Любовь Онегина к бабушке Кларе

Во всем этом мне не нравится только то, что когда дедушка принимает больных, он закрывает дверь своего кабинета, и я не могу зайти внутрь. Бывает, что Онегин тоже остаётся за закрытой дверью, так что я остаюсь и без дедушки, и без Онегина, и мне скучно. Иногда, по истечении некоторого времени, дедушка открывает дверь, и я думаю: вот, все. Закончилось! Но дверь только приоткрывается, потому что дедушка выпускает Онегина, который, видимо, попросился выйти на кухню попить или к своему ящику с песком в ванной. После этого дедушка снова закрывает дверь, не обращая внимания на то, что я его жду.

Когда я спросил бабушку, о чём они так долго разговаривают там, за дверью, она сказала: «Трудно быть новичком в чужой стране, милый мой Бобик… Особенно для тех, кто приехал из России. А дедушка знает, как помочь. У него работа такая…»

Однако я не думаю, что дедушка работает. Когда беседа заканчивается и он выходит из кабинета, он выглядит не так, как папа, когда тот возвращается с работы, утомлённым до предела, с серым лицом. А в людях, которые выходят из дедушкиного кабинета после беседы, я тоже не замечаю каких-либо перемен, ничего особенного. Они ведут себя, как будто сидели там всё это время и разговаривали о погоде, о политике или о поездках за границу. Может быть, они выглядят немного более задумчивыми, но не более. Иногда после такой беседы они присоединяются к своей жене или мужу, оставшимся сидеть на бабушкином диване в гостиной, и пьют чай. Случается, что дедушка даёт им книги почитать или даже дарит в подарок.

В заключение дедушка провожает их к входной двери, а когда дверь закрывается, он возвращается, садится на диван, откидывается на его спинку и вздыхает. Он коротко что-то бросает бабушке Кларе, а она кивает или бормочет что-то себе под нос. Она его понимает, но я могу только догадываться, что заметил дедушка по поводу только что состоявшейся беседы за закрытой дверью своего кабинета.

Дедушкины пациенты звонят поздравить его с Новым годом – это у русских самый главный праздник в году – и приносят ему в подарок шоколад и бутылки спиртного. Иногда они дарят ему подушки и салфетки, вышитые ими самими, или свои книги. Обычно это стихи или мемуары.

Когда дедушкины пациенты звонят, бабушка поднимает трубку и говорит: «Доктор Лангер отдыхает сейчас…» Она считает, что дедушка уже старенький, и ей бы хотелось, чтобы пациенты оставили его в покое. Но как только дедушка слышит, что речь идёт о нем, он выходит из своей комнаты и громко говорит низким, только что проснувшимся голосом: «Нет, нет, Кле-кле! Я уже проснулся! Я уже не сплю».

Когда Сергей пришёл в первый раз, он был совсем тощим. Его спина словно прилипла к груди, и вместе они составляли одну общую дугу. Он почти не говорил, только потерянно кивал, когда кто-то обращался к нему с вопросом. Потом он приходил к дедушке ещё много раз. Я не знаю, о чём они там говорили, в дедушкином кабинете, и что дедушка сделал, чтобы ему помочь, но сейчас Сергей выглядит гораздо лучше. Он работает на складе фотооборудования в колледже фотографии. Он чистит фотоаппараты и осветительные приборы, следит, чтобы они исправно работали, и выдаёт их студентам, которые учатся в колледже.

Дедушка с бабушкой никогда не упоминают, что Сергей – дедушкин пациент или что он был дедушкиным пациентом раньше, и я не знаю, так ли это на самом деле. Но сейчас, когда дедушка беседует с Сергеем у себя в кабинете, они оставляют дверь открытой. Я не знаю, потому ли это, что Сергей уже перестал быль дедушкиным пациентом, или потому что Сергей всё ещё им является, но кроме того, он ему ещё и друг. Может быть, у него всё ещё есть трудности, а может быть, есть ещё что-то другое, кроме трудностей, о чём ему нужно рассказать дедушке.

