Телепат

Любовь Степановне было приятно слышать это, но не могла она сказать, что ребенок ничего больше не написал и общаться на эту тему не хочет. Как это объяснить другим, если сама не может понять, почему Ваня безразлично отнесся к ее словам о таких хвалебных оценках его способностей.

В начале 90-х спонсоры подарили детскому дому три компьютера, два из них поставили в классы, а третий – в кабинет директора. Назарова была шокирована, увидев, как двенадцатилетний Ваня Субботин сходу вошел в интернет, двумя руками прошелся по клавиатуре, как музыкант-виртуоз на фортепьяно. Она иногда дозволяла ему проводить свободное время в ее кабинете. Он крайне редко, по-детски, играл, да и не были это «стрелялки», а какие-то, непонятные ей запутанные схемы и лабиринты.

В основном же юноша общался с кем-то. Скайпа тогда еще не было и Ваня вел обширную переписку. Свою почту он запаролил, поэтому Любовь Степановна не смогла удовлетворить свое любопытство – чем живет любимый Ванюша в виртуале.

Лет пять тому назад она впервые услышала о существовании детей – индиго. Не очень-то разобравшись в этом понятии, Назарова решила для себя, что этот ребенок и есть индиго.

По каким признакам это так, она не смогла сформулировать, да это было и не важно для нее, поэтому она никогда и никому не говорила об этом. У самой-то уверенности не было, а к специалистам обращаться даже и не думала.

В июне Субботин и еще пятеро выпускников получили аттестаты зрелости. Все, кроме него, подали документы на поступление в ВУЗы. Свое решение он объяснил тем, что не определился какое высшее образование его интересует, а ради корочек не хочет терять время. Осенью пойдет служить в армию, а там видно будет…

Любовь Степановна расстроилась, но вспомнив все совместные годы, проанализировав поступки своего подопечного, поняла бесполезность даже ей, а она знала, как он ее любил, силком навязывать ему свою волю.

Вновь, как это было неоднократно в случаях большого волнения, ее лицо исказил приступ головной боли, последствия того избиения. Так и не нашли тех двоих. Осталось непонятным, о каком мальчишке они рычали в момент нападения.

Ваня виновато присел рядом, приобнял, положил руку ей на голову. Боль сразу же ушла, как всегда в подобные моменты в последние годы.

Итак, осенью призыв. Юноша уйдет на военную службу. А что дальше? Куда он вернется? Где будет жить? Эти вопросы пока не имели ответов и для деятельной натуры Любовь Степановны, не могли остановить ее в поисках решения проблемы.

Времени у нее для этого очень мало – для отсрочки призыва нет оснований, надо действовать немедленно. По закону сироты имеют право на отдельное жилье по достижении совершеннолетия и, как правило, они получают комнату в коммунальной квартире. Если ее подопечным вовремя не давали муниципальное жилье, Назарова не отпускала своих взрослых детей из детского дома.

Никакие скандалы по этому поводу, запреты и предостережения не влияли на ее позицию. Она должна знать и быть уверена, что из детского дома ее воспитанники выходят в большой мир с обеспеченным, хотя бы элементарно, фундаментом для взрослой жизни. И лишь когда становилось совсем горячо, преодолеть пассивность чиновников не удавалось, Назарова, в виде исключения, шла на компромиссы – соглашалась на предоставление властями временного жилого помещения, но с контроля проблему не снимала и год и два, пока, наконец, парень или девушка получат ордера.

С Ваней ситуация намного сложнее. Любовь Степановна два месяца занималась только его вопросом – практически ежедневно ходила по кабинетам, находила депутатов в отпускной для избранников народа период, собирала от них обнадеживающие письма, получала отрицательные от чиновников ответы типа «пока предоставить жилье не представляется возможным, …» но с обещанием решить при первой же возможности.

Время шло. Пройдены все инстанции, остался последний шанс – визит на прием к главе районной администрации, записалась к которому она предусмотрительно месяц тому назад: район – то огромный, по населению равен иному областному центру.

