Байкал. Книга 3

Вот на это уже и Гор сам посмотрел на меня немного удивлённо и сказал:

– Так ты не считаешь меня слабоумным идиотом из-за того, что я хочу увидеть мир и убедиться, что Кеми лучшая на всём свете? Что не верю на слово, что лишь хочу увидеть своими глазами…

Голос у юного царевича был приятный, ясный, без капризных ноток, а взгляд сразу оживился, зажёгся искорками.

– Любознайство качество похвальное, а не постыдное, говорит о живости ума и богатстве души, – ответил я. – Чем больше человек видел и знает, чем больше размышляет, тем больше может, тем он сильнее, тем мудрее будут его решения. Для будущего царя нелишни ни знания, ни широта взглядов.

– Так ты считаешь, Арий-чужеземец, что мы должны перестать препятствовать нашему сыну в его желании путешествовать? – спросил фараон, хмурясь.

– Суди сам, твоё величье, – сказал я. – Я обошёл полмира, но нигде не нашёл земли прекраснее моей родины. Пусть твой сын убедиться в том же и станет лучшим царём, когда придёт его время, чем, если ему будет всю его жизнь казаться, что его заперли и в чём-то обманули. Это поможет ему быть счастливым и сильным правителем.

– А ежли он погибнет в этом путешествии?!

– Боги не попустят этого. Не для того они дали ему живой ум и неугомонное горячее сердце, чтобы просто погубить его.

– И своего единственного сына ты отпустил бы так же легко? – спросил Кратон.

Если бы у меня был единственный сын… Я не знаю, как бы я жил, как поступал бы, если бы у меня была короткая человеческая жизнь и всего один сын, это совсем иное, и я не знаю, как это. Я не дорожу временем, оно имеет иной ход для меня, чем для смертных, я не дорожил детьми, потому что всех их я пережил много раз, я ничто никогда не ценил, кроме Байкала, моего брата и Аяи, ничто иное мне не было по-настоящему дорого…

– Я не знаю, твоё величье, на моём челе нет короны, но, как и ты, думаю, я дорожил бы единственным наследником, но на месте юноши и я хотел бы увидеть мир, а на месте отца, как и ты, беспокоился бы и страдал в разлуке. Лучше скрепить сердце и подождать, покуда твой сын возмужает в путешествии и юношеский пушок на его щеках смениться суровой мужской щетиной.

Фараон и его сын опустили головы, каждый задумался над моими словами, для обоих они, возможно, были слишком дерзки, но лукавить я не собирался, думаю, Мировасор не для того привёз меня сюда через море. Впрочем, я всё же не понимал, какую же цель он преследовал, потому что всё, что я говорил, мог сказать и он сам, в этом не было никакой особенной мудрости или сокровенных знаний.

Но после Мировасор сказал мне сам:

– Ты прав, Арий, всё это я говорил и сам Кратону и не раз, но он знает меня много лет и мои слова ни ему, ни Гору не представляются кладезем мудрости, а ежли это говорит иной человек, да ещё чужеземец, мудрец, рекомендованный мною, каждое слово весит больше, чем гора. Вот для этого я призвал сюда, особенно хорошо то, что ты сам царской крови, только такой человек способен без трепета говорить с царём.

Мы были в моих покоях, во внутреннем дворике, струи воды приятно журчали, лаская слух, пахли прохладой.

– Пора мне возвращаться домой, Мировасор – сказал я.

– Орсега с его вестями не станешь дожидаться? – спросил он.

Я взглянул на него, кивнул:

– Хорошо, ты знаешь, как подействовать на меня, слабака, останусь ещё, ежли твой старинный приятель Кратон не прогневается на дерзость моих речей и не прогонит.

Мировасор засмеялся, хлопнул меня по плечу:

– Не прогонит, он умён, куда мудрее нас с тобой, живущих так долго, у него не было времени стать таким умным, но он стал им, он оценил твои слова и то, как они подействовали на Гора.

Я лишь махнул рукой:

– Да как, я слышал, корабли снаряжают в путь.

– Да, но теперь царский сын намерен вернуться, а не как прежде, лишь бы сбежать и не быть царём.

– Ты уверен, что он согласится теперь со своим жребием?

– Нет, и тебе лучше бы поговорить с ним как-нибудь.

Я усмехнулся:

– Я попрошу его отвезти меня на восточный берег. Ну, а по дороге, ежли захочет, услышит мои речи. Двум царевичам всегда есть, что сказать друг другу.

