Расследование

Он был мало похож внешне на великого предка: возможно, сильно мешал его облик и почти полное отсутствие волос на голове; где-нибудь на улице я просто прошёл бы мимо, не обратив внимания на худощавого слегка дебильного на вид парня, и его насупленность можно было принять даже за полное отсутствие интеллекта, но я не стал поддаваться первичному впечатлению и приступил к делу, стараясь не задевать чувствительные антенны сидящих рядом заинтересованных зрителей. – «Игорь, я журналист и пришёл по делу: меня интересует твой отец.» – Мы были почти ровесниками, и я мог позволить себе достаточно вольные отношения с ним: так мне казалось. – «И на что тебе сдался мой папаша?» – Я сразу заметил напряжение на лице вдовы. – «Он нужен не только мне, но и миллионам людей, которые помнят и любят его.» – «Они-то, может, и помнят, но я, честно говоря, не очень.» – «Игорь!» – Вдова наконец не выдержала. – «Хотя бы постыдился: при посторонних-то!» – «А чего мне стыдиться? Пьянчуги этого? Пускай он сам стыдится – если сможет, конечно.» – Такое богохульство и оскорбление было странно и нелепо слышать от единственного сына и главного наследника; даже друг семьи сбоку от меня не выдержал и вскочил: он собирался на что-то указать и явно прочесть нотацию, но Игорь успел раньше. – «Да! И нечего мне тут тыкать и указывать: что говорю, то и есть, и все ваши шуры-муры мне давно осточертели!» – Он явно обращался и к матери, и к другу семьи, не ожидавшему такого всплеска энергии и чёрной неблагодарности; вдова застыла на диване, и я не представлял, чем может кончиться инцидент, но сын Р. неожиданно почти бросил чашку на стол, разлив кофе по белоснежной скатерти, и убежал в свою комнату, хлопнув дверью. Где-то под столом залаяла и заскулила собака, и я понял, что мой визит сюда подходит к завершению. Вдова ещё сидела, уставившись куда-то в пол, где возился Джек, а я начал собирать вещи; совсем ненамного опередил я её желание. – «Вам надо уйти.» – Я обречённо кивнул и поднялся; друг семьи молча проводил меня до прихожей и открыл дверь; я тихо попрощался и извинился, но он меня уже не слышал и весь был там, внутри, где – судя по всему – готовился и набирал силу – многократно превосходящую всё предыдущее – новый семейный скандал.

Когда я выбрался из подъезда, светило солнце и поддувал тёплый ветерок; не требовалось больше что-то изображать из себя или наоборот скрывать очевидные вещи: я совсем отвык за два с лишним часа от нормального обращения и теперь возвращался в прежнее состояние. Я собирался сегодня всё-таки дозвониться бывшему другу Р.: надо было искать следующие источники информации. Кто же мог предположить, что в самом естественном и близком Р. месте меня может ждать полный провал, и хорошо ещё, если он не повлечёт за собой очередных неприятных последствий: я надеялся, что вдова не слишком серьёзно отнесётся к моему обещанию помочь в её работе с книгой воспоминаний, и вряд ли она могла запомнить мои данные. На худой конец пришлось бы реально загрузить себя сверх меры текущей газетной работой, так что даже самый пристрастный человек смог бы подтвердить, что я совершенно не в состоянии помочь ей, и потом уже дело можно было с помощью долгой системы отсрочек и отговорок затянуть и