Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника

Туда им и дорога!

А теперь вам случай представится посмотреть, как Москва освещается. Кой-где горит электричество, кой-где газ, а на других улицах хоть выткни глаз, зги не видно, вот что обидно!

Московские капиталисты у нас очень речисты. Решили, чтобы хитровский притон имел великосветский тон, хотят деньги собрать и его преобразовать! А по-моему, на хитровских аристократах костюм всегда останется в дырах и заплатах!

Так-то!

Нет хуже в Москве беды, как недостаток воды. Дума дать городу водицы бы не прочь, но боится, что ей в ступе нечего будет толочь. Вот он городской водопровод, источник стольких забот, ситного пирога ему с горохом в рот!

А вот смотрите: городская ассенизация. Когда-то у нас будет, наконец, канализация?

Большая с ней проклемация!

А вот на оперной сцене поставили недавно «Троянцы в Карфагене». Слушающий их народ от скуки разодрал весь рот.

Вот еще сюжет: вводят у нас трезвость несколько лет, и многие обет не пить вина дали, но как в общество попали, так и пропали. Вот вам, например, джентльмен, этого общества член, смотрите! Но с него примера не берите!

Вот рекомендательные конторы, на них направлю ваши взоры. Конторы рекомендательные, они же карманообирательные. Хотите в них прислугу нанять, вам спешат такую дать, которая через день норовит удрать, а деньги вы за нее должны отдать, иначе они другой прислуги не рекомендуют, а рекомендуя, снова надуют отлично, что совсем не комично, а неприлично. Нанимаете вы кухарку Парашку, платите за нее пятирублевую бумажку. Парашка через день убегает, а бумажка ваша пропадает.

Скверно!

А вот, братцы, картинка-новинка про наши науки, какие она выкидывает штуки. Дошла до того, что у нас теперь и по воздуху летают, и разговоры за тысячу верст по проволоке понимают, и электричество к нам в жилье запущают, на разных органах неведомые певцы поют и играют – словом, ученые на все руки нам арапа заправляют! Какой-то мудрец электричеством слепых лечит и их сотнями калечит. Был сначала человек только слепой, а как полечился, так стал и хромой, и немой, и с безумной головой. Нельзя! На то и науки! А то один профессор изобрел способ никогда не умирать. Ну что ему на это сказать? Может, правда, а может, и врет, – кто его разберет!?

А то еще штука: без проволоки телефон. По-нашему, это вот что: сидят за столом «он» и «она», «она» глупая жена, а «он» ламиделамезон, вот, стало быть, под столом при муже наступил на ножку ей «он», и вышел без проволоки телефон! (Картина.) Ловко, задави их машиной, придумали! Чтобы выдумать такие штуки, не нужно и науки.

Не только мы русские да жители французские, но и всякая живущая в Москве нация знает, что у нас везде и всюду фальсификация. К примеру, московский дешевый трактирный чай вы возьмите да его хорошенько рассмотрите. Чего только там нет? Там и липовый цвет, и мякина, и навоз, и солома – словом, все, что есть в деревне у хорошего мужика, хозяина дома.

А попробуйте попить винца или пивца? Дадут вам французского портвейну с русским ярлыком, сразу сделается болесть не только с языком, но и с брюхом, можно умереть единым духом! А пиво? С глицерином, с кукельваном; как выпьешь, сразу сделаешься болваном!

Так-то-с!

А вот идет к нам, братцы, скоро винная монополия. Не видать больше водочным торговцам и кабатчикам своего раздолья. У иного денежки наживать есть большой аппетит, а изволь продавать водку, как казна велит. Впрочем, кабатчики не дураки, всегда обойти закон сумеют и мало и прежних порядков пожалеют. Захотите вы выпить «жулика» за пятачок, вам подадут его в трактире, и – молчок! А когда будете платить, вам не преминут заявить: за салфетку – пятачок, за закуску – четвертачок, тридцать копеек итого, отдадите и – больше ничего!

Так-то!

А вот теперь заграницей погоржусь, вот вам, господа, картинка: Дрейфус! Его дело шло не одну неделю, несмотря на то что он выбрал в защитники Золю-Емелю. Дела хоть и не проиграл, а на Чертовом острове побывал!

А вот господин Дерулед, который причинил Франции немало бед, за что его не приласкали и из Франции в шею погнали!

