Полная версия
Пастораль Птицелова. Киммерийская повесть
Он совсем не подходил ее властному и глубокому меццо – сопрано, этот дрожащий, пленительный, альтово – хрупкий, романс, словно нежная, голубоватая бусина дрожащий жемчужно в горле, но она пела, полно раскрывая ноты, на весь вдох, и слова приобретали какой то новый оттенок, новый смысл, полный сокровенной печали, тепла, прелести, памяти… Солнечные лучи плавили квадраты линолеума на полу, плясали на дырчато – нежном, блекло – палевом кружеве занавесок.. День вступал в свое полное право: ноябрьский, мягкий, слепяще —затаенный, янтарный, здесь, в южном городе и падал нежными отблесками на две фигуры за окном, словно хотед защитить, уберечь, смягчить, укрыть.. От чего. Никто не сумел бы сказать определенно… Никто…
Глава девятая
…Бартолли, в зеленом бархате, с оголенными плечами, и почему то окутанная черным гипюром, будто бы пленительная статуя Кановы, снилась ей вновь и вновь.
Темноглазая «фурия оперы» беззвучно, как рыба, открывала рот, и тотчас же испуганно прижимала палец к губам, показывая глазами в сторону дирижера, к руке которого почему то был прицеплен фонарик.
И от этого уютного фонарика дирижер сильно походил на сказочного, волшебного гнома в темной пещере… Он не повернулся в сторону певицы ни разу, а она все округляла глаза, как будто бы смертельно боялась чего то немыслимого, бывшего в темном углу, за кулисой. Иногда это что то выступало оттуда и тотчас же оказывалось холодной маской – баутой, с чертами Загорского, надменными, насмешливыми, какими – то слегка потусторонними.
А иногда это лицо – маска совсем дерзко оживало, кривило губы, они алели, подбородок удлинялся, и все тотчас же сводилось при пробуждении к нестерпимому воспоминанию о той поездке в Венецию, когда она почувствовала хребтом, звериным чутьем, чем то неведомым внутри, трепетом сердца, что скоро все станет иначе, просто нужно напрячься… немного напрячься…
…Когда Загорский напивался, то не интересовался ею, не зверел, его агрессия уходила в винную дрему, и тонко подметив это, она часто. за вечерней, поздней трапезой, после спектакля, подливала ему в бокал вина. Себе она, разумеется, наполняла бокал тоже, но отпивала только – чуть, согревая горло, сразу отодвигала стул, шла, почти бежала, к роялю, играла связками и горлом, дразнила слух ревнивого тенора, он пьяно фыркал, разражался грязными ругательствами, швырял со стола посуду, бокалы, вилки, жадно опорожнял бутылку – другую, и часто засыпал прямо за столом, в кресле, на диване, поперек кровати.. Ей было все равно, где он пьяно забывался. Все равно…
Она ведь тогда могла спокойно спать на краешке кровати, поджав колени к подбородку, в невинной позе младенца… И этот маленький кусочек сонной свободы был ей дорог… А бокал вина….
Она как то подумала, мельком, что бокал просто – напросто был местью Загорскому: изощренной, тонкой, почти красивой.. И тотчас одергивала себя. Разве месть может быть красивой? Она не для этого создана богами. Богом?
– Нет, – качал головой Иван, когда она рассказывала ему об этом. – Месть холодна, горька, даже если ты как – то приправляешь ее медом прощения, давности, как редьку… Тебе что, нравилось, что ли, его дразнить? Власть свою ты так чувствовала, фурия?! – с этими словами он, тихо смеясь, опрокидывал ее на подушку, скрывая неподдельное, чуть настороженное, восхищение.
– Он однажды мне два ребра сломал, я пела в корсете, какая фурия?! – Марина глухо роняла слова, закусывая до крови рот, и отдвигая от себя его настойчивые руки и губы… – Это он надо мною власть чувствовал, когда оскорблял, когда пела для него, ноты считывала со старых пергаментов… Я их как то чувствую, эти старинные ноты, даже – недописанные. Петь это все, что я могу. Видеть едва проступающие нотные знаки на старинных свитках… Я даже могу представить, как писались они этим узкогрудым хитрецом Антонио. А знаешь, он мог кого- то убить, Антонио? Ну, ради нот хотя бы?
– Вивальди? Чушь какая! Калеке, такому сердечнику, зачем убивать? – Иван морщился, тер переносицу. – Что ты выдумала, фантазерка! Спи, завтра встанем рано.
– Почему? – она осторожно отодвигалась к стене, как бы ища защиту у теплого дерева. – Зачем рано?
