Возвращение ростовского потрошителя

Блондинке с изумрудными глазками страсть как не терпелось поделиться с родимыми «предками», что произошло с ней нынешней ночью; но она и сама-то до конца уже ни во что не верила, а считала какой-то зловещей мистификацией. А чего бы сказали рассудительные родители?! В любом случае мнения «побыстрее свалить» ни за что бы не поменяла, прекрасно понимая, что только так избавится от чудовищных наваждений. Причина весомая, и белокурая красотка не посчитала нужным рассказывать об их ночном приключении; она справедливо предположила, что либо ей попросту не поверят, либо (что нисколько не лучше!) полицию вызовут. Дознаваясь до истины, обязательно выставят виноватой её; но может случиться гораздо хуже… поместят в психиатрическую лечебницу или поставят на́ смех. Что!.. Для молоденькой барышни считалось неприятнее, чем жуткая прогулка к железнодорожной станции. Всего и «делов-то»: по пути ей нужно миновать лишь небольшую рощицу. Шалу́ева надеялась проскочить её за семь, максимум восемь, минут. Время незначительное и, по ее наивному убеждению, с ней вряд ли бы чего-то случилось.

До поезда оставался примерно час. Предупредительная красавица, предполагая нечто подобное, заранее приняла охладительный душ (окончательно смыла страх и сомнения), плотно перекусила и могла теперь выдвигаться. В ходе прощания сердобольная мама пустила скупую слезу; она отлично понимала, что будет видеться с любимой дочкой очень и очень редко. Даже попробовала убедить главу семейства отвести милую девушку к поезду, но Иван Ильич остался полностью непреклонен.

– Раз считает себя достаточно взрослой, – сказал он в последнем слове, провожая Дашу к домашним дверя́м, – что сама способна распоряжаться личной судьбой, а родителей просто-напросто ставить в известность, так пусть самолично и достигает намеченных целей. Ну, а для начала пёхом прогуляется до вокзала.

Вот так зеленоглазая блондинка оказалась на тёмной улице одна-одинёшенька, одетая в обычное одеяние, с маленькой дамской сумочкой, школьным рюкзаком за миленькими плечами да огромной сумой на колесиках. Пока она двигалась городской чертой, где существует приличное освещение, Шалу́ева чувствовала себя уверенно и не помышляла о внутреннем страхе. Но вот! Путь её подошёл к затемнённой березовой роще, где в половине восьмого вечера (первого ноября) стояла кромешная темнота. Дашино сердце бешено колотилось. Она остановилась, не решаясь шагнуть в пугающее пространство: де́вичья интуиция подсказывала о непременном присутствии некой враждебной сущности. Минуты шли одна за другой; время натягивалось; до поезда оставалось вовсе недолго, а если быть точным, не более чем сорок минут.

Дарья не считалась героически смелой, поэтому стала подумывать о полном провале сумасбродной затеи. Струхнувшая блондинка разумно предположила, что не осилит лесистый участок, оказавшийся непреодолимо пугавшим барьером. Действительно, шелестом веток, скрипом стволов и прочими странными звуками он способен был напугать кого угодно, и вовсе не робкого человека. Блондинка с изумрудными глазками таковой не являлась; она совсем уж задумалась «плюнуть» да возвращаться обратно, поближе к родимому дому (где уютно, тепло и спокойно), как (вдруг!)… услышала сзади отчётливую, до «коликов» в животе пугавшую, поступь. Почему-то показалось, что приближавшийся человек – это тот страшный, воскресший из мёртвых, покойник, который нынешней ночью перебил всех бедных друзей. В похожих ситуациях людские страхи существенно обостряются и явственно осознаётся вся серьёзность безвыходной ситуации. «Я ведь единственная, кого ещё не убили…» – пульсировавшим импульсом промелькнуло зловещее размышление.

Очаровательная особа напугалась до высшей степени; она впала в панический ступор и не смела ни кричать, ни повернуться назад, ни просто пошевелиться. Так она и стояла, тупо и дожидаясь неминуемой гибели. Внезапно! В двух шагах раздался ободрявший голос Пети Игу́мнова, бывшего одноклассника:

– Шалу́ева, ты чего застыла как часовой у кремлёвских курантов? Наверное, как всегда, перетрусила и не можешь преодолеть лесную преграду? Положись на меня – я вмиг проведу, и никто, поверь, к тебе не пристанет!