А вот картинка, как воевали американцы и испанцы и как первые последним насыпали в ранцы, после чего испанцы потеряли все шанцы!

А вот картинка новая с разными фигурами: война англичан с бурами.

А вот отрадная картина для русских взоров: наш родной герой Суворов переходит Чертов мост. Ура! Бери в штыки!

А вот и Ломоносов, первый наш ученый, в русской школе испеченный, прежде был архангельский мужик, а потом стал разумен и велик. О нем много нечего объяснять, каждый из вас должен о нем хорошо знать.

Для поклонников моего райка и этого довольно пока, а то надоесть боюсь!

Адью-с!

«ТРАКТИРНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ» КАК ФАКТ БЫТА И ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ СТАРОГО ПЕТЕРБУРГА451

Вере и Саше Окунь

К истории «трактирных заведений»

В очерке «Русская ресторация» (1843) Фаддей Булгарин писал:

Русский трактир есть место столкновения старинной Руси с Европой. Вы помните знаменитые слова Великого Князя Владимира, краснаго солнышка, когда он, будучи еще в язычестве, отвечал послам Хазарским, предлагавшим ему принять магометанскую веру: «Руси веселие есть пити!»452 Образованная Европа решила, что порядочный человек должен есть хорошо – и вот из этих двух стихий, старинного русского пити и европейского есть, составилось одно целое, которое, впрочем, не примыкает плотно ни к старине, ни к новизне, ни к древней Руси, ни к Европе, а приняло уже свой собственный характер под именем русского трактира, герберга 453и ресторации. Для новой вещи надобно было и новое слово!

В старинной Руси, при царях, не было трактиров, рестораций и гербергов. Простой народ пил зелено вино454 в царских кабаках, а мед и пиво в кружалах455. <…> Простой народ, подобно всем древним народам, трапезничал под открытым небом, в обжорных рядах. <…> Горячее, т. е. щи, похлебку, жареного гуся под подливою едали в харчевнях, куда ходили только приезжие купцы. <…> Постоялые дворы и харчевни служили приютом только для иногородних. <…> В харчевни не ходили тогда угощать друг друга, а угощали дома, и купец лишился бы доброй славы, если подгулял в кабаке или кружале. Пили дома в кругу приятелей, приглашая их на попойку.

Трактирная жизнь в России начала развиваться со времен Петра Великого <…> особенно при построении Петербурга. <…> Иноземцы начали смешиваться с русскими, и все отношения содействовали к распространению и укоренению иноземных обычаев»456.

Первый «питейный дом» был устроен Петром I для своих приближенных и знатных гостей. Историк города Андрей Богданов называет его «Австерией»457. «Австерия была на Санктпетербургской стороне на Троицкой пристани у Петровского мосту. Сия Австерия была торжественная, пред которою Государь Петр Великий отправлял почасту фейерверки и торжества»458. Вспоминают это заведение также иностранцы, посетившие Петербург в петровское время: «У самого моста в [Петропавловскую] крепость, слева от входа, расположен наилучший кабак, или пивная, где на счет его царского величества продают вино, карты, пиво, водку и табак, поскольку торговля этим по всей стране принадлежит ему одному»459, «главный кабак, или большая императорская таверна, стоит по дороге к мосту, ведущему в крепость»460. Уже при Петре I в городе работали пивоварни461, были открыты винные погреба, в которых иностранные и российские купцы торговали «заморскими виноградными напитками»462.

Трактирные заведения в XVIII веке находились в центре городе, в районе слободы морских служителей. «Адмиралтейская площадь, Невский проспект до Полицейского моста, перекресток Морской и Невского являлись излюбленным местом для трактирщиков. Большинство содержателей трактиров были иностранцы, к этим последним принадлежали и посетители, русский человек, особенно среднего класса, вообще не привык к трактирной жизни, к трактирным обедам»463.