Мировасор засмеялся:

– Что ж, будь, по-твоему. Но пока ты не отправился на свою родину, я хочу познакомить тебя с одним здешним предвечным. Он здесь живёт уже пару веков, переезжая, как все мы вынуждены делать, теперь вот здесь в жрецах оказался.

Через несколько дней мы прикатились с Мировасором к большому храму, посвящённому тому самому крокодилу Богу Себеку. Статуи крокодилов, статуи людей с головами крокодилов не только приветствовали нас перед входом, но и сопровождали во всех прохладных гулких коридорах и во внутренних двориках. Толстые колонны, уходящие ввысь, были по здешнему обыкновению испещрены письменами, которые читал и записывал тот самый давний знакомец Мировасора, когда мы явились сюда. Он обернулся к нам, и его короткие белые от седины волосы, умное и спокойное лицо с большими голубыми глазами, вся его довольно крупная фигура, показались мне странно знакомыми.

– Познайтесь, Арий, это Викол.

Викол изумлённо смотрел на меня, спустившись с лесенки, на которой сидел.

– Арий? – он смотрел на меня так, словно я, по меньшей мере, был пришельцем с того света.

Мировасор тоже удивился тому, как Викол смотрел на меня, а я всё силился вспомнить, почему я знаю его лицо и даже имя.

– Отчего ты смотришь с таким изумлением? – спросил Мировасор.

– Ты… Скажи, ты откуда, Арий? – спросил меж тем Викол, разглядывая меня как настоящую диковину. – Ты не поверишь, Мировасор, сколько я слышал об этом человеке, как и о его брате, но не видел ни разу. Правду сказать, его брата, должно быть, под именем Сил Ветровей скрывался именно он, Эрбин, я всё же узнал, перед тем как навечно покинул Байкал.

Тут я всё и вспомнил, Викол был тем самым книжником, учителем Аяи и Марея в те времена, когда Марей был ещё мальчиком-царевичем, и я издали видел его несколько раз, когда приезжал в Авгалл. Так он был предвечным…

– Так вот куда занесло великого Байкальского брата, – усмехнулся Викол. – Удивительно не то, что мы встретились, а то, что этого не произошло в те времена, когда я жил на Байкале, всё же на берегах Великого Моря я провёл добрых три с половиной столетия, переезжая из города в город. О, Мировасор, то благословенный край, ты и представить не можешь! Ты так и не решился отправиться посмотреть, – усмехнулся он Мировасору.

Но тот лишь покачал головой:

– Больно далеко, да и холодно там по рассказам вашим.

– В холоде-то и уму легче работается, живее.

– Рассказывай! – со смехом отмахнулся Мировасор и посмотрел на меня. – Вот, Арий, Викол – человек, обладающий необычайной памятью, кладезь всевозможных знаний, каких и ты, думаю, не накопил. Впрочем, как я понял, ты не копишь, ты ими оперируешь, из знаний прежних создаёшь новые.

– Когда я покидал Байкал, Силу Ветровею, сиречь, Эрбину грозила опасность, как и всему царству, как он выпутался? Или ты сам давно покинул родину? – с интересом спросил Викол.

– Давно, уж более сотни лет, – сказал я.

– А ты знаешь, что тутошний фараон прямой ваш потомок, пришелец с Байкала? – усмехнулся Викол, провожая нас в свои покои, тоже великолепные, как и мои во дворце, даже более, потому что здесь было множество полок с книгами. – Птах, дед Кратона, сегодняшнего царя, ещё помнил его, Эрбина, как тот вёл их с Байкала. Его отец, Рикор, последний Байкальский царь и тот, кто родился и вырос уже вдали от Великого Моря, изгнал Эрбина восвояси, чтобы стать единоличным правителем, не таким, какие были все при Эрбине.

Вот это я слушал с изумлением, я ничего не знал об этом, Эрик вывел людей с Байкала? Почему? Куда они шли?

– Ты ничего не знаешь? – удивился Викол, принимая кубок с душистым вином из рук раба, как все здесь голого по пояс и с белым полотнищем на бёдрах.

Мы все уже восседали на тонкой резной работы лавках и стульях со спинками, тоже резными, украшенными не только замысловатыми рисунками, но и вставками из золота, оникса и удивительного голубого стекла.

– Не знаю, чего? Для чего Эрбин повёл людей с Байкала?