наконец спустить на тормозах. Газетная практика давала большой опыт: кто же обходился без этого в многочисленных мелких стычках и редких побоищах, когда речь шла о результатах многих дней и ночей и даже задевались личные интересы? Я медленно шёл в сторону метро, прикидывая ближайшие последствия сегодняшнего визита, и совершенно не замечал окружающего: суетливо бегали машины, шмыгали прохожие, и когда кто-то неожиданно дёрнул меня за руку, я опешил и остановился. Сбоку от меня стояла высокая девушка, в которой я наконец узнал дочь Р.; она почти униженно смотрела на меня, и я решился первым задать вопрос. – «Вы что-то хотели мне рассказать?» – «Да.» – «Пойдёмте тогда куда-нибудь: здесь неудобно.» – «Я не могу. Мне надо быстро.» – Я осмотрелся. – «Тогда отойдём в сторону.» – Она послушно двинулась за мной, и мы остановились у глухой стены дома, где вряд ли кто-то мог помешать нам. – «И что вы хотели?» – «Знаете, вы не должны винить маму, она просто курица, и ничего не понимает…» – «Чего не понимает?» – «Ну, во всём виноват этот паук: мы так и зовём его про себя: «тарантул.» – «Вы про друга семьи?» – «Да: он мамин любовник. Ведь знаете, когда умер отец, мы остались совсем одни, и никто не хотел нам помогать, а потом откуда-то вылез он и всю её опутал паутиной.» – «Вообще я бы не сказал, что ваш «тарантул» определяет жизнь в доме.» – «Это при чужих так.» – Она тяжело вздохнула и всхлипнула. – «А мать – она глупая и ничем на самом деле не управляет, а зависит от него. Он как-то устроил ей пенсию за отца, но таких денег, конечно же, не хватает, и он даёт ей лично. Я всё видела и знаю.» – Она замолчала. – «И ещё: он теперь и ко мне пристаёт, а если мать узнает, она скорее меня выгонит из дома, чем расстанется с ним: она ведь привыкла и к нему, и к роскошной жизни; а насчёт манекенщицы – тоже его затея: он думает, что таким путём быстрее меня обломает, но ничего у него не получится: я скорее сбегу из дома.» – «А кто он вообще такой?» – «Я не знаю точно: то ли у него своя фирма, то ли он в министерстве большая шишка, а может и то, и другое. «Тарантул» он и есть «тарантул».» – Она горько улыбнулась, и мне захотелось приласкать её, но она слишком однозначно могла это воспринять, и я сдержался. – «Кстати, а про отца вы не могли бы мне что-нибудь рассказать? Перед самым моим уходом получился скандал, как раз когда я хотел о нём что-то узнать: вы наверняка должны были слышать.» – «Когда он умер, мне было всего три года: что я могу помнить? А если вспоминать то, что рассказывал брат, наверно будет так: отец очень много работал в театре и в кино, и кроме того много пил; ещё я слышала, что у него были другие… женщины. Так что маме очень тяжело пришлось с ним, особенно в конце.» – Я стоял и согласно кивал: таков был настоящий конец Р., украшенный блевотиной и пьяными соплями в окружении собутыльников, любовниц, друзей и близких, которые сейчас уже давно отвыкли от его присутствия в этом мире: магическая сила давно была погребена под слоем земли и украшена чудным каменным изваянием, а последствия и отголоски всё ещё продолжали витать над нами, изредка просыпаясь и потом снова затухая в тёмном клубящемся тумане, который выходил иногда на поверхность, не давая забыть о былой славе и величии.

