусти! – откуда только силы взялись! Снова изворачивалась, задыхаясь от того, что он только сильнее сжимает меня, не давая сделать вдох. – Пусти, ты… Скотина! Гад! Сволочь!

Пятками по голеням, со всей дури. А он терпит.

– Да это не то, Люд! Ты не понимаешь, это просто случайность! Послушай…

Извернулась, выдернула из захвата руку и вцепилась в его загривок. Удачно – пальцы попали под воротник. Всю злость, всю боль, всю обиду – всё в это скольжение. Ненависть сюда же. Пусть тоже корчится, пусть тоже воет, сволочь! Чувствую, как ногти пропахивают кожу шеи – от основания до самого затылка, и снова… И снова… А потом подвернулась его щека…

И Денис швырнул меня на диван, а я изловчилась в полёте, саданула его ногой по животу. Жаль по яйцам не получилось. Саданула хорошо, но без толку, он всё равно скрутил меня, навалился сверху – ни вздохнуть, ни ойкнуть, упёрся носом в висок:

– Милаш, послушай, просто послушай! – Крепко держит, сволочь. Железно. – Это ничего не значит. Просто случайность!

Я даже дёрнуться не могу. Паника и бессилие. Бессилие бесит. Застит разум, не даёт слушать. Слышать.

– Не знаю, что она тебе наплела, малыш, но это… Блядь, Милах, это было один грёбанный раз, да и то…

– Пусти!

– Сначала выслушай!

– Пусти!

– Выслушай!

– Ты… Ты сволочь… Гад. Предатель! – и я заревела.

Он сгрёб меня в охапку, усадил к себе на колени. Словно ребёнка. Обнимал, что-то шептал. Даже покачивал, словно пытался убаюкать. Вот только я ни хрена не ребёнок больше. В очередной раз резко увернулась от его губ, лезущих к моим слезам на щеках, что есть мочи врезала ему локтем по груди:

– Пусти!

Он на мгновенье ослабил хватку, я тут же рванулась из его рук – и в коридор. Он следом.

– Куда ты?

Я отчаянно пыталась попасть ногой в босоножек. Бежать. Срочно! Пока есть силы, пока небо не рухнуло на землю и не погребло нас с ним в одной могиле. Только не с ним!

– Стоять! – приказал он. – Никуда ты не пойдёшь! – Схватил за локоть, я попыталась выдернуть, но куда там! Рванул, разворачивая к себе. – Я уйду! Ты слышишь? Я!

Я слышала, но не понимала. До тех пор, пока он не схватил меня за подбородок, не сжал пальцы, заставив замереть от боли. Посмотреть на него.

– Я уйду. – Твёрдо, тоном, не терпящим возражений, повторил он. – А ты останешься здесь. А утром, когда тебя отпустит, поговорим. Ясно?

– Да пошёл ты… – брыкнулась, дёрнулась в сторону двери. – К чёрту пошёл!

Не пустил.

– Ну куда ты собралась? Там ночь!

– Да куда угодно, лишь бы от тебя подальше! Ты… Ты… – снова заревела и, обмякнув, сползла по стеночке. Уткнулась лбом в колени. – Я домой поеду. К маме.

Присел напротив меня, погладил по голове.

– Останься здесь, Милаш. Очень тебя прошу, останься.

Мотнула головой, сбрасывая его руку:

– Нет.

– Люд… Малышка, девочка моя, глупыш, ну… Ну останься! Я уйду. Ты успокоишься, потом поговорим. Я всё объясню.

– Нет.

Сдавленно выдохнул.

– Ну куда ты пойдёшь, в общагу? В трущобы эти? Давай хоть в гостиницу отвезу, если здесь не хочешь. Есть люкс в Интуристе, там…

– Блядей своих по гостиницам вози! – крикнула прямо в лицо и в новом приступе истерики замолотила, не глядя: по его лицу, по плечам и рукам. – Боярскую свою, вози! Пусти меня, слышишь? Я всё равно уйду! Не удержишь!

Он поднялся.

– Ладно. Пусть к матери, если хочешь. Но тогда я сам тебя отвезу!

– Нет!

– Значит, я просто закрою тебя здесь! – он сорвал ключи с крючка, и я поняла, что ведь и правда закроет.

– Стой! – Поднялась, подхватила с полочки сумочку. – Хрен с тобой. Вези.

Ночь, дороги пустые, куда ни плюнь – мигающие жёлтые… А он еле плетётся. Глянула на спидометр – сорок. То-то мы уже полчаса как едем, а ещё даже не полпути. И это при том, что днём он редко когда ниже сотни топит. По городу!