– Как для чего? Как и всегда, люди идут за лучшей долей. Там у вас… нехорошее что-то было, Арий, потоп что ли случился или ещё какая напасть… А ты не знал ничего? – усмехнулся Викол. – Получается то давно уж, сто лет прошло, а то больше… Вот так всегда у предвечных, вдаль глядят, а что под носом делается, не видят.

– Ты сам-то откуда будешь? Что с твоею родиной? – спросил Мировасор, отбивая за меня его насмешки.

– С моей? – непринуждённо усмехнулся Викол. – Если бы ты мне ещё напомнил, где она есть, моя родина… Я помню всё, но я не помню ни моего детства, ни отчизны, ни родителей. Я человек без корней, потому мне легко на земле, не как иным, вечная жизнь и канаты привязывают к родной земле, вот мука…

Меня почему-то разозлил он, хотя, что ж, «почему-то» – в нём была обычная манера предвечных подшучивать свысока.

– Я под носом, может статься, многого не заметил, но ты под своим носом куда больше не разглядел: не понял, что предвечную учил наукам разным, – сказал я.

Он нахмурился, глядя на меня, перестало усмехаться.

– Я учил предвечную? Ты о ком это? – прищурившись, спросил Викол, хмурясь.

Вот тут пришла моя очередь с удовольствием насмехаться над ним.

– Вот видишь, Мировасор, как легко подшучивать над прочими, когда сам слеп и глух, да ещё и непроглядлив, – смакуя каждое слово, сказал я. – Он обучал предвечную наукам, каждый день видел её, такой весь мудрый, такой прозорливый, а в девочке, которая бегала к нему и его книгам каждый день, как никто другой во всём Байкале, так и не рассмотрел ничего особенного.

– Аяя?! – у Викола от изумления вытянулось лицо, он выпрямился, переставая сидеть развалясь, и даже побледнел, вся его спесь улетучилась разом. – Ты… уверен?

Я расхохотался. Вообще-то от радости, наконец, я нашёл не просто предвечного, а того, кто знал Аяю сам, а не понаслышке. Наконец, есть тот, с кем я могу поговорить о ней, а нет просто поведать…

Мировасор с интересом наблюдал за нами.

– Аяя… так она тогда не сбежала, и не умерла… А… в день свадьбы Марея-царевича чудеса творились над скалистым лесом, это… она?

– Я не знаю, когда была свадьба Марея-царевича, – скривился я.

Да, он знал Аяю, но он знал её рядом с Мареем, моим навеки мучительным воспоминанием. Пока все, кто знал Марея, не уйдут за Завесу, он будет словно живой и это продолжит изводить меня.

– Свадьба была на Осеннее Равноденствие через полтора года, как она пропала из Авгалла. От ревности и разочарования в тот день она кудесила с погодой? Арий, если она такое может, она равна Богам, даже вон, Мировасор, не может сделать с небом того, что произвела она в тот день, и что после творилось с погодой всю зиму и весну, – серьёзно сказал Викол.

Серьёзным стало и лицо у Мировасора, он даже побледнел.

– Что было? – спросил он, выпрямляясь.

Мы с Виколом посмотрели на него, и, переглянувшись, рассказали, дополняя друг друга о той страшной зиме, что последовала за посвящением Аяи в предвечные, но я при этом был убеждён, что ничего она нарочно с погодой не делала и ничего такого не может, просто совпадение.

Но Викол покачал головой, а Мировасор и вовсе как-то приуныл.

– Нет, Арий, в нас силы Земли и Неба над нею, наши душевные переживания, наше счастье и радости собирают и разгоняют тучи, если в нас достаточно Силы. Ни от чего не изменяется внезапно погода. Я много изучал, никто и никогда не видел и не слышал, чтобы при посвящении происходило такое, как было в тот день, – сказал Викол.

На это мне нечего было сказать, я не видел посвящений других предвечных, что было в наше с Эриком, я не мог помнить, но, действительно, никаких суровых зим или иных погодных странностей не было после. И всё равно я не верил в то, что ужасы той зимы происходили из-за Аяи.

– Долго она болела после? – спросил Мировасор, хмурясь.

– Долго, и тяжело, я сам удивлялся. И Нечистый явился в первые же дни за ней… – растерянно проговорил я.

– В первые дни явился? – удивлённо проговорил Мировасор. – Она ещё не сделал ничего этакого?

Теперь Мировасор и Викол переглянулись.

– Он не приходит за всяким, – проговорил Викол.

