Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

– Ты не обижайся на товарищей, Дмитрий Степанович Леонид Ильич «погладил» объект работы мягким взглядом. – Товарищи хотят тебе помочь: работы-то – невпроворот. Поэтому включайся! Я, конечно, знаю о ваших трениях с Кулаковым. Но надо стараться находить общий язык! Надо добиваться взаимопонимания! Для пользы дела, прежде всего! Пусть не будет дружбы, но пусть будут крепкие товарищеские отношения!

«Да, Леонид Ильич, – „отсемафорил“ глазами Полянский. – Не разглядели мы тебя. Я думал, ты проще. А в тебе – даже не два дна. Ты – как та экспортная матрёшка: открываешь одну – в ней вторая, открываешь вторую – в ней третья… „Товарищи“… Такой довод не прошибёшь! Да, Лёня: куда нам всем до тебя…»

А «Лёня» был теперь совсем не «Лёня». И даже не «Леонид Ильич», а «товарищ Леонид Ильич Брежнев». Партийное обращение превратилось в некое подобие титула. Или звания. Неважно, что сочетание всех этих слов нарушало давно установленный партийно-речевой норматив и даже правила грамматики: прежде бы сказали либо «товарищ Брежнев», либо «Леонид Ильич».

Самому Генеральному новая форма обращения пришлась по душе – и даже прошлась: елеем и мёдом. В очередной раз он оценил таланты «главного идеолога»: идея и в самом деле принадлежала Михаилу Андреевичу. И не только идея, но и её воплощение в жизнь. Именно Суслов первым «определил» Генсека «товарищем Леонидом Ильичом Брежневым». Точно так же, как чуть раньше он первым выдал быстро ставшую «крылатой» фразу «…и лично Леонид Ильич Брежнев». Фразу, ставшую не просто «крылатой», но обязательной – и даже «общим местом».

И это были не просто слова: это было наглядное свидетельство изменившегося положения Леонида Ильича в партии и её руководстве. Именно двадцать четвёртый съезд, именно семьдесят первый год стали теми рубежными датами, которые разделили «эпоху Брежнева» на две части: «до» и «после». Именно двадцать четвёртый съезд закрепил всё то, что Леонид Ильич «наработал» к семьдесят первому году. В том числе, и события года прошедшего, когда Брежнев впервые продемонстрировал соратникам, кто тут есть «ху», и кого этот «ху» есть…

Удачно начавшийся год удачно и заканчивался: ожидалось выдвижение Брежнева на Нобелевскую премию мира. За решение германского вопроса. Вместе с канцлером ФРГ Брандтом.

– Как быть?

Леонид Ильич и в самом деле находился в затруднительном положении.

– Как быть, Михаил Андреевич?

Суслов был, конечно же, польщён оказанным доверием: чин советника в таком щекотливом деле ко многому обязывал… всех остальных.

Он задумался. Хотя, скорее всего, старательно имитировал процесс: наверняка, идя к Генеральному, уже продумал варианты.

– Вопрос, конечно же, интересный, Леонид Ильич. С одной стороны, вручение Генеральному секретарю ЦК КПСС такой авторитетной на Западе награды повысит и Ваш авторитет, и авторитет партии, и авторитет страны. Это – очень важно. Но, с другой стороны…

Суслов исполнился, пусть и не искреннего, но качественного сожаления.

– …кто – в комитете? Записные антисоветчики! Удобно ли принимать премию из рук тех, кого мы постоянно – и по заслугам! – клеймим, как идейных врагов? Не зря древние говорили: «Если тебя хвалит враг – задумайся!».

В очередной раз Михаил Андреевич отработал в формате «и честь соблюсти, и капитал приобрести»: и большевиком себя показал, и Генсеку посочувствовал. Он давно уже понял, что Брежневу очень хочется стать лауреатом солидной международной премии. Леонида Ильича уже не удовлетворяли дифирамбы внутреннего производства. И он заслуживал такой награды. Не поощрения, не аванса на будущее: награды! Так, кстати, считали и многие на Западе.

Но главный идеолог видел и другое: Леонид Ильич твёрдо отдаёт себе отчёт в том, что собой представляет эта премия. Принять её коммунист не мог «по определению»: в Осло сидели убеждённые противники социализма и СССР. Это ретроградство идеолога было уместно.

– Один Брандт получит награду за то, во что я внёс, куда больший вклад, – пожалел себя Брежнев. – Несправедливо!