Назарова настояла, чтобы Ваня пошел с нею, несмотря на его возражения и неверие в успешный результат. Он абсолютно не переживал, успокаивал ее, говоря, что за два года все образуется. На ее возражения, что со здоровьем у нее не все в порядке и два года это большой срок, всякое может произойти, Субботин, пристально глядя в глаза, произнес:

– Мама, ты проживешь до восьмидесяти пяти…

Голубев, глава района, оказался весьма доброжелателен и даже приветлив. Принял в точно назначенное время, внимательно прочитал заявление, отказы жилищного комитета и своего заместителя. И когда закончил ознакомление с перепиской, спросил:

– Вам предлагали комнату в общежитии и даже в коммунальной квартире, а вы отказались, почему же?

– Мальчик взрослый, у него будет семья, какие же у него перспективы? – ответила Назарова, – А сейчас он уйдет в армию и куда вернется?

Голубев взял синюю шариковую ручку:

– Хорошо, дам указание что-нибудь подобрать.

Любовь Степановна за двадцать лет общения с чиновниками знала эти штучки, когда положительную резолюцию пишут разным цветом так, что исполнители знают – срочно, не очень, не обязательно.

Конечно, она не знала, как будет в этом случае, но интуитивно испугалась:

– А сколько ждать – то?

И тут молчавший до сих пор Ваня, посмотрев Голубеву в глаза, промолвил:

– Надо спросить.

Ручка зависла над бумагой.

– Надо спросить, – повторил Ваня, не отводя взгляда в сторону.

Опытный аппаратчик, многолетний руководитель, умеющий, владеть собой в любой ситуации, скрывать свои чувства и не проявлять симпатий – антипатий, вдруг проявил в лице гамму эмоций. Он сморщился, прищурился, слегка мотнул головой, словно стряхивая что-то, глубоко вздохнул и снова стал непроницаем.

Глава администрации положил ручку на стол, нажал кнопку селекторной связи «жилищный комитет».

– Слушаю, Андрей Сергеевич, – раздался женский голос по громкой связи.

Любовь Степановна изумленно смотрела на Ваню, а тот, не мигая, смотрел в лицо руководителя.

Голубев изменился, с лица спала полуулыбка, появилась заметная напряженность.

– Антонина Павловна, а где Юрий Петрович?

– Так в отпуске он, третий день…

– Ах да, закрутился я, забыл… вот что… когда очередная жилищная комиссия?

– Теперь уж в сентябре, все в отпусках.

Глава хотел что-то сказать, но натолкнувшись на тот же взгляд Субботина, повысив голос, твердо распорядился:

– Через неделю, не позже, собрать жилкомиссию. Сейчас вам принесут материалы. Субботину, он сирота из детского дома, изыскать положенное жилье.

– И…?

– А что есть в резерве?

– Общежитие, коммуналка…

– Однокомнатную!

– Андрей Сергеевич, все распределено…

– Да знаю, – с досадой перебил Голубев, – разумеется не из распределенных, найдите, я сказал, из резерва. Если и там нет, срочно проверьте по сигналам жилконтор о пустующих квартирах…

На попытку возразить, он резко заметил:

– А гастарбайтеры в каких квартирах обретаются… без регистрации… жилье брошенное, без хозяина…

– А кому нужна такая, на первом этаже?

Голубев посмотрел на Субботина – тот кивнул в знак согласия.

– Ладно, пойдет… неделю на комиссию и еще неделя на оформление решения и ордера… все!

Он взял ручку другого цвета и размашисто написал «Срочно подобрать однокомнатную квартиру».

Когда Назарова и Субботин вышли на улицу, она прошептала:

– Ванечка, это ты… так заставил… как у тебя это получилось?

Ваня пожал плечами и ничего не ответил, а когда вернулись в детский дом, он, будто вспомнив, сказал:

– Мама Люба, восемьдесят пять – это минимум, тебе еще только сорок, не беспокойся, все будет хорошо.

Август пролетел, как одна неделя, слишком много было хлопот: получив ордер и ключи, за неделю сделали своими руками простейший ремонт – побелку, оклейку обоев. Затем купили портативный телевизор, радиоприемник, электрочайник.

В середине сентября курьер военкомата вручил Субботину повестку о явке по призыву 22 сентября. Оставшиеся дни в сумасшедшем темпе и с напором Назаровой удалось прописать Ваню, оформить генеральную доверенность на Любовь Степановну, заключить договор с агентством о сдаче квартиры в аренду с октября.

Назарова и Ваня решили сдавать жилье под ее контролем, а полученный доход аккумулировать на его счету, что бы через два года у него был какой-либо капитал для новой жизни.