Для простонародья («подлых людей», как именовался народ в правительственных актах в XVIII веке) предназначались «казенные питейные домы, прежде сего называемые кружалами, в которых продаются в мелкие чарки вино, водка, пиво и мед для простого народа»464. Питейные дома размещались в центре города (несмотря на многократные попытки перевести их на окраину), у городских застав при въезде в Петербург, около рынков, гостиных дворов и торговых площадей. В 1746 году было предписано у входа в заведение на специальной доске иметь вывеску «Питейный дом, именуемый казенным», однако многие владельцы предпочитали наименование «Кабак». И только в 1779 году в договор на аренду был включен пункт, обязывающий иметь вывеску «Питейный дом» вместо вывески «Кабак». В царствование Александра I, когда была введена казенная продажа вина, к словам «Питейный дом» присоединили изображение герба – двуглавого орла. У горожан кабак имел свою кличку по фамилии владельца («Чичерин») или места («Мало-Охтинский»); иногда такое прозвание официально закреплялось за заведением, хотя чаще давали прозвища: «Матрешкин питейный дом», «Костыль», «Дункин кабак» и пр.465

Следует заметить, что многие топонимы произошли от названий кабаков: Теряева улица – от «Теряева питейного дома»; Барочная улица – от кабака «Барка называемый»; Гулярная улица – от «Гулярного кабака»; Полозова и Шамшева улицы – от «питейных домов», носящих фамилии их владельцев; Поцелуев мост – от кабака «Поцелуй»; Глазов и Кокушкин мосты – от одноименных заведений466 и т. д.

В Петербурге питейные дома чаще всего располагались в подвалах зданий, стоящих на перекрестке467, и практически не меняли своего адреса (как и бани), переходя от одного владельца к другому468.

«По указу Петра в 1724 году в Петербурге было открыто 15 трактиров или гербергов» – специальных заведений, которые должны были «удовлетворить иноземных гостей, нуждавшихся по приезде в Россию прежде всего в пристанище, в постели и в столе»469.

Согласно указу 1750 года, «ради приезжающих из иностранных государств иноземцев и всякого звания персон и шкиперов и матросов, також и для довольства российских всякого звания людей, кроме подлых и солдатства, быть гербергам и трактирам – в Санкт-Петербурге 25 и в Кронштадте 5, в которых содержат, кто пожелает, квартиры с постелями, столы с кушаньями, кофе, чай, шеколад, бильярд, табак, виноградные вина и водку». В этом указе «мы впервые встречаемся с учреждением, кроме гербергов, трактиров, которые в сущности были полноправны с гербергами и отличались от последних лишь тем, что в них, за небольшим исключением, отсутствовали комнаты с постелями (номера современных гостиниц), тогда как герберги все имели комнаты для ночлега»470.

Указ 1750 года разделил герберги, в зависимости от уплаты акциза в казну, на пять классов или номеров: «№ 1, в котором герберге содержаны будут квартиры с постелями, столы с кушаньями, кофей, чай, шеколад, бильярд, табак, виноградные вина, французская водка, заморский элбир и легкое полпиво; № 2, кроме стола с кушаньями, все вышеписанное; № 3, кроме квартиры с постелью, все вышеписанное; № 4, кроме квартиры с постелями и стола с кушаньями, все вышеписанное; № 5, одно кофе, чай, шеколад и табак»471.

Здесь определены будущие формы «трактирных заведений»: гостиницы с рестораном, меблированные комнаты, трактиры, рестораны, кафе.

Первоначально содержателями гербергов были купцы, при Екатерине II трактиры стали сдавать в аренду и мещанам. Количество гербергов и трактиров в Петербурге быстро увеличивалось. Так, например, в 1783 году их было 94, а в 1785‐м – 129472.

«Со второй половины царствования Екатерины II, – сообщает Булгарин, – когда везде и во всем развилась роскошь, русские трактиры принарядились, изукрасились и сделались, так сказать, лейкою, чрез которую переливалось в чужие руки достояние молодых купчиков и дворянчиков. Прежде, т. е. в старину, русский трактир вмещал в себе все, что только составляет порок от преувеличения, все, что ведет к разврату и разорению. Тут, в одной комнате, плясали с дикими воплями цыганские баядерки, в зале танцевали под звуки немецкой музыки, в боковых комнатах пили насмерть и играли в азартные игры – в горку, гальбе-цвельв, в квинтич, в штос и банк. <…> Но в Петербурге была только тень того, что делалось в Москве. <…> Там трактирная жизнь была в полном разгаре… <…> Император Павел Петрович оказал величайшую услугу общественной нравственности, положив предел этому трактирному беснованию»473.

