Несостоявшийся Горби. Книга вторая

Едва лишь Яковлев открыл рот, я сразу же понял, что ни одно из предупреждений насчёт этого человека не было преувеличением. Александр Николаевич «с порога» начал оправдывать выданные ему характеристики, среди которых не было ни одной положительной, несмотря на то, что давали их совершенно разные люди. Сразу же после «Здравствуйте!» он начал жаловаться на то, что за ним беспардонно следят агенты КГБ. На жалобах он останавливался недолго – и вскоре уже перешёл в наступление… на КГБ: потребовал, чтобы из Канады убрали всю агентуру, в том числе, и легальную. Больше того: Яковлев предложил не только закрыть резидентуру, но и свернуть всю работу по Канаде – так, будто это наш союзник в будущей войне!

Вёл себя Яковлев настолько уверенно и нахально, что я сразу понял: за этим человеком «стоят»! И стоят массированно и массивно! Ладно, пресловутый Раскольников написал своё «открытое письмо Сталину»… из Парижа! Невозвращенец – он и есть невозвращенец! Но этот тип говорил то же самое здесь, в Москве! И не только «то же самое» – но и многое «сверх того»! Да и Раскольников нападал, как коммунист – а этот как безусловный перевёртыш!..

Хотя – перевёртыш ли?!.. Мне почему-то… хотя вряд ли почему-то вспомнилась книжка воспоминаний Хрущёва, изданная в Нью-Йорке в семьдесят первом. Кажется, она так и называлась: «Хрущёв вспоминает». Никита Сергеевич там рассказывал о том, как на заседании Правительства двадцать шестого июня пятьдесят третьего он поправил Молотова, назвавшего Берию перевёртышем: «Перевёртыш – это тот, кто был коммунистом, а Берия никогда им не был!». Неспроста вспомнилось мне это определение, когда я разговаривал я Яковлевым. Несмотря на то, что этот человек был на фронте (не знаю, как он, там, воевал – но был), ничего советского, ничего коммунистического в нём я не смог бы обнаружить и под микроскопом! Получалось, что всю жизнь этот тип «искусно маскировался под порядочного человека», как сказала бы героиня одной кинокомедии!»

Полковник усмехнулся – и уважительно покачал головой: Дроздов пересказывал Крючкова настолько живо и достоверно, что нельзя было не отдать должное обоим.

«После ухода Яковлева я не мог уже относится к его персоне индифферентно – ну, или хотя бы так, как относился раньше: „дипломат, оторвавшийся от жизни в Союзе, зажравшийся, подпавший под влияние“ – и всё такое. И я вызвал своего заместителя Дроздова – человека порядочного, настоящего профессионала».

– Вон, «откуда дровишки»! – хмыкнул Полковник. – Значит, я не ошибся. Да и относительно характеристики Дроздова наши с Крючковым мнения совпадают.

«Дроздову можно было доверить самые деликатные секреты – и я доверил ему сбор информации по Яковлеву. Ну, как доверил: сказал, что надо усилить наблюдение за нашим посольством в Оттаве. Я не стал называть ему фамилии Яковлева…».

– «Доверил», называется! – ухмыльнулся Полковник.

– «… Не стал я и „раскрывать источники“: всего лишь сослался „на некоторые сведения, по которым…“ – ну, и так далее. Не знаю, догадался ли Дроздов – но никаких вопросов он мне не задал, а через некоторое время он положил мне на стол целое досье… на Яковлева».

– Значит, догадался! – снова не отказался от комментария Полковник, и с тем же «сопровождением» на лице.

– «В основном, это были обрывочные сведения „на тему“ Яковлева от информаторов, реквизитов которых в документах не значилось. Видимо, Дроздов не доверял никому».

– А тебе – прежде всего! – «поучаствовал» в очередной раз Полковник.

«В досье поминались не только взгляды Яковлева, но и приводились отдельные цитаты. Цитаты были весьма красноречивые».

Полковник оторвался от чтения – и, посветлел лицом.

– Никакая это не стенограмма! Дроздову каким-то образом удалось заполучить подлинный текст подлинной записки Крючкова! Машинописной, без подписи, с отступлением от канцелярского стиля – но подлинной записки Крючкова! Куда она адресовалась, кому – хрен его знает! Может – конверту с надписью «Вскрыть после моей смерти!»! Володя – парень не самый умный, но, как нередко бывает в таких случаях, довольно хитрый. И он понял, что Дроздов снабдил его бомбой, которая может взорваться… у него под задницей! Вот он и решил подстраховаться! А, может, он даже постарался «допустить оплошность» – чтобы Дроздов «не прошёл мимо» этой записки?! Больше того: думаю, я не ошибусь, если предположу, что и Александр Николаевич знает, как о досье генерала Дроздова, так и об «аналитической записке» генерала Крючкова. Вот, уж, действительно: знание – сила!