7. Шоколад высшего качества

Сейчас, когда дедушка с Сергеем сидят в кабинете, говорит в основном дедушка. Сергей легко склоняет голову и чуть прикрывает веки, будто показывая этим, что он отлично понимает дедушкины слова, что понял их ещё раньше и что всё совершенно ясно.

Дедушка сидит в своём кресле, а Сергей – напротив. Сергей наклоняется вперёд, подворачивая свои тощие плечи вовнутрь, словно стесняется их и старается, чтоб их не было видно. Время от времени он отвечает дедушке, медленно и приглушённо, и во время всего разговора поглаживает свою окладистую бороду, которая похожа на спящую у него на груди кошку.

Онегин входит в комнату и проходит между ног дедушки и Сергея, но они его не замечают. Они заняты. Они разговаривают о чём-то важном, и им нужно много чего рассказать друг другу. Онегин останавливается напротив Сергея, обнюхивает кромку его брюк и поднимает голову, и мне кажется, что Онегин интересуется кошкой у Сергея на груди и ему хочется обнюхать и её. Если Сергей задерживается с ответом, наступает тишина, которая, видимо, тяготит дедушку, тогда дедушка обращается к Онегину: «Ну, Онегин! Что ты на это скажешь?» А Онегин проходит около дедушкиного кресла, у самых его ног, но не останавливается и не касается его, а только показывает всем своим видом, что он не слушает и что все их разговоры ему никак не интересны.

Иногда Сергей остаётся с нами обедать. Онегин тоже приходит, потому что, хоть он и старается всеми силами изобразить равнодушие, ему всё-таки необходимо общество, и он тоже хочет побыть со всеми, особенно когда гости. Но человеческая еда не прельщает Онегина. Он не любит ни колбасы, которую дедушка предлагает ему иногда, поскольку ему неудобно есть в одиночку, ни, конечно же, молока и сметаны, которые ошибочно считают кошачьим лакомством. Онегин не любит ни балык, перед которым дедушка не имеет сил устоять, хоть ему и нельзя, ни беляши, которые бабушка Клара готовит так вкусно, что, когда она их делает, мама едет к ней прямо с работы, не заезжая домой. Но даже беляши бабушки Клары не возбуждают воображения Онегина. Он ест только корм «Роял-канин» и только из сине-серой упаковки, на которой написано: «Для пушистых взрослых кошек».

Единственная человеческая еда, которая приходится Онегину по вкусу, – это шоколад. Притом не «Красная коровка» фирмы «Элит», не «Кит-кат» и не «Мекупэлет». Он увлекается исключительно шоколадом наивысшего качества, который папа покупает по праздникам и на дни рождения или привозит из-за границы. Онегин слышит шуршание целлофана, когда бабушка Клара открывает упаковку, и это становится для него знаком. Вот он уже сидит вместе со всеми у журнального столика в бабушкиной гостиной и выжидает. Иногда он ступает передними лапками на столик или протягивает одну мохнатую лапочку, поджимая когти и взмахивая ею, как дама ладошкой в перчатке. Так Онегин напоминает нам, пока все пробуют шоколад, запивая его крепким чаем, который бабушка Клара подаёт в своих любимых красных в белый горошек фарфоровых чашечках, что он такой же член семьи, как и все, и что ему тоже полагается «Бачи» или пралине «Лейди Годайва».

И вот, когда все жуют и восторженно ахают, дедушка снимает с пралине нежную серебряную обёртку и обращается к Онегину: «На, иди сюда!» и добавляет: «Ки-и-са, кис-у-у-ля!»[7]. Это одно из ласковых дедушкиных русских слов, и меня он тоже иногда так называет. Я думаю, что это значит что-то вроде милой кошки, но не знаю, почему дедушка обращается к Онегину в женском роде, будто он – девочка. Может быть, потому что в женском роде больше любви и нежности.