Сначала молчал. Одну за другой смолил свой «Парламент» и искоса поглядывал на меня. Магнитола тихо, на границе слышимости, играла что-то незнакомое, вынимающее душу, хотя вроде и не медляк. Потом попытался положить ладонь на моё колено – я дёрнулась, вжимаясь в свою дверь, и он тут же убрал. Побарабанил по рулю. Совсем выключил музыку.

– Это Климыч. – Голос был ровный, но насквозь пропитанный смертельной усталостью. – Он завод отжимает. И весьма успешно, потому что хорошо подготовился. Потому что я скорее на самого себя подумал бы, чем на него. Потому что друг… Был. С правом подписи и полным пониманием теневых схем. Всё ж через него делалось, и во многом с его подачи. Мы же с самого первого дня вместе. – Вздохнул. – И если бы только завод… – Снова закурил. – Олежка не поленился, подстраховался: по всем фронтам такой херни наворотил, и так красиво приурочил к отжиму Вуд-Люкса, что я не знаю, за что и хвататься-то теперь. То ли сливать деревообработку, чтобы хоть как-то с остальным совладать, то ли сделать ставку исключительно на завод: там ведь реально золотое дно, и если продолжать рыть его дальше – через экспорт, через госзаказ и расширение производства, то и на хер ничего остального не надо… Но блядь, как выбрать, это же… Я часть жизни на это променял, восемь грёбанных лет говна и крови. Как выбрать?

Я по-прежнему смотрела в окно. Не хочу. Не мои проблемы. Сам говорил – не лезь.

– Мне реально без Боярской сейчас никак, Люд.

Я фыркнула. Дебил. Если уж ты Климыча просрал, то за этой сукой и подавно не уследишь.

– Она ведь мне Климычем за последний год весь мозг вынесла. А я не верил. – Усмехнулся Денис. – Я у него за каждый её наезд напрямую спрашивал, по-пацански, а он ржал и все стрелки обратно на неё переводил. И вот ему-то я верил, потому что как раз незадолго до этого отворот ей дал. Ну… в личном. Думал, мстит. А когда с землёй под храм херня началась – чуть не выгнал её сгоряча. По всем признакам крысу чуял, с друганом Олежкой, блядь, советовался. – Снова усмехнулся. – А по итогу, под московскую крышу меня именно Боярская и вывела. И если бы не её многоходовки, кто знает, может в СИЗО бы сейчас куковал. С долгосрочными перспективами.

– Но не выгнал же! – не выдержала я. – Несмотря на советы близкого друга!

– Правильно. Я ж подловить её хотел. Да и от каналов сначала отрезать надо было, рабочие схемы обновить. Незаметно. Понимал, что как только рыпнусь, она зубами драть будет, но без боя не сдастся. А вышло так, что воевал не с тем… Понимаешь?

Я понимала, не дура. И поэтому была отчаянием в чистом виде. И пустотой. Он действительно без неё не вывезет. Не то, чтобы это его оправдывало, но открывало мне глаза. Хватит уже хорохориться: счёт ноль/сто. Сиськи безнадёжно проигрывают мозгам. А любовь вообще нервно курит в сторонке.

Снова полились слёзы. Тихо, но нескончаемым потоком. Я отворачивалась к окну так, что шею щемило, и хотела только одного – в норку. В безопасную, знакомую, понятную. И пусть она убогая, гнилая и смрадит безнадёгой… Она – дно, да. Но дно – это ещё и опора. И именно это мне сейчас и нужно.

Едва тормознул у общаги, я попыталась выскочить, но дверь оказалась заблокирована.

– Обещай, что не будет никаких глупостей, вроде блядства из мести. И нам обязательно нужно будет серьёзно поговорить. В принципе, я готов сейчас, и если ты…

– Нет!

Он ведь всё правильно сделал, со знанием дела: отпустил домой, настоял на сопровождении, растянул дорогу почти на два часа… И моя, мгновенно взметнувшаяся-было до самого пика обида, замерла сейчас на острие, зыбко покачиваясь, ища хоть какой-то баланс. Но в любой момент должен был начаться откат. Я могла бы начать жалеть себя, его, нас. Вступать в диалог, поддаваться на уговоры. Прогибаться и впадать в иллюзии. И дело даже могло закончиться тем, что мы прямо сейчас поехали бы обратно…

Но по всем законам маятника, потом снова случился бы всплеск обиды и боли. А за ним – новый откат. И так бесконечно долго, пока не успокоилось бы. Если успокоилось бы, учитывая, что Боярская всегда будет рядом с ним. Страшно даже представить эту боль и пустоту выгоревшей души. Лучше уж сразу.