– Он знает, кого сманивать к себе раньше всех, раньше самого предвечного оценивая его Силу, – отозвался Мировасор.

– Он раскрыл бы в ней Силу быстрее, чем положено, как насильно разворачивают лепестки у бутонов…

– Неужто сманить не смог? Как она устояла? Как она могла устоять? Против Него зрелый-то редко устоит, и то небывалая душа должна быть, а девчонка… Как это может быть, Мир?

Мировасор долго смотрел на меня и сказал, наконец:

– Из-за него устояла, – он кивнул на меня. – Верно, Арий? Любила тебя… Дар любви – большая редкость для предвечных. Мы легко внушаем любовь, но кто из нас способен испытывать её сам…

А Викол проговорил задумчиво.

– Всё же я не могу поверить, что Аяя… она такая, Мир, ты бы её видел… маленькая, хрупкая девочка… Марей-царевич во всём Байкале не выбрал бы лучше, красивее, толковее, и они были счастливой юной парой. Но почему и куда же она вдруг подевалась? Была бы царицей…

– Не могут предвечные садиться на трон, такого никогда не было и не будет, не для того Сила вливается в нас, чтобы мы захватывали власть.

– Потому всё и сложилось так, как сложилось, – проговорил я, мне надоело и не хотелось больше, чтобы эти двое обсуждали Аяю да ещё с подозрениями, что это она наслала зиму, погубившую многих.

Мировасор снова посмотрел на меня:

– Воплощённая красота и любовь, так сказал Орсег… Это я ещё мог бы вообразить, но обоюдная любовь, н-да, Арий…

– Расскажи лучше, что ты знаешь о Байкале, – сказал я. – Что за потоп, ты так и не рассказал?

– Я знаю всё только из рассказа Кратона, а он от своего отца, который даже родился через сто лет после того, как они ушли с Байкала, так что всё это превратилось в легенду, я не знаю даже, был ли потоп в действительности… Хотя ты сам – легенда, в которую я не слишком верил, а ты вот он, передо мной.

– И что ты слышал всё же о Байкале? – спросил я.

– Что… Большая вода затопила все города, Море вышло из берегов… Понял я так. А Эрбин, твой брат, увёл людей из ваших земель, и они пришли сюда, влились в местные народы, а ваши цари стали здешними царями. Здесь в те времена как раз оказался момент безвластия, после засухи и неурожая был мор, и прежний царь умер, не оставив наследников, вот Птах и стал первым из фараонов новой династии.

– Где же Эрбин сам?

Викол пожал плечами:

– Он не был здесь, ваши пришли сюда уже без него, должно быть он отправился назад на Байкал. Вы с ним привязаны к родине, в отличие от большинства предвечных, отрывающихся от родной земли ещё в первой молодости.

Глава 7. Гор

В путешествии, в которое я пустился с сыном фараона Кратона Гором, я провёл несколько месяцев, хотя идти от берегов Кеми до противоположных, финикийских, откуда мы некогда отправились с Мировасором, пути при попутном ветре было не больше месяца, даже трёх седмиц. Но молодой наследник не спешил, наслаждаясь плаванием, живо интересуясь всем, что видел, заходя во все порты, и мне он нравился этим. Он был похож на щенка, игривого и непоседливого, счастливого тем, что ему позволено, наконец, резвиться, как ему хотелось. А ему хотелось познания дальних горизонтов и новых стран, вольного ветра, иных лиц, чудес, различий с его родиной и восторга движения, больше ничего. Отличный выйдет из него царь, и хорошо, что его отец не стал проявлять самодурства и, скрепя сердце, отпустил сына от себя.

Я хотел, конечно, поскорее пересечь море и оказаться на восточном, финикийском берегу, откуда я намеревался продолжить свой путь на восток, назад на Байкал, где произошло в моё отсутствие что-то дурное, что Эрику пришлось переживать без меня и из чего искать выход и спасение, и где был теперь Эрик один. Но надежда на то, что пока я нахожусь на море, Орсегу легче будет найти меня с вестями об Аяе, заставляла меня медлить и сопровождать кеметского царевича, в чём-то ограждая от возможных мелких бед вроде драк в портовых кружалах.

Гор принимал мою дружбу, поначалу с некоторой осторожной приглядкой, всё же я был знакомцем его отца, а всё, что шло от старших, он сейчас принимал почти враждебно, слишком долго отец держал своенравного и бойкого сына в узде. И то, что теперь он был выпущен на волю, скорее заставит его захотеть вернуться и быть царём.

