Так поговорим же о любви

Немного лет тому назад тетя Маша осталась одна с сынишкой, дядя Вена похоронил жену и остался с дочкой. Чтобы не маяться двум одиночествам сошлись и жили душа в душу, в согласии и понимании. И все у них было небольшим: зарплата мизерная, домик не более двенадцати квадратов жилой площади, банька –одному помыться, да и воду таскать не близко. Десять кур, одна свинья. Коров на весь поселок не было ни одной, кругом бор, выпасов нет, косить сена на зиму негде.

Чтобы всем помыться тетя Маша договорилась с односельчанином, у которого и банька попросторнее и вода рядом. Он дал согласие, но запросил дров. С дядей Веной перетаскали полполенницы, чтобы не отказал в следующий раз. И после первой же бани тетя Маша перестирала наше бельишко и простыни.

Есть ли мера веса благодарности, и какой мерой оценить черствость и жестоковыйность, бездушие? Прошел февраль, середина марта. Но весна задерживается со своим приходом, валит снег, завывают бураны. В этот день особенно была непогодь, ветер валил с ног, бросая пригоршни снега в лицо, задувая за шиворот старенького осеннего пальтишки. Тряпочные рукавички, что сшила тетя Маша, не греют. После занятий, отправив братьев домой, отправился в лагерную столовую, от дома более километра.

Туда, по ветру, добрался быстро. Захожу. Когда ни приду бидончик уже наполнен первым блюдом, а когда и вторым; и даже жиринки попадаются. Бидончик не тронут. На скрип двери вышла пьяненькая повариха:

–– Сынок, вы на довольствии в лагере не числитесь, начальство запретило вам давать. Если я тебе дам, меня выгонят с работы. Бери бидончик и шагай.

С пустым бидончиком, против ветра –долгой мне дорога показалась. От унижения глаза застилали слезы. А может пустой желудок плакал, может из-за ветра, что в лицо бил? Возле дома утер лицо снегом. Когда зашел, сразу обратил внимание –баяна дяди Вены нет. Забрал. Дома не топлено, в незаклеенные окна, в щели задувает ветер и на подоконнике небольшой слой снега. Толя принес дров, нащипал лучину, а разжечь печь не смог. Три пары голодных глаз на меня уставились. Поставил пустой бидончик на пол, он жалобно звякнул; пошел сорвал с крыши сарая кусочек рубероида, разжег печь.

–-Не дали? –спросил Вася.

–– Давайте-ка, братишки, сварим картошку в «мундирах».

–– А у нас соли нет.

–– Давайте поищем.

Облазили пустую столешницу, нашли немного соли. Но после месяца, что мы нормально питались, не очень нам вкусной картошка показалась. Под вечер из окна видели как дядя Вена закрыл мастерскую и пошел домой, не глядя на наши окна. Чуть позже и тетя Маша прошла, и тоже не заглянула.

Под вечер разыгралась метель пуще прежнего. Слышно было как в бору ухают, падая, сосны, вывороченные ветром, как падают крупные сучья на дорогу. Топили печку беспрерывно, но в комнате холодно, все выдувало через окна. Так и простояли остаток дня и вечер вокруг печки, прижавшись к ней.

За полночь утих ветер, к утру совсем успокоилось, выглянуло солнце. Встал до света, растопил печку, поставил варить картошку, чтобы хотя бы свеженькую поесть; и старой, вчерашней половина осталось. Толик тоже встал, выбежал в сенцы, принес фитиль и стал его чинить, завязывая узлами немногочисленные дырочки. Без ветра в комнате стало быстро тепло. Братья проснулись, но из под одеяла не вылазили.

–-Хватит спать, засони, картошка сварилась, давайте к столу.

Поднялись и не очень охотно пошли к столу.

–– Давайте, для начала, мордашки ополосните.

За столом Толик спросил:

–-Коля, ты же с отцом ставил фитили, помнишь сколько много рыбы привезли.

–– Так мы их ставили заранее, когда ехали за лесом, на обратном пути снимали. И их было шесть, а здесь один. И в фитили надо что-то ложить съестное, иначе карась не пойдет.

–– Положим картошки. Погода нехолодная, подождем немного.