– Денис, я не хочу больше. – Каждое слово словно надрыв. – Открой!

– Я люблю тебя, – глядя в пустоту перед собой, вздохнул он. – И ничего не могу с этим сделать. Ничего.

– А я тебя – нет! И вообще, если ты ещё не понял, я с тобой только из-за денег была! Открой!

– Я тебе не верю.

– Я тебе тоже!

Он опустил голову, кивнул… и разблокировал двери.

Глава 11

06.06.1995г. Вторник.

Я ещё даже не дошла до подъезда, когда, с сухим коротким скрежетом черканув асфальт колёсами, Джип исчез в ночи. И я добилась-таки своего, осталась в гордом одиночестве. И внезапно это оказалось страшно. Навалилась слабость: до тошноты, до головокружения. Пустота, господи, какая же пустота без него! И завтра не хочется. И послезавтра. И вообще ничего. Только позавчера, месяц, два, три назад – начиная с того момента, как я проснулась в берлоге Медведя от тихого шёпота: «Мила-а-аш…»

Общага спала. Невозмутимая, видавшая такое, что никакими соплями дурочки с разбитым сердцем не проймёшь. Учёная чернухой дна, мудрая до безразличия, а потому и вечно живая. Есть о чём задуматься, да, Милусь?

Судорожно вцепившись в свою сумочку, я замерла у распутья напротив кухни с постоянно включённой дежурной лампой. Стояла, как когда-то Боярская, принюхивалась к душному смраду, соображала, что я тут делаю. Убегали в темноту коридоры: налево пойдёшь – к Барбашиным попадёшь. Направо пойдёшь… Ну, в общем, тоже никому не нужна.

Я больше не отсюда. Я словно инородное тело, попавшее в организм, и даже если общага снова поглотит меня, я уже не стану своей. Так и буду наростом на её шкуре.

Потом стояла у двери некогда своей комнаты, вертела в пальцах ключ. Забавно. Я не вспоминала о нём почти полгода, а он случайно оказался в моей сумочке. Зато ключ, которым пользовалась всё это время каждый день – случайно остался там, на крючочке в белокаменке. Кесарю – кесарево, всё верно.

Вопрос только в том, что если я и не отсюда, и не оттуда – то откуда?

Второй час ночи. Что я скажу матери? Толику? Как сдержаться от слёз, когда начнутся расспросы? Хотя, зачем мне расспросы, мне и без них нормально… Уткнулась лбом в дверной косяк и отпустила себя. Ревела, давя всхлипы, боясь, что услышит вездесущая тётя Зина, и всё не могла остановиться.

Господи, какая же я дура! Зачем мне было нужно всё это? Ведь можно было сделать вид, что не понимаю. Что ничего не происходит. Мало ли что эта сучка Боярская там несёт? Она же потому и подначила меня, что и сама изнывает от безнадёги. Ведь один раз ещё ничего не значит. Всё равно он не с ней. Он со мной!

Был.

Собственно, вот он – откат во всей красе. И если бы рядом был Денис…

Наревевшись, опустилась на корточки и… рассмеялась. Не то, чтобы мне было весело, но тупизм ситуации зашкаливал. Интересно, если бы Денис не обронил вот это: «Обещай, что не будет блядства из мести» – сидела бы я до сих пор здесь, или давно бы пошла к Лёшке? Да, да, Савченко тоже хорош, кто спорит-то, но он бы точно меня принял. Хотя не важно. Сейчас я сидела под дверью в свою позапрошлую жизнь и понимала, что это только из-за того, что Денис словно видел меня насквозь и предугадал ход мыслей. А уехав, словно выдал мне кредит доверия… Который я не могла не оправдать.

Ну и как это называется? Дура – вот как. Какой нахрен кредит доверия, после того, что ты ему сказала, Кобыркова? Он просто уехал. Как ты и хотела. Может, даже, к Боярской рванул… А ты сиди, сиди. Оправдывай.