Мы молча стояли и переживали каждый своё собственное: впереди у неё была тёмная неясная судьба, а мне требовалось приложить все силы для осуществления замысла, уже снова становящегося немного расплывчатым и неясным; дело, за которое я взялся, оказывалось значительно более сложным и непредсказуемым, чем я видел вначале, и скрепя зубы мне приходилось тянуть его резкими волевыми усилиями, так как совершенно неожиданно возникали новые препятствия, и возможностей для продолжения поисков оставалось не слишком много. А она думала, скорее всего, о том, что её ждёт дальше. – «А ваш брат вам не поможет?» – «Он сам от них полностью зависит: от «тарантула» в первую очередь. Он ведь столько усилий потратил, чтобы пристроить Игоря сначала в институт, а потом в театр! Даже для такого человека задача очень сложная, и я не знаю, какие каналы он использовал… Я ведь знаю: Игорь – добрый, но он бездарен, и если бы не постоянная помощь «тарантула», он ещё неизвестно где оказался бы. Он вытаскивал Игоря из таких дел! Один раз, я знаю точно: из тюрьмы. Но Игорь продолжает водиться с теми же людьми, что и раньше: если он окончательно выступит против «тарантула», то рано или поздно сам пострадает; тот просто перестанет помогать…» – «А сегодняшний инцидент?» – «Это совпадение: совпадение причин, потому что утром уже была стычка, а тут пришли вы, и Игоря ещё и выпихнули гулять с Джеком: чего он очень не любит.» – «Но ему ничего не будет?» – «Скорее всего – нет. Но точно не знаю: они давно выясняют отношения и не могут выяснить.» – Она снова замолчала, и я, не зная, о чём ещё можно вспомнить и что ещё она могла бы сообщить, решил закончить разговор. – «Ладно, вы торопились: передавайте привет Джеку и Игорю. А я постараюсь сделать всё от меня зависящее: я имею в виду планы, связанные с вашим отцом.» – Она несмело улыбнулась и медленно пошла по дороге к дому; я не стал стоять и ждать новых неожиданностей: они могли оказаться и не слишком приятными, и я почти полетел домой, где меня ждали новые дела.

Дела были достаточно традиционные и обычные: я снова взялся искать и перерыскивать записные книжки и архивы в поисках новых источников информации; моя подготовка оказалась явно недостаточной для такого сложного дела, и если пару статей я и смог бы набросать по результатам поисков и открытий, то главная и настоящая задача постоянно повисала в воздухе, задыхаясь и слабея из-за недостатка источников живительной влаги. Ими могли бы стать бывшие друзья и собутыльники Р., но с ними тоже не всё выглядело так просто: часть из них уехала за границу, предпочтя обеспеченную жизнь вечной беготне и потасовкам из-за убывающих возможностей, достижение которых требовало отчаянной постоянной борьбы с такими же отощавшими конкурентами; достаточно ясно представлял я себе обстановку в той среде, к которой раньше принадлежал Р., хотя никогда и не окунался слишком глубоко в эти джунгли: они не являлись сферой моих журналистских интересов и совершенно ни к чему было мне изучать ещё одну лишнюю область помимо всего того многообразия, с которым мне приходилось иметь дело. Теперь мне предстояло заняться главным объектом, связанным с жизнью и творчеством Р.: речь шла о его родном театре, где он отработал целую жизнь от начала до неожиданного трагического конца, потрясшего всю страну. Официальные источники сознательно замалчивали его творчество, но и без них информация о великом актёре просачивалась во все уголки и слои общества. Кто же не знал или не слышал ничего о великом актёре, одном из немногих подлинных творцов, не считавшемся ни с какими запретами и ограничениями? Кого-нибудь другого – посмевшего проделать хотя бы половину его вольностей – наверняка ждала бы тюремная камера и полный запрет на любимую профессию, но по отношению к Р. заинтересованные органы проявляли явный либерализм: вполне возможно, что единственной причиной была гениальность и абсолютная величина дара Р., но не исключались и другие причины – вполне допустимо – утаиваемые от исследователей. Для их выяснения – в том числе – мне и требовались сейчас новые источники: такая куча друзей и собутыльников не могла исчезнуть окончательно, и кто-то же наверняка жил ещё и работал в городе, бывшем когда-то одним из центров мировой культуры. Я не хотел верить, что все они сгинули и растворились на бескрайних просторах; я просматривал статьи и многочисленные интервью, в которых оказавшиеся в центре внимания делились воспоминаниями, но совершенно не мог понять, что же представляют из себя их авторы и где в случае необходимости их следует искать: это были люди в-основном неизвестные, с которыми у Р. происходило неформальное общение по преимуществу в тесной и узкой компании, и реальной пользы от таких интервью я не видел. Здесь же находились воспоминания пары уже умерших людей, причастных к творческой составляющей Р.: они когда-то общались с ним на съёмочной площадке. Но наконец я обнаружил нечто интересное: статью почти неизвестного мне кинорежиссёра, в одном из фильмов которого снимался когда-то кумир; судя по датам, он ещё вполне мог быть жив и наверняка занимался старым делом; в крайнем случае на киностудии могли дать его адрес и таким образом помочь выйти ещё на одну грань жизни и творчества великого мастера.

