Машина эмоций

Ученик: Вы так и не объяснили, в чем заключается роль чувств, например удовольствия от успеха, у Кэрол.

В повседневной жизни мы с легкостью оперируем такими терминами, как страдание, удовольствие, наслаждение и горе, – но оказываемся в тупике, если требуется объяснить, что они значат. По моему мнению, эта проблема возникает, потому что мы считаем такие «чувства» простыми или базовыми, тогда как на деле каждое из них связано со сложными процессами. Например, я подозреваю, что то, что мы называем «удовольствием», помогает нам определять, какие из наших недавних действий следует связать с недавними успехами. Раздел 8.5 рассказывает о том, почему человеческий мозг нуждается в надежных способах определения релевантности, а в разделе 9.4 утверждается, что этот процесс может включать в себя механизмы, не позволяющие нам думать о других вещах. Если это так, нам, возможно, придется признать, что последствия удовольствия во многом отрицательны!

2.6. Совесть, ценности и самоидеалы

Я, однако, не стал совершать самоубийства, поскольку хотел больше узнать о математике.

Бертран Рассел

Люди отличаются от животных (за исключением, пожалуй, слонов), среди прочего, достаточно большой продолжительностью детства. Это, безусловно, является одной из причин того, почему другие виды живых существ не накапливают ничего похожего на наши человеческие традиции и ценности.

Каким человеком вы бы хотели быть? Вы осторожны и благоразумны – или смелы и отчаянны? Вы следуете за толпой – или предпочитаете вести других за собой? Вы предпочли бы оставаться в равновесии – или действовать под влиянием порыва? Такие личные качества частично зависят от наследственности. Но, кроме того, на них также влияют сети наших социальных привязанностей.

Едва сформировавшись, привязанности человека сразу же начинают выполнять множество функций. Сначала они удерживают детей рядом с родителями, обеспечивая этим утоление таких потребностей, как питание, защита и общение. Но кроме того – если моя теория верна, – наши привязанности дают каждому ребенку новые возможности переоценки приоритетов. Кроме того, самоосознанные эмоции, сопровождающие привязанность, оказывают и другое, очень специфическое влияние: гордость обычно делает вас более уверенным, более оптимистичным и смелым, в то время как стыд внушает желание измениться таким образом, чтобы больше никогда не оказываться в подобной ситуации.

Что происходит, когда у маленького ребенка исчезают импраймеры? Очень скоро мы рассмотрим некоторые доказательства того, что это обычно приводит к серьезным проблемам. Однако дети постарше справляются с этими проблемами более успешно – по-видимому, потому, что каждый ребенок создает внутренние психические модели, которые помогают ему предсказать реакцию импраймеров. Постепенно каждая такая модель начинает служить ребенку в качестве внутренней системы ценностей, и, возможно, именно таким образом у людей развивается то, что мы называем этикой, совестью или моралью. Быть может, Зигмунд Фрейд имел в виду именно этот процесс, когда говорил о том, что дети могут «интроецировать» некоторые из убеждений своих родителей.

Как ребенку объяснить себе знание того, что он заслуживает похвалы или осуждения, даже если импраймера нет рядом? Возможно, это внушит ребенку мысль о том, что в его сознании есть еще один человек – который и примет форму вымышленного собеседника. Или, возможно, ребенок овеществит эту модель, связав ее с конкретным внешним объектом, например тряпичной куклой или своим детским одеяльцем. Мы знаем, как сильно ребенок может расстроиться, если этих незаменимых вещей вдруг не окажется рядом[10].

Также нужно подумать и о том, что могло бы произойти, если бы ребенок каким-то образом научился контролировать работу этой внутренней модели – иными словами, смог бы хвалить себя сам и таким образом выбирать, какие цели повышать в статусе, или же ругать себя и таким образом накладывать на себя новые ограничения. Это сделало бы его «этически автономным», ведь он смог бы заменять усвоенные извне ценности другими. Если же некоторые из этих старых ценностей оказались бы слишком устойчивыми, несмотря на все попытки их изменить, это могло бы привести к конфликту, в котором ребенок выступил бы против своих бывших импраймеров. Однако если бы мозг этого ребенка сумел переписать все свои прежние ценности и цели, то не осталось бы вообще никаких ограничений на пути развития этой личности – вплоть до формирования социопата.

