Всадник между небом и землёй

…Напоследок Ким так пинанул последнего волка под его облезлый зад, что тот взвыл и трусливо кинулся прочь, вслед за остальной стаей, канувшей во мраке. Клим подскочил со своей окровавленной лыжной палкой, но помощь его уже не понадобилась. Долго ещё они не могли отдышаться после побоища. Ким, отплёвываясь от волчьей шерсти, еле-еле поднялся, вытер перебинтованной наспех ладонью исцарапанное когтями лицо. Из его левой руки выпал переливавшийся в тусклом лунном свете всеми оттенками красного обломок лыжи «Быстрица».

– Куда они…? Куда они делись? – прохрипел он, припал на одно колено, попытался встать, не смог.

Клим помог ему подняться. Снег летел, казалось, отовсюду, мешал дышать, думать, говорить.

– Они могли побежать в обход! – крикнул он, чтобы ветер не заглушил его слова. – Вожак у них – хитрая сволочь. Он мог повести стаю в обход! Ты слышишь?

– Сссука, – покачал головой Ким. – Ну, ссука… Там же… Там же в пещере… Там же в пещере Она. Клим! Там же Она!!! Чё ты расшаперился тут, как баран? Пшёл, вперёд, вниз, давай! К оврагу, телега! Пошёл!

Ким сплюнул комок крови, закашлялся и, толкая Клима, побрёл в сторону, где виднелся спуск к оврагу.

И тут на всю степь раздался такой душераздирающий крик, такой вселенский призыв о помощи, такой отчаянный, страшный, что всё замерло, всё остановилось в мире. На самом краю оврага Клим упал на колени и зажал непокрытую голову окоченевшими руками.

Внизу у входа в пещеру сгрудилась, остервенело рыча, вся стая. Из пещеры медленно вышел вожак и, исподлобья злобно осмотрев остальных, сел на вытоптанный снег.

Клим не подпустил друга к краю оврага. Он встал на его пути, толкнул его, и Ким упал на спину в рыхлую снежную мякоть.

– Ты чё, гад? – прошептал он, пытаясь подняться, и поднялся. – Пошёл вниз! Вниз!

Клим опять толкнул его, но уже сильней. Ким не упал, он удержался на неверных ногах, схватил поудобней деревянный обломок и хотел уже замахнуться… но из его носа потоком хлынула тёмная кровь, голова закружилась. Его изодранная в лохмотья одежда беспорядочными лоскутами затрепетала от налетевшего порыва ветра, словно наряд скомороха, гневно зашелестела, как разорванная на клочки змея, и он сел. Он сел на колени и, как ребёнок, сжав от бессилия кулаки, завопил на всю степь.

Унылое степное эхо отозвалась ему долгим прощальным плачем возвращающейся метели.

Месяц, Комета и звёзды померкли. Остались только зелёные хищные огоньки, стелящиеся по оледенелой земле. Они стекались к оврагу со всех сторон. Их было много, целые реки злобных огоньков, сливавшихся в одно море. Они не обращали внимания на Кима и Клима, которые шли прочь от оврага, поддерживая друг друга; они огибали их, как огибали заиндевелые кустарники и пучки мёрзлой полыни, недовольно скаля морды, цепляли сосульками на серых шкурах, задевали хвостами. Волчьи стаи, словно их гнала сама судьба, стекались к одному месту. Туда, где зиял вход в пещеру. Туда, где под самое небо уходила ввысь громадная тень Всадника…

Друзья шли через это волчье море, запинались, заслонялись от колючего ветра, но всё-таки шли, не заботясь о том, куда и зачем. Степь сама вела их.