«Разгрузившись от души», Полковник вернулся к тексту.

«Суждения Яковлева были не просто крамольными. Он считал СССР империей, выступал за независимость республик – и всё это не в формате «почти не таясь»: открыто! Что же касается России, то ни одного доброго слова о ней от Яковлева не слышали не только иностранные дипломаты, но и свои. Прямо – «тюрьма народов»! Удивляло лишь то, что компанию России неожиданно составил… Азербайджан: Яковлев необъяснимо плохо относился к этой республике и её народу, хотя никакого «армянского следа» в его биографии не просматривалось.

В досье генерала Дроздова имелся и перечень «хлопотунов» за Яковлева. Фамилии меня не удивляли: я ведь не с Луны свалился на должность – из ЦК партии. А, значит, обязан был «находиться в курсе». Поэтому, как должное, я и воспринял не только фамилии Арбатова, Иноземцева, Бовина и Шахназарова – традиционных наших «не наших», но и фамилию Горбачёва. Михаил Сергеевич не побоялся «высочайшего гнева» патрона – и тоже «подписался под ходатайством». Это «ж-жу», как сказал бы Винни-Пух из мультфильма, было неспроста: Михаил Сергеевич «мусор» не подбирал. Значит, намеревался использовать Яковлева. А ведь использовать его можно было только в одном качестве: разрушителя!».

– Неплохо для «недалёкого» Крючкова! – уважительно покачал головой Полковник. – Да и, так ли, уж, недалёк Владимир Александрович, как об этом говорят?! Пока то, с чем я ознакомился: мысли, слог, выводы – отнюдь не свидетельствуют в пользу этой версии. Может, и я ошибался насчёт Крючкова, не признавая за ним «философической сложности» и «достоинств Штирлица»?! Во всяком случае, выходит, что не у одного меня – «правильные глаза» на Яковлева…

«Именно Горбачёв устроил Яковлева в престижный Институт Мировой Экономики и Международных Отношений (ИМЭМО). И не ночным сторожем: директором! И в ЦК, в Отделе пропаганды, Яковлев оказался исключительно благодаря „руке Горбачёва“. Удивительно – но Андропов промолчал! Может, Юрию Владимировичу уже не до этого было?! Но ведь не помешала ему болезнь основательно взгреть зарвавшихся Шахназарова и Арбатова! Значит – что-то другое? А что именно?! „Напел“ Горбачёв? „Забил Мике баки“? Не-е-ет: Юрия Владимировича „на фу-фу“ не возьмёшь! Как ни „пой“ – а он всё равно останется при своём мнении, да ещё и тебе его навяжет! Значит, он – заодно с Горбачёвым?! Но этого быть не может: это Горбачёв – заодно с ним! Андропов – коммунист до мозга и прочего ливера, а Горбачёв… Горбачёв – даже не проститутка: ведь проститутка была когда-то честным человеком! На мой взгляд, Горбачёв – затаившийся враг, и вряд ли идейный: скорее – „засланный“! Ну, как тот „казачок“: лазутчик!»

Полковник засмеялся – и отложил чтение. С каждым предложением Крючков нравился ему всё больше. Но – только своими мыслями, которые он отважился доверить лишь этому… ну, пусть будет: дневнику. Ведь открыто о своих симпатиях и антипатиях Владимирович Александрович не заявлял и не заявляет. Да и как вся эта «правильная» откровенность согласуется с информацией о том, что Крючкова патронирует Яковлев?! Для чего тогда Владимир Александрович разоблачает Александра Николаевича – и сам разоблачается?! Опять страхуется? И опять – от Яковлева и Горбачёва? Получается, что Крючков – хрестоматийный «двойной агент»: и вашим, и нашим?!

– Ставим знак вопроса!

Полковник «обозначил вешкой» сомнения – и вернулся к тексту.

«Дроздову удалось также выяснить, откуда „растут ноги“ сомнительной дружбы Яковлева и Горбачёва. Оказалось, что лет пять назад, в самом конце семидесятых, Горбачёв во главе делегации Верховного Совета побывал с визитом в Канаде».