Дома наложили картошки в фитиль, взяли монтажку, лунку во льду долбить и отправились вдвоем. По лесовозной дороге до озера добрались быстро, от поселка полтора километра. Из дома захватили две палки, чтобы в воде растянуть фитиль. Озеро начиналось прямо от дороги; шофера, трактористы утром долбили лунки, ставили фитили, а на обратном пути снимали их, и всегда были с рыбой. Февраль был для зимы теплый, да и март не очень холодный, лед стал « ноздреватый» и я сразу на это обратил внимание; больше, правда, насторожило то, что не было на льду никаких следов.

–– Не ухнем, Толик?

–– Давай недалеко.

Но только зашли на лед, он под нами просел и мы по пояс в воде. Выбрались на дорогу и бегом домой. Пока выбирались из воды, хватаясь за прибрежные камыши, одежонка вымокла до нитки, на морозе застыла и мешала нам не то что бежать ,идти. Добрались до дома, и к печке,– хорошо что братья её поддерживали, топили. Попробовали снять одежонку –не получается. Дрожжа, прижавшись к печке, ждали когда оттает одежда, чтобы её скинуть. Своим ледянным панцирем она облегла тело и оттаивать не хотела. С полчаса мы освобождались, наконец скинули и « нырнули» под одеяло. Дрожжь била немилосердно, младшие сбегали и взяли сухих дров из поленницы соседей, подбрасывали в печку не жалея. И мы с братом окунулись в беспамятство.

Очнулся от прикосновения « холодных» ладошек на лбу. Фельдшерица.

–– Очнулся, горемыка. Я уже поставила вам по уколу, вы сейчас снова уснете и будете спать до утра. Но вначале идите к столу, покушайте, я принесла немного супа. Давайте вставайте. Братишки ждут.

Голова « приятно» кружится, жарко до невозможности, а кушать хочется. С помощью доброго человека поднялись и, придерживаясь за неё и за друг друга добрались до стола. Когда по желудку разлилось долгожданное тепло мы уронили голову на стол, и тут же, сидя, уснули. Разложив нас, закутав, пообещав братишкам, что утром обязательно придет, женщина ушла.

Утром, в полубреду, я слышал как тетя Маша оправдывалась перед братьями:

–– У нас , ребятишки, вас кормить нечем, вот мы и не приходили к вам. Сходила я к лагерному начальству, так меня к нему не пустили, и он ко мне не вышел. Все твердят, что надо вас оформлять в детский дом, а кто за это возмется? В Барнаул ехать, ночевать там. Автобус-то ходит два раза в неделю. Я рассказала своему начальству, директор лесхоза переговорил с лагерным начальством, еще неделю будут вам выделять кушать. Теперь уж сама буду ходить, или Надю посылать.

Четыре дня пролежали с братом в бреду, без сознания. Врач, тетя Катя, дядя Вена с женой, Надя не оставляли нас ни на минуту, попеременно меняя друг друга, бегая за врачом, когда им казалось, что нам стало хуже. Васю, тем не менее, отправили в школу. На пятый день очнулись одновременно. Тетя Катя, врач, накормила нас, и наказав Наде чтобы нам кушать более не давала, ушла домой. И когда мы хотели подняться, чтобы еще поесть, Надя насильно уложила нас: « Не велено». Подчинились. Выздоравливали быстро. На третий день, как пришли в себя, выбрались на улицу. Тепло, благодать. Но больше чем полчаса нам Надя не дала нежиться на солнышке: « Давайте в дом, шагайте, шагайте. Расселись.». «Командирша» –ворчит брат, идя домой. « Да, командирша, и ты будешь подчиняться, я за вас отвечаю».

К обеду приходит тетя Маша с полными сумками:

–– Выделил директор лесхоза шестьдесят рублей, чтобы я вам накупила продуктов. Теперь живем, ребятишки.

Ближе к вечеру пришла моя учительница. Посидела некоторое время молча, смотря на нас. Мы в это время сидели за новеньким, пахнущим смолой, столе и делали уроки, кто ходит в школу, я же с братом, как «прогульщики» больше мешали, чем помогали.

–– И как себя чувствуют больные?

–– Плохо, плохо они себя чувствуют, они только пришли в себя –« затараторила» Надя.

–– Да нормально, Любовь Алексеевна. Голова только немного кружится при ходьбе, а так ничего –бодримся.

–– Давайте завтра ребятишки в школу. Пересильте себя; будете шевелиться, быстрее хворь пройдет. Хорошо?

–– Хорошо, Любовь Алексеевна.