Он помолчал, всё ещё борясь в душе с самим собой: не каждый день «номинируют» буржуи!

– Но Вы правы, Михаил Андреевич: мне эту премию принимать нельзя. Это поднимет меня, но уронит идею.

В уголках его глаз блеснули слёзы – не скупые и не мужские: решение было на грани самопожертвования.

– Чёрт с ней, с премией…

Около трёх часов днём одиннадцатого сентября в кабинете Брежнева на Старой площади раздался звонок. Леонид Ильич скосил глаза на батарею телефонов: звонил телефон прямой связи с Председателем КГБ.

– Слушаю тебя, Юра.

– Леонид Ильич, – раздался в трубке взволнованный, слегка надтреснутый голос Андропова, – умер Хрущёв.

– Когда? – не слишком огорчился Брежнев.

– Около часа тому назад.

Словно извиняясь за задержку с оповещением Генсека, Андропов смущённым голосом добавил:

– Пока узнали… пока уточнили…

– Всё в порядке, Юра, – успокоил его Брежнев: сам он почему-то никак не мог разволноваться. Не получалось. А, может, и не старался. – Значит, ушёл Никита…

Разволноваться не получилось, зато получилось взгрустнуть. Нет, Леонид Ильич не испытал чувств: было бы, к кому. Но и сказать «Труп врага всегда хорошо пахнет» язык не поворачивался – ни сам, ни следом за мыслями. Леонид Ильич вдруг остро почувствовал, что с уходом Хрущёва ушла в прошлое значительная часть его собственной жизни – так, словно кто-то перевернул страницу книги. Почему-то вспомнилась немецкая фраза, когда-то вызубренная наизусть в школе: «Schade, das die zeit so schnelle ging vorbei». – «Жаль, что время проходит так быстро». А, может, вовсе и не «почему-то», а потому, что именно эта, казалось бы, совершенно неуместная фраза, точнее всего отражала душевное состояние Леонида Ильича.

Андропов тактично выжидал, пока Хозяин «усвоит информацию». Но «процесс усвоения» явно затянулся, вероятно, совмещаясь с другими процессами – и Юрий Владимирович не выдержал:

– Какие будут распоряжения, Леонид Ильич?

– А?

Брежнев медленно выбрался из себя.

– Что ты говоришь?

Андропов прочистил горло: не понял реакции. Не расшифровал.

– Я спрашиваю, Леонид Ильич, какие будут распоряжения? Ну, относительно… хм… похорон… и всего прочего?

– Распоряжения?

Даже голосом Брежнев сумел удивлённо пожать плечами.

– Какие ещё могут быть распоряжения, Юрий Владимирович?

– Ну…

Явно смущённый реакцией Генсека, Андропов замялся.

– … Всё-таки, Хрущёв был главой партии и правительства…

– Юрий Владимирович…

Иронические нотки в голосе Леонида Ильича перешли в разряд назидательных.

– По высшему разряду мы хороним только действующих политических деятелей. Тех, кто на момент смерти состоял при должности, а не при садовой лейке. Ты меня понял? Так что никакой Красной площади – если ты на это намекал.

Андропов «намекал» на это, но «афронтом намёку» не огорчился: ему же меньше хлопот – как Председателю КГБ.

– Новодевичье?

Брежнев не стал выдерживать паузу.

– Да. Вполне приличное место. Масса приличных людей. Так, что Никита не должен быть на нас в претензии за окружение. Наоборот, это окружение может выставлять претензии за такое соседство.

– А…

Андропов ещё раз смущённо закашлялся.

– Что ещё? – догадался Генсек.

– Характер похорон?

– Семейный.

Если Юрий Владимирович был предельно краток, то Леонид Ильич был предельно категоричен.

– Никакого официоза. Никаких почётных караулов. Никаких салютов. Никаких речей от имени партии и правительства. Только обеспечение порядка.

– Понял, Леонид Ильич. Последний вопрос: когда давать оповещение в прессе, и в какой форме?

– Когда?

Брежнев на мгновение задумался.

– В день похорон. Тринадцатого, да? Значит, тринадцатого. А что касается формы…

Леонид Ильич ещё немного поспел в трубку.

– … Простое извещение. Дескать, ЦК КПСС и Совет Министров СССР извещают… только без глубокой скорби…

Он усмехнулся.

– … о том, что… на семьдесят восьмом?.. на семьдесят восьмом году жизни скончался бывший такой-то – дать должности – пенсионер союзного значения Никита Сергеевич Хрущёв.