– ???

Полковник не мог отреагировать иначе на этот пассаж Крючкова: по официальной информации, которая подтверждалась и неофициальной, во главе делегации Верховного Совета Горбачёв побывал в Канаде в августе-сентябре восемьдесят второго, незадолго до финала Леонида Ильича. Хотя, в любом случае, что тут требовалось «выяснять»: достаточно было прочитать газету, в крайнем случае – протокол!

– Может, был ещё какой-то визит, о котором, если и упомянули, то одной строчкой где-нибудь «в подвале», на третьей полосе?

Полковник вынужден был поставить ещё один знак вопроса.

– «Яковлев, как посол СССР, взял его тогда под опеку: заливался соловьём по поводу „капиталистического рая“, не забывая потоптаться на „советском тоталитаризме“. В целом – за минусом идеологических вольностей – Яковлев произвёл на Горбачёва неизгладимое впечатление, тем более что тот и не собирался его изглаживать. По возвращению домой Михаил Сергеевич высоко отозвался о работе посольства и лично посла. С его оценкой – как минимум, в части посла – многие тогда не согласились, но Михаилу Сергеевичу было на это наплевать: для себя – и для Яковлева – он уже всё решил».

– Хм! – в очередной раз одобрил Крючкова Полковник – и перевернул страницу.

– «А ведь Горбачёва к тому времени уже просветили насчёт „тёмных пятен на солнце“, с которыми „солнце“ давно уже поменялось ролями! Михаил Сергеевич был в курсе – и не первый год – о том, что первые данные на Яковлева поступили ещё в 1960 году. Тогда Яковлев и его такой же „идейный“ дружок Калугин оказались в Колумбийском университете, где и учились целый год, правда, неизвестно, чему больше. По данным источников КГБ „по месту учёбы“, оба вступили в несанкционированные контакты – и не с простыми американскими парнями, с простыми американскими парнями из ФБР! Калугин тогда прикрылся стажёром Бехтеревым, который этой истории не касался никаким боком. Ни в чём не повинный Бехтерев на многие годы стал невыездным. А Яковлев представил свой контакт с ФБР более „патриотично“: как оперативное задание с целью получить данные из закрытой библиотеки. Сейчас трудно понять, отчего эту „туфту“ приняли тогда на веру. На Яковлеве всего лишь „сделали отметку“ – но заслуженный крест на нём не поставили!».

– Как же ты, Владимир Александрович, с такими мыслями да под такие факты, стал контактом Яковлева?! – покачал головой Полковник. – Или эта бумажка была писана «до того, как…»? Или это – твое «политическое завещание» – «на всякий пожарный случай»?! Может, ответ – дальше?

Полковник скользнул глазами по тексту, и уже собрался перемахнуть несколько страниц «лирических отступлений», как его глаз, зацепившись за какое-то слово, вернул хозяина назад.

«Канадцы – уж, на что, вежливые люди, не брезгливые, принимавшие услуги от всех „услугодателей“ – а и те отмечали в Яковлеве ограниченность и работу только на себя. Но и они не отказывали Александру Николаевичу, как минимум, в одном достоинстве: потенциале разрушителя. Человек безжалостный и беспринципный, в этом качестве АНЯ (партийная кличка Яковлева от аббревиатуры ФИО) был незаменим».

Этими словами «мемуары» Крючкова заканчивались… бы: на последней странице уже от руки – скорее всего, от руки составителя досье генерала Дроздова – было написано «Продолжение следует». Именно за эти слова зацепился глаз Полковника. И если раньше он «не терял бдительности», то теперь лишился и способности… потерять: как-то сразу почувствовал, что «пахнет жареным… фактом» – и, возможно, из биографии уже самого Крючкова.

С трепетом и надеждой, словно листы древнего фолианта, он осторожно перевернул страницу.

«Я несколько поторопился с «опубликованием завещания…».

– Ах, всё-таки, я прав! – усмехнулся Полковник. – Документ явно предназначался для «неофициальной реабилитации» автора. И де-факто автор сознаётся в том, что запустил его в работу. Интересно, отчего же он захотел «выйти вторым изданием: исправленным и дополненным»?

Полковник вернулся глазами на текст.

«Я думал, что рассказал всё, что знаю. Но оказалось, что это – не так: я не рассказал всего, что знаю… о самом себе! Причина – не самая приятная: в последнее время усилились разговоры о том, что Крючков – «на крючке» у Яковлева. Должен сразу же заявить: это – небольшое преувеличение. Думаю, правильнее было бы сказать, что мы – «на крючке» друг у друга. Да, вынужден признать: я – тоже «на крючке». Но, если мой «крючок» – знания о прошлом Яковлева, то его «крючок» – знания о будущем… Крючкова!