Пасть Онегина кажется огромной, когда шоколадный шарик попадает на его розово-белый язык. Онегин держит шарик осторожно, как горячую пищу, и тут же вонзает острые клыки в воздушную фактуру «Бачи». Шоколад крошится и исчезает под энергичным движением челюстей Онегина, который в такие минуты кажется мне похожим не на милое домашнее животное, которого угостили итальянским шоколадом, а на кровожадного царя зверей, который только что растерзал свою жертву после жестокой погони.

Во время еды Онегин сидит с нами на кухне. Он присутствует, как говорит дедушка, а бабушка Клара напоминает Сергею, чтобы он и не думал баловать Онегина и не подкармливал его. Еда все равно останется нетронутой, она только запачкает пол. Не знаю, почему она говорит это Сергею. Может быть, она беспокоится о чистоте своей кухни. Однако Сергей даже не пытается кормить Онегина. Он только робко приговаривает: «Какой великолепный кот! Какой великолепный кот!», – но эти слова звучат у него, как выдержка из научного сообщения. Я думаю, что он говорит так, скорее, чтобы сделать приятное дедушке, зная, как дедушка любит своего кота.

Однажды, в один из приездов Сергея, дедушка залез высоко к верхним полкам своей библиотеки и достал из-под самого потолка книгу, покрытую пылью. Заметно довольный, дедушка вручил её Сергею и сказал: «Сергей, это вам в подарок!»

Сергей немного смешался, не решаясь взять книгу из дедушкиных рук. Дедушка это заметил и поспешил подтолкнуть его: «Это для вас! Пожалуйста, возьмите!»

Мой дедушка Солик умеет подбирать книги в подарок для всех и каждого. Он любит дарить книги. А почему бы и нет? Ведь у него их так много! В его библиотеке есть даже специальная полка, предназначенная для книг в подарок.

Но Сергей, видимо, не знал об этом, и я заметил, что ему было очень неловко. Наверное, дедушка хотел подарить ему слишком важную или слишком дорогую книгу. Может быть, Сергей об этой книге мечтал, и зная, что она есть в дедушкиной библиотеке, так её жаждал, что невзначай намекнул дедушке. Может быть, Сергею было стыдно.

В конце концов, дедушка уговорил Сергея принять подарок, но когда Сергей пришёл в следующий раз, он принёс дедушке большую коробку шоколада. Это было немного странно. Как так – шоколад среди дедушкиных и Сергея книжных дел?

Дедушка очень обрадовался. Он позвал бабушку Клару и сказал: «Кле-кле! Мы получили замечательный подарок!»

Выйдя из кухни, бабушка Клара вытерла руки о передник и воскликнула: «Шоколад! Отлично! Спасибо вам, Сергей. У нас все любят шоколад, даже Онегин!»

«Как? Кошка ест шоколад?» – удивился Сергей.

«Да-да. Но только самого высокого качества!» – пояснил дедушка, подняв указательный палец высоко вверх. Тут, возбуждённо и с гордостью, он принялся рассказывать Сергею о любви Онегина к шоколаду высшего качества.

После этого бабушка Клара позвала нас в гостиную пить чай, ведь у дедушки Солика и бабуши Клары без чая шоколада не бывает. Онегин тоже присоединился, как только услышал знакомое шуршание обёртки. Но когда дедушка протянул ему кусочек шоколада, он вежливо обнюхал его, отвернулся и… ушёл!

Дедушка был в замешательстве. Он растерял все свои слова. Его лицо резко изменилось, и он поспешно опустил глаза в чашку.

«С Онегиным что-то неладно… – тихо произнёс он. – Почему ему не нравится этот шоколад?»

Бабушка Клара не сказала ничего. Она только чуть повела головой, держа блюдечко высоко перед лицом, как дама в английском чайном салоне, и совершенно спокойным тоном обратилась к Сергею: «Вам налить ещё, Сергей?» – а затем завела разговор о министре в правительстве, который говорит с русским акцентом, а в новостях сообщили, что он преступник и вор.