Помедлив, Леонид Ильич утратил добродушие – на пару фраз, как «на пару слов»:

– Пусть ещё скажет спасибо за то, что семь лет прожил на пенсию, о которой простые люди и мечтать не смеют. Да ещё определён на Новодевичье кладбище… По заслугам его бы – в безымянной могиле, под номером…

Отчасти Брежнев имел право на такую жёсткость в оценках. Вопрос об исключении и даже аресте Хрущёва с последующим его преданием суду был снят только благодаря его позиции. Ведь очень многие делегаты того октябрьского Пленума ЦК были настроены исключительно решительно. И если бы Брежнев не отказал Хрущёву в выступлении перед Пленумом, развитие событий пошло бы по наихудшему сценарию. И всё закончилось бы именно так: исключением, арестом, судом – и «номерной могилой».

И, потом: ведь именно Леонид Ильич настоял на предельном размере пенсии Хрущёву – в пятьсот рублей. И это при том, что все секретари ЦК – и сам Генеральный – получали по семьсот рублей оклада. А минимальная зарплата советских граждан составляла всего шестьдесят рублей. Есть, что с чем сравнивать – и есть, на что жить!

И пусть все эти годы имя Хрущёва предавалось забвению, но, с другой стороны, никто его и не трепал. Ни разу – за исключением случая с опубликованием на Западе книжки мемуаров – никто и не потревожил Никиту Сергеевича. Чего ещё желать отставнику, при жизни осрамившемуся до конца дней своих?

…Тринадцатого в обед Андропов докладывал Генеральному секретарю о выполненной работе.

– Порядок обеспечили, Леонид Ильич.

– Народ был? – без особого интереса поинтересовался Брежнев.

– Человек двести. Практически все – знакомые и друзья семьи. Никого из действующих политиков не было. Из отставников – тоже.

В голосе Юрия Владимировича послышалась какая-то недосказанность.

– «Колись», Юра! – усмехнулся Леонид Ильич.

– Микоян прислал венок. От себя лично.

– Микоян?

Леонид Ильич покряхтел в трубку. Выразительно, так, покряхтел.

– Правильно мы сделали, Юра, что спровадили его! Сколько же лиц у этого человека! Вот, уж, действительно: «специалист по бегу между струйками»!

Андропов понял: только что, на его глазах – точнее, на ушах – Брежнев приговорил Анастаса к забвению. Больше к отставному «президенту» хода не было: ни самому Брежневу, ни его окружению. Damnatio memori: закон об осуждении памяти. И не в Древнем Риме, а в современной Москве.

– Иностранцы были?

– Только корреспонденты. Человек с полсотни. Может, чуть больше. Но вели себя прилично. И вообще: всё прошло тихо и без эксцессов.

– Речи?

– Только сынок. Но вполне безобидно.

– Ну, и ставим точку на этом, – «приговорил вопрос» Брежнев. – Тема исчерпана…

Глава сорок первая

Наступающий год – год пятидесятилетия образования СССР, очередных Олимпийских игр и чемпионата Европы по футболу был отмечен, ещё одним, не менее важным событием: в Москве ждали президента Соединённых Штатов. Впервые за всю историю двусторонних отношений: приезд в сорок пятом Рузвельта на Крымскую конференцию – это не совсем то же самое, что государственный визит.

К визиту гостя принимающая сторона готовилась более чем основательно. И не только – «по линии» повестки. Неожиданно возник протокольный вопрос: где принимать Никсона? В рабочем кабинете Генерального секретаря на пятом этаже дома номер четыре на Старой площади? Но это будет нарушением дипломатического протокола: визит-то – государственный! Американцы до поры, до времени помалкивали, но если бы принимающая сторона уведомила их о намерении принять главу Белого дома в своей партийной резиденции, «наши американские друзья» не задержались бы с демаршем.

Однако в Москве не нуждались в подсказках из-за океана.

– Нужно срочно оборудовать кабинет в Кремле! – распорядился Леонид Ильич.