Находку я посчитал удачной, но следовало искать дальше: наверняка на этом возможности архива не ограничивались и при желании я мог обнаружить ещё не одну подобную зацепку; я углубился в работу и сидел, окружённый разваленными папками и просто кипами отдельных листов газетной бумаги, содержащими что-то пусть отдалённо приближающее меня к Р. Время двигалось незаметно: на улице наступила темнота, и в свете ночной лампы я разглядывал слабые отпечатки недавнего прошлого, шевелившиеся и подававшие слабые признаки существования: в них содержалась часть жизни великого человека, а я собирался восстановить её в полную натуральную величину, стараясь сохранить достоверное и убирая и вычёркивая придуманное кем-то посторонним – безразлично с какой целью он или они это сделали. В памяти он должен был остаться таким же, каким был: со всеми недостатками и излишествами, но совершенно неизвестно, кем бы он стал без них и смог ли бы подняться до космических высот, откуда обозревал грешную и скудную землю: она его породила и она же вложила в него страсти и страдания и с его помощью осознавала свою слабость и несовершенство, боль и отчаяние, смертную муку и тяжесть существования, которое тем не менее требовалось продолжать – насколько только было возможно – и которое закончилось в его конкретном случае так необыкновенно рано.

Телефон звенел уже давно, но я слишком глубоко ушёл в созерцание открывавшихся мне видов и горизонтов: они стояли перед глазами почти реально – и с большим трудом я оторвался и заставил себя поднять трубку. Там было тихо, и мне пришлось вступить первому. – «Да: я вас слушаю.» – На том конце молчали, и я уже подумал о продолжении неприятных звонков с угрозами, но неожиданно вкрадчивый голос опроверг подозрения. – «Здравствуйте, здравствуйте: вот вы какой, значит.» – «Это кто?» – Он немного помедлил. – «Один человек, о котором вы хорошо знаете, но почему-то избегаете его. Разве это хорошо?» – «Я не понимаю; вы всё-таки кто такой?» – «Ну, кто я такой, на самом деле долго рассказывать, но кое-что я вам всё-таки объясню… Меня зовут Марк Фёдорович: надеюсь, слышали?» – Я наконец понял: на том конце находился А., автор единственной книги о моём кумире и герое, к которому я не хотел обращаться по вполне понятным причинам: он извергал ложь и клевету, являясь достаточно влиятельным и могущественным человеком, от чьего отношения зависело столь много в этом лучшем из миров, что крайне нежелательно было вступать с ним в противостояние: оно в любом случае – учитывая связи и возможности – кончилось бы в его пользу, и в моём деле я как-то надеялся миновать его; но, видимо, у меня это не получилось. – «И что вам надо от меня?» – «Нет, по-моему, вы хотели получить от меня… кое-какую информацию. Или я ошибаюсь?» – «А вы располагаете?..» – «Располагаю, располагаю. И вообще было бы просто полезно встретиться лично: вы так не считаете?» – «Может быть.» – «А то люди, знаете ли, волнуются, беспокоятся: а как у него дела, а не беспокоит ли его что-нибудь этакое интересное: интересное и этим людям в том числе, кстати.» – Он хихикнул. – «Так что жду вас, очень жду: завтра вас устраивает?» – Я подумал, прикидывая: встречу с ним следовало оттянуть на максимально отдалённое время, тем более что на следующее утро у меня уже имелся план: я собирался заглянуть в театр, где всю жизнь проработал мой кумир. – «Нет, извините, никак не получается: а вот насчёт после-послезавтра можно серьёзно подумать.» – «Нет: вы явно меня обижаете и не хотите получить ничего заслуживающего внимания. Если мы не договоримся на послезавтра, я на вас обижусь: и очень серьёзно.» – Он