Невозможно себе представить, как Даша обрадовалась, услышав умственно отсталого паренька. Они проучились вместе аж до девятого класса, когда тот с трудом закончил общеобразова́тельный курс обучения. Касаясь непривлекательной внешности, он не выделялся высоким ростом, зато обладал немаленькой силой; лицо не выглядело красивым, хотя и не очень отталкивало (имело особую притягательность, выраженную бездонными зенками, большими и карими); волевые скулы, выпиравший, словно рубильник, нос, зауженная физиономия, тонкие, но широкие губы заканчивали общий портрет. Одеться он соизволил в утеплённый костюм спортивного типа. И именно ничем не примечательная личность и вызвала радостные эмоции у окончательно перетрусившей девушки; а ведь она совсем уже засобиралась распрощаться с несостоявшейся жизнью.

– А-а… Игумнов, – сказала блондинка с изумрудными глазками, стараясь слышаться твёрдой, – это ты? – и вновь она не показала, что чего-то боится, а на ходу придумала правдоподобную, не вызывавшую сомнений, причину: – Нет, ты неправ… В действительности я встала здесь отдохнуть. Видишь: какой чемодан тяжёлый? Я его еле пру… и никого я вовсе не испугалась. Впрочем?.. Если немного проводишь, поможешь донести нелёгкие вещи, то признательность моя не познает осмысленных граней, условных ограничений. Так что… Петя, – сообразительная красавица вдруг посчитала, что именное обращение придаст туповатому собеседнику побольше личного весу, – сопроводишь меня через лесочек до станции?

– Без малых проблем! – воскликнул беззастенчивый юноша, озаряясь счастливой улыбкой. – Нисколько не напряжёт, тем более что всё одно мне необходимо проследовать в станицу Кривянская. Кстати, а чего ты не хочешь обойти лесную посадку по улице, по Вокзальной?

«Ага, «блин»?.. Она всё равно примыкает к лесистому парку, и, как не старайся, придётся держаться опасной зоны. Получается, зловещее место всегда будет рядом – уж лучше пройти его напрямую, чем обходить по длинному кругу», – подумала Шалу́ева, вслух же она ответила:

– Я уже, кажется, говорила, что ничего не боюсь! Просто… у меня объёмные вещи – вот мне и приспичило встать здесь немножечко отдохнуть, чтобы набраться сил и следовать дальше. Так ты мне поможешь? Или позволишь слабенькой девушке тащить массивные сумки единолично?

– Пошли, – с готовностью согласился Игу́мнов, перехватив у состоявшейся спутницы тяжёлую сумку с ручкой, и на колёсиках.

Рюкзак, содержавший сугубо личные вещи, и дамскую сумочку, с аксессуарами и косметикой, блондинка, обладавшая изумрудными глазками, оставила при себе; она разумно предположила, что ежели те и обременят, то вовсе не сильно (одиннадцать лет таскала ранец, под завязку набитый учебниками, что вразрез не шло с девчачьими «тряпками»). Распределив прямые обязанности, переносимые вещи, разнополая парочка, состоявшая из ослепительной дамочки и неказистого, умственно отсталого, шке́та, последовала по асфальтированной тропинке. Они шли, вспоминая школьные годы. Как оказалось, Петя ещё в девятом классе испытывал к Даше нечто, похожее на тёплые чувства, – неразделённую юношескую любовь. Шалу́ева, от неожиданного признания, ощутила приятную негу: она слыла неимоверно красивой, отлично знала себе реальную цену, но всегда умилялась, когда её восхваляли (хоть скрыто, хоть явно).

Непринуждённо беседуя, они прошли до половины аллеи и приблизились к детской площадке. Неподалёку располагались и игровые залы, к тому моменту, конечно, закрытые. Зеленоглазая блондинка шла впереди. Петр, нагруженный дорожной сумой, плёлся чуть позади, немного поодаль, отстав шагов на четыре (возможно, на пять?).

– Послушай, Игу́мнов, – промолвила Даша, объятая счастливым воспоминанием детства, – а помнишь, как мы «химичку» тогда разыграли?..