Накануне явки на сборный пункт Ваня, уставший до предела, но с хорошим настроением от завершения всех проблем, лег на диван и мгновенно отключился.

Видел он себя во сне: лежит на диване, а в комнате что-то происходит. Какие-то слабого свечения волны пронизывают помещение, меняя цвет – бледно-голубой, розовый, зеленоватый. Два полупрозрачных сиреневых силуэта перемещаются, то приближаются к нему, то останавливаются в метре от него, отплывают и вновь застывают рядом. Ему казалось, что эти призрачные существа касаются его головы, вызывая ощущения легкого покалывания в висках. Вдруг волны исчезли, сиреневые ореолы растаяли.

Санкт – Петербург, 22 сентября 1995 года. Иван Иванович.

Ваня проснулся с тяжелой головой. Посмотрел на будильник – спал всего пять часов. Прошел в ванную, включил свет, повернул кран в умывальнике и взглянул в зеркало.

На него изумленно смотрел, чем-то знакомый, но совершенно неизвестный дядька лет пятидесяти, с коротким седоватым бобриком, держащий в руке зубную щетку. Ваня качнул головой, сделал движение щеткой и понял, что в зеркале отражается он сам – Ваня Субботин. Он же все понимает, чувствует, видит. Вот только никак не может понять, что произошло с ним, как это за одну ночь постарел лет на тридцать.

Он ли это, пронеслось в голове, оглянулся – никого нет. Раз это я, подумал Ваня, и никого рядом нет, тогда кто же повторяет его движения в зеркале? Он не заметил, что этот вопрос был им произнесен вслух, тихо, почти шепотом. Так же тихо прозвучал в голове ответ: я, это я. Ошарашенный, Ваня завернул кран и осмотрелся, что еще изменилось. Предчувствие не обмануло – квартира почти та же, но не совсем.

В комнате похожие, но с другим рисунком обои. Диван такой же, но более широкий. На столе радиоприемника нет, телевизор небольшой, но зато стационарный. Автоматически включил питание – второй, местный канал. На экране четыре часа утра.

Заметил приемник на тумбочке, которой у него раньше не было. На волне «Маяка» звучит бодрая информация для водителей-дальнобойщиков, что сегодня 22 сентября погода в области благоприятная.

– Получается, что время не изменилось. Может только я изменился и сошел с ума, – ужаснулся Ваня. – Может это все еще снится.

Он рухнул на диван, больно стукнувшись головой о спинку. Нет, диван другой, осознал он, значит не сон это, боль-то натуральная. Субботин прижал руку к голове и вдруг ощутил, как тяжесть, с которой проснулся, ушла. Попробовал заснуть, закрыл глаза, но мысли крутились калейдоскопом: что это такое?… это какая-то болезнь!… так не бывает… а как же мама Люба… мне же идти в армию…

Ваня вскочил, бросился к столу – повестки не было. А ведь вчера он положил ее сюда. Впрочем, стол тоже не совсем такой, как вчера – пошире, а два стула, кажется, те же.

Подошел к окну. Рассветало. Еще один шокирующий момент – вчера жил на первом этаже, а сегодня на третьем, окна выходили во двор, а теперь на улицу.

Отпрянув от окна, Ваня рухнул на стул. Около телевизора наткнулся на ключи с брелком и какие-то бумажки. Прочитав их, обомлел – это были водительские документы на его имя, а ключи, стало быть, на машину, но он точно знал, что на права не сдавал и машину не водил. Может быть в армии научился… Какая армия за один день?… А как же тридцать лет за одну ночь?…

От этих мыслей Субботин снова почувствовал как запульсировало, застучало в висках. Он медленно подошел к окну, надеясь, что наваждение пройдет, открыл его – прохлада стеганула по разгоряченному, в майке и трусах, телу – осенний ветерок вернул его в реальность. Ничего не изменилось: улица, деревьев, как раньше было во дворе, теперь нет, у поребрика тротуара припарковано, посчитал, восемь автомашин. Жигули, москвичи, одна двадцать первая волга, один запорожец.

Ваня взял ключи, направил на машины и нажал кнопку сигнализации. Жигули «шестерка», темная, когда станет светло, увидит, что она синяя, весело мигнула два раза подфарниками. Снова нажал – разок мигнула, тонко пискнула – встала на охрану.

Напряжение внезапно прошло, наступила слабость во всем теле. Побрел к дивану, прилег и… уснул. Не слышал, как звякнул будильник, так как ночью, привычно нажал на кнопку звонка, поэтому вместо восьми встал в одиннадцать.

Обреченно осмотрел комнату, руки, ноги, провел ладонями по «бобрику».

– Все! Не Ваня я теперь, а Иван Иванович! – подумал Субботин, смирившись с таким ужасным превращением.

И только сейчас заметил в углу на маленьком столике экран компьютера…

…А в это время Назарова, как договаривались накануне, звонила в квартиру Вани. Надо было помочь ему собраться, подсказать, посоветовать, ничего не забыть, приготовить на завтрак его любимый омлет.

Мальчишка все-таки, может целый день не есть, сидеть за компьютером в детском доме. Но теперь-то его у него нет, а впереди военная служба, четкий распорядок, так что все наладится и с питанием тоже.

На звонок Ваня дверь не открывает. Неужели так крепко спит, удивилась Любовь Степановна, доставая ключи от квартиры.

Дома никого нет. Беспорядка нет, аккуратность детдомовцев известна. Правда, постель, как будто только что с нее встали. Никаких следов сборов.

Первая волна головной боли заставила женщину опуститься на стул. Что-то не так: рюкзачок на месте, курточка висит, кроссовки в прихожей, а самого-то нет. В ванной она уже смотрела – сухо. Не мог же парень уйти раздетый, на улице всего-то тринадцать градусов. Боль усилилась, трясущимися руками Любовь Степановна достала пенталгин, но не взяла в рот таблетку, пораженная мыслью – Ваня, ее Ванюша пропал!

Она сидела и полчаса ждала, не зная чего делать. Телефона в квартире не было.

Может он выскочил зачем-то, но не босиком же… или в тапочках… так нет же, вот они – около дивана…

Проглотив таблетку, не запивая, подождав, пока боль не затихла, Назарова стремительно вышла из квартиры. Жильцы соседних квартир и выше этажом ничего не видели и не слышали. С таксофона позвонила в милицию, скорую помощь – никакой информации с этого адреса не поступало, были какие-то задержанные, жертвы несчастных случаев, но никого похожего на Ваню среди них не было.

Зная парня больше чем кто-либо, его искреннее желание пройти военную службу, Назарова сразу же отбросила подленькую мысль, что Ваня таким путем сачканул от службы.

Чем же объяснить его исчезновение, похоже, добровольное, следов-то насилия никаких. Или все же его похитили, обманув, отравив, парализовав… Дикие, чудовищные предположения разрывали Любовь Степановну. Ожидать новостей и помощи неизвестно от кого и откуда не было сил, и она бросилась на его поиски.

В военкомате дежурный капитан связался с отделом призывников – там никаких сведений о Субботине не оказалось, кроме тех, что и так были известны Назаровой – сегодня он должен явиться на сборный пункт в Пушкин.

В Пушкине Любовь Степановна растерялась, увидев толпу людей: молодых парней с сумками и рюкзаками, матерей, провожающих своих сыновей на два года. Над людской массой стоял гул: смесь звуков весело возбужденных мальчишек, сдержанно тревожных напутствий родителей и прощальных обнадеживающих признаний подружек.

В этом круговороте и какофонии казалось ничего нельзя понять и узнать, но вскоре Назарова разобралась, что группы сконцентрировались около военных и по районам. Подойдя к прапорщику с табличкой «центральный район» спросила:

– Субботин Иван здесь?

Пробежав по алфавитному списку, ответил:

– Здесь он, мамаша, в списке.

– Но я его не вижу.

– А чего же не вместе пришли? Тут по списку двести десять ребят, да почти столько же провожающих… Ладно, сейчас покличем…

Прапорщик, с трудом перекрывая шум, крикнул в мегафон:

– Субботин, подойдите сюда! Субботин Иван Иванович!

Оглядев толпу, никак не отреагировавшую на его обращение, сказал:

– Нет его, такое бывает, один-два призывника не являются… последняя ночь с девчонкой… последний мальчишник на дорожку с перебором… появится, никуда не денется, не волнуйтесь.

И затем примитивно, по-солдатски, пошутил:

– Может вместо него на службу, у нас теперь военных женщин много. А вы, мамаша, в самом соку…, – и осекся, увидев в ее глазах тревогу.

Назарова махнула рукой:

– Да нет у него девочки и друзей близких нет.

Она вернулась в квартиру Вани. Потом пришла на работу, надеясь, что он приходил к ней или звонил. Весь день она из кабинета звонила в милицию районную и городскую, в справочную «скорой помощи», в больницы Центрального района. Безрезультатно.

…Иван Иванович постепенно пришел в себя и размышлял: что делать?

Он был уверен, что мама Люба ищет его, что вот он здесь, а там его нет. А может быть он и там. Тогда он не дома, а в армии.

Субботин решил, что увидеть маму и даже позвонить ей не сможет, иначе как объяснить произошедшее. У нее и так проблемы со здоровьем после того зверского избиения, а тут еще, черт знает, что может случиться.

Он не сразу заметил, что на экране компьютера мерцает зеленая точка. Но компьютера, как такого не было: нет процессора, клавиатуры, динамиков. Ничего нет, даже проводов никаких, питание отсутствует. Розетки тоже нет. И не монитор это, а просто экран, причем черный…

Внезапно на экране появился текст: «Надень шапку».

– Какую, – дрожащим голосом спросил он, смахнув со лба мгновенно выступившие от волнения капли пота.

– «Лежит за экраном».

Это оказалась бейсболка с каким-то рисунком над козырьком.

Субботин надел ее и растерянно, сбиваясь, хрипло спросил:

– Что происходит?… Кто объяснит мне?… Зачем все это?…

– «Контакт подтвержден».

– Какой контакт?… С кем?… Мне что, теперь все время носить эту шапку?

– «Не обязательно».

Зеленая точка погасла. Субботин тупо смотрел на экран, ничего не понимая.

Снял, снова надел бейсболку, опять снял – никакой реакции на экране.

Иван Иванович вышел из дома. В телефонной будке около парадной набрал детсадовский номер. Длинные гудки директорского телефона остановили его порыв.

Что он мог сказать Любовь Степановне? Как она воспримет его фантастические объяснения? Не убьет ли он ее своим превращением из юноши в матерого мужика?

Надо проверить ту, его первую квартиру, решил Субботин, садясь за руль.

Выжав сцепление и включив первую передачу, он был ошеломлен – ведь никогда не управлял автомобилем, не учился и не сдавал на водительские права. Получается, что тридцать лет пролетели не просто так. Вот он уверенно едет на своей «шестерке», а что еще умеет. Какие, к черту, тридцать лет, если день и год все те же – 22 сентября 1995 года.

Квартира заперта. Пошарив в карманах, Субботин кроме ключей от нынешней квартиры, других не обнаружил. Да и зачем ему возвращаться туда, где его нет, тоскливо подумал он, нажимая кнопку звонка. Нет, дома никого. А как должно быть, если вот он здесь, на площадке, а не там за дверью.

Поеду в детский дом, решил Субботин. Он совершенно запутался в ситуации, не знал, что ему делать: он не работает, по крайней мере, ему об этом ничего неизвестно, не имеет денег, впрочем, что-то есть. Посчитал – без полтинника тысяча. Откуда деньги, уже не задумывался, понял, что это – данность, которая ему недоступна.

Что-то тянуло его в детский дом, безудержно хотелось, хоть на расстоянии, увидеть маму Любу, убедиться, что с ней все в порядке, хотя быть может наоборот, но тогда нужна будет его помощь. Какая, каким образом – об этом Иван Иванович не задумывался.

Он ехал по набережной Робеспьера по крайней полосе для поворота направо на Литейный мост. Беспорядочность мыслей отвлекала, но автоматически Субботин следил за скоростью, отметил, что, несмотря на пятницу, днем движение оказалось не плотным.

И все же неожиданно, метров за пятьдесят, увидел гаишника, смотревшего в трубу и махнувшего ему жезлом.

Лейтенант неторопливо подошел к вышедшему из машины Субботину:

– Лейтенант Комаров, – представился он, – ваши документы.

Изучив водительские права, технический паспорт, сверив фото с оригиналом, спросил:

– Покажите ОСАГО.

– А что это?

– Уважаемый, вы с таким стажем и задаете такой вопрос. Шутите что ли? Или не оформляли ОСАГО.

– Минуточку, – Иван Иванович достал из «бардачка» бумаги, – это?

– Это, это, – гаишник раздраженно разглядывал страховой полис, – документы в порядке.

– Ну, тогда я поехал.

– Покажите, где у вас стоит анти-радар.

– Анти…что?

– Иван Иванович, вы что, первый раз слышите? Или как про ОСАГО забыли?

– Товарищ лейтенант… может чего-то не понял… не уверен я про анти… радар.

– Ну вы даете, – удивился гаишник и подозрительно взглянул на Ивана Ивановича. – Как можно это не знать водителю. Смотрите.

Лейтенант показал экран прибора.

– Видите, – направил трубу на встречный автомобиль, – скорость 65 километров.

А теперь на ваш жигуль. Сплошные помехи.

– Так моя шестерка стоит.

– Это не имеет значения, помех не должно быть, а ваш анти-радар их излучает.

– Нет у меня ничего такого.

– Сейчас посмотрим.

Гаишник осмотрел салон, руками залез под панель приборов, ощупал все внутри, поднял капот, отошел на десять метров.

– Товарищ капитан, – Комаров по рации доложил дежурному. – Михаил Александрович, задержал у Литейного моста «шестерку». Явно с анти-радаром, но излучатель не обнаружил. Что делать?

– Какое нарушение у водителя?

– Ничего такого… скорость… рядность… вот только странный мужик. В правах указано, что водительский стаж более двадцати лет, а не знает про ОСАГО и про анти-радар. То ли придуривается, то ли не от мира сего…

– Ладно, составь, на всякий случай, протокол о незаконном оборудовании… а там решим…

– Так не нашел я этого оборудования…

– А чего тогда меня спрашиваешь? – раздраженно спросил начальник.

– Понял, товарищ капитан… – и махнул Субботину, – пройдем в патрульную машину.

По пути, гаишник наводил радар на идущие сзади автомашины. Он вдруг остановился – машина Ивана Ивановича никаких помех на экране не создавала. Не веря своим глазам, лейтенант водил трубу слева направо и наоборот – все точно – работает четко.

Лейтенант непроизвольно повернулся к Субботину, хотел что-то сказать, но бросив взгляд на экран, был поражен увиденным – волнообразные яркие полосы вместо изображения. Поперхнувшись от возмущения, он закричал:

– Так это ты… вы… издеваетесь! – Но под удивленным взглядом водителя снизил тон. – Сейчас оформим… предъявите устройство.

Иван Иванович развел руками, затем похлопал по карманам, нет, мол, ничего у меня…

Субботин поехал обратно. Лейтенант не стал писать протокол, так как не смог доказать, а значит и указать в нем, что же нарушил этот странный водитель. Не мог же он изложить «…лично обладает антирадарными свойствами…». Да его самого отправят на освидетельствование к психиатру. Поэтому гаишник не стал сообщать об этом невероятном эпизоде и отпустил Субботина.

Иван Иванович тоже был ошарашен происшедшим и, решив, что не сможет в таком состоянии пообщаться с Любовь Степановной, вернулся домой. Туда, в квартиру, в которой сегодня проснулся.

Взволнованный, трясущимися руками открыл дверь, влетел в комнату и застыл в недоумении – экрана не было. Он исчез. Осмотрев всю квартиру, так и не обнаружив этот загадочный предмет, Иван Иванович, совершенно опустошенный, безвольно сел на диван.

Что с ним, как быть дальше, у кого просить помощи, что можно сделать, чтобы вернуть себя себе и свою жизнь – тревожные мысли проносились в голове, подавляли его.

Вдруг услышал внутренний голос.

«Успокойся, все так и должно быть, все нормально».

– Мне же надо что-то делать. Ни работы, ни денег, хотя немного есть, на еду, на бензин. А как жить со всем этим. Кто я, что я?

«Не дергайся, Иван Иванович. Субботин – правильный, разумный человек. У тебя такие возможности и скоро ты их реализуешь. Еда в холодильнике. Бак заправлен полностью. Все».

– Подождите! – Закричал Иван Иванович. – Как общаться, если нет экрана?

«Не кричи и вообще не надо издавать звуки, достаточно просто думать, мыслить, говорить молча. Экран появится там и тогда, где и когда надо будет».

И он успокоился – не от бессилия повлиять на происходящее, а от появившегося внезапно чувства какой-то защищенности. Ведь ничего плохого с ним не случилось, за исключением тридцатилетнего провала во времени, в жизни. Разумеется, это самое главное, но, подумал Иван Иванович, ему жить с этим, а значит дергаться, как ему советуют или приказывают, действительно не стоит.