Что именно определяет, какие идеалы развиваются в каждом отдельном человеческом разуме? Каждое общество, клуб или группа вырабатывают определенные социальные и моральные кодексы, изобретают различные правила и табу, которые помогают им решать, что следует делать, а чего не следует. Эти наборы ограничений оказывают огромное влияние на любую организацию; они формируют обычаи, традиции и культуры семей, наций, профессий и вероисповеданий. Они даже могут заставить эти институты считать себя превыше всего остального – так что их члены с радостью пойдут за них на гибель в бесконечной череде битв и войн.

Как люди оправдывают свои этические стандарты и принципы? Вот небольшие карикатуры на некоторые из существующих теорий.

Сторонник общественного договора: Абсолютной основы для ценностей и целей, которые люди устанавливают для себя, не существует. Они основываются лишь на соглашениях и договорах, которые каждый из нас заключает с остальными.

Социобиолог: Идея «общественного договора» кажется логичной, вот только никто не помнит, как он его заключал! Я подозреваю, что наша этика вместо этого основывается главным образом на чертах, которые развивались у наших предков, – точно так же, как у тех пород собак, которых выводили с целью привить им особую привязанность к хозяевам; у людей мы называем эту черту верностью.

Конечно же, некоторые из наших черт отчасти основаны на генах, которые мы унаследовали, но другие распространяются по типу заразных идей, которые передаются из одного мозга в другой частичками культурного наследия[11].

Теолог: Есть лишь одна основа для нравственных норм, и только моя церковь знает путь к ее истинам.

Оптимист: Я глубоко убежден, что этические ценности самоочевидны. Все люди были бы хорошими от природы, если бы их не портило воспитание в аномальных условиях.

Рационалист: Я с подозрением отношусь к таким словам, как «глубоко убежден» и «самоочевидны», потому что слышу в них лишь: «Я не могу объяснить, почему я в это верю» и «Я не хочу разбираться, как пришел к этому убеждению».

Разумеется, некоторые мыслители сказали бы, что для определения того, какие цели высокого уровня следует выбрать, можно использовать логические рассуждения. Однако мне кажется, что логика может лишь помочь нам понять, что подразумевается под сделанными нами предположениями, но неспособна помочь нам выбрать предположения, которые следует делать.

Мистик: Рассуждения лишь затуманивают разум, отдаляя его от реальности. Пока вы не научитесь думать поменьше, вам не добиться просветления.

Психоаналитик: Опора на «инстинкты» может лишь скрыть от вас ваши бессознательные цели и желания.

Экзистенциалист: Какую бы цель вы ни выбрали, вы должны спросить, какой цели служит эта цель, – и если вы возьмете себе за правило это делать, то вскоре увидите, что ваш мир совершенно абсурден.

Сентименталист: Вы слишком озабочены целями и стремлениями. Просто посмотрите на детей, и вы увидите любопытство и стремление играть. Они не ищут целей, а наслаждаются поисками всего нового и радостью от сделанных открытий.

Нам нравится думать, что детские игры не знают никаких ограничений, но когда дети кажутся нам счастливыми и свободными, их цели, возможно, просто неочевидны; это станет ясно, если вы попытаетесь отвлечь их от этих целей. На самом деле, детское «стремление играть» – самый требовательный учитель, которого только можно представить; он заставляет нас исследовать мир вокруг, чтобы увидеть, каков он, попытаться объяснить себе все эти структуры и представить, что еще может существовать на свете. Изучение, объяснение и научение, несомненно, являются одними из самых сильных мотиваций любого ребенка – и ничто в жизни никогда больше не заставит его трудиться столь же усердно.

2.7. Привязанности у младенцев и животных

Мы хотим создать машину, которая будет гордиться нами.