Ответ подтвердительный не последовал, а раздался неприятный, противно хлюпнувший, звук; напоминал он раздираемую плоть и хрустевшие ко́сти. Неприкрытую спину сковало холодным ужасом, и побежали многотысячные мурашки. Кое-как (непонятно?) она нашла в себе силы – и… резко обороти́лась назад! Она намеревалась лично удостовериться, что именно приключилось (хотя, по правде, давно уже догадалась). Что же бедная Дарья, к несчастью, увидела? В сопровождавшего юношу, в неразумную голову, прямо у правого уха, был воткнут огромный кухонный нож, а рядом стоял (ТОТ!) страшный мужчина, получивший зловещее прозвище Ростовского потрошителя. Из-под квадратных очков ненавистью «горели» безжалостные глаза – давали полное основание полагать, что милосердной пощады навряд ли дождёшься и что вымолить её никак не получиться. Он больше не выковыривал пацанские очи, а наносил, один за одним, удары в башку, превращая её во что-то несуразно уродливое. Дивное дело, Шалу́ева осталась в сознании, единственное, слегка закружилась зачумлённая голова. «Ну его, «на хер», со всеми вещами! – подумала про себя и бросилась наутёк, побежала к городскому вокзалу. – Хорошо ещё, сообразила обуться в «найковские» кроссовки, а не, скажем, в высокие туфли».

Пока она по-быстрому семенила, сзади происходила невиданная картина… Измочалив Петину внешность и превратив её в сплошное кровавое месиво, Ростовское чудище повалило безвольное тело на бренную землю. Оно трепыхалось в предсмертных судорогах, но всё ещё методично тиранилось острым ножом; тот вводился вовнутрь, ненадолго там оставался и делал возвратно-поступательные движения, имитировавшие половое сношение. Как только новая ранка существенно расширялась, маниакальный выродок перемещал кухонное орудие в другое отверстие. Так продолжалось минут чуть более десяти. Ростовский потрошитель действовал на удивление аккуратно, и совсем не испачкался истека́вшейся кровью. Закончилось всё не раньше, чем он извлёк детородный орган и разрешился обильной эякуляцией. Именно она и являлась основной целью безжалостного насильника; по сути, он слыл законченным импотентом и не мог вступать в нормальные половые акты – получал возбуждённое наслаждение только при виде чужих страданий, несоразмерных мучений. Пока он необычно «совокуплялся», у Даши получилось набрать приличную скорость и увеличить безопасное расстояние, практически приблизившись к станционному зданию.

Слышался шум подходившего поезда, гудком возвещавшим о медленном приближении. Блондинка с изумрудными глазками дрожала от жуткого страха, готовая вот-вот лишиться сознания, но стойко держалась; она успокаивалась, что человеческий монстр вроде пока не гонится. «Может, решил оставить меня в покое?» – думала струхнувшая девушка, не зная основную цель безудержного маньяка. Какую? Убийство за-ради сексуальной удовлетворенности, априори кровавого удовольствия. Пока он мерзко блаженствовал, появилось необходимое время, для того чтобы всё обдумать и хоть немного восстановить душевные силы. Последнее условие давалось довольно плохо: нервная дрожь колотила, ну! просто безжалостно; безостановочно выбивалась зубная дробь; нежная кожа сжалась то ли от ноябрьского холода, то ли от суеверного страха (что более вероятно!); несравненные ноги готовились предательски подкоситься.

Шалу́ева постоянно оглядывалась по всем сторонам – больше в парковую посадку; она мысленно подгоняла неспешный локомотив, чтобы уж поскорее оказаться в вагоне да избавиться от неестественного преследования, потустороннего и мистического. Жалости, без сомнения, потом не дождёшься! Но урчавший поезд, словно специально, ехал не торопясь, замедляясь пред остановочной станцией. В то же мгновение на краю лесопарковой зоны заблестели квадратные стекляшки очков; те однозначно вещали, что воскрешённый покойник-монстр стремится в безудержную погоню. Уф! Подошёл долгожданный состав – поезд проходящий, на остановку отводится не больше минуты. Он позволил несчастной красавице запрыгнуть в относительно безопасный вагон, а усердным проводникам поплотнее закрыть входные отверстия, запрещая безбилетным пассажирам просачиваться во внутреннее пространство. Пока новоявленная пассажирка удостоверяла правомочный проезд, приблизился странноватый мужчина; внешним видом и лицевым выражением он походил на дикого зверя, а вовсе не на нормальное людское создание. Дарья, оставаясь в приёмном тамбуре, случайно выглянула в дверное окошко… Она едва не поперхнулась от страха: ей представилось перекошенное лицо, злобное и безумное; из-под больших очков горели остекленевшие зенки, бешенные и гневные, не знавшие гуманного милосердия.