заговорил с соответствующими интонациями, хотя от подобного плута можно было ожидать любого: в прошлом он тоже имел отношение к театру, и возможность переиграть и обмануть любого человека безусловно входила в арсенал его главных достоинств. Но я вынужден был считаться со всем тем, что стояло за ним. – «Хорошо, пускай послезавтра. Но только не слишком рано.» – «Да нет, пожалуйста: в три часа дня вас устроит?» – «Да. В каком месте?» – «Подъезжайте ко мне в офис. Я даже могу машинку прислать: не желаете?» – «Нет.» – Он продиктовал адрес и номер комнаты. – «Ну прощайте.» – «Подождите: а что это за люди, о которых вы говорили?» – «А, это.» – Он неожиданно снова хихикнул. – «Да разные людишки тут имеются, всякие. Но я думаю, что не стоит пока вам забивать голову: при встрече мы их тоже коснёмся. Ну, до встречи.» – Он сразу опустил трубку: явно чувствовались деловые замашки преуспевающего человека, ценящего каждую минуту и не желающего расходоваться на напрасные дела и заботы, не могущие принести ничего кроме тоски и огорчений: он пронёсся лёгким белоснежным метеором по сумрачному горизонту и на мгновение дал почувствовать свою необыкновенную силу и мощь, способную снести всё вокруг и уничтожить из-за малейшего каприза или желания, но не тратящего её напрасно: ему требовалось нечто другое, что должно было выявиться почти через двое суток, когда наступит назначенное время и я буду допущен туда, куда хотели бы проникнуть многие, но вход куда для них опечатан и закрыт.

Я сознательно встал пораньше: сегодня мне предстояло посетить родной театр Р., и ради такого случая я даже специально оделся в новый и чистый костюм: желательно было произвести максимально благоприятное впечатление на людей, знавших кумира и продолжавших теперь без него заниматься его делом. Совершенно напрасным я считал в данном случае предварительно договариваться о встрече и разговоре: во-первых, театр должен был работать постоянно и стабильно, то есть кого-то я в любом случае обязательно застал бы на месте, и кроме того я не знал, к кому можно обратиться, не выдав при этом совсем уж явно своих замыслов: в театре могли оказаться такие же заинтересованные лица, и вчерашние намёки главного эксперта в данной области оставляли нехороший осадок и впечатление; он вполне мог протянуть длинные щупальца и в это место, столь тесно связанное с жизнью его основного героя и подшефного, и если каким-то образом он смог выйти на меня, то наверняка в театре меня мог ждать неприятный сюрприз: я должен был вести себя крайне осторожно и не позволить увлечь себя какой-нибудь глупостью, могущей затормозить или даже остановить приближение к конечной цели. Я всё ещё рвался и тянулся к ней, несмотря на прозрачные намёки и общую обстановку; таких трудов стоило мне добывание столь ценной информации, ведь даже в родном институте, гордостью которого являлся Р., не хотели больше ничего о нём знать и помнить – не считая скабрезных и неприличных историй – и что же могло меня ждать тогда впереди? Я уже знал, что режиссёр – старый покровитель и друг – вернулся не так давно из-за границы, где провёл несколько спокойных лет: занимаясь тем же самым и одаривая уже западную публику плодами нелёгкого труда. Кто же лучше знал о проделках былого донжуана и греховодника, ставшего к тому же главной звездой и надеждой театра? Я не сомневался, что каким-то образом смогу получить здесь наконец реальную помощь, тем более что в театре продолжали работать несколько бывших соратников Р.: уж они-то не могли ничего забыть и требовалось только отыскать их в системе запутанных коридоров и комнат в здании, где размещался театр.