Поначалу он казался мне капризным и избалованным царевичем и он, конечно, был таким, задирал свой короткий нос в самое небо, но как ему было таким не стать в холе и восторге окружающих. Между тем, восторгаться было чем, полагаю, он был смышлёным и живым ребёнком, и вырос в ладного юношу, хорошо образованного и любознательного, что всегда нравилось мне в людях, и за естественной для царевича заносчивостью в нём не было тупой холодности, уверенной слепоты, он был не просто открыт, но распахнут миру, готовый видеть, слышать, усвоить всё, что позволит судьба. Своё предубеждение ко мне он растерял в первые же дни путешествия, когда понял, что я не собираюсь топить его в нравоучениях, и тем паче опекать или придерживать его, что действительно отправился с ним только потому, что мне было по пути, а его корабли лучшие и самые быстроходные на Срединном море, а вели их всё те же финикийцы, лучшие мореходы.

– Сколь лет тебе, Арий? – спросил меня Гор в один из первых вечеров, когда мы с ним оба, не сговариваясь, вышли на палубу проводить солнце на ночлег.

Этот вопрос мне задавали не впервой, и не было ничего сложнее, чем ответить на него, потому что я перестал уже помнить который мне год, потому что годы теперь шли с разной скоростью и весили меньше или больше. Те, что мы провели вместе с Аяей промелькнули как миг, но занимали большую часть моей жизни, а последние полтораста, что я ушёл с Байкала в поисках её после сотни лет ожидания на месте, протянулись, будто были слеплены клейстером и день не отрывался один от другого, но я не мог бы вспомнить ни одного события из их череды.

– Сколь… Ну, считай, двадцать шесть, – сказал я, сам не зная, почему назвав эту цифру, но я выглядел всю жизнь так, это я помнил, до этого возраста я менялся, а после остановился, и больше с виду мне не прибавлялось.

– Ты молод, почему мне кажешься старше?

Его длинные, за плечи, белокурые кудри светились в лучах заходящего солнца золотом, подсвечивая лицо, он был даже немного рыжеватый, вот и брови и борода, и волосы, начавшие покрывать его юную ещё грудь, золотились. Он напоминал немного Марея, не был, конечно, так изумительно красив, как наш Байкальский легендарный царь, но всё же что-то в нём, гибкая ли стройность, светлая белозубая улыбка, чистая кожа, или живой взгляд серых глаз неуловимо напоминали юного Марея.

– Может, потому что я зазнайка? – ответил я на его вопрос.

Он засмеялся.

– Тогда почему ты мне нравишься? Я не люблю зазнаек.

– Потому что ты сам такой, – сказал я. – Ты сын царя и я царевич. Нам всегда нравятся те, кто похож на нас.

В левом ухе у него покачивались несколько золотых колечек, они позвякивали при его весёлом смехе или энергичных движениях головой.

– Почему ты не правишь? Или тебя тоже отец отпустил путешествовать и увидеть мир? Где твоя вотчина?

Я улыбнулся:

– Отпустил некогда, верно… А вот родину мою я очень хотел бы тебе показать, Гор, только морем туда не дойти, хотя стоит она на Море. Но наше Великое Море окружено землёй.

– Как такое может быть? – удивился Гор. – До любого моря есть путь по воде.

– Ты прав, но из всякого правила есть исключения. Идём ко мне, я покажу тебе кое-что.

– Покажешь? – спросил Гор, не понимая. – Что покажешь? Своё Море?

– Ну да, ты же хотел, я могу показать, у меня есть карта.

Гор охотно последовал за мной, говорю же, славный юноша. Это правда, у меня была карта мною самим составленная, я рисовал её, не имея ни малейших способностей к этому, пролетая над землёй, зарисовывал, не забывая указывать стороны света. Надо сказать, довольно широкую полосу суши на запад и юго-запад от Байкала, которую я обследовал вдоль и поперёк и решил записать и зарисовать в подробностях, всё, что видел. Теперь я мог намного быстрее и легче найти дорогу домой, ведь так далеко раньше я никогда не заходил. Хорошо было бы и береговую линию зарисовать, вдоль которой мы плыли теперь, но с моря этого не сделать, если только не отрываться от звёзд и при каждом повороте корабельного носа записывать, но звёзды светят только ночью, а днём… прибор надо придумать, чтобы точно определять местонахождение посреди бескрайних морей, где много дней не видно берегов. На Байкале мне такое ни разу не пришло в голову, только здесь, когда мы плыли несколько дней кряду, не приставая ни к одному берегу, причём Гор сказал, что их мореходы выходили в такие моря, где берегов нет много месяцев.