И опять побежали дни за днями. Плоховато учеба давалась, очень много было пропущено, все, что пропущено, надо было наверстать. У обоих долго еще голова кружилась от слабости, а тут двойная нагрузка. Но успевали и уроки делать и поиграть. В середине апреля, взяв лодку из камеры, пошли втроем на озеро, дядя Вена, Саша и я, разломали шестом рыхлый лед и поставили фитили. Рыбы попалось довольно много, тетя Маша на попутном лесовозе сьездила в большое село, Бобровку, продала и у нас появилось немного денег. У нас, имею в виду единую нашу семью, объединенную. И с этих пор это стало для нас неплохим источником дохода. Раз в неделю я с Сашей отправлялся на озеро, в субботу, ставили фитили, утром в воскресенье снимали с рыбой и тетя Маша тут же увозила и продавала. Возвращалась также на попутном лесовозе.

Стоит только появиться дяде Вене, мой младший возле него, заберется ему на колени и прижмется к груди. Ну прямо как кот, любит ласку. Дядя Вена перебирает Витины кудряшки, а в глазах слезинки. Вот ведь, к тете Маше не так ласкается, но и к ней не пропустит случая забраться на колени, но тетя Маша беспокойная женщина, все ей куда-то надо бежать, что-то делать, и здорово не приласкаешься. Она и присядет-то, и то что-то берет в руки то зашивать, перешивать на такую большущую семью. Швейная машина, такая диковинка в то время, не простаивала. И особенно она заработала после объединения семей. Жители поселка пересматривали, что надо зашить, перешить и несли тете Маше. А расплачивались продуктами, что было весьма кстати. Лесхоз только раз выделил деньги на продукты, и на этом помощь закончилась. А впадать в унижение, просить помощи, что подаяния, тете Маше не хотелось. Да и кому захочется? Те пять дней, что тетя Маша ходила за борщом в лагерную столовую, , она запомнила это чувство унижения на всю жизнь. И отпускали без лишних слов, но вначале-то надо было убедить, что нам надо было этого борща. И без тети Маши с дядей Веной, если бы не взяли они нас под опеку, не нашлось бы ни одного человека, среди всеобщего бездушия, кто бы нам помог, и мы или бы замерзли или перемерли с голодухи в скором времени, как нас покинули тетки. Это благодаря тете Маше и дяди Вены, истинных родителей, мы радуемся каждому дню, радуемся солнышку. Ведь никто не принес просто так, как помощь, и куска хлеба, что б накормить такую ораву. Что б сводить нас в баню перетаскали односельчанину всю поленницу и ходили в бор за сучьями. Половину поленницы он сложил себе, а когда другая половина закончилась, он запретил топить баню. И, благодарение Богу, в каждой деревне и населенном пункте найдутся дяди Вены и тети Маши, которые придут в критический момент на помощь, накормят и обогреют. Но не всегда сердобольные люди оказываются рядом в нужное время –и замерзают одинокие старики в нетопленных избушках и падают в обморок от недоедания школьники в школах. И у кого « зажмется» сердце и заплачет о чужой беде, когда своих проблем « выше головы».

Не было у нас дома такой чистоты и уюта, как когда мы попали под опеку тети Маши. Все перемыто, перестирано, зашито и проглажено. На нас брючки и пиджачки выглажены, рубашки выглажены. Утюг –рабочий инструмент дяди Вены. Особенно следили чтобы наша Надя была « на высоте», красивой и опрятной.

Но не все же одни работа и забота. Устраивали дядя Вена с тетей Машей и для себя и для нас праздники. Дядя Вена обладал удивительным слухом и знал возможности баяна в совершенстве. Не зная нот и не стремясь их узнать, он никогда не останавливался на достигнутом, каждую свободную минуту «пиликал и пиликал». «Ну, опять распиликался» –ворчала добродушно тетя Маша. Тренируясь дома, один раз в неделю он приносил баян к нам, так как у нас, барачного вида доме, было более просторно, и давал концерт малышне. Ни до того, как мы попали под их опеку, ни с ними я не видел чтобы мои новые родители были пьяненькими, и не было в нашей новой семье разборок типа –«ты меня уважаешь, или не уважаешь». Сторонясь дерьма, тем самым они и нас оберегали от грязи. Для веселья выпьют по рюмочке дома в воскресенье, и к нам с баяном. Зная это, в определенное время к нам сельской малышни набивалось –не протолкнуться; приходили с детьми и взрослые. И начинался концерт, песни, пляски. Споют молодыми, и не очень, голосами «Куда бежишь, тропинка милая», « Калина красная», « Хороши вечера на Оби» и много чего другого, частушки. «Подключал» к концерту и подростков, и детские песни у нас здесь пелись более дружней и веселей, чем в школе на уроках пения, хотя в школе пели тоже под его руководством. Сдвигались вдоль стенки кровати, столы –освобождали место для вальса. Так цыганочку «отчебучат», доски пола гнутся и стекла в окнах дрожжат. Тетя Маша, Мама, любительница спеть и повальсировать, –поневоле с таким мужем научишься, –не могла позволить себе такую «вольность».