И, если Яковлев «попался на крючок», то я «сам себя насадил»! Как такое могло случиться? «Фамилия» отгадки: Горбачёв. Это он попросил меня «порадеть родному человечку», которого одолевают нехорошими слухами нехорошие же люди. Когда я напомнил Михаилу Сергеевичу о том, что я и сам, некоторым образом, отношусь к «нехорошим людям с нехорошими слухами» – и даже поделился с ним частью «слухов» – он сказал мне:

– Не надо преувеличивать, Владимир Александрович. Но даже не это – главное. Главное – то, что мы с тобой – из одной команды… с Александром Николаевичем.

После такого «зачисления в ряды» мне оставалось лишь оторопеть взглядом – и я оторопел. Но ненадолго: noblesse oblige (положение обязывало) меня поправить Михаила Сергеевича.

– Я считал, что мы – из одной команды… Юрия Владимировича. А, насколько мне известно, Яковлев в эту команду не входит.

– «Всё меняется, всё течёт!» – философски заметил Горбачёв, причём, философия его была с каким-то сатанинским «подтекстом на лице». – Ты же понимаешь: «ничто не вечно под Луной». А живые думают о живых!

Это прозвучало настолько многозначительно, что я оперативно задумался о живых… в лице самого себя. Тем более что Горбачёв буквально не давал мне опомниться.

– Пойми, Володя: Юрий Владимирович «сходит»…

– «И, в гроб сходя, благословил»? – отважился даже пошутить я.

– Именно! – не пошутил Горбачёв, и для этого ему не потребовалось никакой отваги. – Но ты ведь понимаешь, что это обстоятельство никак не устраивает других «товарищей по партии». И для того, чтобы «благословение» Юрия Владимировича сбылось, нам надо держаться друг друга! Или ты – с нами, или ты – с ними: третьего не дано! А с нами – значит, и с Александром Николаевичем. Чтобы, там, о нём ни говорили – а Яковлеву надлежит сыграть колоссальную роль в грядущих событиях. Я бы даже сказал: судьбоносную! И это не я определяю его на эту роль: сама жизнь! Более верного и более талантливого соратника у меня нет! Так, что, решай: если ты со мной – то и с ним!

Горбачёв помедлил – и многозначительно добавил:

– Я уважаю Виктора Михайловича Чебрикова – но он человек Андропова, и не торопится стать человеком Горбачёва. На этом месте я вижу другого человека. На этом месте и в КГБ, и в Политбюро.

Глаза Михаила Сергеевича при этом видели только меня – пока ещё на том месте, где я стоял. Но я как-то сразу увидел… что меня увидели! Прямо: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю»!

– Александру Николаевичу понадобится деятельная помощь КГБ в борьбе за очищение социализма от… от… всяческих наслоений… из неправильных идей и неправильных людей. И будь уверен, Володя: он не останется неблагодарным. Я – тоже… в случае, если ты верно сориентируешься «по месту».

Михаил Сергеевич положил руку мне на плечо. По-дружески, так, положил – как он это умеет… когда захочет. Вернее – когда ему нужно… что-то от тебя.

– Андропов уходит, Володя. А без него ты не удержишься даже на своём нынешнем месте: ни Романову, ни Гришину ты не нужен! А у тебя – потенциал, Володя: ПГУ для тебя – не предел. У тебя – задатки политика.

«Уж, сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, грязна – а всё не впрок…». Не знаю, где, там, Горбачёв разглядел задатки – только я понял: надо быть последним дураком, чтобы не „клюнуть“ на эту „мульку“! Вот и весь „крючок“. Я не изменил своему мнению насчёт Яковлева: я всего лишь „нанялся в работники“. А, что, разве так не бывает: терпеть не можешь начальника – а пашешь на него, как вол? Да – сплошь и рядом! Я всего лишь не стал исключением».

«Дочитав» точку, Полковник усмехнулся: Крючков «отмазался» на все стороны. На всякий случай…

Глава тридцать третья

«По военной дороге шёл в боях и тревоге боевой восемнадцатый год…» – пелось в известной песне времён гражданской войны. Теперь «на дворе стоял» год восемьдесят четвёртый – но дорога от этого не перестала быть «военной»… мирного времени, да и боёв с тревогами не стало меньше, пусть и иного характера.

