Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

О совсем другом говорит предмет, описанный Карлом Марксом в системе товарно–денежных отношений. Хотя заслуга Маркса состоит именно в том, что он так определенно назвал вещи своими именами в нашей «плохой реальности». Процитируем его рукопись 1844 г. под рабочим названием [Отчужденный труд]: «Мы берем отправным пунктом современный экономический факт: […] Рабочий становится тем более дешевым товаром, чем больше товаров он создает. В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого мира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары. […] предмет, производимый трудом, его продукт, противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от производителя. […] При тех порядках, которые предполагаются политической экономией, это осуществление труда, это его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом, освоение предмета – как отчуждение»50.

По сути, произведенный предмет ни о чем больше не говорит. Он консумирует нас. Он анонимен и свободен от всяких смыслов и от всякой индивидуальности. С дегуманизацией в мире капитала демонстрируется лишь имитация чувств и актуализация бесконечных повторений. Теперь уже другой предмет, теперь человек: будь то офисный работник или рабочий на конвейере, повторяет монотонные операции. Человек начинает ненавидеть свою работу и те предметы, которые выходят из–под его рук. «Черный супрематический квадрат» (1915) Казимира Малевича, становится символом эпохи. В нем сфокусированы все линии света современности, которые, попадая в черный квадрат, естественно гаснут.

М. Э. Гизе, опираясь на работы Маркса, заострила взгляд в своих «Очерках истории художественного конструирования» на роли ремесла в последующих процессах механизации и машинизации человеческого труда. В своей работе она называет первые орудия труда и инструменты прародителями первых машин. Поскольку конкретный ремесленник в результате своего труда опредмечивает свою целостную индивидуальность, «постольку большинству из них была присуща не только функционально–утилитарная обоснованность, но и эстетическо–эмоциональная выразительность». Как отметила исследовательница, «в дальнейшем, с интенсивным разделением труда и машинизацией производства, эта эмоционально–эстетическая выразительность форм орудий труда сильно изменилась, а в некоторых отраслях производства исчезла совсем»51. Ценность исследования Гизе состоит в том, что она показала ясную органическую связь при переходе от ремесленного труда к промышленному и роль первого в возникновении таких экономически значимых отраслей производства, как машиностроение, станкостроение и приборостроение.

С помощью истории ремесла переосмысливается ценность и смысл работы ремесленника как творческой деятельности, где Homo faber бросает вызов Homo capitalicus, а время антропоцена переосмысливается как время капиталоцена52. Смена фокусировки исследовательского внимания помогает вычленить главную причину современного уничтожения производительных сил и окружающей среды – не человек как таковой, но господство финансового капитала. Его победное шествие началось во второй половине XVIII в., прежде всего после Великой французской революции, в ходе которой либеральная концепция победила корпоративную53. Из российской перспективы того времени события во Франции воспринимались как хаос и анархия, потрясающие основы. Поэтому в России именно в комбинации институтов монархии и сословий ожидалось (инстинктивно или осознанно) достижение необходимой «стабильности социума»54.

Идея рыночной экономики прошла долгий путь развития от А. Смита (1776, саморегулирующийся рынок), К. Маркса (1867, капитал и средства производства), В. Ойкена (1939, социальная рыночная экономика), К. Поланьи (1944, роль государства как регулятора), Ф. А. фон Хайека (либеральная экономика и свободный рынок), до Э. Люттвака (1998, турбо–капитализм) и У. Мёсснера (2011, устойчивое развитие и рыночная экономика)55. При разнообразии концепций названных авторов все они «работают» в рамках логики капитализма и рынка. Купюра, служащая мерилом экономики и человека, приводит к инфляции человеческих ценностей. Предполагаемая мотивация и целеполагание только на извлечение прибыли, бесконечная «флексибилизация» персонала приводит к постепенному вымыванию базисных ценностей и снижению мотивации56. Одним из показателей этого процесса является соотношение постоянных и временных работников в Германии: в 1970 г. – 5:1, в 2015 г. – 2:157.