– Может, врут ради красного словца? – сказал я, изумляясь.

Он пожал плечами, но, подумав, сказал:

– Да не похоже было, то старый моряк был, и другие, что с ним ходили, подтвердили без удивления, – сказал Гор, задумчиво почесав золотистую бородку. – И на что им было мне врать?..

Он посмотрел на меня с вопросом, словно ища подтверждения своим мыслям о том, что те, кому он верил, не были лгунами. Я в свою очередь тоже пожал плечами и сказал:

– Вообще, неправдоподобных и невероятных чудес в мире намного больше, чем кажется.

Я показал Гору карту, вернее множество, начертанных на отдельных кусках мягко выделанных шкур, чтобы легко можно было свернуть в свитки и носить с собой, не боясь сломать, я сложил их одну за одной, выложив на полу, ибо на столе места для этого не хватило. Гор, задохнувшись от восхищения, смотрел на это. Было чем восхититься: я сам, глядя теперь, будто его глазами, подумал, как же много я прошёл, как много видел и запомнил…

– Вот это да… – выдохнул Гор. – Сколько же времени тебе понадобилось?

Как я мог сказать правду, что путешествовал больше сотни лет, потому что года я не считаю, а считаю лишь дни без Аяи и их такое множество, что они топят и душат меня?

– У меня есть самолёт, Гор, – сказал я.

Он посмотрел на меня, не понимая ни слова.

– Что у тебя есть?

– Ну… деревянная птица, я на ней и летел.

– И где она? – ошеломлённо спросил он.

– Осталась на восточном берегу этого вашего Срединного моря, через море я лететь не решился.

– Почему? – как зачарованный спросил Гор.

Я засмеялся, тронул его за плечо, тугое, мускулистое, хотя и очень стройное, сухое под тонкой тканью белой рубашки, что была на нём. Он как истинный царевич Кеми ходил в белом, я же, путешественник многих и многих тысяч вёрст, предпочитал чёрный цвет, он лучше прятал кожу от жгучих солнечных лучей, не говоря уже о пыли и грязи, неизбежных в пути, за мной же не ехала целая ватага прачек…

– Шучу я, Гор, разыграл тебя, – негромко сказал я, поняв, что ежли рассказать о том, что я способен летать, то, что ещё тогда придётся рассказать? Готов ли к этому сын фараона Кратона и надо ли ему, юному, знать так много?

На это Гор облегчённо расхохотался:

– Вот ты купил-то меня, хитрец, а я уши развесил, как осёл!

Ну и я захохотал облегчённо. Он нравился мне, как нравился Марей, я ненавидел Марея, Могула, которого я знал, всей душой до дна, и он мне очень нравился, потому что им нельзя было не восхищаться… Но юный Гор, конечно, ни в чём не был виноват, и ненавидеть его, как Марея, мне было не за что, чистый, светлый, любознательный юноша, способный стать таким же царём как был Могул. Впрочем, Марей-царевич стал Могулом потому, что был призван стать великим, выбор был между пропасть вместе с царством или стать величайшим царём.

За это путешествие мы стали большими друзьями с Гором, мы проводили всё больше времени вместе и я, всматриваясь в воды Срединного моря, по которому мы плыли, или как говорят мореходы, шли, всё ждал, что появится всё же Орсег с вестями об Аяе. И он явился, действительно, ровно через двадцать два дня после того, как мы отчалили от берегов прекрасной страны Кеми. На закате, как я полюбил, я стоял на палубе, опираясь на борт, глядя, на горизонт, куда уходил удивительно быстро ослепительный диск солнца, я слышал, как на нижней палубе размеренно гребут вёсла, сейчас стемнеет и гребцы тоже отправятся на отдых, а корабль пойдёт на одних парусах. Здесь, на верхней палубе было просторно, отведённые нам с Гором покои, открытые свежему ветру и в то же время устроенные так, что можно было в любой момент спрятаться и от палящего солнца и от пронизывающего ветра. И вот едва солнце нырнуло в море, а я смотрел на красное небо, предвещающее ветреную погоду на завтра, и вдруг услышал тихий толстый плеск, не как от весла, а вслед послышался негромкий голос: