Расследование

Я выбрался в коридор и прикрыл дверь; глаза отвыкли от полумрака и снова постепенно учились различать неясные пока предметы, и я решил подождать, когда привыкание успешно завершится. Я вглядывался вглубь коридора, куда мне предстояло двигаться дальше: справа и слева там были опять цепочки дверей, терявшиеся и исчезавшие в темноте; наверняка там меня ждала помощь, и во всяком случае я собирался продолжать поиски, которые не смог бы провести больше никто: почему-то никого это не интересовало. С первым собеседником мне не слишком повезло, и теперь следовало вести себя осторожнее; кто же знал, что здесь дело настолько серьёзно? Я вглядывался в полумрак впереди, но неожиданно расслышал шорох: он возник за спиной, и я аккуратно оглянулся, рассчитывая увидеть парочку надоедливых наглых крыс, роющихся в отбросах; я не сомневался в их наличии в таком месте. Но я ошибся: движения на полу не было, зато у одной из стен стояла неясная фигура: человек явно следил за мной. Возможно, он не ожидал столь быстрой реакции, потому что сразу после этого он вжался в стену и как бы исчез, но я чувствовал, что он не оставит меня просто так в покое; тайный соглядатай вполне мог быть подослан А., и скорее всего им был тот самый актёр Миша, который навязывался в попутчики: видимо, он пришёл в себя, если вообще его поведение не являлось сплошным притворством с целью ослабить внимательность. Я не слышал посторонних звуков, он явно следил за мной из какой-нибудь малозаметной щели, добиваясь выполнения непонятной мне задачи: возможно ему требовалось выяснить, с кем я вхожу в контакт, чтобы представить потом подробный отчёт: А. смог бы заранее знать, насколько полной информацией я располагаю, и действовать в дальнейшем в зависимости от неё. Хотя не исключалось, что я был и неправ и слишком плохо думал про безусловно, неприятного, но не столь могущественного на самом деле человека: ведь если в театре отношения выглядели настолько обострёнными, то – вполне возможно – шпион был подослан одной из заинтересованных сторон. Это казалось логичным, и я немного успокоился: ничего особо плохого меня в таком случае не ожидало.

Я решил не обращать на него особого внимания и двигаться дальше: впереди были ещё возможности для сбора столь нужных сведений; я выбрался на основную тропу, петлявшую среди прочных завалов и обломков мебели: не оборачиваясь я ясно ощущал присутствие постороннего, мелькавшего на границе света и тени. Наверно, он вёл себя всё же слишком назойливо: может, он специально обязан был не давать мне ни минуты покоя и таким образом удалить меня отсюда раньше срока; но они не знали, с кем имеют дело, и во всяком случае не так просто было осуществить запланированное, а подействовать на меня психологически было почти невозможно. Я шёл дальше, изучая подходы к дверям и сами двери, по большей части давно не открывавшиеся и не используемые: за ними жила история театра, клубились пары мифов и легенд, и страшные рогатые черти вперемешку с клоунами и шутами отплясывали странный непонятный танец, а неприкаянный датский принц задавал всё те же напрасные вопросы или рубился на мечах со свирепым мавром, три колдуньи варили зелье, ожидая появления короля-убийцы, и неясно было, кто же опаснее: сказочные выдуманные персонажи или те люди, кто должен был их играть или имел к процессу какое-то отношение. Преследователь пыхтел сзади, уже почти не скрываясь: из-за темноты я только не мог разглядеть его, но звуки безусловно указывали, что это мужчина. Он иногда подходил чуть ближе, возможно, несколько теряя ориентацию, и тогда я немного ускорял движение, не забывая проверять двери справа и слева; я шёл уже достаточно быстро, и могло даже сложиться впечатление, что преследователь действует сознательно, как бы загоняя меня всё дальше вглубь потаённой незнакомой мне пещеры. Я старался не пугаться, но тревожное настроение постепенно нарастало, и первые ростки паники начинали уже проклёвываться и подниматься из глубин: странностей в поведении мужчины оказывалось слишком уж много. Он держался теперь слишком открыто и почти нагло, и я наконец увидел его лицо: это был тот самый актёр, сомнамбулически двигавшийся по проложенному мной маршруту.

Наконец мне надоело преследование с неясными целями: следовало отрываться или наоборот поворачиваться и выяснять причины такого поведения, но я перестал понимать, что же ему от меня надо; лучшим продолжением стала бы встреча с кем-нибудь или обнаружение незакрытого помещения с работниками театра. Я пошёл ещё быстрее, почти побежал: мужчина, похоже, не заметил перемены или во всяком случае не отреагировал; уже немного спокойнее я смог заняться следующей парой дверей, но как и предыдущие, они оказались закрыты и явно не использовались. Дёргающейся виляющей походкой мужчина стал приближаться, и я сделал бросок дальше по коридору: в полумраке я разглядел наконец большое количество следов, кончающихся у правой двери, и рванул её на себя. Внутри было ещё темнее, и я с осторожностью вошёл и закрылся; почти сразу я нащупал маленький крючок и просунул его в петлю: теперь я не боялся, что он меня достанет.

Я решил подождать и послушать; я почти не дышал, но звуков шагов из-за двери слышно не было, зато где-то в глубине помещения бубнили человеческие голоса; неяркий свет шёл оттуда же, и положение требовало, чтобы я подошёл к хозяевам и извинился за вторжение. Кроме того – вполне возможно – они могли чем-то помочь в моих поисках: безусловно, здесь могли находиться только работники театра.

Я прошёл вдоль шкафов сначала налево, потом ход завернул направо, и я оказался в узком коридорчике, выведшем меня в следующую комнату; голоса и свет стали сильнее, но они выходили не из этой комнаты: проход вёл ещё дальше, и только потом я наконец добрался туда, где звучали голоса. Помещение оказалось неожиданно объёмным: его заполняли трубы и большие металлические шкафы, являвшиеся, насколько я мог определить для себя, принадлежностями парового отопления; в самом дальнем углу я наконец увидел скопление людей: они шевелили руками и головами, нервно и резко о чём-то споря; меня они пока не заметили.

Освещение и в этой комнате было почему-то не слишком ярким, и двигавшиеся в полумраке тени вызвали из памяти доисторическое воспоминание: наверняка так же проходили сборища первобытных людей, когда снаружи свистела на все лады вьюга, а племя собиралось в пещере у пылающего костра, и кто-нибудь из старших рассказывал доисторические сплетни и легенды, поясняя самые важные и интересные места вскрикиваниями или жестами; но это племя, видимо, было не самым мирным, потому что в разговоре участвовали несколько человек одновременно, и кто-то постоянно истерически взвизгивал, пытаясь, насколько я понял, убедить так своего соперника.

Почему-то до сих пор они не заметили меня: я медленно приближался, стараясь не наступать на валявшиеся везде доски и прочий хлам, присыпанный грязью и щебёнкой; здесь было ещё и жарко: тепло исходило от труб, разогревая и так неспокойную атмосферу. Спорившие увлеклись так сильно, что я смог подойти совсем близко, и только потом какая-то женщина обернулась и крикнула, указывая в мою сторону пальцем. Сразу же все замолчали и уставились на меня: я видел около пятнадцати пар тревожных внимательных глаз, обыскивавших меня и пространство у меня за спиной; но поскольку я оказался один, они наконец сосредоточились на разглядывании моей внешности, и женщина постарше – скрывавшаяся в глубине – привстала со скамейки и приступила к выяснению деталей. – «Вы кто такой? И что тут делаете?» – Я очень удивился: неужели никто из них меня не видел? Но заминку они восприняли очень странно. – «Он же нас подслушивал! Он давно здесь?!» – Теперь вперёд вылез пожилой мужчина. – «Извините, я попал сюда случайно. И потом: какой-то тип меня тут преследовал: так что пришлось у вас спасаться.» – «А дверь?» – «Она была открыта.» – Мужчина обвёл взглядом кружок. – «Кто пришёл последний? Я спрашиваю: кто пришёл в конце?» – «Какая разница?» – «Значит – вы?» – Он уставился на стоявшую немолодую женщину, в которой я узнал одну из актрис. – «Иван Семёнович, если мы с вами будем ссориться, то что же тогда мы сможем противопоставить… им?» – Она сделала излишне театральный жест, и я ещё больше узнал актрису: она снималась когда-то в кино. Но на мужчину жест не подействовал. – «А дисциплина? Если мы забудем про неё, то грош нам цена. И никто нам не поможет, кроме нас самих!» – Вокруг него загалдели, выражая, насколько я понимал, полное согласие и одобрение такой постановке вопроса. Но актриса не собиралась сдаваться. – «Но не забывайте всё-таки, кто я такая. И если бы не я, то где бы вы все сейчас находились?» – Вопрос показался, судя по всему, слишком невежливым, потому что молодая женщина – первой меня обнаружившая – тоже вскочила на ноги и бросила несколько резких фраз актрисе в лицо; но у актрисы, видимо, тоже были активные сторонники: уже с другого края вылез мужчина помоложе. С разных сторон включались постепенно новые участники: они вспоминали прошлые обиды и несбывшиеся обещания, и спор всё дальше уходил от обсуждения моего присутствия, почему-то многим нежелательного. Я смотрел на балаган и пытался понять, кто же такие эти люди и почему моё вторжение оказалось настолько болезненно воспринято: совершенно явно они обсуждали здесь какие-то дела, и я отвлёк их и заставил ввязаться в долгое междоусобное выяснение отношений; не слишком, значит, на высоком уровне была здесь та самая дисциплина, о которой твердил один из предводителей. Они уже забыли обо мне, и я тихо пристроился на одном из ящиков; я всё-таки надеялся, что недоразумение будет устранено и я смогу получить хоть какую-то помощь; например, от той же актрисы.

Но мужчина, начинавший спор, настроился, похоже, очень серьёзно: когда многие уже успокоились, он снова вылез и последовательно и методично стал разбирать ошибки и неудачи своих противников: в их число входили мягкость по отношению к врагам, неумеренная доверчивость к неизвестным людям и недостаточная решительность. Он не стал вдаваться в подробности, но спор и так уже всем надоел: они даже не ворчали, исподлобья разбрасывая вокруг недовольные взгляды; я думал, что они уже привыкли к моему присутствию и не выгонят меня обратно в коридор. Но мужчина не собирался ничего упускать из виду, и когда они успокоились, решил проявить по отношению ко мне те качества, о которых распинался только сейчас. – «Так я всё-таки не понял: кто вы такой и что вам здесь надо?» – «Разве вы меня не видели? Я пришёл по одному важному для меня делу: меня интересует бывшая звезда вашего театра – Р.» – Он задумался. – «Тот самый?» – «А разве у вас здесь были и другие? Что-то я ничего о них не слышал.» – Возможно, я говорил резко. – «А кто вам давал право врываться сюда?» – «Я же объяснял: меня преследовал один тип. По-моему, он актёр.» – «Актёр?» – Он внимательно разглядывал меня, пытаясь, наверно, понять, насколько искренне я говорю. – «Вы хотите сказать, что он был из той… банды?» – Он кивком головы указал некое направление. – «О какой банде вы говорите?» – «Вы что же: не в курсе? Или, может, притворяетесь?» – Стало совсем тихо, и я увидел наконец неприязненные враждебные взгляды, сконцентрировавшиеся на мне: здесь образовался явный перебор отрицательной нервной энергетики, и по непонятной причине сейчас она оказалась направлена против меня.

«Вы, наверно, имеете в виду то, что здесь происходит? Мне немного рассказывали.» – «И кто же? Наверняка – тот жирный боров?» – Он опять кивнул куда-то в неизвестном направлении. – «Я не понимаю.» – «Ах, вы не поняли.» – Я заметил усиление враждебности: кое-кто стал переглядываться и шептаться: совсем тихо, чтобы я случайно не услышал. – «Я говорю о том мерзавце, который хочет прибрать театр к рукам – вы можете себе такое представить?! – весь театр будет принадлежать одному человеку; а нас он вообще за людей не считает.» – «Вы говорите о главном режиссёре, насколько я понял?» – Похоже, он удивился, но почти сразу боевой настрой вернулся к нему. – «А этот тоже хорош: и он туда же; я чуть не забыл. Все они против нас: одним миром мазаные. Но, я надеюсь, вы не на их стороне?» – Он пристально уставился на меня, и мне пришлось усиленно замотать головой, отвергая предположение. Я наконец понял: он говорил о директоре и главном режиссёре, уделяя повышенное внимание директору. Возможно, отношения с ним складывались намного хуже, и поэтому он объявлялся главным врагом; но я пока не видел его и не мог конструктивно поддержать такой важный для мужчины разговор. – «Кстати: а почему вы так не любите директора?» – «Вы разве не знаете? Он собирается закрыть театр и устроить некое увеселительное заведение. А мы, естественно, ему совершенно не нужны. Хоть он и скрывает свои планы: до поры до времени.» – «А почему вы не объединитесь с другими: насколько я понял, актёры во главе с завлитом выступают за сохранение театра.» – «Никогда!» – Теперь вылезла пожилая актриса. – «Вы что же думаете: если эта продажная крыса против директора, то она будет защищать и наши интересы?» – «Какая крыса?» – «Завлит. Потому мы и объединились: если мы сами не поможем себе, то никто нам помогать не будет. Разве я не права?» – Она обращалась, видимо, ко всем сразу, и именно так это и было принято: вокруг согласно закивали и даже, как мне показалось, довольно заухали; вполне возможно, что они были правы, и тот общий хаос и бардак, с которым в последнее время я всё чаще имел дело, допускал только такой подход: во всяком случае другие варианты, кроме откровенно уж криминальных, не могли привести к успеху.