Я когда-то был здесь: это случалось ещё в школе, и потом даже в годы университетской учёбы я пару раз приходил в театр, носивший на себе следы прошлых легенд и заслуг, смягчённых после отъезда режиссёра более лёгкой репертуарной политикой, но сейчас почти наверняка всё должно было вернуться на прошлые позиции: я не сомневался, что ему удастся возвратить театру былую силу и привлекательность, тем более что теперь режиссёр не находился в оппозиции и должен был безусловно получать полновесную помощь и поддержку. Я не слышал ничего о новых постановках, но, видимо, причина заключалась в сложности самого процесса: подготовка нового спектакля, насколько я знал, могла длиться и год, и полтора, так что он мог просто не довести до окончательной стадии ни одной из новых работ, а всё предыдущее вряд ли могло его заинтересовать: он являлся слишком творческой личностью для того, чтобы переделывать и продолжать вести работы предшественника, и такими вещами занимался наверняка кто-то другой.

Я специально вышел из дома пораньше: кто мог знать, будут ли наверняка нужные мне люди сидеть там весь день, и чтобы исключить возможность повторного визита – ещё неизвестно было, как меня примут актёры и старый друг-покровитель – надо было подстраховаться. У главного входа я оказался чуть раньше десяти, но он почему-то был закрыт, и немного походив вокруг, я понял наконец ошибку: главный вход предназначался только для зрителей, и в любое другое время, кроме спектаклей, он был крепко закрыт изнутри; требовалось отыскать служебный вход, являвшийся на самом деле главным в театре, и я двинулся вдоль стены по переулку, забитому легковыми машинами. Здесь находилось что-то вроде свалки: многие машины выглядели покорёженными и искалеченными: кое-где не хватало колёс, стёкла были частично побиты, а уж о багажниках и бамперах и говорить было нечего: надо думать, их стащили сюда в одно место, чтобы потом постепенно продать годные целые детали, а остатки выкинуть вместе с тряпьём и поржавевшим металлоломом, который хранился отдельно и занимал несколько секций, оставшихся на месте гаражей. Я двигался вдоль стены здания, но находки ничего не давали: несколько проёмов в здании заканчивались дверями, глухо запертыми и явно давно не открывавшимися: ни на одной из них я не заметил обозначений, а недолгие попытки попасть внутрь – от натуги я даже покраснел и немного устал – ясно показали, что это совсем не то, что мне нужно.

Долго я двигался вдоль одной стены, пока она наконец не свернула, образовав прямой угол: здесь было явно более оживлённое и обжитое место, за недалёким забором, идущим параллельно новой стене, разъезжали машины, и где-то впереди стало заметно движение. Уже на хорошей скорости я поспешил туда: можно было ожидать, что там как раз находится служебный вход; но к счастью я не забывал поглядывать и на заднюю стену театра; именно это и помогло: проскакивая мимо очередного проёма, я наконец обнаружил интересующую меня надпись, так что я даже не стал выяснять, а что же происходит там впереди, и сразу толкнулся в дверь.