* * *

– Быстрее! Быстрее! – подгонял старик. – В лес! Иди точно по моим следам. Во-от она, кромка леса, сюда! Сюда…

Поспевать за ним было не так-то просто. Как этот низенький сгорбленный старикашка мог тащить на своей спине Кима, было совсем непонятно, но Клим и не пытался разобраться. Надо было скорее уйти прочь от того проклятого места. Прочь …

Начался лес. По утоптанной звериной тропе они вбежали под своды сосен, и стало совсем темно. Ночью в зимнем лесу одна участь – пропасть и замёрзнуть. Стволы деревьев возникали перед лицом внезапно, уходили в сторону, опять мелькали где-то впереди. Гонимые ветром облака проглядывали сквозь заметённые тяжёлые кроны. Изредка выглядывала вдруг любопытная звезда и вновь пропадала за клубящейся розовой пеленой непогоды.

– Всё, пришли, – тяжело дыша, проговорил проводник и стал затаскивать свою ношу в странного вида берлогу.

Берлога, или землянка, – в темноте трудно было разглядеть, – была явно творением рук человеческих, поскольку в ней было круглое окно и такая же круглая дверь. На крыше берлоги, точнее – на её снежной шапке, торчала корявая труба и, чёрт возьми, из неё шёл дым!

Внутри… внутри было очень тепло. Горели две свечки в разных углах.

– Щас, щас, – засуетился хозяин, когда Кима уложили на большущий ворох сухого сена, как на кровать.

Клим сел у печки-буржуйки и стал отогревать онемевшие на морозе руки. Что ж, милая коморка… Да тут и столик есть, низенький, как у китайцев.

– Убери чайник, – махнул хозяин Климу, непрестанно колдуя над больным.

Чайник, действительно, давно вскипел и давал об этом знать надрывным пыхтением и бурлением.

– Наливай и пей. Чашки в ящичке на стене, – последовала команда.

Клим, озираясь на спину загадочного хозяина, склонившегося над телом Кима, осмотрел землянку. Действительно, у окна стоял самодельный шкафчик с глиняной посудой.

Клим судорожно налил себе чашку кипятка, осмотрел ещё раз содержимое шкафчика и вынул из него пучок какой-то травы. Ммм! Душмянка…

«Нет, граждане, всё-таки, боже мой! Ночь, зима, мороз, подступающее воспаление, лес, полудохлый Ким, горбатый старикашка, землянка и… чай. С душмянкой! Не, граждане, это уж чересчур. Такого не бывает! А почему? Действительно… А просто, потому что этого не может быть! И всё».

Внезапно очнулся Ким. Резко и… дерзко – первый типичный признак всех выздоравливающих неестественно быстро.

– Э! – здоровым, немного наглым голосом гаркнул он. – Ты кто, бл…?

– Не шуми, пей ещё! – настойчиво сказал старик. Ким сел, принял стакан и выпил до дна.

– Во бл…! – удивлённо воскликнул он. – Климентий, ядрёна вошь! И ты здесь! Мы чё с тобой, сдохли, что ли? А где тут чёрный тоннель, или, на худой конец, белый коридор?… А ты кто такой? – уставился он на хозяина землянки.

– Не обижай старика, придурок, – сказал Клим, доставая ещё две чашки.

– Старика???!!! – от удивления Ким даже захохотал – сильным здоровым смехом. Аж стены задрожали и посыпалось с потолка.

Старик вздохнул и обернулся.

Мать частная… Да это… Да это был Лис! Здоровый рыжий старый Лис, закутанный в тёплый шерстяной плед, с белыми, свисающими до шеи усами и… о, бог ты мой… с дымящейся трубкой в зубах!

Ким заливисто хохотал. Клим замешкался, но всё равно, пересилив себя, продолжил разливать кипяток по кружкам.

– Не лей мимо! – строго сказал Лис. – Воды больше нету!

– Ай! – вскрикнул, ошпарившись, Клим. Ким залился смехом ещё сильней!

– Добро пожаловать на нашу скромную Чайную Церемонию, – сказал Лис, приглашая всех к столу.

– 9 -

За окном, как прежде, пошаливал ветер. В тёплой землянке старого Лиса во всю шли разговоры.

– …с такой философией я на его месте ровной чёткой походкой отправился бы прямиком на Луговую! – закончил свою мысль Ким и стукнул кулаком по столу.