Во второй раз за год с небольшим страна готовилась провожать Генерального секретаря. Нет, Юрий Владимирович, слава Богу, был ещё жив. Хотя – за что слава тому Богу?! Слава ему была бы, если бы Андропов жил – и не «ещё», а просто: жил и работал. Поэтому – лучше так: Юрий Владимирович был ещё жив. Биологически жив: политически он «умер» ещё на декабрьском Пленуме. Народ у нас – понятливый, поэтому ему не требовалось объяснять, что значит: «на Пленуме был зачитан доклад Генерального секретаря ЦК».

Медики во главе с Чазовым, «лейб-медиком Политбюро и Генеральных секретарей», боролось уже не с болезнью и даже за жизнь Юрия Владимировича, а за своё будущее. Нет, речь не шла о буквальном предъявлении им обвинения формата «кто хочет сделать, ищет способы, кто не хочет – оправдания». Медицина сделал всё, что могла – но болезнь сделала больше: всё! Всё, что нужно было для финала Андропова.

Поэтому Четвёртое управление занималось сейчас тем, чем и полагается заниматься в подобных случаях: «мёртвому припарками» и ожиданием конца мучениям Юрия Владимировича… и своим – тоже. Нельзя сказать, что ожидание было спокойным: и клятва Гиппократа не позволяла, и клятва члена КПСС. Но, главное: не позволяло «бдящее око» Политбюро.

К Юрию Владимировичу теперь каждый день наведывался хотя бы один член или кандидат в члены. Чазов пытался играть в строгого доктора – но гости быстро воззвали к его «чувству ответственности» – и он перестал злоупотреблять терпением вершителей судеб: вершители могли свершить и его судьбу.

По большому счёту – и по любому другому тоже – Евгений Иванович не нуждался в «воззваниях»: сам мог «воззвать» к кому угодно и к чему угодно. Семнадцать лет у «монарших» тел – не один день! Как говорил «товарищ Саахов»: «Торопиться не надо!». Чазов готов был повторить этот лозунг – но с небольшим уточнением: «Торопиться не надо… делать глупости!». Он понимал: сейчас – его время. «Верха» изготовились к «дружбе между народов», как две военные машины времён Великой Отечественной. Оказаться «раздавленным» – плёвое дело. Но ведь можно и присоединиться к «дружбе» – и с обеих сторон! Как говорил уже другой персонаж – Александр Иванович Корейко: «Хорошие счетоводы везде нужны». Евгений Иванович имел все основания экстраполировать этот вывод и на себя: хороший политический медик никому ещё не помешал… уже лишь тем, что помешать мог очень многим! Помешать жить – или умереть! И не только физически, но и политически!

Чазову требовалось лишь соответствовать главной политической установке нашего времени – двум «у»: «угадать» и «угодить»! Поэтому умудрённый опытом Евгений Иванович мудро не стал мудрствовать лукаво – и посвятил в тайны жизни и смерти Юрия Владимировича все заинтересованные стороны. Да, сколь кощунственно это бы ни звучало, но можно и нужно сказать именно так: «заинтересованные стороны». Ибо все участники политической драмы, которая в КПСС – куда тем шекспировским! – были заинтересованы в исходе… Генерального секретаря в мир иной.

Не Юрия Владимировича Андропова – Бог с ним: Генерального секретаря! Жизнь и смерть «человека в фамилии Андропов» не представляла стратегического интереса ни для кого, кроме его близких. Иное дело – вторая составляющая: «Генеральный секретарь». Потому что вторая она – лишь по счёту: по значению она – первая.

Евгений Иванович уже знал, что, хотя «военные машины и изготовились», масштабных боевых действий не предвидится. Всё сведётся к боям местного значения, мелким операциям с целью «уточнения позиций» и перегруппировке сил. Как «придворный медик высшего ранга», Чазов был

в курсе всех наиболее значительных «подковёрных» манёвров. По состоянию на время «ч» – день исхода Генсека, который в формате «со дня на день» ожидался уже третью неделю – ни одна из противоборствующих сторон не имела решающего перевеса. Отсюда следовало, что ни Горбачёв, ни Романов «шапку Мономаха» пока не готовы были примерить. А уже отсюда следовало, что её временно возложат на голову «очередного Мишеньки Романова, слабого умом»: «второго секретаря ЦК» Черненко.