И это было правильное решение. Много времени для его воплощения в жизнь не потребовалось: Брежневу чужды были изыски и вычурность. Поэтому кабинет был обставлен едва ли не по-спартански: стол Леонида Ильича, стол для заседаний, стулья, диван для отдыха, кресла. Справа от входа – столик с графином и бутылками с минеральной водой. Слева от рабочего места Брежнева – ещё один столик: едва только Леонид Ильич начал обживаться на новом месте, как на столе сразу же оказались свежие номера «Правды», «Комсомолки», «Советского спорта» и журнала «Крокодил». Стены кабинета, обшитые «в полроста» дубовыми панелями «на сталинский лад», были украшены портретами Маркса и Ленина: Брежнев решил, что их присутствие не должно слишком, уж, шокировать заокеанского гостя.

Леониду Ильичу его новый кабинет понравился. Да и резиденция в Кремле – это не то же самое, что кабинет на Старой площади. Здесь Генсек впервые за многие годы испытал ренессанс чувств. Тех самых – от бытия Председателем Президиума Верховного Совета: сладкое бремя власти не партийной, но государственной. Пусть даже тогда – как и сейчас – это было в значительной степени имитацией власти. Красивой декорацией.

Появился и новый секретарь – специально «под кремлёвский кабинет»: Захаров Олег Алексеевич. Четвёртый – в дополнение к трём старожилам Старой площади: Блатову, Голикову и Цуканову. Отныне устанавливалось дежурство: каждый из четвёрки сутки работает – двое отдыхает. Как сторож на базе.

…Визит можно было назвать успешным уже хотя бы потому, что Никсон вообще приехал в Москву. Ну, и закончился он не без договорённостей – в первую очередь, по вопросам ограничения численности стратегических наступательных вооружений. Брежнев в очередной раз – теперь уже американцам – показал себя убеждённым сторонником мира. Но не менее важным было и то, каким Леонид Ильич выглядел в глазах американского президента. Никсон был поражён тем, как держал себя советский лидер.

– Никогда бы не подумал, что встречу в лице этого как будто добрячка человека властного, решительного и беспощадного.

После очередного раунда переговоров выжатый лимон выглядел бы свежее Никсона. Президент и не считал нужным маскироваться от госсекретаря Киссинджера: тот, несмотря на «лисий» характер, чувствовал себя едва ли намного лучше.

– При иных режимах, в прошлые времена, этот человек вполне мог бы претендовать на титул «Леонид Великий» или «Леонид Грозный» – наподобие царя Петра или царя Ивана!

Никсон, конечно же, не знал русской истории: просветили «советологи» – уже в самый канун визита.

– Знаете, Генри, Вы можете мне не поверить, но меня временами не покидало ощущение, что я – на допросе в КГБ, а Брежнев – следователь, выколачивающий из меня показания.

Это мнение, в несколько приглаженном виде, стало доступно западному обывателю, и сыграло определённую роль не только в изменении – в лучшую сторону – отношения к улыбчивому русскому коммунисту, но и к его стране в целом…

В этом же году, руководствуясь указаниями Леонида Ильича, советская делегация на Олимпийских играх в Мюнхене «исправилась» и взяла убедительный реванш у американцев за поражение в Мехико четырьмя годами раньше. Так как «спорт высоких достижений» – как застенчиво именовали у нас де-факто профессиональный спорт – давно уже стал частью политики, Леонид Ильич был доволен.

Олимпиада преподнесла и ещё один сюрприз, относящийся к спорту уже частично: захват арабскими террористами заложников и решительные действия израильского спецназа по их освобождению.

– Да, – вынужден был похвалить евреев Леонид Ильич. На этот раз – не за изворотливость и зубные протезы. – Кто бы мог подумать: евреи – и вдруг такая прыть?! Это же не их область!

– Ну, почему? – корректно возразил Андропов. – Вспомните, Леонид Ильич, как евреи в шестидесятом году выкрали в Аргентине Эйхмана, и «диппочтой» переправили его в Израиль?

– Да, да… – подозрительно рассеянно согласился Брежнев. – Кстати, Юра, что это было?

– В каком смысле?

– Ну, что использовали сионисты: десантников, морскую пехоту, полицию?

Юрий Владимирович отрицательно покачал головой.

– По нашим данным, это было особое подразделение, специально предназначенное для борьбы с террористами. Находится оно в штате израильской разведки «Моссад».

Брежнев задумался. Хотел даже подключить к этому процессу сигарету – но передумал: врачи не рекомендовали. А настойчивей их не рекомендовала хроническая бессонница.

– А у нас в КГБ есть такая структура?

– Нет, Леонид Ильич. Правда…

Андропов замялся.

– Ну?

– Было у нас когда-то диверсионно-террористическое подразделение. Помните Судоплатова?