Клим и Старина Лис засмеялись. В их трубках потрескивали угольки, вверх поднимались зелёные корабли прозрачного дымка. Трёхлитровая банка с домашним вином возвышалась на низеньком столике, вокруг которого все трое сидели, запахнувшись в меховые шкуры, причём, Киму Лис торжественно вручил огромную шкуру тигра – гордость его коллекции.

– Где ты подстрелил тигра? – спросил Клим, разливая по третьему стакану.

– Это подарок, – улыбнулся хитрый Лис. – Подарок от убитого.

– О-о-о, – Ким сделал озадаченное лицо. – Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

Все трое опять захохотали. Потом сидели молча и курили, поглощая лишь тишину, не двигаясь, почти не дыша.

– Вы не видели, случайно, там, – Лис неопределенно махнул в сторону, – Его?

– Там? Где «там»? – насторожился Клим.

– Ну, в степи…

– Кого «его»?

– Э-м, – почесал подбородок хозяин, – ну, Всадника. Кого же ещё?

Наступило молчание.

– Какого «всадника»?

Лис обвёл взглядом присутствующих и ухмыльнулся.

– Прекрасно, – сказал он. – Впрочем, правая рука обычно не догадывается о существовании левой. Сегодня день, – повысил он голос, – когда Всадник выходит из-за горизонта осмотреть свои владения и осмотреть себя самого… в зеркало. То есть… в вас. В степи людей сегодня было только двое, вот он и разглядывал себя, глядя на вас.

– Нас было трое, – тихо сказал Ким.

– Двое, – твёрдо повторил Лис. – Вас было двое. То, другое существо, о котором вы скорбите, было… хм… как бы это… в общем, оно…

– Что?

– …

……………………………………………………………………………………………………..

– …только стоит мне увидеть на улице кого-то похожего на одного из моих знакомых, – говорил Ким, – как в тот же день я обязательно встречаюсь с этим моим знакомым. А?

– Ну, случайность, – не унимался Клим, – ну и что?

– Хороша случайность!

– Ну, и как ты это объяснишь?

– Не знаю, Клим, я – не физик. Это, вон, пусть Севка разбирается. Но однозначно, что какая там нибудь «случайность» не смогла бы создать структуру сетчатки твоего глаза. С таким же успехом можно было бы с вертолёта сбросить десяток кубов кирпичей и ждать, что они приземляться ровнёхонько дачным домиком. А мне на каждом шагу говорят о таких вот случайностях. Тебе снится, как кто-то умирает, и так оно и происходит на следующий день – случайность, три раза подряд каждую неделю тебя едва не сбивает машина, а на четвёртый раз ты уже принимаешь передачки в уютной палате – случайность, тебе очень нужно встретиться с каким-то человеком, и вдруг он сам к тебе подходит на улице совершенно чужого города – тоже случайность. Повсюду, на каждом шагу одни случайности!

– Ну, и что же ты предлагаешь? Записаться в аспирантуру к Гаськову?

– Да что тебе этот Гаськов дался!

– Да то, что мне эта лженаука во где сидит! – горячился Клим. – Я не хочу, чтобы моим детям эту ахинею про информационные поля и третий глаз вдалбливали в университете. Так из страны чёрт знает что можно сотворить!

– Чё ты орёшь? Я пытаюсь объективно разобраться… Кстати, а по поводу лженаук, так и физика лженаукой была, и генетика, и кибернетика, и бог его знает, что там ещё, смотря где и когда. А про информационные поля – мне на них в принципе-то, конечно, наплевать – так про них ещё академик Марков, секретарь секции общей физики и астрономии Академии Наук СССР в 1982 году доклад делал. Почитай старую «Технику – молодёжи» или Бузиновского.

– В каком году? В 82-м?