Нужно сказать, что безуспешная борьба с азартными карточными играми началась буквально с первых лет существования Петербурга. Уже в 1717 году появилось первое распоряжение о запрещении играть в карты на деньги. Затем подобный указ вышел в 1733 году. Позднее, в указе 1761 года, позволялось играть только «на самые малые суммы в знатных дворянских домах»474.

Первый загородный трактир «Красный кабачок» появился на Петергофской дороге в 1713 году. Петр I пожаловал дом на тракте «толмачу Семену с правом в нем устроить вольный дом (трактир) по немецкому обычаю и торговать водкой и табаком». Трактир посещался светской публикой, которая проводила там время за картами. По дороге в Петергоф в нем останавливались Петр I, Екатерина II, Александр I и Николай I. Позже, с 1830‐х годов, трактир «славился своими вафлями, музыкой, ледяными горами», в нем устраивались танцевальные вечера; деревянное здание кабачка было разобрано после 1917 года475.

В начале XIX века на Петергофской дороге владельцы именитых дач стали сдавать свободные помещения под трактиры. На даче «англоманки Дашковой» в 1805 году открылся «Великобританский трактир». А в 1810‐х на Петергофской дороге находились трактиры: «Берлин», «Золотой орел», «Надежда» и – в подражание «Красному кабачку» – «Желтый кабачок» и «Соломенный кабачок»476.

В. Ф. Тимм. Русская ресторация. Литография. 1843

К этому времени относятся трактиры в Екатерингофе и на Крестовском острове, где наибольшей популярностью пользовались «Немецкий трактир» (хотя его содержал местный купец) и «Русский трактир». «Кроме катания с гор, в трактирах устраивались балы, давались представления фокусниками, играла роговая музыка, пели русские песенники», «кочующие примадонны» исполняли «арии из новейших немецких опер», выступали перед трактирами за скромный заработок труппы бродячих актеров477. Рядом с загородными трактирами обязательно сооружались зимние катальные горы, а на Крестовском острове возводились и летние горы.

«В загородных трактирах – в Красном кабачке, в Желтеньком [кабачке], в Екатерингофе, на Крестовском острову происходили настоящие оргии! – вспоминает Булгарин. – Зимою туда катят, бывало, сотни саней, запряженных тройками, лихими рысаками, иноходцами. Летом разъезжали по островам на катерах с музыкою и песенниками. Заехав в трактир, шампанского спрашивали не бутылками, как ныне, а целыми корзинами! Вместо чаю молодцы пили пунш! Музыка, песенники, плясуны и плясуньи, крик, шум и мертвая чаша! Тогда это почиталось молодецкою забавою!»478.

Ресторанная жизнь цыган началась в загородных трактирах. В «Красном кабачке», который «первым стал культивировать в Петербурге цыганские хоры», в 1824 году был дан бал с участием московских цыган479. В 1840‐х цыгане пели в трактире «Марьина роща» на Петергофской дороге480.

«Постоянное пребывание цыганских хоров в ресторанах существует с 1860‐х годов, – свидетельствует знаток цыган журналист Александр Плещеев. – Знаменитыми цыганскими хорами считались хоры братьев Ильи и Петра Соколовых, имевшие пребывание в Москве, но приезжавшие и в Петербург. <…> Цыганщина вошла в нашу кровь и плоть, в нашу психологию. Под струны гитары мечтали, влюблялись. В С. Петербурге на Черной речке в маленьком деревянном домике приютился и долго существовал ресторан „Самарканд“, который держали татары. Сюда столица ездила слушать цыган… <…> Существует старое мнение, что цыганщина процветала в России исключительно как спутница кутежей. Бывало, конечно, но цыгане с 1884 года перебрались из ресторанов на театральную эстраду, давали свои собственные концерты и нашли успех у многочисленных зрителей»481.

Венгерский музыкант Леопольд Ауэр, побывавший в 1860‐х годах на Елагином острове и в Новой Деревне, вспоминает: «Главной приманкой служили ресторанчики в парижском стиле, чрезвычайно изысканные и известные лишь посвященным. Туда-то направлялись гастрономы и богатые купцы из провинции насладиться вкусным обедом в веселом обществе. Каждый кабачок имел собственный цыганский хор в главной зале, но и в отдельных кабинетах цыгане, мужчины и женщины, в их богатых национальных костюмах нередко пели хором»482.