– Я тебя показать хочу одному приятелю… Тут. Местный бог музыки. Ему в филармонию солистка нужна…
– Не пойду. Филармония, концертный бомонд. Газеты начнут сплетни писать. Загорский меня быстро найдет и убьёт.
– Мариша, ну вот, на кой ляд ему тебя убивать? – Иван нетерпеливо дернул бровью, его скулы напряглись – Если уж он тебя сразу не прибил… Не обижайся, но такие, как он, на баб плевали вообще, помнят пару дней, потом замену быстро ищут… А ты же не Лиз Тейлор, в конце концов… Ну, не обижайся, чего ты?! – Иван в недоумении смотрел на запрокинувшую голову Марину. Плечи ее вздрагивали от смеха…
– Нет, нет, ты прав, Ванечка! —Она утирала со щек слезы. – Я – не Тейлор. Я покруче буду. Еще покруче… – Она внезапно оборвала смех, и ее голос резко взлетел мощной фиоритурой в « Аллилуйя», вивальдиевском, тонком, нотном капризе, без всякой подготовки, тотчас же переходя в прихотливую печаль мягких фаринелиевских нот арии Генделя.
…Звякнула в старом буфете, в негодовании раскалываясь пополам, сервизная чашка, и хрустальными, острыми брызгами рассыпалась на стареньком кабинетном рояле ваза, полная иголок белоснежных астр, последних в палисаднике Ксении Михайловны. Теплое меццо – волнами взлетало то вверх, то вниз, не напоминая птичий щебет, нет, скорее властное заклинание сирены морской пене, бездне, ветру, ливням… всем стихиям природы, даже огню маяка, мерцающему где – то вдали, у невидимого берега… В буфете жалобно простонала еще одна чашка, хрустнули осколки очередной подвески в люстре… Послышалось шлёпанье босых детских ног и восторженное хрипенье Арсения, перемешанное с сонным ворчанием:
– Офигеть, Вы чумовые! Три часа ночи, спать давайте, а? Бабуля от неожиданности даже веник сломала. Говорит, что так только одна певица пела, но мы ее не знаем. Карина, что ли?.. У нее есть пластинка, треснутая уже… Если она не сломается, послушаем завтра… Ну Вы даете, блин! А ты Марина, правда, не Тейлор… Круче еще. Тейлор ведь не пела. За нее другие рот открывали! – хихикнув, Арсений со стуком прикрыл стеклянные двери, почти что выпрыгнув в прихожую, на голос Ксении Михайловны:
– Ложись, пострелёнок, завтра мне помощник нужен, после сегодняшнего бенефиса осколки по всему дому собирать!
Старушка, кажется, совсем не сердилась. Или Марине так показалось? Хорошо, что дом Ксении Азаровой стоял на отшибе и выходил фасадом в тупиковой угол прибрежной улицы, где почти не было людей ни вечером, ни ночью… Им просто повезло. Мансарда смотрела фонариком большого окна лишь на сонно дышащее море, да мерцающие сердито звезды…
Глава десятая
…Венявская, казалось, совсем и не обращала внимания на его неподдельный гнев.
Сидела, спокойно пила кофе, медленными глотками, потом поставила чашку на блюдце, так что оно будто бы хрустнуло. Не звякнуло, а именно – хрустнуло.
Загорский яростно свел челюсти, едва взглянув на разбросанные на столе бумаги. Сжал кулаки и вновь нервно заходил по комнате, кругами, как большой зверь. Пружинисто, мягко, досадливо, бесшумно…
Свет бегло скользнул по потемневшему золоту рамы портрета позабытой примы итальянской оперы.
– Черт, Галина Германовна, вы должны помочь мне найти ее!
– Чего же это ради? Марина – свободный человек, она могла уехать, уйти, куда угодно… К родным, к примеру. Вы там искали? – Венявская холодно изогнула бровь.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Альберт – персонаж повести Л. Толстого «Альберт» (Люцерн) – гениальный полусумасшедший музыкант – скрипач – импровизатор.
2
«И мой сурок со мною» – Песня савояра, бродячего шарманщика, популярный романс, сочиненный Л. ван Бетховеном на слова И. В. Гете. Со временем мелодия стала популярной музыкальной пьесой, классическим этюдом, знаменитым и без слов… Автор.
3
О пытках, примененных на допросах к арестованному маршалу В. К. Блюхеру см, например, документальное повествование Н. Т. Великанова «Измена маршалов». Или цикл книг В. Красковой «Кремлевские тайны». Автор.
4
Романс из кинофильма «Жди меня» на слова К. Симонова. Звучит в исполнении актрисы В. Серовой. И фильм, и романс стали культовыми в годы войны. До сих пор исполняется в концертах современными певицами, таким как Нина Щацкая, Инна Разумихина (автор).