– Да. Не в 90-м или 91-м, когда все воду побежали заряжать, а в 82-м при Леониде Ильиче. Тогда за такие «заряжания» 8 лет давали… А ты думаешь параллельными мирами только Гурджиевы, Мэнли Холлы да Блаватские интересовались? Ага, хрен-то там! Академик Сахаров не хочешь? Рассчитывал структуру многомерной вселенной. А Бартини!

– Конструктор самолётов, что ли? Ты его-то хоть в покое оставь, уже и Сахарова приплёл – отца, блин, русской демократии…

– Да погоди ты с дерьмократией… Королёв Сергей Палч величал Бартини своим учителем. Так этот Бартини всё вычислял формулу соотношения Разума и Жизни во вселенной, а также создал модель шестимерного Мира, которую в 1950-м году поддержал президент Академии Наук Сергей Иванович Вавилов и готовил по этому поводу публикацию и обсуждение в Институте физических проблем. Жаль, не дожил. Так что теория информационных полей не менее научна, чем теория Большого Взрыва или теория о происхождения человека из обезьяны.

– Ой, только не надо всё в один огород городить! Ты сам не понимаешь, о чём ты говоришь – «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Вот ты послушай меня…

– Да знаю я, что ты скажешь! Ну просто нет тут никакой эзотерики. Не знаю, чё ты к ней так неравнодушен…

– Не, ну ты, Ким, болобол, каких свет ещё не видывал. И Вавилов тут, и Сахаров, и Солженицина давай ещё сюда приплетай.

– Нет, я тебе факты…

– А вот погоди! Ты уже всё сказал, что мог. Так! Начнём, к примеру, с формулы соотношения Разума и Жизни…

Пока они болтали таким образом, старый Лис курил трубку с закрытыми глазами, видимо, дремал. За его спиной, слегка звякнув, вдруг сама собой открылась дверца печки, и четыре колотых полешка спокойненько влетели в неё и улеглись на пепел прогоревшей партии. Лис открыл один глаз – дрова в печи за его спиной вспыхнули, и дверца, скрипя, закрылась. Лис опять погрузился в приятную полудрёму. А Ким с Климом так и не заметили ничего. Они взахлёб спорили о науке и чудесах, и отвлечь их от этого занятия могли разве что потухшие трубки да пустые чайные чашки.

* * *

– Да не, Ким – это я! Он – Клим, понимаешь?

– Клим – это я, – подтвердил Клим.

– По мне, так всё едино, – махнул рукой старина Лис. – Ким, Крым… Какая разница. Всё равно, вы – это один и тот же человек.

– Здрасссьте, – выразил неудовольствие Ким. – Один и тот же… Мы разные. Я, например, слушаю «Джетро Талл», «Пинк Флойд», «Аквариум», «Кино», а он… ты щас чё слушаешь, Климентий?

– Ничё. «Радио России».

– Ну тя к чёрту. Я ему о прекрасном, а он… Вот видите, товарищ …э-э… Лис, как вы отстали за годы отшельничества. Я уважаю стариков и всё такое, но в ваше время, позвольте, человек был всё-таки винтиком в государственной машине и, действительно, один не отличался в своей массе от другого. А сейчас! Личность – самый ходовой товар! Личность – двигатель тор… прогресса и так далее.

– Особенно, если она думает, что она – личность, – хмыкнул Клим.

– Да. Но ещё лучше – наличность!

– Раньше, ты помнишь, Ким, хоть была масса Трудящаяся, а теперь?

– А теперь масса Недообразованная с цветными сменными панельками…

–… считающих, что они Личности, – закончил Клим. – Хотя на самом деле – панельки!! Тема моей диссертации «Люди как цветные панельки»…

– Да. Пока вы, товарищ Джуан Дзы, медитировали в этой буддийской келье, – продолжил Ким объяснять старому Лису, размахивая вилкой, – я подозреваю, что это был долгий, возможно, даже астрономический период времени, судя по тому, что вы опять деградируете в животное – так вот, население Земли уже перевалило за шесть миллиардов! Клим, ведь верно? Перевалило или нет?

– Перевалило.