«И что же вы хотите сделать?» – «Мы хотим справедливости: чтоб всем поровну было. Это во-первых… Вы знаете, какая у нас зарплата?» – Я помотал головой. – «Для сравнения: уборщица в банке получает больше. И в-третьих: вы ведь не видели, как к нам здесь относятся?» – «Видел.» – «Тем более: такого хамства мы больше терпеть не намерены. И это уже всех их касается!» – Он передохнул. – «А то он, мерзавец такой, что думает? Если он тут главный, то остальные – блохи и должны на задних лапках перед ним скакать? Не будет такого больше: мы не допустим. А не нравится – пускай катит в свой Израиль или где он там жил: нам такие не очень-то нужны, мы других найдём.» – Он остановился. – «То есть по поводу национальности у нас претензий нет: среди них тоже хорошие люди встречаются; но в-общем нам, конечно, нечего терять; зато приобрести мы можем театр. И разве не нам он должен принадлежать, людям, проработавшим здесь по двадцать и тридцать лет?» – «Простите: вы сказали «тридцать лет»: значит вы знали Р.?» – Вопрос оказался, похоже, слишком неожиданным: мужчина застыл, воздев руку в театральном жесте и одновременно хлопая глазами; я ждал его ответа, но, судя по всему, что-то сработало не так, как надо. – «Это провокация! При чём тут Р.? Ага, при помощи Р. он пытается выйти на наши связи!» – «Ничего я не пытаюсь.» – «А ведь он так и не признался, на чьей он стороне. А если его всё-таки подослали…» – Он говорил тихо и как-то уж очень зловеще; наверно, он пытался рассчитать варианты и определить, насколько велика опасность. Остальные тоже зашевелились: кто-то глухо заворчал, пожилая актриса привстала и даже молодые женщины – почти не выражавшие никаких чувств и настроений – напряглись и со злостью и враждебностью уставились на меня. Я на всякий случай тоже поднялся: желательно было иметь достаточную свободу действий. Мужчина всё ещё не мог окончательно на что-то решиться: возможно, мешала недостаточная ясность или во всём была виновата моя безусловная принадлежность к большой и влиятельной газетной корпорации, могущей отомстить в случае чрезвычайных обстоятельств. Но актрису – второго предводителя засевших в тёплой уютной пещере заговорщиков – похоже, не сдерживали такие вещи; она неожиданно поднялась в полный рост и даже как бы нависла над мрачным и тяжёлым скоплением, уже почти бурлящим и не знающим, в какую сторону ему предстоит вылиться: заученным театральным жестом она подняла руку и ткнула полускрюченный грязный палец в меня. – «Так он подосланный! А ну: взять его!» – Несколько человек сразу же вскочили и медленно начали приближаться: мужчины – молодые и постарше – представляли достаточную силу и опасность, и я осторожно стал пятиться к выходу; мужчины остановились, ожидая подтверждения команды или возможной отмены, но я не стал дожидаться новостей: комната оставалась уже позади, и с максимальной быстротой я добежал до последнего препятствия: двери, ведущей в коридор. Погони почему-то не было: когда я открывал дверь, в глубине только со злостью вещал женский голос и в качестве фона ухало и бубнило несколько подголосков: они, видимо, обсуждали ситуацию. Я аккуратно прикрыл дверь и вытер пот со лба: визит в театр немного утомил меня, не принеся пока ничего нового и полезного; слишком уж напряжённое и сложное положение обнаружил я внутри священных и дорогих многим стен, и совершенно не хотелось влезать в междоусобицу на стороне какой-то из групп: пока я не видел в ней абсолютно никакого смысла, и настоящие цели – насколько можно было разобрать по слишком искажённым обрывкам – не имели на самом деле ничего общего с тем, что говорилось вслух: здесь разгоралась драка из-за слишком большого и жирного куска, который ни одна из группировок не в состоянии была проглотить и успешно переварить, и никто не смог бы убедить меня, что хотя бы одна из действующих сторон имеет на это хоть какое-то право.

Я наконец отдышался и передохнул: молча и сосредоточенно я разглядывал обстановку в коридоре спереди и сзади, стараясь предугадать появление назойливого преследователя, загнавшего меня так далеко вглубь театра; знакомство с постоянными обитателями оставило не лучшие впечатления: я словно побывал в тёмной и труднодоступной пещере с первобытными предками человеческого рода, злыми и агрессивными. Мало того что они не оказали мне никакой помощи, но и обычное общение проходило как-то странно: они слишком неадекватно реагировали почти на все мои слова и замечания; я раздумывал, чем следовало бы заняться: подошло уже время обеда, и мне совершенно не хотелось лезть вглубь театра: ещё неизвестно, что меня могло ждать дальше. Оставался путь к сцене, где я смог бы тихо приткнуться и съесть захваченные бутерброды; вряд ли имело смысл просить чью-то помощь и раздражать и так уже слишком издёрганных людей. На всякий случай я оглянулся: нет ли опасности? – и тревога возникла почти из ничего: кто-то брёл по коридору из глубин театра, появившись только что на границе видимости, где свет соприкасался с тенью.

Я постарался слиться со стеной, чтобы мой силуэт не был виден на светлом фоне: такое положение давало преимущество, если, конечно, приближавшийся уже не разглядел меня. Казалось неясно: тот ли это актёр, или из глубоких дебрей на свет выбирается кто-то незнакомый и не представляющий для меня опасности. Второй вариант выглядел предпочтительнее: мне не хотелось продолжать беготню, тем более сейчас, в обеденное время; мужчина не спеша приближался, покачиваясь из стороны в сторону. Амплитуда колебаний отличалась от движения прежнего преследователя, и я постарался рассмотреть лицо, плывущее в тусклом неровном свете. Сначала я увидел тёмные достаточно длинные волосы; ко мне приближался кто-то другой, но для окончательной проверки я решил подождать в укромном месте. Место между двумя шкафами было подходящим: теперь с очень выгодной позиции я имел возможность полностью оценить обстановку. Волны верхнего света всё ярче освещали его, и наконец по совокупности признаков я узнал гостя: ко мне двигался актёр, первым явившийся сегодня в театр.

С большим трудом узнал я его сейчас: на нём сидел новый костюм, но и сам он выглядел иначе: явно протрезвев, он двигался к сцене, где, судя по всему, должна была начаться наконец репетиция. Он совершенно не смотрел вперёд и казался сосредоточенным. Мне не хотелось пугать его, но когда я всё-таки решил выйти на открытое место, он находился всего в пяти или шести метрах: я негромко крикнул, и только потом, когда удивлённый актёр остановился и вперился в пустоту, вышел из широкой тени.

Не сразу, но он всё-таки узнал меня, и пока мы не спеша пробирались к сцене, мне удалось поговорить с ним: моё появление в коридоре он принял достаточно спокойно, хотя и дал совет не углубляться в незнакомые дебри в дальнейшем. – «А что в этом такого плохого?» – «Можно заблудиться. Или на кого-нибудь нарваться.» – Я очень осторожно передал некоторые подробности состоявшихся встреч. – «Вы имели в виду такие неприятности?» – «Может быть.» – Он не захотел развивать тему дальше; видимо, он к чему-то морально готовился, и мне даже не удалось спросить о странном соглядатае: мы уже выбрались в зал, и сразу раздались крики: главный режиссёр снова метал громы и молнии, направленные уже на моего попутчика.

Пока он нехотя поднимался на сцену, отбиваясь от наскоков и устаревших обвинений, мне удалось почти незаметно пробраться в конец зрительного зала: сейчас здесь никого больше не было, и с достаточными удобствами я мог бы устроиться и пообедать. К счастью, я захватил флягу с чаем, и не имело смысла просить помощи у слишком занятых сотрудников театра: судя по беготне на сцене, приближался пик активности, и я мог только помешать тому, что сейчас готовилось прямо перед глазами.

Я разложил завтрак на соседнем кресле: для этого пришлось специально устраивать сумку и аккуратно раскладывать рядом всё захваченное из дома. На газету я положил несколько бутербродов и два яблока, освобождённых от обёртки, а также литровую ёмкость с чаем; на всякий случай я посматривал по сторонам, опасаясь подозрительной навязчивости странного субъекта, но сейчас его здесь не было: он, скорее всего, скрывался где-то в дебрях театра.

Когда я уже заканчивал обед, суета на сцене резко оборвалась: я не слишком внимательно следил за конкретными лицами, занимавшимися не всегда понятными делами, и не сразу смог понять последовательность происходящего: сопровождавший меня актёр, самоуглублённо вышагивавший у задника сцены, оказался вызван на середину сцены, где уже ждали начала репетиции две актрисы – совсем молодая и постарше. Остальные куда-то исчезли: они, видимо, получили нужные указания, и наверняка теперь должна была начаться долгожданная репетиция.

Безусловно, это так и было: режиссёр спустился в зал и добрался до середины второго ряда; такое местоположение обеспечивало наилучший обзор и возможности для контроля, и одновременно актёры оставались в пределах досягаемости: он спокойно мог в случае нужды докричаться и прервать вызывающее неудовольствие. Он удобно устроился и дал команду: актриса постарше отошла вглубь сцены, и остались двое – актёр и совсем молодая девушка – заспорившие и начавшие слишком активно жестикулировать.

Я подумал, что они занимаются выяснением каких-то отношений, недоговорённых и недовыясненных, но нет: судя по реакции режиссёра, началась уже пьеса; я не мог разобрать большую часть слов, но и то, что я слышал и мог понять, выглядело очень странно и неожиданно: речь шла о каких-то мертвецах, тревожащих и не дающих спать спокойно, хотя, возможно, я не слишком ясно понимал смысл происходящего. В противном случае всё это можно было посчитать бредом после принятия достаточно приличной дозы; вполне возможно – так оно и было – потому что через несколько минут из глубины появилась вторая актриса, и они забормотали уже в три голоса. Мне стало их даже немного жалко: так страдальчески выглядели их лица; однако судя по реакциям режиссёра, всё шло пока нормально: он иногда кивал головой и несколько раз взмахнул руками, заставляя подопечных чуть ли не входить в экстаз. Голоса он пока не подавал, что казалось хорошим признаком: пока они справлялись с заданием, хотя лично у меня прогоняемая сцена вызывала не самые лучшие ощущения: всё это выглядело натужно и неестественно, они пыжились и надрывали себе и предполагаемым зрителям сердце, нагромождая одну нелепость на другую и выдавая их за что-то важное и существенное.

Насколько я понимал, всё двигалось по плану, и я даже притерпелся к тому, что происходило на сцене и не слишком уже возмущался: я почти успокоился в ожидании, когда представление подойдёт к завершению и можно будет остаться наедине с режиссёром – моей главной надеждой. Я покончил с обедом и не следил так внимательно за сценой: в зрительном зале откуда-то появилась сначала одна женщина, а потом другая, и часть внимания я перенёс на происходящее поблизости. Они явно не принадлежали к обслуживающему персоналу, и скорее всего я пока не встречал их здесь: устроившись в четвёртом ряду, они вроде бы следили за репетицией, одновременно шурша какими-то бумагами. Скорее всего, они были актрисами; режиссёр заметил их и только кивнул; надо думать, они тоже принимали участие в спектакле и занимались разучиванием ролей, что являлось долгим и непростым занятием.

Всё двигалось слишком плавно и последовательно, и когда наконец что-то оказалось по-другому, я не сразу понял это: в зале повисла тишина, и даже шуршание прекратилось, и я заметил, с какой настороженностью и опаской все собравшиеся смотрят на режиссёра или куда-то в пространство рядом с ним. Я почувствовал, что сейчас что-то будет: первые признаки грозы воплощались в тяжеловатой медлительности, с которой режиссёр приподнимался из кресла, а молодая актриса заметно даже для меня задрожала, опустив руки. Она стала похожа на маленького кролика, почти готового прыгнуть в пасть могучему и старому удаву, и скорее всего именно это и спасло её и остальных: недовольство вылилось в несколько не слишком грубых фраз, и обошлось даже без крика; актёры взяли листки бумаги с записанными ролями, и с прерванного места возобновили странный диалог, но уже без такой активной жестикуляции.