Ноги затекли, я встала и, не задумываясь, побрела в конец коридора, к сортиру. Заперто. Да ладно? Кому там приспичило, да ещё и при выключенном свете? Хотя, может, и сломался. Бывало и такое – тогда его закрыли почти на полтора месяца. Уже повернула обратно, когда шпингалет щёлкнул, и из туалета, в клубах сигаретного дыма, показалась голова. Я присмотрелась: Артём, пацан со второго этажа. Из ушей провода, в руке плеер. Не ожидал меня увидеть, заметно вздрогнул. Я тут же пихнула его обратно в сортир и прикрыла за собой дверь. Жестом велела выдернуть наушники.

– Куришь, мелкий? А если матери скажу? – конечно же, я не собиралась стучать. Просто попугать. Хоть какое-то развлечение.

– Она на ночной…

– Понятно. Что слушаешь?

– Наутилус.

– Ну-ка…

Он протянул мне один наушник, я приложила к уху, и сердце ёкнуло – та самая песня, которую всего пару часов назад еле слышно играла магнитола Дениса.

– Дай второй! – Я не просила. Велела. И Артём, всё такой же растерянный, безропотно протянул и его. Я немного послушала. – А я что-то не слышала у них этого?

– Новая!

– М… А чего качество такое стрёмное?

– С телека писал.

– Мм…

– Людка, я пойду, а?

– Да, свободен, – мотнула головой на выход. – И не кури больше, понял? Увижу, уши надеру.

Он не двинулся.

– Ну?

– А плеер?

– Завтра отдам.

– Э-э-э…

– Чш-ш! Чего ты орёшь? Говорю – завтра! На вот, – сунула руку во внешний кармашек сумочки, вынула мятый косарь, – считай, напрокат взяла. Нормально?

Он хотел деньги, это было видно. Но и за плеер боялся. Наверное, у старшего брата стянул.

– Тём, ну я его сожру, что ли? Верну, серьёзно. Я тебя когда-нибудь обманывала?

– Не.

– Ну и всё. Давай, давай. Утром ещё штукарь накину, идёт?

Тот, чуть замешкавшись, всё-таки кивнул.

– Ну и всё, – протянула ему ладонь, – по рукам?

– По рукам! – А уходя, обернулся: – Только там это, перемотка не работает. На карандаше надо.

– Не ссы, разберусь.

Да, без карандаша было хреново. Крутить на пальце вообще не то – только ногти обдирать. Да и медленно слишком. В поисках чего-то поудобнее забрела на кухню. Подфартило – на подоконнике лежала картонная папка «Дело №», полная газетных вырезок с рецептиками, тетрадных листов – чистых и исписанных, ну и шариковая ручка. Перемотала кассету немного назад, упёрлась лбом в треснутое стекло окна, закрыла глаза…

Качество реально херовое, писал так, «через комнату», то есть, просто поднеся мафон, или на чём он там, к телевизору. К тому же, похоже, поверх другой записи. Так что на фоне не только тётя Марина – Тёмкина мать вполголоса материла дядю Витю – отца, но ещё и иногда прорывались звуки «нижней» песни. Но в целом…

С первых нот – хриплый, немного ленивый такой саксофон с хулиганским характером. Прямо по нервам! Незамысловатый мотивчик вступления, но от него быстрый, просто мгновенный какой-то позитив. Словно в душу фонариком посветили. Жаль с текстом засада. Ужасно хотелось понимать, о чём напевает своим бархатным голосом Бутусов – ведь он ну просто не может о херне! – но, блин, слишком много шума фоном!

«Я просыпаюсь…/непонятно/… я просыпаюсь…/долго непонятно/…ичто в живых остались только мы с тобой

Фу-у-ух, ворох мурашек, волоски на руках дыбом. Блин, как это можно вот так – одним, двумя словами душу подцепить, а?

«И что над нами…/непонятно/…воды, и что над нами…/непонятно/… не хватит на двоих. Я лежу в темноте»

И припев – такой прозрачный и точный. На поражение:

«Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. Дыханье… Сука, ты Вить, понял?» Я невольно рассмеялась – тётя Марина не вовремя вклинилась, конечно…

Раз за разом слушала и мотала, слушала и мотала – и час спустя разобрала уже практически весь текст. А ещё обнаружила, что изрисовала почти все пустые тетрадные листы из папки с рецептами. Маленькие, но тщательно прорисованные почеркушки – какие-то люди, киты, птицы. Кто был на этих рисунках? Не знаю, но думаю, что я-то точно там была. Я и мой мир. Мои чувства. Такие же корявые и неумелые, как и сами картинки.

А ещё, весь этот час я улыбалась.

«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить… Но ты спишь и не знаешь – а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать…»1

И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались… но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом.