– Во-о-от. От личности, от таланта, в наше нелёгкое время…

– …от таланта быть оболваненным 24 часа в сутки. Ты закусывай, закусывай, – Клим подсунул другу солёный груздок.

– …повторяю, – Ким с презрением оттолкнул закуску, – в наше непростое время от личности зависит очень многое. Взять к примеру наши российские демократические выборы, на которые я никогда не ходил, не хожу и детям своим под страхом смерти запрещу ходить, на это дерьмо ср…

– Ага, – усмехнулся Клим, – вот поэтому у нас всегда одна партия и побеждает – сто тысяч человек у нас в городе не придут на выборы, вот губернатор эти сто тысяч в свою партию и вбросит. Лучше бы пришли да за какого-нибудь Пупкина проголосовали, а не за губернатора этого. Вот тогда бы…

– А ты думаешь я за Пупкина не голосовал???!!! Да я всегда стоял за Пупкина, когда все стояли за Ланкастер!

– Я всегда стоял за Йорк вообще-то, так, для справки…

– Ага! За Йорк??!!! Я пять раз ходил на «Чёрную розу»! А Федька всего лишь только семь! А эти гады издеваются над народом, либералы ЦРУ-шные до сих пор в правительстве! У меня, понимаешь, дед в Финскую погиб, а у них в швейцарском банке 20 миллиардов, издеваются над … над личностью… дед, понимаешь, мой сражался… я все его кофты… ремень нашёл в дровянике… его… вот он, вот смотри – это его ремень на мне, ты видишь?… на всех концертах… в его кофте, в его ремне… 20 милль… лиардоффф… двадца… ца… а…

Это было последнее, что произнёс Ким перед тем, как упасть на бок и мгновенно заснуть. Клим искоса посмотрел в том направлении и продолжил трапезу. Лис поднялся с места, заботливо подложил под голову храпевшего оратора мягкую меховую верхонку. Потом он вновь занял своё место и сказал Климу:

– По поводу шести миллиардов, тут ты маху дал, сынок.

– Это он, а не я.

– Неважно.

– А что про шесть миллиардов? – Клим отпил из бокала и тут же подцепил пальцами скользкий солёненький груздок.

– Сильные у меня сумнения, сынок, в этом вопросе.

– В смысле?

– А в наличии на Земле этих вот миллиардов.

– Как это? – заинтересовался Клим.

Старина Лис неторопливо, по-сталински, заправил трубку, со знанием дела засунул её себе в рот, и она задымила сама собой.

– Да очень просто. Поверь мне, сынок, я живу до-о-олго, очень долго на этой планете. Не всё время я жил здесь, в моей хижине. Я много странствовал по миру, поверь старику, многие годы. Я видел моря и страны, горы высокие, леса тёмные, зверей диковинных да птиц множество превеликое – много повидал я на своём веку. Но клянусь Богом, – старик понизил голос, – за всё это время я видел только одного человека!

– В плане? Человека с большой буквы, что ли?

– Нет. Просто – человека. Как биологический э-э… вид.

– Хм, – Клим перестал жевать. – Так. Ладно. Ну, и кто был тот единственный?… А как же вот мы сейчас? Мы с Кимом?

– Вы – просто фантомы.

– ???

– Вы – никто. Вас вообще нет, как и этих ваших миллиардов.

– Ладно, – поспешил согласиться Клим. – А кто… кто ж тогда есть?

Старина Лис выпустил изо рта кольцо дыма и тихо, почти шёпотом, произнёс:

– Всадник. Всадник между небом и землёй. Это единственный человек на земле. Без всякой там твоей большой буквы, сынок, просто – единственный, как это говорят учёные люди – хомо сапиенс. Понимаешь меня?

– Вообще-то нет…

– Бог творил мир пять дней, на шестой – творил человека по образу своему и подобию. Адам. Вот это он и есть.

– А, ну вот теперь всё прояснилось. Разве Бог не сказал Человеку плодиться и размножаться? Разве не сделал ему Еву из его ребра, – вступил в диспут Клим, отчаянно пережёвывая.