«М-да… – сказал Сергей. – Вопрос только в том, удастся ли им на этот раз упрятать его за решётку…» И добавил: «Он бросает тень на всю русскую эмиграцию», – искоса поглядывая при этом на Онегина, который хорошенько примостился в углу бабушкиного бордового кресла и старательно вылизывал себя, будто чем-то запачкался.

8. Нехорошими словами

«Отлично! Теперь мы наконец-то пустим в ход наш замечательный коньяк, – восклицает бабушка Клара. – Пейте, пейте! Это настоящий «Мартель»!» – угощает она нового гостя. А тот проводит рюмочку под носом из стороны в сторону, и ноздри его раздуваются от наслаждения. «Если бы мой папа знал, какой коньяк я добавляю в жаркое, он бы умер во второй раз!» – посмеивается бабушка Клара.

Дедушкины пациенты думают, что если он говорит по-русски, то обязательно пьёт водку и коньяк. Поэтому нарядные бутылки спиртного остаются стоять одиноко в бабушкином шкафу в ожидании гостей. А у бабушки с дедушкой – всегда гости. Всегда кто-нибудь придёт: кто-то из новоприбывших. Чей-то друг или знакомый придёт посоветоваться, или бабушка с дедушкой приглашают его на чашку чая: обласкать и поддержать. Ведь он в стране новичок.

Бабушка Клара подаёт гостям чай с печеньем в красных фарфоровых чашечках в белый горошек и коньяк.

Судя по тому, как одеты Аркадий и Неля, я уже знаю, что они приехали недавно. Никто из их новых израильских родственников ещё не успел купить им подходящую местную одежду. С брюками Аркадия что-то не в порядке. Такие брюки носят в старых фильмах о войне. Они слишком отглажены, это точно, но это ещё не всё. Трудно сказать, какого они цвета: вроде бы чёрные, но серые, как будто что-то светлое проступает меж волокон ткани.

Я уже успел привыкнуть к бабушкиным и дедушкиным гостям, но к одному я не могу привыкнуть: от них нехорошо пахнет. Но никто им ничего не говорит, ведь это неприлично.

В общем, бабушка с дедушкой любят гостей, но Аркадия с Нелей они принимают с особым рвением. Они не поглядывают на них исподлобья осторожно и сдержанно, чтобы сначала определить, что это за люди. Нет! На этот раз они знают наверняка: это дорогие друзья! Ведь они оттуда! Из Чинска, города, в котором остался Гарик и в котором Аркадий работал вместе с Гариком в отделе планирования на крупном производстве.

Дедушка закидывает Аркадия вопросами. Он хочет знать. Про Гарика, про его жизнь там. Он хочет понять – так же, как и я. Он хочет, чтобы Аркадий объяснил ему, потому что дедушка Солик тоже не понимает: отчего Гарик откладывает свой переезд в Израиль. Ведь все его так ждут!

Не вставая с дивана, дедушка наклоняется к Аркадию всем телом. Он говорит громко, как будто звук – это инструмент, с помощью которого можно заполучить необходимую информацию у этого долговязого мужчины в очках, с носом в форме капли.

Но Аркадий не знает, что сказать. Он улыбается, его рот занимает половину лица и становится треугольным, как у Пиноккио. «Вы понимаете…» – произносит он значительно. Он, как видно, затрудняется. Мне кажется, ему нечего особенно рассказать дедушке. Он озабоченно вздыхает. Он думает, что раз дедушка говорит по-русски, он и так понимает его и знает всё о жизни в России. Кроме того, Гарик остался там, в России, а Аркадий уже приехал. Он здесь, в Израиле. Он хочет во всем разобраться и понять. Чтобы дедушка объяснил ему про больничные кассы и про банки, про «корзину абсорбции» и про таможенный налог на бытовую технику. Чтобы дедушка подсказал ему насчёт покупки машины, насчёт высшего образования и института Вейцмана. Аркадию необходимы инструкции, однако он слишком мало времени в Израиле, чтобы знать, какие именно надо задавать вопросы. Он немного растерян. Ему неловко.