Разделение «гербергов» по номерам обезличивало заведения и упорно не приживалось. С 1770‐х годов наименование «Герберг № 1» (гостиница со столом) стало вытесняться вывеской «Трактирный дом».

В 1770 году на набережной Мойки, вблизи Полицейского (ныне Зеленого) моста, открывается знаменитый «Демутов трактир», владельцем которого был Филипп-Якоб Демут. Он сдавал комнаты внаем и торговал столовым вином. Удачное расположение гостиницы привлекало постояльцев, и в 1796 году Демут построил новое каменное здание на Большой Конюшенной улице. После смерти Демута в 1802 году заведение перешло к его дочери – Елизавете Тиран, жене адъютанта петербургского военного губернатора Палена; с 1822‐го гостиницей владела внучка Демута483.

На углу Невского и Большой Морской в 1770‐х годах в четырехэтажном доме был открыт «Гейденрейхский трактир, город Лондон имянуемый», а чуть позже появился трактирный дом «Город Париж» на Миллионной улице484,485.

В 1805 году «Герберг № 1» (на Офицерской улице) именовался «Ресторасьон»486. «Первое время рестораны у нас звались „ресторасьон“ или ресторации, – пишет Петр Столпянский, – а на вывесках вплоть до конца 30‐х годов XIX столетия неизменно красовались ресторасьоны, и только с 1840 года было приказано изменить „ресторасьон“ на ресторан»487.

В александровское время в начале Невского проспекта появляются первые кондитерские (кофейные дома), которые посещались светской и состоятельной публикой.

«С 1810‐х годов стали здесь (в Петербурге. – А. К.) разводиться кондитерские и „кондитореи“. В 1822 году уже блистали на Невском проспекте сладкою славою некоторые кондитерские; появились особые залы с фортепианами, с газетами»488.

В начале XIX века на Невском, у Полицейского моста, открывается кондитерская Саломона Вольфа, а позже совладельцем кафе становится Тобиас Беранже.

Булгарин в очерке «Прогулка по тротуару Невского проспекта» (1824) упоминает любимую им кондитерскую «честного швейцарца Вольфа» (в доме Котомина под колоннадою), который «с лишком 15 лет занимается своим ремеслом». При этом Булгарин утверждает, «что в Петербурге нет обыкновения обедать и завтракать в кофейных домах и трактирах, как, например, в Париже, Лондоне и прочих столицах»489.

Спустя десять лет, в 1834 году, Владимир Строев писал о знаменитой кофейне Вольфа: «Кто не помнит прежней лавки Вольфа? Бывало войдешь в нее – низко, тесно, душно… только амуры и нимфы, пляшущие на потолке, говорили, что рука живописца давно не касалась до заветных стен, в которых издавна собираются любители газетного и журнального чтения. Зато фланеры, не читающие газет, и дамы, привыкшие к роскоши, никогда не заглядывали к Вольфу. Это и принудило Вольфа преобразовать свой магазин в Café Chinois, в Китайскую кофейную. <…> Прежде было две комнаты, теперь четыре. Одна из них определена для курильщиков, которые не будут беспокоить почтенных покупателей нескромным дымом сигар. Комната, в которой будет сидеть Вольф, испещрена разными побрякушками, украшениями и арабесками в китайском роде; на прилавках из белого дерева красуются китайцы всех полов, возрастов и состояний. В других комнатах богатые канапе, обитые бархатом, на которых с удовольствием может покоиться самый причудливый данди; огромные зеркала, в которые не побрезгует посмотреться самая причудливая кокетка; на стенах красивые обои; на потолках живопись; на дверях бронза и позолота»490.

На следующий год газета сообщала: «Нынешним летом произошла новая перемена в одной из отличнейших кондитерских, или, лучше, кофейных домов здешней столицы. Мы упоминали уже о том (в Прибавлении к „Северной пчеле“ 1834), что известные кондитеры наши, Вольф и Беранже, возобновили, переделали, разукрасили свой магазин (на Невском проспекте, у Полицейского моста, в доме Котомина) и назвали его, по главному характеру украшений, Китайскою кофейнею (Café Chinois). Теперь они придумали к нему очень умное прибавление, превратив небольшую галерею, под колоннами пред входом, в палатку, с зеркалами, цветами, диванами, столиками и пр., где можно, сидя на чистом воздухе, прохлаждаться мороженым, лимонадом, оржатом и т. п. Эта перемена имела те хорошие следствия, что теперь и дамы могут пользоваться этим удобством, не входя в самую кофейню. И в самом деле, там найдете каждый вечер множество посетителей и посетительниц из лучшего общества»491.