Лис хитро усмехнулся.

– Из его ребра он сделал ему Коня! А не женщину. Книга Бытия – настоящая – вначале была написана древнейшим иероглифическим письмом Всеобщего Языка. И написана она была на севере в священной земле белой расы. Что произошло, разумеется, до начала строительства Вавилонской Башни. Моисей перевёл её на свой язык так, как сам разумел это дело, под диктовку своего Демона покровителя, жестокого и кровавого. И вот, что странно – только в китайском языке, языке жёлтой расы, до сих пор хранится ключ к разгадке истории человечества. Слова «конь» и «мама» произносятся одинаково – «Ма» – только в разных тонах. А сам иероглиф «мама» состоит из иероглифов «женщина» и … «конь».

– Ну и что?

– А то, что раньше это был один иероглиф.

– Откуда вы знаете?

– Хе, я живу до-о-олго, сынок… На шестой день Бог сотворил человека, человека бесполого, единого, как сама вселенная, так как сотворён он был по её подобию. Из ребра Бог сделал человеку Коня. Так явился в мир Всадник. Едва он ступил на Землю, как распался на двенадцать миллиардов человек, разных полов, так как материя не могла воспринять Всадника в его единстве. Его природа была не доступна её пониманию, и она разделила его: по объёму – так появилось пространство, и по длительности – так появилось время. Так материя могла воспринять Всадника через сознания его самосознающих элементов, условных единиц, названных расой людей. Так было создано равновесие между Духом и Телом вселенной. Но это лишь соглашение. В сознании каждой из условных величин время – линейно и необратимо. На самом деле оно условно. Все те, которых ты называешь людьми, все 12 миллиардов, которые исчезнут с лица земли после возвращения Кометы, были на планете с самого начала, с шестого дня творения. И этот день не окончен даже сейчас, когда мы с тобой сидим здесь и говорим об этом. До сих пор продолжается день шестой. Вот я и сказал, что вы – один и тот же человек. Когда кто-нибудь умирает, Всадник смотрится в него, как в зеркало, потому что он, как и вселенная, по образу которой он сотворён, не знает, кто он такой. Зеркалом для Всадника является то, что ты мог бы назвать Творчеством. В нём он видит частицу своего истинного «Я», и если отражение соответствует Его представлению о себе, если оно радует Его, то он возвращает этот осколок своего «Я» назад, в своё сознание. Этот «осколок», а по вашему – человек, не возвращается больше в водоворот Рождения и Смерти. Он становится частью сознания Всадника. Тот, в котором Всадник не видит своего отражения, возвращается на землю вновь. Но вернуться он может в произвольное время, поскольку это – условность. Такой человек может родиться за год, за день до своего предыдущего рождения, через пять лет и расти одновременно с прежним собой. А поскольку пространство условно в той же степени, что и время, то человек этот может жить даже по соседству со своим прежним жильём и видеть себя, не узнавая, конечно, но чувствуя какое-то душевное, как говорят, родство. Просто своё собственное сознание притягивает свои «зеркальные» осколки – повторяется аналогия с разбившемся сознанием Всадника, только, как говорят учёные люди – на «микроуровне» Поэтому один человек может жить и общаться в одном времени и одном пространстве с другими осколками своего «Я». Но это будет по-прежнему один человек, только запущенный в водоворот Рождения и Смерти в разное время. Поэтому друзья, или как их называют, «родственные души» – это могут быть, впрочем, и твои родные, и соседи, кто угодно – чаще всего это и есть один и тот же человек, осколки сознания которого находятся на разных этапах своего существования. А по сути своей, переходя, скажем так кхе…кхе… на «макроуровень», это осколки Всадника, ждущие того заветного часа, когда Хозяин увидит в них самого себя и примет в свой «дом». Христиане переиначили это в идею возвращения в Царство Господне, другие по-своему, но суть не меняется. Так Всадник собирает себя, как разбитое зеркало, и когда последний осколок будет им узнан и впитан, вот тогда и наступит День Седьмой. И Бог отдохнёт от трудов своих.