Он робко поглядывает дедушке в лицо и мычит нечто из того, что уже знает из слухов, которые ходили там, в Чинске, в городе, где он жил и откуда множество евреев уже уехало в различные города мира.

Но дедушка Солик не замечает смущения Аркадия, хотя мне оно сразу бросается в глаза. Многие дедушкины гости испытывают замешательство по приезде. Ищущим взглядом они шарят по стенам бабушкиной с дедушкой квартиры, по картинам и стеллажам и по декоративным тарелкам из Греции и Южной Америки. Они осторожно вслушиваются в рассказы дедушки, словно то, как они слушают, помимо их желания, откроет дедушке некоторые их недостатки и нехорошие замыслы. Они сомневаются. Они чего-то боятся. Иногда, когда им кажется, что никто их не слышит, они переговариваются между собой шёпотом, совсем-совсем шёпотом. Они не обращают внимания на меня. Ведь я – маленький. Однако я вижу. Правда, я не понимаю всех русских слов, которые они употребляют.

Аркадий с Нелей, как и все остальные, ведут себя вежливо. Они смотрят на дедушку с боязливым почтением. Они улыбаются ему, как большому директору, которому нужно понравиться во что бы то ни стало. Они не уверены, что то, что дедушка им рассказывает про современную медицину и про высшее образование в Израиле, – это правда. Неля, глазной врач по профессии, осторожно держит свою чашку чая сухими и тонкими пальцами с перламутровыми ногтями. Она откусывает маленькие кусочки от бабушкиного печенья с любопытством и удивлением, словно вновь и вновь открывая для себя его вкус. У неё странный цвет лица. Кожа светлая, но с землистым оттенком – как это объяснить? Волосы – очень чёрные на фоне серо-зеленоватого лица, и тёмные пятна под глазами и вокруг рта. Когда я смотрю на её лицо, мне кажется, что ей надо к врачу. Она выглядит нездоровой, я не знаю, почему.

Дедушка Солик сажает Аркадия и Нелю в машину и везёт показать им Тель-Авив. Он едет по тель-авивской набережной, показывает им театр Габима, здание Дома Азии в стиле модерн и новый культурный центр имени Голды. Дедушка гордится нашим Тель-Авивом. Он считает, что это прекрасный, замечательный город: новейшая архитектура, старинные тенистые бульвары и отличные дороги.

Дедушка Солик рассказывает, а я люблю его слушать. Проезжая Медицинский центр на улице Вейцмана, он объясняет Аркадию с Нелей про новаторские операции груди и сердца, которые проводятся в израильских больницах. На площади Габимы он рассказывает, как родился Национальный государственный театр из скромной театральной студии в Москве, во главе которой стоял режиссёр вообще-то армянского происхождения. Дедушка упоминает первого мэра города Тель-Авива Меира Дизенгоффа, словно тот был его приятелем, и Голду, будто она ему приходится тётушкой, как тётя Салька, живущая неподалёку.

Сидя на заднем сидении дедушкиной машины, я начинаю думать, что Тель-Авив в самом деле прекрасен, что это чудесный город, с умно разработанной системой светофоров, и что израильтяне очень симпатичные люди.

«Евреи!» – восклицает дедушка, и его слова звучат победоносно. «Люблю евреев!» – добавляет он. Его глаза наполняются теплом, выражение лица смягчается, и он обращается ко мне, как к старинному другу: «Ну что, милый мой Бобик! Что ты скажешь? Какую замечательную набережную отгрохали эти евреи посреди пустыни, а?» Он забывает, что я – не приезжий и не гость, что мне всё это не ново, но дедушке приятно, когда все получают удовольствие вместе с ним.