Петь –пой пожалуйста, но с места не сходи. Как только отец с матерью появлялись мой пятилетний братишка топал к тете Маше, забирался к ней на колени, ложил на грудь голову и засыпал. Попытки уложить его на кровать или передать в чьи-то руки не увенчивались успехом. Витя хватался своими маленькими ручонками за кофточку и начинал хныкать. Это было его законное время на ласку. Мама перестала даже и делать попытки.

После трех таких концертов, когда после слушателей нужно дополнительно делать генеральную уборку и расставлять все по местам, отец перестал играть для публики до лета, когда можно будет развлечься на улице. Нас он этого удовольствия не лишил.

Начиная с того дня, как я с братом искупались в не очень теплой воде и не в очень теплое время года, когда лежали в горячке, главной сиделицей при нас была Надя. Сразу после уроков к нам, сменяя взрослых, кто был при нас, готовила кушать, поддерживала порядок и чистоту. Накормив братьев , с Сашей и Васей садятся за стол делать уроки. Только мы что-то забормочем несвязное в бреду, посылает Сашу или Васю за врачом, сама меняя холодные компрессы на наших лбах, как её научила врач. На ночь с нами оставались или тетя Маша, или дядя Вена, отправляя дочь выспаться домой. Когда мы выздоровели и пошли в школу, к нам перебрался жить Саша, Толи ровесник. Мы так-то все время были вместе, а вечером, после того как сделали уроки и набегались по улице он остался у нас ночевать. Спать мы любили на полу, вместе. Стаскивали с кроватей матрасы, подушки, расстилали их на полу. Положили Сашу в центр, сами по бокам, укрылись и спать. Не дождавшись сына пришла мать, зажгла свет. Мы уставились на неё, кто не уснул, «непонимающими» глазенками. Посмотрев на нас, поправив одеяла, выключила свет и молча ушла.

Участие, забота о другом, да еще когда вся ответственность лежит на тебе одном и из ребенка делает взрослого человека, мудреца. На нас, на пацанах, была обязанность привезти на санках из бора сухих сучьев на растопку, так как сухие дрова мы перетаскали односельчанину; сырые дрова были с избытком, а вот сухих не было. Что мы с удовольствием и делали, пока лежал снег. А снег в тот год и морозы держались до середины апреля; что зима «не взяла» зимой, «отыгралась» на весне. И за месяц мы довольно большую кучу сучьев натаскали. Надя все свободное время помогала матери кроить и шить. Научилась работать на швейной машинке и под руководством мамы нашила нам трусиков, рукавичек, маечки. С какой гордостью и самоуважения она вручила нам собственноручно эти трусики и маечки в очередной банный день, поставив пацанов в неловкое положение. Из-за перегруженности мамы заказами вся ответственность за поддержание чистоты и уюта, приготовление пищи в обоих домах легла на Надю. И все мы, и папа тоже, были у ней в беспрекословном подчинении. Но если к отцу отношение уважительно, нам все в приказном тоне, с потарапливаниями и понуканиями. « Ну, подожди, отомстим» –ворчал , как правило Толик или Саша. « Давай, давай, мститель, пошевеливайся, спишь на ходу.». И «мстили». Свалим «гамбузом», когда играем на улице, – и за шиворот снег. Но только вот куда убегать после такого «мщения»? Если не догонит и не «отомстит» так же, то полы в обоих домах, без всякой очередности, твои на неделю. И тут уж она тебя не упустит из виду, к каждой соринке придерется, будет стоять рядом и командовать. Ефрейтор. После двух таких случаях решили, что пусть уж лучше «отомстит». Ух, с каким удовольствием она это делала.

Свалили один раз, а тут младший подбежал в общую «кучу» и давай Наде за шиворот снег пихать. Мы разбежались, а Витя остался, наги-то короче наших. С удовольствием, не спеша, схватила его за шиворот одной рукой, другой вырыла в снегу ямку, и как он не вырывался, поместила его в ямку, засыпала всего снегом и ладошкой прихлопнула снег. « Ты что делаешь, простынет же» –заступился Саша, и получил по шее. Раскидав снег Витя сел и похлопал своими большими ресницами. « Все равно напихаю тебе снег за шиворот» –говорит, и бегом в дом. « Да я тебя опять зарою в снег, нехороший пацан» –и вроде хотела его догнать, но передумала, с другими тоже «счеты» свести надо.