Старина Лис сделал паузу и посмотрел на Клима – тот сидел по-турецки, с еле дымящейся трубкой в зубах. Глаза его были закрыты. Но он не спал.

– Но и это ещё не всё, – продолжил Лис. – Всадник – это зеркальный осколок сознания Вселенной. Таких осколков – легион. Когда Всадник будет собран, в него будет смотреться Вселенная. Она также была разделена и стремится к единству. Но также есть Нечто. То, что собирает воедино Вселенные, вершина их проявления и цель развития. Но довольно об этом. Когда я пытаюсь говорить об этом, моя голова начинает раскалываться на куски. Это Нечто настолько необозримо, настолько грандиозно, что его не смог бы вобрать в себя даже Инстинкт новорождённого щенка. Так что, оставим этот разговор. Буди себя, – Лис кивнул в сторону Кима, – тебе пора идти. Тебя ждёт «ты сам».

* * *

Вся стая не сводила глаз с пещеры. Вожак, сидевший у входа, резко обернулся и с неудовольствием поднялся и отошёл в сторону. В проёме пещеры, в свете луны, стояло Существо. Оно обвело ледяным взглядом всё волчье племя. Стая взвыла. Существо, не глядя, схватило за шкирку здоровенного, как телёнок, вожака – он безвольно повис в жёстких, как сталь, руках – и, плавно подняв, бросило его на растерзание стае.

И только тогда Существо закрыло глаза, вытянулось, выросло до небес, словно его размазали по вертикальной поверхности, потемнело, и громада Всадника поглотила его своей вселенской чернотой.