Глава II. Первая вылазка

Следует обратить внимание на некоторые особенности лица, прозванного в правоохранительных структурах Ростовским чудовищем. С наступлением ночи, а вернее тёмного времени суток, он подвергался воздействию магических сил – превращался в бездушного потрошителя, обладавшего неведомой силой; он становился способным, голыми руками, разрывать здоровых людей на мелкие части. Однако нужно-то ему было нечто совсем иное: с помощью кухонного ножа и жутких мучений, маниакальный изверг удовлетворялся в сексуальном влечении (по экспертному заключению обходиться естественным путём у больного выродка никак бы не получилось). Была и ещё одна неслыханная способность: в любой ситуации им не утрачивался личный контроль, а каждое действие производилось осознанно, не выпуская из виду пространственной обстановки. С появлением первых лучей демонические энергии оставляли могучее тело и уходили обратно, в потустороннюю преисподнюю; тот становился простым обывателем и превращался в обыкновенного человека, лишённого зловещих наклонностей. На ясный де́нь приобретался осознанный облик, и он мог общаться рассудительно, здраво, нормально, не вызывая ни маленьких подозрений. Жестокий монстр казался солидным, классически ухоженным, горожанином, окончившим не единственное высшее учебное заведение.

На следующий день, несмотря на отсутствие мистических сил, Ростовского потрошителя не оставляла неодолимая неуверенность; она подталкивала в срочном порядке выдвигаться в столицу. Целый день провёлся в бесцельных догадках. Он несколько раз порывался купить себе право единой поездки; но… без личностных документов, под честное слово, билеты на проезжавшие поезда, увы, не давали. Так он и бродил, неприкаянный, до са́мого вечера. Когда неяркое осеннее солнце склонилось к закату, непонятный прохожий, измученный и усталый, присел на привокзальную лавочку; она специально устанавливалась на ровном перроне и располагалась поблизости от центрального здания. На ней уже посиживал бомжеватый мужчина и смачно прихлёбывал дешёвый портвейн. Он явно являлся местным, точнее, обитал в районе станции, бичуя в каком-нибудь ближайшем подвале. Общественный отщепенец разжи́лся удачной выпивкой и, не желая делиться с товарищами, проживающими совместно, пристроился спокойно на лавочке.

Когда подсел загадочный незнакомец, тот недоверчиво его оглядел. Он как бы соображал: «Не придётся ли его потчевать тоже?». Социальный отброс давно научился разбираться в людях, склонных употреблять, поэтому, успокоенный, заключил, что если странноватого типа чего-то интересует, то, уж точно, не простенький «портвешочек». Поэтому местный пьяньчужка отнёсся к нему довольно доброжелательно; он даже попытался завести незадачливую беседу:

– Ты кто такой, «дядя»?.. Поезда, что ли, ждёшь или по прочей надобности?

Маниакальный убийца не знал, что следует отвечать. Прошло добрые тридцать лет; он разом очутился в двадцать первом столетье, всему удивлялся и не мог оценивать современную обстановку сообразно, кругом адекватно. Первостепенное, о чём ему думалось, как орудовать дальше, а главное, как, не имея убедительных документов, переместиться в Москву. Бомжеватый собеседник тем временем продолжал, считая, что его внимательно слушают.

– Ты, парень, какой-то, вроде бы не нормальный – может, больной или всё-таки выпить хочешь?

Последнее предположение болезненно отозва́лось в помутнённом мозгу, но не высказаться оно не могло, пользуясь общепринятыми правилами приличия. Неизвестный оценил добродушного выпивоху недоверчивым взглядом, но вновь ничего не ответил; зато он придвинулся чуточку ближе.

Почти в то же время оперативная группа приехала осматривать труп Пети Игумнова, изуродованный до полной неузнаваемости. Хотя он и оттащился Ростовским потрошителем подальше от асфальтированной дорожки, но к вечеру был обнаружен гулявшими по парку пронырливыми детишками. Среди дежурных сотрудников, выехавших на страшное происшествие, находился старослужащий подполковник; начинал он с «девяностых» прошлого века. Седовласый мужчина, давно разменявший пятидесятипятилетний отрезок, он выглядел подтянуто, стройно, имел невысокий рост и отличался коренастой фигурой; колючие, пытливо въедливые, глаза говорили о наличии недюжинного ума, способности к аналитическим размышлениям; острый, с едва заметной горбинкой, нос увенчивался густыми усами, слегка поседевшими. Звали его Рыковым Николаем Геннадьевичем, и он исполнял обязанности начальника участковых уполномоченных. Как опытный полицейский, именно он, увидев труп растерзанного парнишки (сопоставив раны и отдельные факты), вспомнил старое дело, где в похожей точности тиранил местный маньяк-убийца; его не сумели вычислить долгие годы.