Глава 12

Я так ждала его. Так надеялась, что он не выдержит, так хотела, чтобы приехал… Весь день безвылазно просидела у окна в общаге, боясь отлучаться даже в туалет. Но с каждым бесконечно долгим часом меня всё больше сковывало мукой. Не было сил даже на то, чтобы нормально дышать.

Потом я лежала на мамкином диване, уткнувшись носом в его спинку, и грудь уже ломило от нехватки кислорода, но я не могла вздохнуть. Мне было больно, это раз, и я боялась случайно стряхнуть зыбкий анабиоз, накативший на меня как спасение – это два. Вялые-вялые мыли, такие же поверхностные, как дыхание, и обрывками эха в голове – ночная песня…

…К утру я заездила кассету до того, что плёнку сначала зажевало, а потом она ещё и порвалась в двух местах. Батарейки изгрызла до ломоты в зубах, выжала из них всё что можно…

Мой откат, когда я простила бы Денису всё на свете, длился примерно до обеда, а потом снова наступило зыбкое плато. Тот самый анабиоз, из которого страшно было выходить, потому что за ним – я это знала точно – меня ждал ад. И я уже чувствовала, как начинаю в него падать.

«Он не приехал и не приедет. А ты как думала? Любит? Угу. Конечно. Но не он ли говорил, что признания в любви сковывают в первую очередь того, к кому обращены? Обязывают. Нагружают ответственностью за того «кого приручили»… Ну что ж, хорошая попытка, Денис Игоревич. Только надо было бы действием подкрепить! Хоть каким-нибудь! А не подкрепил – значит не больно-то и хотел. Ну и хрен с тобой тогда! Подумаешь, трагедия! Да кто ты вообще такой?!» – и всё это на фоне едкой, мучительной до тупой пульсации в затылке и перебоев в сердце ревности.

Сама мысль о том, что Боярская добилась своего, приводила меня в исступлённую ярость. Так и виделось, как она довольно мурлычет у него на груди, снисходительно посмеиваясь над красиво уделанной соперницей. Как упивается им, дорвавшись до его губ, рук, тела и страсти. Как прорастает в него всё больше и больше… И он шепчет ей всё тоже, что шептал мне, зарывается лицом в её волосы, дарит ей этот восторг – быть его, быть под ним, быть для него. Невыносимо. Хочется выть и царапать стены. Но я только лежу и боюсь шелохнуться, чтобы не впасть в истерику.

На работу я не поехала. Сначала не было сил, а потом ещё и поняла, что посрать мне теперь на Зойку. Правда, ещё часа через полтора до меня дошло, что вообще-то нифига не посрать. Наоборот. Отныне она мой единственный счастливый билетик, мой шанс и перспектива. Ну да, мадам поступила со мной некрасиво, но блин… А кто красиво? Денис?!

А поэтому – сопли в кулак, и шагом марш дружить с императрицей! Теперь уже добровольно. А там, глядишь, и к концу года и у меня отрастут какие-никакие, а всё ж таки яйца. А кроме того, я ещё посвечусь на Мухосранском Олимпе! Я ещё не раз проплыву перед ЕГО носом, но вне зоны досягаемости. Мы ещё посмотрим, кто кого потерял!

Около девяти вечера, словно очнувшись вдруг, обнаружила себя на подходе к Лёшкиному дому. Не то, чтобы я пошла сюда в коматозе, но… соображала херово, да. Скорее просто чувствовала. Среди полного хаоса и раздрая в мыслях, желаниях и чувствах, как ни странно, остался один незыблемый, тёплый, похожий на лампадку в Красном углу маячок – Лёшка.

Ну… как-то так, да. Не смотря ни на что.

И я летела на этот огонёк как глупый мотылёк-однодневка, не соображая, что творю.

Но вот очнулась, словно кто-то за руку одёрнул… Шаг невольно замедлился, и на вторую чашу душевных весов, в противовес «Да блин, ну а почему нет-то?» упало вдруг «Кобыркова, ты что творишь, вообще?»

С одной стороны казалось Лёшка – то, что мне сейчас надо. Обиделся он там, не обиделся, предал – не предал, почему свалил в спешке из Москвы, и всё прочее мы могли бы обсудить вот прямо сейчас, стоило мне только завернуть за угол и подняться на второй этаж… Я даже свет в его окне уже видела. И, что самое интересное, мы бы поговорили! Без дебильных недомолвок, без пафосных «ты ничего не понимаешь» и «так будет лучше для тебя» Нет, бывало, конечно, что мы с ним тупили и плутали в трёх соснах, как придурки обижаясь друг на друга за какую-нибудь фигню, но ведь, то игра такая была – «вынеси мозг» называется. А сейчас не было настроения играть, к тому же, мы, кажется, оба доросли до нормального «поговорить» И поговорили бы, без сомнения. Но вот что потом? Пятой точкой чувствовала, что всё могло бы закончиться тем, о чём предостерёг Денис.