-10-

Пока продолжалась репетиция, Джордж бродил за кулисами и умудрился даже заблудиться. Вокруг было темно. Он то и дело натыкался на какие-то декорации: то на него чуть не упало чучело Медведя, то вдруг он оказался в небольшой, едва освещённой избушке, и какой-то субъект, здорово смахивавший на Ленина, подливая ему самогонки, спросил, который час и когда придёт Шишкин. Выскочив из избушки, Джордж пролез под упавшим плакатом «Берегите лес» и ударился обо что-то твёрдое. Он пошарил рукой, принюхался; наконец, глаза стали привыкать к темноте. Рядом росла могучая, в два обхвата сосна. Под ногами захрустели сухие листья, а нос зачесался от запаха смолы и хвои. В темноте показались стволы других сосен, и голова закружилась от лесного воздуха, прохладного и пьянящего. В высоких кронах, вздымавшихся в черноту неба, проглядывали звёзды. «Ё-жи-ы-ык!» – послышалось издалека. Эхо от этого призыва ещё долго гуляло в лабиринтах спящего леса. Джордж остановился и прислушался. Никто не отзывался. «Это не Вас зовут?» – поинтересовался кто-то. «Нет», – ответил Джордж. В дальнем конце парка зажёгся единственный фонарь. На скамейке под раскидистой липой словно из пустоты соткались двое – офицер в форме лётчика тридцатых годов и девушка в светлом плаще и берете. Оказывается, они уже давно разглядывают Джорджа. «Тоже в Москву?» – спросил лётчик. Ноги Джорджа невольно вздрогнули – приведение говорило. «Да, в общем-то, нет, – смущённо произнёс он. – А вы из какой пьесы?» Лётчик, покосившись на девушку, вынул из переднего кармана гимнастёрки портсигар, на крышке которого на миг блеснул причудливый алмазный значок – ♋. Девушка улыбнулась. «Валер, кажется товарищ – философ. И странствует он в поисках абсолютного Ничего, ты не находишь?» Лётчик чиркнул спичкой, и от его папиросы в небо лениво пополз голубоватый дымок. «Сейчас, Верунчик, модно думать, что жизнь – театр, – сказал он и внимательно посмотрел на Джоржа. – Так вы – местный?» «Да», – коротко ответил Джордж. Он уже давно прислушивался к гудку паровоза, и через какое-то время к станции, огни которой проглядывали сквозь листву редко посаженных лип, страшно громыхая, подошёл пассажирский экспресс. Он свистел и посылал в ночное небо клубы дыма, как сказочный дракон. Заскрипели открывающиеся двери вагонов. Заиграл весёлый фокстрот. Девушка обернулась на этот звук, а потом обратилась к Джорджу, который с каким-то испуганным видом стоял перед скамейкой и смотрел по сторонам. «Да вы присаживайтесь, товарищ! Валера, будь добр». Лётчик с недовольным видом подвинулся, и Джордж робко присел на самый край скамейки. «Вас как зовут, молодой человек?» – без интереса спросил лётчик, попыхивая папиросой. – «Э-эм, – неуверенно произнёс Джордж, – м-м… Дж… Жора». Лётчик, нехотя, открыл крышку портсигара и угрюмо предложил: «Угощайтесь. Я – Валерий Чкалов». Рука Джорджа остановилась на полпути к портсигару. «А я – Вера, – весело сказала девушка. – Вы случаем не английский шпион?» Джордж опомнился. «Нет, я просто… хотел подышать воздухом и… заблудился». Девушка рассмеялась: «Это в Сокольниках-то?! Вы, Жорочка, определённо самый забавный из английских шпионов!» «Вера, – тихо проговорил Чкалов, – прекрати, люди услышат». На станции за их спиной, действительно стало людно – многие выходили на перрон, откуда со звуками музыки доносились приглушённые голоса и смех. Иногда лёгкий ночной ветерок пробегал по кронам деревьев или тащил по парковой аллее конфетную обёртку, и тогда Джордж вздрагивал, будто некая сила тщетно пыталась пробудить его ото сна. Вера что-то прошептала на ухо Чкалову. Тот вяло улыбнулся и сжал её руку. «Вас родители искать не будут, юноша? – спросил Чкалов. – Уже поздно, а то, если желаете, мы вас проводим – наш поезд только через сорок минут». «Я – не пьяный, – ответил Джордж, – я просто замёрз». Вера хотела что-то сказать, но, видно, передумала и тут же стала открывать свой чемодан. Она достала оттуда женскую кофту и протянула Джорджу: «Надевайте, всё равно никто не видит. Потом вернёте». Чкалов хмыкнул. «Я не могу, – пролепетал Джордж, отстраняя кофту, – спасибо, конечно, но мне уже не холодно». Девушка недоумённо, словно ища поддержки, взглянула на Чкалова. Тот вынул из своего внутреннего кармана маленькую бутылочку. «Хлебните. Это согреет». «Что это? – спросил Джордж, разглядывая тёмное содержимое флакона. – Спирт, что ли?» «Почему же спирт? – насупил брови Чкалов. – Настой Золотого Корня, в Крыму собирали». «Видите ли, – пояснила девушка, – мы отдыхали в Крыму, а точнее, в Коктебеле – есть там такое местечко – вернее даже не отдыхали, просто Валера испытывал там новую машину, а завтра опять испытания, вот он у нас и сердитый такой сегодня…». «Что это у вас за книга, юноша?» – неожиданно сменил тему Чкалов, которого весь этот разговор, казалось, несколько тяготил. Джордж вытащил из джинсовой куртки измятый сборник Максимилиана Волошина. «Поэт такой был – Максимилиан Волошин, – охотно ответил Джордж. – Вот, взял почитать». Рука Чкалова дрогнула, и дымящаяся папироса едва не выпала из его пальцев. Вера уставилась в упор на Джорджа. Казалась, эта новость озадачила его собеседников. Даже более того – ошарашила! «Как это – был?» – нервно улыбнулась Вера. «Надо же, какое совпадение, – медленно проговорил Чкалов, – мы как раз у него позавчера сидели. Разрешите взглянуть?» Джордж протянул книжку.