– Виктория Александровна, я вижу все признаки Ростовского потрошителя, – сказал он молоденькой девушке-следователю, старшему лейтенанту юстиции, по фамилии Гринева (она едва достигла двадцати пяти лет, не представлялась высоким ростом, оделась в форменную одежду и как раз заполняла описательный протокол). – Удивительно?! Его расстреляли в 1994 году и в глубокой тайне похоронили на одном из заброшенных кладбищ – практически у меня на глазах.

– И чего теперь делать? – недоумевала вторая сотрудница; ей не терпелось побыстрее разделаться со страшным осмотром и выдвинуть хоть какую-то правдоподобную версию. – Мне что, теперь докладывать, будто у нас объявился покойный подозреваемый?

– Конечно же, нет, – посчитав озвученные вопросы предвзятой насмешкой, неприветливо усмехнулся огово́ренный подполковник, – но есть немалая вероятность, что – НЕКТО! – изучил давнишние методы и полностью копирует типичные жестокие признаки.

– Глядите!.. – воскликнул молодой участковый, младший лейтенант, только-только поступивший на полицейскую службу; звали его Козеев Сергей Николаевич, – здесь чья-то дорожная сумка, под завязку забитая женскими шмотками!

– Неси-ка её сюда!.. Срочно! – приказал Николай Геннадьевич.

Провели подробный осмотр переносимой поклажи, имевшей ручку и маленькие колесики. По характерным признакам и домовому опросу успешно установили, что принадлежит она Шалу́евой Дарье, дочери достойных родителей; они проживали практически рядом, меньше чем в километре. Сразу возникло три версии: либо она убита и необходимо искать ещё один изувеченный труп, либо сама является тем пресловутым имитатором-подражателем, либо – обыкновенным случайным свидетелем. Сомнительный поворот (в части второй) казался невероятным, но маленькая возможность нисколько не исключалась. С добросовестной отработкой был выслан участковый Козеев. Он не замедлил броситься исполнять порученное задание.

К тому моменту совсем уж стемнело и на вокзале разворачивались совсем иные события. Как только лучистое солнце укрылось за горизонтом, Ростовский потрошитель полез в имевшийся при нём обычный портфельчик и достал наружу кухонный ножик.

– Эй, парень? – выпучил бомжеватый мужчина большие глаза, начиная отодвигаться на лавочный край, подальше от полоумного незнакомца. – Ты чего, шутить, что ли, вздумал? Давай, давай заканчивай, я вроде ничего плохого тебе не делал?

Яростный взгляд, перекошенное злое лицо и очевидность намерений не вызывали сомнений, что задумки, посетившие буйную голову, являются воистину ярыми. Действительно, сосед по лавке долговременно не раздумывал, а встав в устойчивую позицию, развернулся гневной физиономией к выбранной жертве и всадил в ошеломлённую рожу длинное лезвие; он рассёк небритую кожу и пробил скуловую кость аккурат возле носа, но чуточку справа. Последовали возвратно-поступательные движения, пока лицевая рана не стала свободной, а скользкий нож не потерял тугое сопротивление. Правый глаз, естественно, вытек, а следующий удар производился прямым направлением в левый. Поерзав в мозговом веществе, новочерскасское чудище методично затыкало клинком в разные части тела, не вынимая сразу, пока не случилось долгожданной эякуляции. Наконец он смог успокоиться и вытер окровавленный ножик об у́мершего мужчину. Как упоминалось, даже подверженный демоническим силам, он не терял мыслительной ясности, способности здравого рассуждения, – и именно та значимая особенность заставила осмотреть карманы убитого человека. Ему посчастливилось. Умерщвлённый «бомжик» носил с собою все личные документы: паспорт, на имя Чури́лова Антона, по отчеству Ксенофо́нтовича, трудовая книжка, вообще не имевшая отрицательных записей, и специальный диплом «об окончании строительного техникума», полученный ещё в период советского времени.

– Ну что же, Чури́лов так Чури́лов, – вслух произнёс ухмыльнувшийся изувер, накануне восставший из мёртвых, – и фамилия вроде похожая. Ладно, особенно выбирать не приходится – в создавшейся ситуации всецело подходит.