Долгая история рецепции концепции рыночной экономики и места ремесла в ней имеется и в России. Особый интерес для нас представляют дебаты о капитализме последней трети XIX – начала XX веков. Основная конкуренция парадигм развития России происходила в рамках дискуссии между сторонниками легального и леворадикального марксизма и представителями народнической мысли, многие из которых также находились под влиянием идей марксизма, деятелями земств, которых можно причислить к реформистскому идейному крылу. В свете событий последних трех десятилетий и несостоятельности концепций неолиберализма, видится целесообразным и необходимым посмотреть по–новому на народническую концепцию ремесла и кустарных промыслов с новым дизайном как альтернативной формы развития в посткапиталистическом мире58. Историко–философская концепция (ремесленного) мастера в новом историческом освещении приобретает принципиально важное значение в рамках международной дискуссии о перспективах будущего развития человечества в посткапиталистическом мире. Поэтому история ремесла помогает понять не только прошлое, но и создавать концепции экономического развития в настоящем и будущем. С пониманием границ роста, невозможности бесконечной максимизации прибыли, постоянной экспансии фирмы или предприятия, по–новому видятся возможности малого (ремесленного) формата производства.

Один из видных представителей народников–экономистов, В. П. Воронцов, отрицал необходимость развития России по капиталистическому пути59. Роза Люксембург писала, что «[…] именно Воронцов оказывал в 80–х годах огромное влияние на общественное мнение русской интеллигенции, и именно против него должен был в первую голову вступить в борьбу русский марксизм»60. Поэтому понятно, почему Ленин в своей работе о развитии капитализма в России оппонировал, кроме Н. Ф. Даниельсона61, именно Воронцову, воззрения которого он называл не иначе как «романтическими предрассудками народничества»62. А ведь идея Воронцова экономики без капитализма, созвучная сегодняшней универсальной и всеобъемлющей концепции устойчивого развития, в сочетании с трудами А. Е. Теплоухова (природопользование, экология – здоровая окружающая среда) и С. А. Подолинского (энергия солнца и конечность ресурсов), могла стать основой для устойчивого развития не только российского ремесла, но и всей российской экономики63. Коренное различие между Воронцовым и Лениным состояло том, что для первого «человеческое измерение» было исходным пунктом на пути «социального и экономического прогресса», а исторический процесс как открытый имел альтернативы развития, в то время как для второго логика событий определялась «железными законами истории», неизбежно ведущими к классовой борьбе и социалистической революции.

Единственное, что объединяло марксистов и народников, была критика капитализма. Но если главным требованием марксистов было необходимое развитие капитализма в России как закономерной предпосылки социализма, то их противники шли еще дальше и попросту отрицали его необходимость в России, чем опередили свое время на много десятилетий. Основывающиеся на концепции самобытного пути развития России к социализму (или назовем это справедливым социальным порядком) без повторения ошибок капитализма, народнические идеи привлекли внимание К. Маркса, которые он разделял лишь отчасти в отношении крестьянской общины как «социалистической ячейки»64. Первая книга «Положение рабочего класса в России» (1869), которую Маркс изучил в русском оригинале, принадлежала идеологу народничества В. В. Берви–Флеровскому65. Но главное не то, что объединяло или разъединяло таких разных мыслителей как Берви–Флеровский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский или П. А. Кропоткин по отношению к крестьянской общине как социально–экономическому идеалу, а заложенная в ней идея альтернативного капиталистическому развития под знаком социальной справедливости и экономического процветания, основанного на принципах солидарности и локальности. Правильность отдельных положений данной концепции, косвенно подтвердилась сбывшимися опасениями Плеханова, который «опасался, что преждевременная национализация "средств производства" […] восстановит в России "азиатскую деспотию" и повлечет новое закабаление крестьян "Левиафаном–государством". […] Национализация средств производства привела […] к установлению в СССР общества, гораздо более близкого к марксовому описанию "азиатской деспотии"»66.

Эта, казалось бы, далекая от городского и цехового ремесла тематика крестьянской общины, на самом деле, им очень близка, так как затрагивает тему крестьянских промыслов, артелей и отхода на заработки в город67. Все земские деятели и исследователи крестьянских промыслов отмечали эту связь с городским ремеслом68. Цехи, вместе с артелями и крестьянскими промыслами, могли в социально–экономической ситуации того времени рассматриваться не столько тормозом на пути социально–экономического прогресса, сколько институтами социальной защиты и развития ремесла69. Движение кооперации, как институт социальной солидарности и инструмент экономического развития, было характерно как для крестьянских ремесленников на селе, так и в меньшей степени для ремесленников Петербурга: «В 1913 г. в России было более 30 тыс. кооперативов с общим числом членов более 10 млн человек»70. Хотя следует уточнить, что, говоря о широком движении кооперации в России с конца XIX в., не следует отождествлять ее с нередко мифологизированной и идеализированной крестьянской общиной и системой «мира»71. Движение кооперации гораздо шире и предполагает взаимодействие независимых социальных агентов экономической деятельности, объединяющихся на взаимовыгодной основе72. Причем, лишь кредитные товарищества прижились среди городских ремесленников, ставших одними из первых инициаторов организации профсоюзного движения, как это было в Петербурге начала XX века73.

Важность рассмотрения темы крестьянских промыслов, кооперации и ремесленников, берущей свое начало в народнической традиции, прерванной в начале 1930–х, а затем в начале 1970–х годов, заключается в том, что с ее позиций возможно еще одно написание истории «низов»: мелкой и кустарной промышленности, без которой, по словам В. В. Адамова, невозможно понимание промышленного и экономического развития России начала XX века74. Основными достижениями народников–экономистов можно назвать альтернативность мышления, социальную экономику, разработку основ движения кооперации, признание важности развития промыслов и ремесел, т. е. сегодняшних МСП. Их идея об эволюционном и социально приемлемом развитии играла роль признанного консенсуса в обществе: от правительства до земства, пока не была вытеснена революционными идеями леворадикального крыла российских марксистов в лице социал–демократов (большевиков), ведомых их лидером В. И. Лениным. Движение народнической экономической мысли или интеллектуальной традиции последней трети XIX – начала XX века было, наряду с революционным социально–экономическим учением Маркса, не менее влиятельным в России. Теоретические и практические выводы названной традиции во многом созвучны экономическим идеям, получившим свое дальнейшее развитие в конце XX – начале XXI века. Осознание упущенных возможностей вызывает горечь потерь – ведь спустя 150 лет, идеи народников–экономистов вновь находятся в абсолютном тренде. Это подтверждает присуждение целого ряда Нобелевских премий мира и по экономике за последние 28 лет. Среди лауреатов – Рональд Коуз (1991), объяснивший проблему социальных издержек (трансакционные издержки) и назвавший главным трендом в экономической теории последнего времени «переосмысление основного течения экономической мысли […] в тематическом поле ремесла или малого и среднего предпринимательства, […] где экономическая логика встроена в социальный, политический и культурный контекст»; Дуглас Норт (1993), изучивший роль институтов и принципы эволюционной политической экономии; Мухаммад Юнус (2006), разработавший и успешно внедривший концепцию микрокредитования, в основе которой лежит идея создания мира без бедности с помощью социального бизнеса; Элинор Остром (2009), показавшая, как люди взаимодействуют с экосистемами, а институциональные механизмы управления природными ресурсами помогают избежать коллапса экосистем и «как общая собственность может успешно управляться группами людей». Эти ученые являются носителями и пропагандистами идей, развивавшихся российскими экономистами и деятелями, близкими народнической интеллектуальной традиции. История эволюции социально–политических и экономических идей и их циркуляция приобретает особенную актуальность сегодня, в связи со стремительными изменениями в мире и необходимостью понять их значимость и соотнести с уже имеющимся положительным историческим опытом. Для этого необходимо пересмотреть такие понятия как «народники» и «экономисты–народники», историческая роль которых ассоциируется сегодня зачастую лишь с понятиями «экстремизма» и «популизма». Мы предлагаем отойти от данный традиции и рассмотреть наследие данного идейного движения с точки зрения положительных социально–экономических идей, актуальных сегодня. Одновременно с развитием крупных форм индустриального капитализма, поддерживаемого реформистским крылом русского правительства, во второй половине XIX в. наблюдалось абсолютное концептуальное преобладание народников–экономистов в продвижении концепций развития экономики России в «нижнем» ее сегменте народных промыслов и ремесленничества – современным языком, малого и среднего предпринимательства.

Теория социальной рыночной экономики Вальтера Ойкена схожа с убеждением народников в том, что нет необходимости подвергать теоретической и практической унификации существующее историческое многообразие экономических форм: «[…] кажущееся необозримым множество экономических форм, […] при правильном подходе может быть проанализировано и сведено к обозримому числу хозяйственных систем и разновидностей. Тем самым создается базис для познания экономической действительности»75.

***

До недавнего времени в научной литературе по истории ремесла и кустарных промыслов довольно определенно просматривался тренд в интересах историков. Основная их масса приходилась на период начиная с древнерусских городов и заканчивая XVII – началом XVIII в.76 Следует особо отметить публикации В. А. Ковригиной, проанализировавшей состав ремесленников московской Новой Немецкой слободы в конце XVII – начале XVIII в. и С. И. Сакович об общем составе ремесленников древней столицы 1720–х годов в отношении крестьянского сословия77. Но как только формально начинается время складывания единого российского рынка, появляются мануфактуры, фабрики и заводы в XVIII в., а с ними и постепенный приход капиталистических отношений, наблюдается значительное снижение количества публикаций о ремесле, хотя среди них и находятся важные работы К. А. Пажитнова и Ф. Я. Полянского78. Ф. Я. Полянский и Ю. Р. Клокман попытались доказать относительно высокий уровень развития ремесла в XVIII в., что, ввиду слабо развитых малой и средней промышленности, получилось не столь убедительно79. В двух томах истории русской культуры в XVIII столетии обозначены основные черты развития ремесла80. Повышение интереса к истории ремесла происходит с начала 1990–х годов81.

По истории мелкой промышленности: крестьянских промыслов и промышленных сел, поставлявших в ремесленные мастерские Санкт–Петербурга рабочие кадры, обладавшие необходимыми навыками ремесленного труда, имеется обширная историография82. Частично ремесленники упоминаются также в работах, посвященных истории промышленности и рабочих, в том числе в металлургической и металлообрабатывающей сферах промышленности в старопромышленных районах83. Работа по переосмыслению роли городского ремесла и кустарных промыслов в эпоху промышленной и индустриальной революции продолжилась в последние годы, когда появились работы по истории ремесла и кустарных промыслов в так называемую эпоху капитализма, начиная примерно с середины XIX в.84

По истории профессионального и ремесленного образования в России до начала XX века особого внимания заслуживают статьи А. В. Ефанова и А. В. Моисеева, открывающих новые горизонты в понимании роли ремесленного образования и ремесла не только для гармоничного развития личности, но и для развития «зеленой» экономики сегодня85. В схожем ключе анализирует ремесленный социально–экономический уклад Д. Е. Гаврилов86.

Наиболее полно отражена тема ремесленников Петербурга в XVIII в., занятых на строительстве новой столицы. Первые работы, посвященные строителям Петербурга из низших и средних слоев работных людей и ремесленников, появляются в советской историографии в контексте истории возникновения «рабочего класса», что объясняет обращение авторов почти исключительно к развитию в городе мануфактур, фабрик и заводов. П. Н. Столпянский в книге о «жизни и быте петербургской фабрики» приводит довольно разрозненные сведения о первых ремесленниках Петербурга87. А. Л. Шапиро разобрал в своей статье вопрос крестьянского отхода в Петербург петровского времени88. В. Г. Гейман рассмотрел развитие мануфактурной промышленности того же периода89.

Главы, написанные М. П. Вяткиным, Н. В. Киреевым, Г. Е. Кочиным, Д. Г. Куцентовым, А. И. Копаневым и А. Е. Сукноваловым по населению и промышленности столицы в Очерках истории Ленинграда, содержат ценную информацию об условиях работы, формах оплаты и повседневном быту ремесленников и рабочих90. Результаты своей исследовательской работы по населению Петербурга первой половины XIX века А. И. Копанев опубликовал в отдельной книге91. Большой вклад в историю петербургского ремесла внесли работы Л. Н. Семеновой, где ремесленный труд описан в контексте истории рабочих столицы, а также истории ее населения и быта92. Важную методологическую роль в анализе промышленной статистики играют работы Н. Я. Воробьева и Ю. Я. Рыбакова93. Этнографу Н. В. Юхневой принадлежат этносоциологические работы, увидевшие свет в 1980–е–1990–е гг., в которых проанализирован национальный и социальный состав ремесленников города, а также их распределение по районам94. Особую тему составляют петербургские ювелиры, особенно финские и шведские95. Из последних работ необходимо назвать работы Е. В. Анисимова и О. Е. Кошелевой, содержащих значительный материал о первых ремесленниках Петербурга96. Материалы по истории столичного ремесла можно найти также в смежной области гуманитарных наук по истории искусства97.

Немаловажную роль в создании конкурентоспособного ремесла Петербурга сыграло тесное взаимодействие российских ремесленников Петербурга с иностранными, по большей части немецкими, привнесшими технические и организационные новации, что оказало положительное влияние на развитие городского ремесла в целом98. Одна из первых историков, обратившихся к теме иностранных ремесленников Петербурга – петербургская исследовательница Л. Н. Семенова. Она исследовала участие иностранцев в строительстве Петербурга в XVIII в.99 Е. В. Анисимов сообщает обширные сведения об иностранных мастерах в эпоху Петра I100. В работах Н. В. Юхневой представлен подробный анализ иностранных ремесленников Петербурга в XIX в. в этноконфессиональном, профессиональном и аспектах социальной топографии101. Также имеется несколько статей в научных сборниках, выпущенных под редакцией Л. В. Славгородской, Г. И. Смагиной и Т. В. Шрадер102. Из последних работ, касающихся петербургского ремесла, следует упомянуть статьи М. В. Сергеева103. В статьях последнего рассматриваются разнообразные аспекты деятельности музыкально–инструментальных мастеров столицы. По теме ремесленного ученичества во второй половине XIX в. петербургская исследовательница И. В. Синова совершила настоящий историографический прорыв, если посмотреть на эпизодические упоминания этой темы в российской историографии до нее104. Роли участия женщин в ремесле посвящена работа О. В. Вахромеевой105.

Важным исследованием по историографии русского городского ремесла с древнейших времен до 20–30–х гг. XX века является книга В. Г. Егорова и С. М. Чистовой106. В монографии этих авторов делается кардинальная смена оценки ремесла, учитывающая международный опыт его развития: «Установившийся в советское время взгляд на мелкую городскую промышленность как на рудимент, неизбежно исчезающий в эпоху индустриального производства, становится неубедительным в связи с широким присутствием ремесла в развитых капиталистических странах»107. Они констатировали факт развития городского и цехового ремесла в России, в частности, несмотря на активную индустриализацию последнего двадцатилетия XIX в., и его дальнейший рост, вплоть до 1917 г.108