Как и все «посвящённые», Чазов знал: Константин Устинович Черненко не был «слаб умом». Будь это так, то человек, напрочь лишённый каких бы то ни было стратегических талантов, не прорвался бы во «вторые секретари» – да ещё в условиях такой жёсткой конкуренции. Сколько их было – всех этих претендентов в «Цезари»: Шелепин, Семичастный, Воронов, Полянский, Подгорный, Мазуров, Косыгин, Машеров! И где они теперь?! «Нигде» – кто в политическом, кто в житейском «нигде»! А Константин Устинович тихой сапой добрался до второй ступеньки – и теперь готовился занять первую! Ладно, пусть не «Божьим соизволением» – а сговором непримиримых врагов – но первую! Пусть – «калиф на час», пусть – «хоть день – да мой!» – всё равно ведь «калиф», всё равно – «мой день»!

Нет, Константин Устинович, конечно, не полагался на «добрую» волю товарищей – по причине отсутствия и таковой, и таковых. Поэтому с самого начала… конца Андропова он принял активное участие в «самовыдвижении… без самовыдвижения». В «самовыдвижении де-факто» – без «афиш» и прочих «заявок на участие». Черненко «всего лишь» чётче обозначил «Второсекретарское» «Я». Это, прежде всего, проявилось в «усилении им тезиса о моменте своего руководства». Константин Устинович стал активнее выступать в роли «мудрого Соломона», который способен «развязать узел без всех этих эксцессов с мечом». В отличие от Горбачёва и Романова с их напряжённым ожиданием схватки, он демонстрировал спокойную уверенность в себе и своих силах, даром, что тех и у инвалида первой группы было значительно больше.

Умудрённый опытом жизни на кремлёвском «Олимпе», Черненко активно не примыкал ни к одному лагерю, умело арбитрировал – и даже обозначал потуги на занятие исключительно делами страны. Это производило впечатление. С учётом «патовой ситуации», в которой оказались главные «игроки», кандидатура Черненко представлялась единственным «лучом светом в царстве тьмы». Время давало Константину Устиновичу шанс, не на подвиги, так на анналы – и ему оставалось лишь заверить товарищей… в безысходности ситуации, которая вынуждает их сделать «правильный выбор».

Изучив досье Черненко, Полковник не мог не уважить немногочисленные таланты Константина Устиновича – а они, таки, имелись, при всей обоснованности заявлений об их полном отсутствии. Обоснованность – вместе с заявлениями – относились к «общечеловеческим талантам» и талантам стратегического назначения, в наличии у себя каковых – и тех и других – Черненко замечен не был.

Но таланты иного класса – тактического – у Константина Устиновича водились! И главным из них являлся тот, что он, этот классический «полководец без армии», не стал дожидаться, пока товарищи «обречённо поднимут руки»: сам пошёл навстречу этой «обречённости». То есть, он не стал полагаться на заведомую обречённость. Несмотря на заверения товарищей, личными телодвижениями Черненко сам «заверил» их. На этот раз – в том, что они действительно «обречены на него». Это было и мудро, и гуманно: «соратники», тем самым, избавлялись от мук сомнений. Нет выбора – нечего и голову ломать, не говоря уже о копьях!

В интересах дела – прежде всего, лично своего – Константин Устинович не стал уповать на расплывчатые временные рамки, определяемые последним вздохом Генсека. Он сам пошёл навстречу товарищам – чтобы закрепить прежние договорённости, оформить их надлежащим образом и помочь коллегам раз и уже навсегда избавиться от ненужных иллюзий на тему «всё ещё может быть». Тогдашние «смотрины» надо было превратить в сегодняшний выбор.

Конечно, он допускал верность товарищей «итогам предварительного голосования» – но исключительно в формате «Бога», на которого «надейся – а сам не плошай». Да и «повторение – мать учения», а «хорошего много не бывает» – доводы не хуже. Особенно – в контексте непрекращавшейся «подковёрной дружбы» Романова и Горбачёва. Нужно было успокоить общественное мнение»… Политбюро – теперь уже окончательно. Нужно было показать, кто в кремлёвском доме есть «ху».

Как следствие, если инициатива первой встречи принадлежала Тихонову, то на вторую «народ» созывал уже сам Черненко. Формальным актом «капитуляции» могла явиться лишь встреча «уполномоченных противоборствующих сторон». Кандидатов на эту роль Константину Устиновичу и не потребовалось выбирать: их уже выбрала жизнь. Точнее: политическая жизнь. Да и, как говорится, «виделись уже!».