Неля и Аркадий напряжённо слушают, они смотрят в окно машины, не отрывая глаз. Такое впечатление, что они потеряли дар речи. Они пожирают глазами наш Тель-Авив, как одно из чудес света. У них даже вопросов нет. Аркадий потихоньку вздыхает. А Неля выпучила глаза до упора и даже не моргает. Мне хочется успокоить её и напомнить, что теперь она уже здесь и что она сможет гулять по улицам Тель-Авива сколько ей вздумается, ездить в кондиционированных автобусах и попивать крепкий и душистый кофе в кафе на набережной. Тель-Авив от неё не убежит и будет стоять здесь и завтра, со своим зелёным бульваром имени барона Ротшильда, с шумной деловой улицей Алленби и милым зданием старого муниципалитета на площади Бялика.

По окончании экскурсии дедушка отвозит Аркадия и Нелю на автобусный вокзал. Они благодарят его и садятся в автобус, который увозит их обратно в Центр абсорбции. Потом они приезжают ещё несколько раз, и всё. Они исчезают. Когда я упоминаю о них, дедушкино лицо хмурится, а бабушка опускает глаза, словно я допустил какую-то грубую ошибку в поведении в обществе.

«Ну так что?! – настаиваю я, хотя вижу, что оба они недовольны. – Почему они больше не приходят? Я хочу знать. Куда они исчезли?»

«Эээххх! Оставь, Бобик! – огорчённо махает рукой дедушка. – Мразь[8]!» – бросает он русское слово, сильно смягчая последнюю букву. Некоторые слова дедушка Солик произносит только по-русски, особенно когда он сердится или взволнован. Он уверяет меня, что плохо знает иврит, но это неправда. Просто без некоторых русских слов ему никак не обойтись. Он говорит на иврите без затруднений с пациентами и в бассейне, на почте и в магазине, и все его понимают. Однако когда он очень волнуется или сердится, ему необходимы именно те, особенные слова. Я не знаю всех этих слов, но сейчас даже без слов, только по выражению дедушкиного лица, мне и так всё ясно.

«Почему дедушка сердится на Нелю и Аркадия?» – спрашиваю я у бабушки Клары, когда дедушка выходит на кухню подогреть немного воды для бритья. Они мне показались, в общем-то, симпатичными.

«А! Твой дед… – бабушка Клара качает головой, как дама в английском чайном салоне. – Он сначала очаровывается, а потом… разочаровывается… Понял?!»

Да, я понял: дедушка опять поругался с гостями. Муж этой женщины с болезненным лицом тоже сказал об Израиле что-то нехорошее! Дедушка не выносит, когда ругают Израиль и говорят, что в России жить было лучше. Он страшно сердится.

«Что?! – рычит он на испуганных гостей. – Слышать не хочу! В моем доме?! Чтобы и духу не было!» Он медленно поднимается с дивана, и движение его грузной фигуры вызывает у гостей ужас. Дико вытаращив глаза, широким театральным жестом он указывает Аркадию на дверь.

Бабушка сразу же как-то сжимается и кажется меньше, чем на самом деле. Её взгляд мечется слева направо, чтобы не наткнуться на глаза Аркадия, которые ищут подтверждения, что это недоразумение, что всё это происходит не на самом деле. Он сказал что-то совершенно заурядное, как все говорят, не особенно задумываясь. Что израильская бюрократия – ужасна, что министр финансов – полный идиот, что израильтяне – бескультурные спесивые дикари, что левые продадут страну арабам и что тут нужен порядок, сильная рука, как во времена великого Сталина…

Аркадий не понимает, почему дедушка так сердится. Все так говорят, и он был совершенно уверен, что в Израиле так считают все и каждый, а уж тем более там, где говорят по-русски. Он оглядывается по сторонам, а Неля нехотя кивает ему, подтверждая, что да, что это не шутка, намекая, чтобы он брал поскорее с дивана свою новую сумку, которую ему подарили недавно его новые израильские родственники, и убирался поскорее из дома этого сумасшедшего, который хотя и говорит по-русски, но это, видимо, ничего не значит.