Забрав «заимствованные» свидетельства и пользуясь помощью мистических сил, он переправил в паспорте наличную фотографию – привёл его в полное соответствие с нынешней личностью. Новоявленный Антон Ксенофо́нтович сложил документы в карман пиджака. С удовольствием вырезал «бомжовскую» печень, не забывая отвратительно комментировать: «Я целый день ничего не ел, изголодался совсем не на шутку и просто обязан утолить нечеловеческий голод, что жутко терзает внутри. В былые времена, помню, мне нравилось поедать питательные части людских организмов». Методично работая острозаточенным лезвием, он извлёк, по субъективному мнению, наиболее вкусный кусок и, не задумываясь, впился́ в него гнилыми зуби́щами. Тьфу! Ему совсем не понравилась «циррозная» печень. Он то́тчас избавился от откушенного ломтя́ и выплюнул его подальше в сторонку. «Давай-ка лучше попробуем почки», – продолжил он ужасные рассуждения, кромсая безвольное тело. Случилась та же история, что и с первым надкушенным органом. По вкусу Ростовскому чудищу пришлось лишь пропито́е, изрядно одряхлевшее, сердце. Насытившись и озарившись самодовольной улыбкой, он спрятал длинненький ножичек обратно в портфель, а смердящий труп откинул назад, под железнодорожный откос, прямо за лавку. Тот беспрепятственно скатился до ни́зу, а кромешная тьма, разрезаемая лишь привокзальными фонарями, надёжно сокрыла неимоверное преступление.

Через некоторое время подошёл московский состав, и Чури́лов направился к одному из открытых вагонов. Помимо него, не садился ни один человек, а у спускного приступка стояла безмолвная проводница. Немолодая женщина, она давно уж не хвасталась былой красотой и отличалась непривлекательными черта́ми: сорокавосьмилетним возрастом, казавшимся значительно старше; при среднем росте, тучной фигурой; заплывшими веками, наполовину скрывавшими усталые очи; пышными щека́ми, «по-хомячьи» свисавшими книзу; почти сравнявшимся носом и выпяченными губами; сальными рыжими локонами. Было очевидно, что служба ей даётся с немалым трудом. Проездные билеты она проверяет так, не покидая подвижный состав, а когда единственный пассажир подня́лся в вагонный тамбур. Обстоятельство Ростовскому потрошителю крайне выгодное! Он избежал неприятных объяснений на улице: обилетиться так и не посчастливилось, потому что вокзал работает до девятнадцати часов пятидесяти минут, а он закончил с бездомным гораздо позднее вечерних восьми. Неброская женщина оделась в служебное одеяние; оно несуразно сидело на совсем непривлекательных телесах, обвисших и некрасивых, и выделялось отличительным «бейджиком». На нём отчётливо значилось: «Проводник поезда Смирнова Елена Валерьевна».

– Ваш билетик? – обратилась та к странному пассажиру…

Поначалу, ещё до момента, как задавать обычный вопрос, она не сразу занялась проверкой проездных документов, а прежде вознамерилась разобраться с прямыми обязанностями: во-первых, опустила заслонку на подъёмную лестницу; во-вторых, поплотнее закрыла входную дверь; в-третьих, просто-напросто её заперла. Она не обращала никакого внимания на взошедшего человека, заговаривая чисто машинально, по верной, давно уж выработанной, привычке. В обыденной ситуации, когда она заканчивала с положенной процедурой, ей протягивали запра́шиваемый билет. Поэтому Смирнова особо не заморачивалась, предполагая, что едва повернётся, то тут же со всем разберётся. Тем более что краем глаза она отметила, как поднявшийся незнакомец засунул руку в портфель и продолжает её удерживать – очевидно, отыскивал, что было необходимо?

Как только грузная проводница со всеми делами неторопливо разделалась и, повторившись: «Ваш билетик?» – повернулась назад, странноватый гражданин всё ещё оставлял ладонь внутри «сопутственной» клади (не извлекал её почему-то наружу?). Опытной путеводи́тельнице, повидавшей немало всяких людишек, непонятливых, да лихих, да попросту глупых, человек тот показался не то что бы необычным, но (каким-то!) излучавшим собою страшную, едва не чудовищную опасность; полубезумный взгляд дал повод основательно призадуматься, что ожидать теперь можно всего, и самого худшего. У испуганной женщины самопроизвольно похолодело внутри, как будто специально напустили ужасного холода. Она попятилась взад, но (как и следовало ожидать) упёрлась в прочную, метала-дверную преграду.