За поселком была небольшая горка. И после выполнения уроков и всего необходимого по дому до позднего вечера, как и все в поселке, катались с горки на санках.

Как описать как мне нравилось когда мной командовала Надя. Как мне нравилось! Как мне нравилось выполнять её команды, слушать её, быть с ней рядом. Как бы я хотел и сейчас быть у ней «под каблуком». Мы умны «задним» умом. Это я прекратил переписку, когда вышел из детского дома, и не было на то причины.

Настали «черные» дни для братьев, кроме меня и Вити. Через неделю, как перешел Саша к нам, после того как сделали уроки, Надя попросила:

–– Коля, пойдем поможешь мне.

Не спрашивая что делать накинул пальтишко. Пришли к ним домой. Надя свернула свой матрасик, одеяльцо, простыни.

–– Тетя Маша будет ругаться –поняв, говорю.

–– Я должна за вами следить и днем и ночью – отвечает. Никаких вам поблажек. Будете у меня как шелковые. А мама поругается и перестанет, она не умеет ругаться.

Унесли к нам. Надя скинула с одной кровати матрасы, свернула их и откатила в уголок. Протерла тряпочкой кровать, расстелила свою постель, заправила и снова ушла. Во второй раз принесла девчоночьи принадлежности –расческу, зеркальце, еще что-то; убрала с полочки, что сделал дядя Вена в мастерской, учебники на подоконник и разложила свои вещи. Вся полочка опять стала тесно занята. Братишки, пока она управлялась, смотрели на неё настороженно.

–– Что уставились. Я с вами буду жить, а то вы тут совсем без догляда разбалуетесь.

–– Обрадовала –сокрушенно сказал Саша.

–– Витя, иди рисовать.

Витя рад такому приказу. Каждый занялся своим делом, кто «зубрить» таблицу умножения, играть в шашки, читать.

Сразу после работы родители зашли к нам. Не удивились, увидев заправленную дочкину кровать.

–– Я все ждал, когда же думаю и дочка сбежит в коллектив –смеется отец.

–– Дождался. Что же вы нас, «стариков», совсем одних оставили? К вам что ли и нам перебираться?

–– Мама, я здесь буду лучше за ними смотреть.

–– Да ты их и так зашугала.

–– Командирша –пробормотал Вася.

–– Да, командирша –а еще слово скажешь, вне очереди полы мыть.

Вася промолчал. От угроз до исполнения у Нади коротко время.

–– Вот видишь –смеется мама, – они не очень довольны.

–– Не все. Вот Витя хочет со мной жить, правда Витя?

Витя уже побывал на коленях дяди Вены, но недолго, и опять убежал к Наде и пыхтел, разукрашивая картинку.

–– Только с нами –твердо и убежденно, не отрываясь от столь серьезного занятия.

–– И Коля тоже?

–– Только с нами –также твердо и убежденно, стараясь подделаться под Витину интонацию—и засмеялся.

–– Но а вы? –спросил остальных дядя Вена, улыбаясь.

–– С нами. –Но не так твердо. Попробовал бы кто не согласиться?

Родители пробыли с нами до часа отбоя. Дядя Вена сходил, накормил скотину и тут же вернулся. После ужина Надя выгнала всех мужиков в кухню, переоделась в ночнушку и «нырнув» под одеяло, позвала. Побыв с нами еще минут десять, посмотрев как мы уляглись на полу, выключили свет и ушли.

Вот так появилась у нас строгая и требовательная хозяюшка. До того требовательная, что в душе, молчком, мы «подвывали», и завыли бы в голос, если бы не полы, которые в этом случае « светили» бы нам до конца нашей жизни круглосуточно. И потому даже вида недовольства не показывали.