– Ну, помню. И?

– Ну, у того подразделения была другая специфика. Оно предназначалось для… хм… совсем, уж, деликатных работ: точечных, «ювелирных». А здесь – почти фронтовой характер спецопераций.

Брежнев нахмурился.

– У кого, кроме Израиля, ещё есть такие подразделения?

– У многих, Леонид Ильич.

Андропов старался не смотреть в глаза Генсеку, хотя вопрос не тянул на «прокурорский»: скорее – «информация к размышлению». Но Юрий Владимирович прятал не только глаза, но и вину в них – так, словно лично отвечал за «отсутствие наличия».

– Например?

– Например, у Великобритании. У Франции. У ФРГ. У Италии. Разумеется, у США.

Неожиданно Юрий Владимирович отважился на прямой взгляд, хотя редко испытывал потребность в таком взгляде даже в обращении с подчинёнными.

– И в связи с этим у меня есть предложение, Леонид Ильич.

– Слушаю.

– Создать аналогичное подразделение в структуре КГБ.

Увидев, что Брежнев намеревается поработать бровями, Юрий Владимирович не дал реакции Генсека оформиться – и ринулся с доводами наперевес. Отработал «на опережение».

– Никаких дополнительных ассигнований не потребуется. Изыщем внутренние резервы. А такое подразделение необходимо – и не только для работы против террористов.

– Но ведь у нас есть разведывательно-диверсионное подразделения ВДВ… – всё же выдал сомнение Брежнев. И это не было сомнением в целесообразности: в силу многолетней привычки к обстоятельности, Генсек «охватывал» вопрос со всех сторон.

– Это – армия, Леонид Ильич. У подразделений ВДВ – своя специфика. Да и политический момент надо учитывать: «не с руки» армии участвовать в обезвреживании террористов и…

Андропов на мгновение замялся.

– …некоторых деликатных операциях.

Брежнев переместил брови к переносице: задумался.

– Может быть, может быть… Ну, что ж: давай, попробуем. Пробовать будешь ты. Отвечать – тоже…

«Золотой» дождь олимпийских наград отчасти «пролился бальзамом» на рану, нанесённую удручающим поражением сборной от западных немцев в финале чемпионата Европы. Ещё во время полуфинала с венграми, Брежнев разделил удручённость с Андроповым, традиционно сидящим рядом:

– Ну, разве это – игра? Разве с такой игрой можно на что-то надеяться в матче с ФРГ?

Леонид Ильич был прав: на «предолимпийской неделе» всего лишь за три недели до финала сборная СССР вчистую проиграла западным немцам: один – четыре. Игра с венграми в полуфинале не прибавила энтузиазма: играли откровенно плохо. Победа была натужной, вырванной буквально «зубами». Ещё – везение. А ещё – Рудаков.

– Если бы не Рудаков – чёрта с два мы бы выиграли!

И действительно, еженедельник «Футбол-Хоккей», восторгаясь игрой киевского вратаря, писал: «Будем честными: этот матч выиграл Рудаков! Один!».

Но на второй матч Рудакова не хватило. Да и маловато его было одного против Мюллера, Нетцера, Бэккенбауэра, Виммера, Хёнесса и Хейнкеса. Нельзя сказать, что Рудаков сыграл плохо: он всего лишь не выручил. Да и не мог выручить при такой безобразной игре команды в обороне, которая усугубилась поразительной «беззубостью» атаки. Всего два приличных удара по воротам Майера: первый – Дзодзуашвили под перекладину при счёте ноль – ноль (как только немец вытянул!), и второй – Хурцилавы в перекладину, уже при ноль – два. И – всё!

– Этого дела так нельзя оставлять!

В разговоре с Председателем Федерации футбола Валентином Гранаткиным Брежнев и не скрывал раздражения.

– Ладно бы, бились «до конца»! Ну, не хватило мастерства: немцы объективно сильнее! Это было бы понятно! Но ведь игру сдали практически без боя! Девяносто минут валяли дурака, позоря страну на глазах у миллионов телезрителей!

Гранаткин молчал: а что он мог сказать?

– Немедленно разберитесь с разгильдяями – и чтобы духу их в команде не было! Не хотят играть за страну – не надо: никто их силком тащить не станет!

Леонид Ильич нахмурился – и смягчил приговор:

– Я ни на кого не указываю персонально – а то начнут ещё говорить, что так решил Генеральный секретарь! С виновными определитесь сами.