Аркадий всё ещё в замешательстве. Он собирается всем телом, худым и длинным, но всё-таки медлит, сомневается. Ему очень не хочется подниматься с мягкого дивана, покидать тёплую обстановку, культурную семью и такой отличный французский коньяк. Ведь он себя чувствовал как дома. Совсем как дома! Однако он отвечает Неле коротким кивком и встаёт, наскоро вытирая рот тыльной стороной руки, смахивая крошки бабушкиного печенья, и они оба спасаются бегством на лестничную клетку.

Входная дверь захлопывается, и в квартире восстанавливается тишина. Бабушка Клара не отчитывает дедушку и не напоминает ему, что у него больное сердце. Она наклоняется к столу, собирает красные в белый горошек фарфоровые чашки, относит их на кухню ставить в посудомойку. Её губы сжимаются так плотно, что их совсем не видно.

Дедушка Солик машет рукой. «Аааахххх! Мразь!!» – бросает он в пустое пространство одно из тех самых слов, без которых ему никак не обойтись. «Мраззззь!!» – повторяет он, и «з-з» на кончике слова звучит, как злобное шипение догорающей головёшки. Я думаю, что это значит «подлые люди», но дедушка Солик не умеет ругаться на иврите.

9. Русалка

В Иерусалиме, недалеко от Кириного дома, невысокий мужчина шёл в нашем направлении. Дядя Гарик знал, что мы должны приехать, и увидев нас издалека, побежал нам навстречу.

«Эй! Клара!» – громко закричал он и засмеялся. Он перепрыгнул через забор, и я удивился: ведь дядя Гарик – бабушкин и дедушкин друг, так как же он прыгает через забор, как молодой?

Когда бабушка Клара сообразила, что это он, она бросилась к нему, но побежать у неё не получилось. Она только тяжело переваливалась из стороны в сторону, а шея её вытянулась по диагонали вверх, как у гусыни. Они обнялись. Когда бабушка Клара обернулась ко мне, то я увидел, что она плачет. «Бабушка! Ты плачешь!» – удивлённо проговорил я. Но в то же самое время она улыбалась. Всё её лицо было весёлым, а глаза казались от слёз голубыми-голубыми, как будто слезы добавили им концентрат синей краски.

Дядя Гарик пристально посмотрел на меня. У него были большие карие глаза, обрамлённые длинными ресницами, как у девочки.

«Это Борис?» – спросил он.

Бабушка кивнула: «Да, это наш Бобик».

Вообще-то меня зовут Бар. Я назван в честь моего прадедушки, которого Сталин сослал в лагеря в Сибирь. Его звали Берл, а по-русски Борис.

Гарик выговорил имя Борис, как принято у русских, с ударением в конце, Бори́с, а не так, как на иврите, с ударением на первом слоге. Ударение на «рис» придаёт этому имени благородный оттенок: Борис Годунов был великим русским героем. Однако Бо́рис, как на иврите, с ударением вначале – это посыльный из овощного магазина, который приносит нам коробки с овощами.

Дядя Гарик наклонился и протянул мне руку: «Здоро́во, Борис! Шалом!» – сказал он и крепко пожал мне руку.

Когда мы поднялись наверх в Кирину квартиру, все гости уже сидели за столом, который занимал всю комнату. Он был придвинут к дивану, стоявшему у стены, чтобы всем было место вокруг стола. На нём уже стояли все обычные русские блюда: розовая, как собачий язык, колбаса и мой любимый салат оливье, заправленный майонезом. Селёдка лежала на кольцах белого лука, развалившись, как на подушках. Дядя Гарик всё время широко улыбался, и казалось, что он сам не знает, отчего. Он переводил взгляд от одного из сидящих к другому, и было видно, что он удивлён, очень удивлён всем.