В 1843 году Вольф «вошел в компанию с г-ном Домиником и они вместе превратили кондитерскую в доме Петропавловской церкви (на Невском. – А. К.) в кафе-ресторан, великолепно убранный и прекрасно устроенный. <…> Новая ресторация г. Беранже, на углу Вознесенского проспекта и Адмиралтейской площади, в доме Щербакова, переменила свое назначение. Вверху устроены комнаты для приезжих, а внизу ресторация, особенно славящаяся своими горячими пирожками»492,493.

Москвич, посетивший столицу в 1818 году, делится впечатлениями о кондитерской лавке Лареды на Невском проспекте (первый дом по левой стороне): «Комнаты в лавке хорошо убраны, есть фортепиано», газеты. «Пью шеколад. <…> Прекрасное изобретение кондитерские лавки! Сюда стекается множество людей разных состояний, чтоб отдохнуть, позавтракать, прохладиться, поговорить»; в лавке «подают рюмку мороженого»494.

В 1824 году «Дюбуа, французский уроженец, завел на Невском проспекте в доме Л. Вебера (начало Невского, правая сторона. – А. К.) кофейный дом, совершенно вроде парижских. Комнаты убраны не только со вкусом, но даже с великолепием, освещены газом и представляют все удобства для подобного заведения. <…> Мраморные столики, шашки, домино, камины с пылающими угольями, всевозможные роды конфектов, ликеров и плодов в спиртах и ликерах, все прохладительные напитки и лакомства»495,496.

«Я тебе еще ничего не сказал о здешних кондитерских, – писал в провинцию из столицы 28 февраля 1831 года анонимный автор. – Там отлично готовят кофе. Известнейшие здесь кондитерские: Амбиела497, Малинари, А-ла-реноме и О-берже-фидель; об одной из них упоминает Загоскин (в „Рославлеве“). Ты входишь, тебя приветствием встречает миленькая француженка, немка или италианка, требуешь стакан кофе, берешь журнал, без всякого принуждения рассядешься себе; иногда собирается человек тридцать и больше и если нету какого-нибудь чичероне, то всяк занят своим делом; хочешь, садись за фортепиано, если отлично играешь, тебя будут слушать; тебе приносят кофе, на особом блюдечке сахар, молочник крошечный со сливками и пенкою, бисквиты, и все это стоит 50 коп. Потребовавши стакан кофе, ты можешь просидеть целый день. Трубок здесь и заведения нету, а цыгары употребляются, но во второклассных кондитерских»498.

«В каждой кондитерской куча сахарных, шоколадных и бумажных изделий. Целые флоты из сахара, целые армии из шоколада, всевозможные предметы жизни, прихоти и моды из марципана, – сообщала 2 апреля 1838 года „Северная пчела“ в заметке „Где весна?“. – Пойдем от Адмиралтейства по Невскому проспекту и заглянем, по дороге, во все кондитерские, где так усердно стараются угождать нашему вкусу, без особенного отягощения кармана. У Вольфа (на углу Полицейского моста) приемная комната так установлена разными разностями, что в три часа не рассмотришь всех диковинок. Все подарки заготовлены из опер Скриба, – что новое явление, то превращение. Из пастушки выходит Арлекин, из змей сыплются конфекты, из старушек выходят прелестные дамочки, из скромных хижин – великолепные дворцы. Чудо, да и только! Доминик перебрался в новое и великолепное помещение в доме Петропавловской церкви. Комнаты отделаны и убраны с неимоверной роскошью: везде золото, зеркала, мрамор. <…> Апорта (против Аничковского дворца) не отстает от других, и заготовил огромное количество марципанных штучек, но у него лучше всего – баварауз с сиропом из исландского моха. Стакан такого баварауза прогоняет простуду и кашель. <…> …За Аничковым мостом – Излер (против Троицкого переулка) вылил целый мир в миниатюре из шоколада, и изобрел сладкую азбуку… <…> Пфейфер (у Александринского театра. – А. К.) первый начал делать вещицы из шоколада, и был распространителем прелестных шоколадных игрушек».