Остановилась. Короче, я не должна. Пусть Денис и козёл, но он – не я. Сначала поговорим. Объяснимся.

Идти мне было некуда. Общажное кресло-кровать, заблаговременно освободив место для будущей кроватки малыша, давно валялось на городской свалке, белокаменка – по понятным причинам не вариант, да и ключа нету. В кошельке что-то около сотни косых, но это не проблема. Зарплата в Олимпе по неделям, кроме того, Зойка обещала премию за Москву. А если окончательно забить на технарь, то можно набрать ещё и утренних групп. Так что сниму квартиру, не вопрос, но это завтра, а сейчас?

Гостиница «Тяжстрой», расположенная в трёх остановках от общаги, встретила меня прокуренным вестибюлем и тишиной. Обстановочка, конечно, далеко не Интурист. Но у нас на районе другого ловить и не приходилось. Зато номера относительно дешёвые.

Но даже тут не срослось. Оказалось, что мой паспорт тоже остался в белокаменке, а поселить меня без него, даже на одну ночь, не согласились. Ну что за хрень? Такое ощущение, что я лишняя на этой планете… Значит всё-таки в общагу. На коврик перед дверью, блин.

В гордом одиночестве стояла на остановке, ждала последний автобус, когда к бордюру с визгом подлетела чёрная девятка, и из неё выскочил чёрный орёл. Спасибо хоть темные очки с круглыми стёклами были на лбу, а не на глазах. Маленький – мне по плечо, понтовый. Спортсмен, наверное, хрен ли, не просто же так в спортивном костюме, угу. И в модных резиновых шлёпках.

Бежать сразу было как-то стрёмно, поэтому я просто шагнула к краю остановочной будки, туда, где, наполовину выглядывая из под заплёванной лавки, торчало покорёженное цинковое ведро – подобие мусорки. Если что, буду им отбиваться и орать, а что делать-то?!

Кавказец сразу пошёл в наступление: шалям-балям, покатаемся-помотаемся, шапусик-мампусик, шоколадку-моколадку и всё такое. Я молчала и отворачивалась. Где, блин, этот автобус? До полного счастья открылась водительская дверь, и из неё вылез ещё один горный орёл. Страшно, но в принципе – не особо криминал. Люди на улице были, хотя и мало. К тому же в этот момент короткий свист, и откуда-то подбежал мужик:

– Пацаны, сигаретка будет?

Этот, с очками на лбу, нехотя протянул пачку. Мужик закурил, стал что-то спрашивать, орёл неохотно отвечать. Водила вообще нырнул обратно в салон, а я вдруг поняла, что надо валить вот прямо сейчас, пока не свалил мужик.

Быстрым шагом щеманулсь от остановки и, снова проходя мимо «Тяжстроя» чуть не подпрыгнула от счастливой идеи. Зашла внутрь, попросил позвонить. Администратор долго ломалась, но два косаря сделали своё дело. Набирая номер, я молилась, чтобы Макс ответил. Он не ответил. Я набрала ещё. Не ответил. Кинув на администраторшу красноречиво отправляющий в задницу взгляд, я набрала снова.

– Алло.

– Блин, Макс, где тебя носит?! – Ну, так себе приветствие, но это от огромного светлого счастья. Думаю, он понял. Рассмеялся:

– И тебе привет, Люд! Как дела?

– Нормально. Ты можешь подъехать ко мне? Прямо сейчас.

– Ну вообще я уже из душа… А что-то случилось?

– Не по телефону. Можешь?

– Ну… ладно. Двадцать минут ждёшь?

– Да, нормально.

Положила трубку, буркнула спасибо и уселась на диванчик. Могут меня убить, но я с места не тронусь, пока не дождусь своего спасителя. И тут осенило! Куда он поедет-то? В белокаменку?!

Снова с трудом выпросила телефон, молилась, чтобы Макс был ещё дома. Повезло. Он, конечно, охренел, когда услышал адрес и сказал, что ждать придётся почти час. А я и сама понимала. Но хрен с ним, главное, чтобы приехал.