В учебе, в заботах о друг друге, в согласии пролетали дни. И я, и Толя с пьянками родителей уже оставались на второй год в одном классе. И в этом году учебных дней было пропущено не мало. « Налегали» с Толей на учебную программу, и Саша и Надя помогали нам, и в школе учителя. Со « скрипом», но «догоняли». Как трудно было дополнительно по пару часов в день просиживать за уроками, когда солнышко растопляет снега, бегут ручьи, когда душа просится на простор, побегать, поаукать над озером, слушая ответное эхо, пройти над бегущим ручьем, слушая его говорок на камешках, и шепоток в камышах. В марте в мастерской папы наделали скворечников и развесили в ихнем небольшом садочке. Два было, да еще четыре повесили. И вечером все выходили в сад, слушали прощальную песнь солнышку трудяг-скворцов.

Весна наступила поздняя, но дружная. За неделю растопила снег и высушило дороги. И каждый день был теплее предыдущего. В начале мая перенесли стол с лавками в сад, и в саду делали уроки, под аккомпанемент скварчинного гвалта. Скворцы трудились на грядках, мы за столом. Иногда приходилось отвлекаться, прогоняя охотницу –кошку. Как-то она не могла понять, почему нельзя ловить скворцов, а мышек можно. Под вечер папа уходил в наш дом, топил печку, чтобы нам теплее было спать. Но неуютно в нежилом помещении, и мы перебрались на родительскую крышу, перетаскали матрасы простыни и одеяла, наполовину забитую сеном, косили немного на подстилку свинье, а необходимую одежонку в дом; хоть и по ночами было довольно прохладно. Переселились поближе к родителям. Надя тоже с нами ночевала, в дом не захотела. Ночью подымется мать, посмотрит как мы расположились, укутает и не очень охотно возвращается в дом.

В субботу, уже по заведенному нами порядку, под вечер отправлялись все на озеро ставить фитили. С « догонялками», «перегонялками», играя, отставая и перегоняя родителей незаметно и до озера добирались. И Витя иногда просился принять его в нашей беготне, и дядя Вена спускал его со своих крепких плеч. Но большую часть пути он предпочитал «проехать». Поставив фитили возвращались не так шумно –наигрались. Утром отец будил меня и Сашу, еще до света, и мы отправлялись фитили снимать. Иногда брали с собой и Надю, когда просыпалась сама. Возвращались с рыбой а мама уже ждала на дороге первого лесовоза, чтобы увезти в Бобровку и продать не мешкая, еще живую. Надя обижалась, что её не брали, « дула губки», как смеялся папа, но нам всегда её было жалко будить, хотя по возвращении с озера, когда она чуть не плакала от обиды, обещали в следующий раз « обязательно возмемъ». Но это « обязательно» продлилось до окончания школы, когда обязанность ставить и снимать фитили три раза в неделю легли на меня и Надю.

Что может быть прекраснее, чем встреча рассвета. Идешь с озера, промокший от росы и от ноши, а навстречу тебе подымается солнышко. Сперва робко коснется тебя только чуть теплый лучик, потом лучиков все больше и они все теплее. И всю дорогу тебя сопровождает птичий хор. Хор приветствует песней восход, радуясь солнечному дню. Потом уж птицы, когда солнышко встанет и наберет силу, начнут работать, а сейчас время песни.

Отдав ношу матери, заваливаемся часик поспать. Просыпаюсь от того, что кто-то лупит довольно больно кулачком в бок. Надя; чуть не плачет –опять не взяли.

–-Ну жалко же будить.

–-А ну вас –и обиженно сходит с сеновала. Слышу, отцу выговаривает. Он же лучше отговорки не нашел, как «свалить» на меня, что не разбудил. Может и правильно, да только в этот день Надя со мной не разговаривала и когда я пытался с ней заговорить, отворачивалась и убегала в дом. И уроки на следующий день, в понедельник, не стала с нами делать, а в доме. И когда я робко зашел в дом, чтобы позвать её, она демонстративно, как умеют только девчонки, отвернулась.

–– Что, сын, туго, –видя меня поникшего смеется отец. Надо было разбудить, пусть бы прогулялась, встретила рассвет. Это ведь такая благодать, а ты её этой благодати лишил.

–– Да почему же я –то?

–– Да ты ведь старший среди пацанов, тебе решать, кого брать с собой, а кого нет. Вон и Толик на тебя дуется, почему ты Сашу берешь, а Толика нет? Я тебя бужу не от того, что один не могу управиться, а чтобы подарить тебе рассвет. А ты их этого удовольствия лишаешь.

И потом, в детском доме, мне всегда подчеркивали, что я, как старший, ответственен не только за себя, но за всех, кто младше, кто слабее, кто немощнее.

Наконец, во вторник, видя что я совсем «поник», а Надя настроена более чем решительно не прощать меня, мать подозвала нас обоих: