Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

Существуют три больших нарратива, к которым мы будем обращаться на протяжении нашего повествования: ремесло или техника (греч. techne) и трагедия, ремесло и труд, ремесло и потребление. Первый нарратив основан на мифе из древнегреческой мифологии о кузнеце–полубоге Прометее, давшем людям огонь, символизирующий запретное знание, присущее только богам. Второй касается учений А. Смита о свободном рынке и К. Маркса о капитализме, касающихся аспектов разделения и обесценения труда. В третьем нарративе речь идет о массовом продукте и массовом потреблении, характерном для современной экономики.

Перефразируя П. Слотердайка о том, что камень создал человека, т. е. первый человек был одновременно и ремесленником, можно сказать, что рука создала человеческий мозг. Эта связь важна потому, что, если нет взаимодействия руки и сознания, сочетания мануальной и когнитивной работы, нет полноценного обучения. Это шаги эволюции, во время которых человек стал человеком. Если убрать мануальное и оставить только когнитивное, виртуальное, человек теряет способность обучаться новому, теряет социальные компетенции, разучивается работать в группе и кооперироваться.

Утверждаемая тесная связь когнитивных и мануальных практик равнозначна связи органов нашего тела: головного мозга и руки. В зависимости от того, насколько важной эта связь признается, основываются концепции образования, а значит и их результаты. Существует предположение, что неучитывание заложенных в человека эволюцией механизмов усвоения знаний, может негативно сказаться на процессах обучения, поставит систему образования в целом перед серьезными проблемами в передаче знаний. Анализ ремесленных практик показывает тесную связь «интеллигентных рук» и когнитивных процессов, помогает понять важность сочетания мануальной и интеллектуальной работы, без которого обучение не будет достигать поставленных целей. Отсюда, например, и вопрос о том, каким образом цифровизация и виртуализация образования меняют восприятие и усвоение знаний, умений и навыков.

Делать что–то руками, значит получать опыт и повышать уровень усвоения материала. Скачать презентацию в PowerPoint из интернета один вид получения знания, другой, записывать за лектором, а значит фиксировать одновременно свои мысли. Записывание текста можно сопоставить с работой мастера с деревом, камнем, тканью, металлом, живущего в ритме своего сердцебиения и дыхания. Поэтому говорят – он вдохнул в свой труд свою душу. В данном контексте неизбежно противопоставление ритма сердца ритму машины, родившемуся из первого. Отсюда происходит трудность в определении границы перехода от ремесленной мастерской к заводу, связанная с тем, что это один технологический культурный процесс отношений человека и техники в поставе. Культура человечества артицифична или артефактна по своей сути, т. е. она создает то, чего в природе до этого не существовало. Отсюда давнее сравнение творца с демиургом (мастером, ремесленником) и человека с творцом, родившееся из аналогии: раз я способен производить нечто, значит должно существовать абсолютное начало, персонифицированное в идее бога, создавшего все существующее. Следовательно, человек способен экстрагировать члены своего тела и органы своего организма во внешнюю среду в виде механизмов и машин, являющихся частью, продолжением его природы, его культуры, его цивилизации. Так же, как технологии и машины, интегрированные в природу человека и его окружающую среду. Из этого следует, что необходимо выработать новое отношение к машине через ее интеграцию в мир человека с помощью ремесленных практик.

С переосмыслением истории европейского ремесла, и петербургского ремесла в том числе, пересматриваются его роль и значение не только в прошлом. Изменение перспективы и понимание ремесла как самодостаточной хозяйственной деятельности меняет на него взгляд сегодня и на его развитие в будущем. Учитывая специфику истории ремесла, можно говорить об актуальности ее рассмотрения как новой или самостоятельной отрасли исторической науки. К примеру, авторы сборника статей «Ремесло в Европе: от позднего Средневековья к раннему Новому времени», увидевшего свет в 1999 г., рассматривают особенности ремесленного ученичества, не менее важные для сегодняшней профессионально–технической подготовки. Обучение в мастерской цехового мастера авторы сборника называют сложным социальным и культурным процессом, находящимся в постоянно меняющемся историческом контексте33. По–новому оценивая профессиональное обучение в ремесленных цехах, Р. С. Элькар справедливо указывает на то, что не стоит недооценивать их роль в образовании и трансфере знаний путем миграций, учитывая условия коллективной внутренней и внешней организации посредством правового регулирования, ритуализации и корпоративных механизмов защиты необычайно высокой мобильности цеховых ремесленников Средневековья, в особенности подмастерьев34. Для этого, по мнению Элькара, в поисках написания новой социальной истории необходимо попытаться связать дискурс и практику или, другими словами, двигаться от описания дискурса к анализу практики.

Новая исследовательская перспектива позволяет проанализировать петербургские ремесленные цехи не только как конкретное проявление модернизации промышленности и общества, но и как развитие альтернативных экологичных и социальных экономических форм существования на локальном уровне. Поэтому центр тяжести в данном исследовании предлагается перенести с изучения цехов как «средневекового» института на цехи как инструмент вестернизации российского общества и перенесения новых коммуникативно–управленческих, хозяйственных и технологических практик. Изучение социальной эволюции цехов предполагает исследование инструментов интеграции и развития западноевропейского института на российской почве: правовых норм, системы местного управления и самоуправления, создающих институциональные рамки для агентов социальности, вынужденных действовать в пределах заданных российских норм и правил.

Важно изучать данный практический опыт сегодня, когда разрабатываются новые концепции развития будущего, ищутся альтернативные пути, основывающиеся не на ресурсной, а на ресурсосберегающей экономике, где в центре внимания находится человек. Немецкая модель промышленного развития показывает, что наиболее успешное технологическое развитие возможно при сочетании драйверов экономики среди малых и средних предприятий, имеющих генетическую связь с ремесленной промышленностью, с крупными технологическими концернами. Следует отметить, что именно такая модель позволяет достичь наибольшей занятости населения и высокого качества жизни. Ряд современных исследований, как в российской, так и зарубежной историографии, показывает, что именно в этой плоскости ищутся решения, как это ни парадоксально звучит, в уже «случившейся» истории.

Мы считаем целесообразным и продуктивным использовать принцип, допускающий познание качественно различных хозяйственных порядков, одним из которых является ремесло, в основе которого лежит традиционная культура. Поэтому анализ данного исследования основывается на признании важности исторического разнообразия экономических форм, имеющего своего соответствие в биоразнообразии природы. Можно предположить, что стремительное сокращение биоразнообразия и борьба за выживание ремесленного уклада имеют общую причину, лежащую в парадигме развития, получившей распространение примерно за последние 250 лет. Одной из основных теоретических предпосылок данного исследования является сочетание народнического интеллектуального наследия, настаивавшего на альтернативности путей развития на основах кооперации и развития ремесел и промыслов, с теорией социальной рыночной экономики и концепцией устойчивого развития, включающей в себя гармонизацию трех компонентов: социального, экономического и экологического, причем экологический фактор является определяющим для двух первых. Согласно этому, в работе представлен исторический материал, который использован для обоснования модели социальной рыночной экономики, основывающейся на принципах устойчивого развития, в которой МСП, основанное на ремесленных практиках и этике ремесленного труда, должного занять достойное место в экономике страны. Это, в свою очередь, может помочь в выстраивании экологичной производственной и жизненной среды человека.

Именно такое концептуальное сочетание истории ремесла с идеей гармоничного экономического развития, основывающегося не на исключительно антагонистических «экономических законах», но на вышеназванных принципах, позволяет достичь нового понимания истории российского ремесла. Для наиболее глубокого раскрытия механизмов пополнения рабочих кадров петербургского ремесла рассматриваются кустарные промыслы (также промысловые ареалы или кластеры) в Центральном и Северо–Западном старопромышленных районах35.

Анализ истории российского ремесла позволяет произвести теоретическую диверсификацию воззрений традиционной экономической школы, постулирующей безусловную прогрессивность крупного (капиталистического) промышленного производства. На первый взгляд, основным парадоксом истории России XVIII – XIX вв., наряду с укреплением системы крепостного права в XVIII в. и модернизацией государственных институтов, является введение, развитие и расцвет цехов в Петербурге во время их «заката» в Западной Европе. На самом деле, цехи явились в России институтом развития профессий, стандартов качества и инструментом институционализации городского ремесла, без которых модернизационный прорыв Петра I был невозможен.

Цехи Петербурга, как профессиональная корпорация и сословно–социальный институт, подняли статус ремесленного мастера на новую высоту. Ввиду фрагментарно исследованного вопроса возникновения и традирования общности цеховых ремесленников Петербурга в XVIII – XIX вв., видится крайне актуальным, рассмотреть амбивалентную проблему существования цехов, как полуоткрытого социального института, позволявшего ремесленникам крестьянского и иных сословий интегрироваться в социально–экономическую жизнь столицы первоначально в качестве временно–, а затем вечноцеховых ремесленников, получавших статус городских жителей, с другой, в качестве полузакрытой корпорации вечноцеховых мастеров. Видится целесообразным, сфокусировать внимание на исследовании формирования корпорации цеховых ремесленников Петербурга, как одного из институтов раннемодерного общества. Наблюдение административных практик ремесленного управления Петербурга позволяет лучше понять функционирование и особенности взаимодействия на трех уровнях – цеховой и городской администраций и органов государства. Это помогает выявить степень эффективности внутренних и внешних коммуникативных связей цехов с государственным аппаратом и оценить эффективность и дееспособность ремесленного управления в диалоге властных институтов и цеховых мастеров. Успешность последних определялась их умением пользоваться коммуникативно–управленческими практиками: «Социальное пространство–время проявляет себя как подвижное поле взаимодействий множества социальных агентов, принадлежащих к различным практикам и техникам. Между этими агентами на "общественной сцене" разворачивается процесс политической борьбы и игры. Поведение такой системы носит принципиально нелинейный характер, а потому непредсказуемо. В этой конкурентной борьбе и игре политические интересы имеют больший вес, нежели этика общения»36.

Как любой институт, претерпевающий адаптацию к местным условиям, российский формат цехов предполагал их постоянное пополнение за счет временноцеховых мастеров, в основном из крестьян, как правило, остававшихся в своем сословии и не пользовавшихся сословными привилегиями. Но была еще одна значительная группа бывших крестьянских ремесленников, ставших в своей социальной эволюции вечноцеховыми членами городского общества. Первое обстоятельство послужило толчком к возникновению конфликтного потенциала внутри цехов, особенно после реформ 1860–1870–х годов. Привилегии вечноцеховых мастеров стали тем очагом недовольства, который приводил к конфликту их интересов с временноцеховыми – посадскими ремесленниками из других городов или крестьянами, не пользовавшимися преимуществами цехового сословия. Взаимодействие мелкой промышленности, в виде городского ремесла и крестьянских промыслов, и крупной промышленности, показано на основе анализа использования ремесленных практик и их микровкраплений в крупное промышленное производство, особенно на предприятиях мануфактурного типа в период протоиндустриализации.

Мы живем во время смены парадигм, поэтому обозначим их, чтобы понять, с каких позиций и в каком ракурсе в этой книге пойдет речь о ремесле и ремесленниках. Традиционная история российского ремесла за последние 300 лет создавалась в рамках парадигмы развития сначала в условиях капитализма, затем социализма, сегодня снова капитализма. Общей для нее являются понятия классового антагонизма и классовой борьбы, рыночного капитализма, конкуренции, финансового капитала, себестоимости, собственности на средства производства. Основными параметрами для оценки успешности развития принимались создание крупной промышленности и общества потребления, массовой продукции и капитализации производства. Главными параметрами и побочными эффектами такого развития стали анонимность, асоциальность, социальные конфликты, внешняя опасность и империализм, глобализация, агрессия, захват рынков и природных ресурсов, экологический кризис, глобализация. Различные теоретические конструкции в рамках традиционной социально–экономической истории не давали истории ремесла никаких шансов стать инструментом конструирования и прогнозирования социально–экономических моделей развития настоящего и будущего. Ремесло всегда находилось в невыгодной позиции, всегда проигрывало.

В новой парадигме развития негативные факторы должны быть сведены к возможному минимуму. Это предполагает применение таких ключевых понятий, как социальность и сотрудничество, социальная справедливость и ответственность, социальный капитал и профессионализм, качество продукта, авторский продукт, индивидуальность и адресность, экологичность, локализация, человек и человеческие отношения, высокие технологии в рамках устойчивого развития. Постараемся посмотреть на историю ремесла в рамках концепции качества жизни и социального мира, вписать эту историю в контекст устойчивого развития, тем более, что возрождение Мастера началось уже в 1990–е годы, когда появилось почетное звание «Народный мастер Российской Федерации», присуждаемое Союзом художников России.

Глава I. Историографический обзор и методика исследования

Несмотря на сравнительно обширную историографию по истории цехов в России в российской и зарубежной историографии до сих пор остается ряд недостаточно исследованных принципиальных вопросов, имеющих непосредственное отношение к процессам модернизации страны, начиная с петровских реформ первой четверти XVIII в. В чем кроется причина такого отношения цеха историков к истории цехов в России, факт существования которых не удостоен пристального внимания ученых как некий исторический casus exceptionis, как институт, не имевший исторических корней в России? Следует ли из этого, что цехи не «прижились», что эпизод их существования в России является лишь «куриозным» фактом русской истории?

Долгое отсутствие институционализации ремесла и каких–либо обширных архивных фондов о ремесленниках вплоть до XIX века не способствовали появлению исследований по данной теме. В XX в. в России разрабатывалась, прежде всего, история «рабочего класса и крестьянства», включая крестьянские промыслы. Автором проведена работа в РГИА по выявлению и анализу сотен документов государственных учреждений, касающихся истории ремесла столицы, а также фонда ремесленной управы цехвых ремесленников в ЦГИА СПб. История цехового ремесла дает уникальную возможность показать в новом свете проблемы модернизации России, в целом, и цехового ремесла, в частности. Безусловно, отсутствие какого–либо социального института или его «чуждость» российской традиции не говорит о принципиальной невозможности его существования в российских условиях. История петровской модернизации и введение цехов как одного из ее институтов наглядно показывают это. Причина негативного отношения к цехам в российской историографии кроется в традиционном видении российской истории через призму истории западноевропейской, согласно которой возникает иллюзия анахроничности, а значит, и «антипрогрессивного» значения ремесленных цехов. И. И. Дитятин и Л. О. Плошинский, к примеру, говорят о неестественном введении цехов в России, система которых не имела оснований в «самой общественно–государственной жизни» и «рушилась вместе с его [Петра I. – А. К.] смертью»37. Согласно этой логике, введение института цехов противоречило «прогрессивному» и «поступательному» движению промышленности, их постепенному упразднению в Западной и Центральной Европе в XVIII и XIX вв. Следовательно, причины недостаточного освещения темы цехового самоуправления в России кроются, прежде всего, в истории развития самой исторической науки38. Становление последней в России приходится на время, наследовавшее идеалы эпохи Просвещения, а с ними и постулат о «мрачном» и «темном» Средневековье. Представление о цехах, как об «отсталом» и «реакционном» социальном институте, сформировавшемся именно в эту эпоху, имело однозначно негативный характер и было перенято в XX в. большинством западных и советских историков39.

К. А. Пажитнов справедливо заметил в своем труде, опубликованном в 1952 г.: «Позднее образование цехового устройства ремесла в России послужило основанием для широко распространенного мнения о его искусственности и нежизненности40. […] [Но] поскольку ремесло в XVIII в. продолжало оставаться господствующей формой промышленной деятельности, русские ремесленники […] не могли не испытывать потребности в организации, могущей способствовать улучшению их положения»41. Этот устоявшийся взгляд на цеховое ремесло, изложенный в начале цитаты, не претерпел значительных изменений и является в российской историографии общепризнанным: «Участие ремесленников в европейском коммунальном движении X – XIII вв. внесло свою лепту в формирование городского самоуправления, в частности, основ и принципов демократии и гражданского общества в целом. Ничего подобного в отечественной исторической реальности не происходило»42. Этим объясняется устоявшаяся историческая ретроспектива, определяющим вектором развития которой является безальтернативное введение бессословного общества в России, что само по себе верно, но имеет свою специфику43.

С нашей точки зрения, нецелесообразно рассматривать введение цехов в России как ненужное, только потому, что оно было не таким как в Европе, так как это подменяет реальные потребности конкретной исторической ситуации ретроспективным оценочным взглядом на историю цехового ремесла. В этом смысле точка зрения автора совпадает с таковой у K. A. Пажитнова, подчеркивавшего особенности российских цехов в отличие от западноевропейских на примере российского законодательства XVIII – XIX вв.44.

Представленная в этой книге история ремесла основывается на критике рыночного капитализма Адама Смита (победа либерального дискурса и идеи «промышленной свободы»), критике критики капитализма Карла Маркса (преобладание капитала и техники) и критике турбо–капитализма или неолиберализма, так как модель ремесла представляет иную социально–экономическую, мировоззренческую и историко–философскую парадигму развития45. Обосновать диалектику пролонгации данной модели поможет историческое проектирование и прогностика. Показательным в этом смысле является разговор Гюнтера Грасса и Пьера Бурдье в 1999 г., в котором они говорят о тупиковых вариантах развития как модели социализма, так и модели капитализма. Продолжая эту тему, можно сказать, что сегодня существует насущная потребность появления новых моделей (устойчивого) развития и мирного сосуществования46. Критика неолиберального сообщества сегодня направлена против тех, кто выступает против его философии безудержного обогащения и социального дарвинизма: они объявляются «отсталыми», а неолибералы, уничтожающие социальный капитал и возвращающие общество в середину XIX в., – «прогрессивными». Парадокс нашего времени заключается в том, что критики неолиберализма, призываеющие к сохранению социального капитала, объявляются «архаистами» и «старомодными», хотя дело обстоит с точностью до наоборот, так как именно неолиберализм можно назвать консервативной революцией. Называя дальнейшую либерализацию экономики прогрессом, неолибералы прикрывают тем самым социальный регресс, а прогресс, т. е. социальные реформы, регрессом.

После попыток социализации капитализма в 1950–х – начала 1970–х гг., началось новое наступление на социальность. Социализм и капитализм, выросшие из одного источника – уродливые дети Просвещения, уравновешивали друг друга, осуществляя функции контроля. Но начиная с 1990–х годов, без системных ограничений, капитализм превратился во «взбесившийся автомат». После нарушения общественного социального договора, идеологи неолиберализма делают ту же ошибку, что и коммунисты. Чтобы обосновать свою асоциальность, они пользуются квази–религиозными понятиями и аргументами веры, объявляя «свободу рынка» безальтернативной. Произошедшая подмена понятий – неолиберализм как всеобщий закон экономики, создает множество проблем для адекватного решения вопросов эколого–экономического развития. Социальные реформы должны выйти за национальные рамки и стать общеевропейским процессом, чтобы противостоять неолиберальному наступлению против проекта Просвещения, которому нет альтернативы. Сегодня, во время перманентного экономического и экологического кризиса, особое значение приобретают поиски альтернативных форм функционирования экономической жизни в рамках парадигмы устойчивого развития47. Немецкая исследовательница Николь Карафюллис рассматривает в философском ключе ремесленную деятельность, осуществляемую на грани техники и жизненного уклада, позволяя преодолеть, таким образом, «конец истории» в виде капитализма48.

150 лет назад был опубликован первый том «Капитала», с изданием которого пробил «последний час» ремесла. Этот труд кардинально изменил и укрепил взгляд на власть капитала не только на рынке, но и в сознании, как основополагающей идеи экономического развития. ЮНЕСКО назвала это произведение самой влиятельной книгой XIX века, кардинально изменившей взгляд на место ремесла, добавим мы, а значит – мастера, ученика и подмастерья в современной экономике, а также на корпоративные традиции цехового ремесла. Безусловно, Смит и Маркс правы по–своему. Человеку свойственно руководствоваться в своих поступках соображениями своей личной выгоды; капитал имеет свойство «бесконечно» расти и искать себе применение практически во всех областях жизни. Это факты, сопровождающие нас в нашей повседневности. И, тем не менее, эта фактологичность не является окончательным доказательством истинности именно этой реальности. Она – лишь один из многих возможных вариантов развития.

Маркс определил на последующие 100–150 лет взгляд на труд как на товар, который в ходе товарного обмена должен порождать капитал. Ричард Лахман обозначил это так: «[…] история по Марксу – это история того, как функционирует капитализм и капиталисты […]»49. Ключевую роль здесь играет наемный труд: рабочая сила, создающая товар, а он, в свою очередь, прибавочную стоимость, аккумулирующую капитал. Человек в данном случае теряется или инструментализируется как придаток капитала или машины. Поэтому базисным процессом в традиционной экономической теории до сих пор считается капиталистическое накопление. Смысл производства заключается не в производстве полезных товаров, деградирующих, в действительности, в побочный продукт, а в производстве капитала, или прибавочной стоимости. Подобно Ньютону, объяснившему закон всемирного тяготения, Маркс разработал «теорию гравитации» экономических законов, показавших якобы безграничное могущество капитала. Эта теория вызвала эффект волшебства, сделавшего вдруг «все понятным». Одна из первых рецензий называла «Капитал» хорошим пособием по управлению фабрикой. Человек здесь – это орудие труда для извлечения и генерации прибыли по схеме «товар–деньги–товар». Во избежание вопиющих системных диспропорций капитализма, Вальтер Ойкен разработал вместе со своими фрайбургскими коллегами теорию социальной рыночной экономики, нашедшей свое наиболее полное воплощение в социально–экономической модели послевоенной Германии (ФРГ), которая, правда, сильно эродировала в последние десятилетия под влиянием усилившегося неолиберализма. Развивая эту теорию и добавляя к ней экологическую составляющую, стало возможным говорить о концепции устойчивого развития, предполагающей смену парадигм от Капитала к Мастеру и новому качеству жизни, замену прежней схемы на новую – «человек–природа–человек».

По сути, мы не говорим ничего нового, но переосмысливаем старое. Поэтому произведение ремесла – это, если и не произведение искусства, то нечто индивидуальное и неповторимое, не только и не столько товар, сколько предмет, делающий нашу жизнь полнее, красочнее, увлекательнее. Ремесло не привязывается к идее товарного рынка, поэтому не происходит его дегуманизации, поскольку, приобретая ремесленный продукт, покупатель выступает не столько в роли потребителя, сколько соучаствует в празднике бытия. Предмет, изготовленный человеком эпохи Ренессанса, говорит прежде всего о его таланте: творца о его Творце. В натюрморте XVI века человек наслаждается любым предметом, потому что к предметам существовало принципиально иное отношение, основывающееся на том, что предметный мир прекрасен, так как он произведен нашими руками.