После тёмного коридорчика длиной метров в пять я неожиданно вылетел на стол с лампой и телефоном, позади которого возникла хмурая насупленная тень, сразу впившаяся в меня подозрительным взглядом. Я встал и осмотрелся: в кресле напротив развалился сердитый и взлохмаченный старик, которого – судя по всему – я только что разбудил: насколько я понимал, это была охрана. Мне показалось, что от него чем-то несёт: он выглядел помятым и изношенным жизнью, но не сдавшимся окончательно; однако с ним приходилось считаться, тем более что старик вроде бы окончательно проснулся и всерьёз заинтересовался незнакомым гостем. – «Вы кто такой? Вам что здесь надо?» – Если учесть внезапность моего появления, реакция у него проявилась неплохая, но я обязан был, конечно, всё чётко и понятно объяснить. – «Я пришёл по делу. Я могу пройти?» – «По какому такому делу? Кто вы вообще такой? Ещё нет никого.» – Он с удобствами устроился в кресле и искоса на меня поглядывал, изображая строгость и неподкупность. Вполне возможно, что именно таким человеком он был и на самом деле, но сивухой от него всё-таки попахивало. – «Да я, знаете ли, журналист, и пришёл – я даже не могу сказать точно к кому – в связи с одним человеком. Вы знали Р.?» – Он неожиданно насупился, но потом я понял, что он просто старается вспомнить, о ком идёт речь, и я решил прийти ему на помощь. – «Вы что же, не знаете лучшего актёра своего театра и одного из лучших актёров последнего времени?» –Он ещё поморщил лоб. – «Это который спился?» – «Почему спился?» – «Так все говорят.» – «А вы что же: его не знали?» – «Откуда?» – Он выразил возмущение. – «Я ведь недавно только работаю, а раньше я на труболитейном…» – «И вы что же: ничего о нём не знаете?» – «А почему я должен о нём знать? Мне за это не платят.» – Похоже, он почувствовал непорядок. – «И с какой стати вы вообще тут стоите и задаёте мне всякие вопросы? Я сейчас позвоню и милицию вызову.» – Он сделал движение в сторону телефона, но я сразу поймал его за руку и успел другой рукой выхватить из верхнего кармана бумажку достаточно приемлемого достоинства и впихнуть ему в руку. Старик сразу расслабился и сел; бумажку он поглядел на свет и удовлетворённо засунул в карман брюк: реакция, выработанная трёхлетней журналистской практикой, не подвела меня на этот раз, и конфликт, надо думать, был исчерпан. – «Вот как: при исполнении, значит.» – Он хмыкнул. – «А документики покажите всё-таки.» – Он протянул уже другую руку, в которую я тут же вложил удостоверение, и он около минуты внимательно и с пристрастием изучал его. – «Ну что же: действительно журналист. Только сейчас всё равно никого нет, и впустить я вас не могу.» – «Я тогда подожду здесь?..» – Он отдал мне корочку и теперь посмотрел уже мне в лицо. – «Только вы тут не очень. Да, стул я принесу.» – Он выкарабкался из кресла и отправился куда-то вглубь, так что я думал пока устроиться на его месте, но почти сразу он появился снова, неся дряхлую ободранную табуретку, такую же колченогую, как он сам. – «Устраивайтесь рядом со мной. А я пока посплю.» – Он вроде бы на самом деле прикрыл глаза и расслабился, но я считал, что табуретка будет недостаточным возмещением за ту сумму, что я ему дал, и я без всякой деликатности сразу же полез с новыми вопросами. – «Извините, а вам не кажется, что немного поздновато?» – Он открыл оба глаза и постепенно нашёл взглядом меня. – «Спать никогда не поздно. Тем более за такую зарплату. Вы знаете, сколько я получаю?» – Я отрицательно качнул головой. – «Шестьдесят. Это в переводе на доллары. И кто ещё за такие гроши работать будет? А у меня ведь целый театр.» – Он хитро улыбнулся. – «Представляете? Целый театр, и у меня одного.» – Я тоже улыбнулся, включаясь в игру. – «Но только по ночам?» – «Ну почему: и утром тоже.» – «А когда приходят артисты?» – «Ну, здесь я тоже почти царь и бог: кого