По результатам «определения» несколько человек были выведены из состава сборной. Особенной критике подверглись за безвольную или же невыразительную игру Коньков, Козинкевич, Байдачный и Банишевский.

Последний к играм за сборную больше не привлекался никогда. А ведь ему исполнилось всего лишь двадцать шесть. И уже несколько последних лет он являлся одним из лучших нападающих отечественного футбола. А также единственным игроком в Союзе, кто умел «работать на втором этаже»: лучше него головой не играл никто.

Из совсем молодых игроков рядом с ним можно было поставить девятнадцатилетнего Кожемякина, который только-только начал отрабатывать аванс, выданный ему после юношеского чемпионата Европы. Там он едва не стал лучшим игроком турнира, лишь несколько голосов уступив восходящей звезде португальского футбола Жордао. Леониду Ильичу очень нравился этот юный перспективный динамовец, но при этом он полностью разделял мнение Льва Яшина о «капризном даровании»: «Года не прошло, как наш Кожемякин задрал нос».

Решение по Банишевскому, в какой-то мере, было справедливым: безусловно, незаурядный мастер, Анатолий играл «через раз». Сегодня мог показать выдающийся футбол – а назавтра «отбыть номер». Ну, какой тренер станет терпеть такой «график»?!..

А год начинался оптимистично! Родное хоккейное «Динамо», прервав шестилетнюю полосу неудач, завоевало серебряные медали чемпионата страны. Второй год подряд. Практически тем же составом, которым дважды до этого «удостаивалось» пятого места. Конечно, о том, чтобы посягнуть на первое место, и речь быть не могло: позиции ЦСКА выглядели непоколебимыми. И тем не менее, пустячок – из приятных!

– Вот умеем же, когда захотим!

Обмениваясь мнениями о прошедшем сезоне с Андроповым – единственной «родственной душой» – Брежнев радовался, как мальчишка.

– Значит, всё дело – в подготовке к сезону и психологическом настрое.

И тому, и другому Леонид Ильич и Юрий Владимирович поспособствовали основательно. Правда, Андропов – лишь в той мере, в какой ему это дозволяли рамки должности: всё-таки, «Динамо» – чужая «епархия».

Однако эта «ложка мёда» была основательно подпорчена «бочкой дёгтя»: впервые за последние десять лет сборная проиграла чемпионат мира. И, ладно бы – шведам: посчитали бы это нонсенсом, случайностью – и успокоились. Так ведь нет: проиграли чехам. Извечным соперникам в борьбе «за золото» последних десяти лет.

И это было уже не случайностью: в прошлом году в Швейцарии чехи обошли нас в зачёте чемпионата Европы. И если бы не совершенно нелогичное поражение в первом круге от США один – пять, они отобрали бы у нас и золотые медали чемпионата мира. Звонок был – и тревожный.

С намёком на колокольный звон формата «по ком звонит колокол». Тем более, с учётом того, насколько классный состав подобрался у чехов: Дзурилла, Холечек, Хорешовски, Фарда, Мартинец, Глинка, Недомански, Иржи Холик, Кайкл, Бубла! С таким составом можно было обоснованно претендовать на первые роли в мировом хоккее.

– Похоже, мы слишком успокоились, – суммировал огорчение Андропов. – А тут еще победа на зимней Олимпиаде в Саппоро не лучшим образом настроила: «нам нет преград…»… В крайнем случае – «шапками закидаем»! Вот и «закидали»! А ещё к НХЛ примеряемся!

– Кстати, Юра, как ты считаешь, сможем ли мы обыграть профессионалов в серии матчей?

Андропов мгновенно встрепенулся, честно вытянув лицо: неожиданный поворот в разговоре.

– В гипотетическом смысле?

– В прямом.

– Не понял…

– Мы играем с канадцами…

Словно забавляясь растерянностью «собрата», Брежнев многозначительно доработал бровями.

– … из НХЛ.

– Не может быть!

Изумление Юрия Владимировича было честным, но вряд ли приятным.

– Как?! Когда?!

– Когда? – усмехнулся Брежнев. – Ты хочешь спросить: когда договорились? Да пару дней тому назад.

– Что: прямо сейчас, в июне, будем играть с канадцами?! – добросовестно ужаснулся Андропов, чем вновь обрадовал Леонида Ильича.

– Нет, конечно: в этом месяце и у нас, и у них – каникулы. Контрактом определён сентябрь.