Зарубежная историография русского ремесла не столь обширна. Оно рассматривается авторами, как правило, в контексте истории крупной промышленности, индустриализации и рабочего класса или сословий крестьян, купцов и мещан109. Что же касается истории ремесла Петербурга в XVIII – XIX вв., то она рассмотрена в немецкой монографии автора, в которой сделана попытка дать целостную картину развития ремесла столицы на протяжении всего петербургского периода 1703–1914 гг., несмотря на ограничение серединой XIX в. в названии110. Джеймс Батер в своей монографии о Петербурге во время индустриализации упомянул только некоторые ремесленные профессии кузнецов, булочников, кондитеров, золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров в контексте промышленной географии111. Обширная монография М. Хильдермайера о российском городе и «гражданстве» касается вскользь ремесленников и концентрирует свое внимание в основном на купечестве и мещанстве112.

Р. Зельник и И. Путткамер касались проблематики ремесленных цехов, но только в связи с промышленным законодательством и работой правительственной комиссии для пересмотра уставов фабричного и ремесленного 1857–1862 гг., возглавляемой бароном Адольфом Федоровичем фон Штакельбергом113. Показательно, что позиция исследователей в этом вопросе совпадает по отрицательной интенции, относительно цехов, с негативными отзывами комиссии, предлагавшей отмену цехов и введение промышленной свободы114. В этой связи важно выделить особую историографическую традицию в видении роли цехов. Российская либерально–демократическая, советская, отчасти российская современная и западная традиции сходятся во мнении, что цехи, вместе с магистратами и гильдиями, не принесли той пользы и не оправдали тех надежд, которые возлагались на них законодателем, играли сдерживающую роль для промышленного развития и представляли из себя, в сущности, продолжение государственно–полицейского аппарата115.

Согласно мнению Е. В. Анисимова, «все эти институты, имевшие глубокие корни в многовековом развитии западноевропейского города, были привнесены в русскую действительность насильно, административным путем»116. Впрочем, как и все остальные институты, возникшие в результате петровских реформ. Но значит ли это, что они оказались бесполезными? Кроме того, одни институты получают право на существование в рамках вестернизационного проекта Петра I (коллегии, военно–морской флот, Морская академия, Академия наук), а другие, как в случае с цехами, – нет. Это заставляет предположить, что, в отличие от России, в Западной Европе как институты цехового ремесла, так и капитализма развивались на добровольных и ненасильственных началах, а это далеко не так. История цехов богата коммунальными революциями и борьбой элит – патрициата, разделенного на ремесленных мастеров и купечество, где последнее в конечном итоге победило. Обезземеливание крестьян и создание армии пролетариев в Западной Европе сопровождалось социальными революциями и экономическими катаклизмами, не в последнюю очередь за счет нарушения социального и экономического баланса, вызванного упразднением цехов. В России все развивалось по иному сценарию, а значит цехи появились в нужное время и в нужном месте, когда была необходима организация производства на иных принципах. С этого времени началась почти двухвековая история российских цехов, а значит было положено начало новой традиции.

Действительно, Е. В. Анисимов убедительно показывает, что на момент ее проведения, городская реформа и создание ремесленных цехов легли тяжелым бременем на податное население, что «объективно» «затормозило процесс оформления капиталистических отношений там, где они могли бы развиваться»117. Но значит ли это, что данная реформа противоречила «логике исторического развития», если таковая вообще существует в истории? Введение института цехов в России не должно создавать впечатления его ненужности, искусственности или нецелесообразности. Он был действительно неизвестен до этого времени в России, но это совсем не значит, что введение цехов «объективно» «тормозило» развитие капиталистических отношений. Дело тут в другом – цехи попросту не вписываются в телеологичную поступательную концепцию экономического развития, в данном случае должного неумолимо вести российскую экономику к капитализму западного образца. Именно данное неукоснительное подражание российских элит последнему привело, по нашему мнению, к тем трагическим дисбалансам в российской экономике, следствием которых явился коллапс российской государственности в 1917 г., усиленный внутри–и геополитическими факторами.