следует – пропускаю, а если нет документиков соответствующих – тогда извини.» – «Нет, я о другом: когда они должны сегодня быть?» – «А это как придётся: может – в одиннадцать, а может – и только к двенадцати приползут. Они ведь тоже – любители, не только я один.» – Он ясно и наглядно показал мне, о каком любительстве идёт речь: пальцем правой руки он щёлкнул себя по скуле, и чтобы стало ещё яснее, указал пальцем под стол: там стояла пустая бутылка из-под водки. – «Но об этом – тс-с: ни слова. Наш режиссёр – как вернулся оттуда – так сразу начал порядки свои наводить. Ну где тут выдержишь? Если бы платил – ещё ничего, а так – извините.» – «Но разве режиссёр занимается и хозяйственной частью?» – «Не знаю: вообще-то у нас директор есть. Но тот ещё жук. Вы свалку тут видели?» – «С машинами?» – «Да: его инициатива. Он хотел меня с напарником заставить и её сторожить, но кто ж согласится за такие деньги?» – «А я там спокойно прошёл, и никого не заметил.» – «А кому они нужны? Правда: есть там люди, которые свалкой занимаются, но в-основном всё это директор к себе в карман кладёт.» – «А поймать если?» – «Кто же его поймает? Из местного отделения иногда сами приходят: помогите, – он им и помогает.» – «А режиссёр чего?» – «Его это не интересует. Если, конечно, директор с ним не делится: я ведь не присутствовал, и сказать ничего не могу.» – «А в чём здесь интерес: я имею в виду свалку.» – «Да бог его знает. Я их дел не касаюсь.» – «А что у вас вообще происходит?» – «Ну и любопытный вы, однако.» – Он сделал недовольную мину, но потом расслабился. – «Вообще же, как приехал режиссёр, так и началось: он ведь хочет выкупить театр, но кто же позволит? Тут и без него есть желающие: тот же директор, я слышал, не прочь, но и это ещё не всё: тут есть ещё партия, во главе с завлитом, так они совсем обнаглели, и если бы не директор с режиссёром – которые им противостоят – они бы уже давно его… захапали.» – Он неожиданно взбодрился. – «Но и тут не конец: мы тоже организовались и так просто этого дела не оставим, а то что получается: как работать – так за двоих, а получать – хренушки.» – Он помолчал и отдышался. – «И ещё: они ведь как себя ведут? Мы – обслуга, и нам, значит – шиш? а остальным весь театр и подсобное хозяйство в придачу?» – «Какое подсобное хозяйство?» – «Да есть там. Потом: он проходит мимо, ты здороваешься, даже кланяешься, выражаешь почтение, а он тебя игнорирует? Мы этого дела так не оставим, мы на них управу тоже найдём.» – Он опять остановился. – «А то что выходит? Чуть что не так: сразу, мол, вылетишь у меня, а сами на карачках после банкетов иногда приползают; и если пахнет от тебя – совсем чуть-чуть – всё, говорят: собирай манатки. А как нам без внутреннего обогрева обходиться, когда тут отопление с перерывами работает: то трубу прорвёт, то ещё что, а ты сиди, околевай. Так выходит?» – Его горячность наконец проняла меня: передо мной был не занюханный вонючий старикашка, а певец достоинства, свободы и справедливости, поставленный судьбой в неблагоприятные условия. – «И что вы делаете в ответ?» – «Как что? Боремся. Но я не могу посвящать вас в подробности: откуда я знаю, на чьей вы стороне?» – «Я на стороне истины.» – «Кого-кого? Извините, не знаю такой. Так вы всё-таки зачем сюда пришли?» – «Я вроде рассказывал: меня интересуют подробности из жизни Р.: великого человека и лучшего актёра вашего театра. Я знаю точно: режиссёр был его близким другом и, можно сказать – покровителем – и кроме того, у вас должны работать как минимум два или три актёра: тоже бывших друга Р.» – «Да? Может быть, может быть. Но я с ними не общаюсь: разве они могут опускаться до меня? Но учтите: я вас могу пустить только под чью-то ответственность: а иначе нельзя, таковы правила.» – Я закивал: это выглядело разумно, и мне оставалось только ждать появления главных действующих лиц.