Дэнни Хиллис

Маленькая Кэрол любит исследовать мир, но ей также нравится быть рядом с матерью – поэтому, обнаружив, что оказалась в одиночестве, она очень скоро заплачет и станет искать маму. Кроме того, всякий раз, когда расстояние между ними растет, она как можно быстрее старается сократить его. И всякий раз, когда появляется причина для страха или тревоги – например, когда к ней приближается незнакомец, – Кэрол демонстрирует такое же поведение, даже если мать совсем рядом.

Предположительно, эта зависимость проистекает из нашей детской беспомощности: человеческий младенец недолго проживет, если сбежит от родительской опеки, но такое случается редко, потому что наши младенцы почти не могут передвигаться самостоятельно. К счастью, от этого не так много вреда, поскольку у нас развилась также и обратная привязанность: мать Кэрол почти всегда в курсе, что происходит с ее дочерью, – и при малейшем подозрении, что с ней что-то не так, она тут же посвятит ребенку все свое внимание.

Очевидно, что выживание каждого ребенка зависит от его привязанности к тем, кому небезразлично его благополучие. Поэтому в старые времена часто предполагалось, что дети привязываются к лицам, которые осуществляют над ними физическую опеку, и именно поэтому большинство психологов называли такого человека «опекуном» вместо того, чтобы использовать такой термин, как «импраймер». Однако физическая помощь может быть не самым важным фактором, предположил Джон Боулби, который первым начал систематические исследования феномена привязанности у младенцев.

Тот факт, что маленький ребенок может привязаться к другим детям того же возраста или чуть старше, демонстрирует, что привязанность может возникать и в отношении [человека], никак не связанного с удовлетворением физиологических потребностей ребенка[12] [Боулби, 1973].

Какова же функция привязанности у наших детей? Основной целью Боулби было опровергнуть тогдашнее популярное мнение о том, что основной функцией привязанности является обеспечение надежного источника пищи. Он же утверждал, что питание играет меньшую роль, чем физическая безопасность, и что у наших животных предков привязанности служили главным образом для предотвращения нападений хищников. Вот краткое изложение его позиции:

Во-первых, одинокое животное гораздо чаще подвергается нападению, чем то, которое держится рядом с другими представителями своего вида. Во-вторых, привязанность особенно легко вызывается у тех животных, которые из-за возраста, размера или условий среды особенно уязвимы перед хищниками. В-третьих, такое поведение ярко проявляется в ситуациях тревоги, которые обычно связаны с тем, что животное ощущает или подозревает присутствие хищника. Никакая другая теория не согласуется с данными фактами.

Я подозреваю, что это в значительной степени верно для большинства животных, но такая позиция недостаточно подчеркивает важность того, что человеческие привязанности также помогают нам формировать высокоуровневые ценности и цели. Поэтому остается открытым вопрос о том, какие факторы определяют, к кому привязываются наши дети. Физическая забота может сыграть значительную роль (поскольку предоставляет ребенку случай выработать привязанность), но Боулби пришел к выводу, что более важными, как правило, оказываются следующие два фактора:

1) Быстрота, с которой реагирует объект привязанности ребенка,

и

2) Интенсивность этого взаимодействия.

В любом случае среди импраймеров ребенка обычно находятся его родители, но могут также оказаться друзья и однокашники. Это говорит о том, что родителям следует с особой осторожностью замечать, с кем знакомится их отпрыск, – и особенно интересоваться теми, кто к нему наиболее внимателен. (Например, при выборе школы родитель должен тщательно изучать не только персонал и учебный план, но также и цели, которые преследуют ее ученики.)

Что происходит, когда у ребенка нет импраймеров? Боулби пришел к выводу, что это в конечном итоге приводит к развитию особого рода страха и мощному импульсу найти этого импраймера.

Джон Боулби: Всякий раз, когда маленький ребенок… оказывается насильно разлучен со своей матерью, он проявляет признаки психологического стресса; и если его также поместить в непривычную обстановку под опеку незнакомцев, такой стресс, вероятно, будет очень сильным. Его поведение меняется в стандартной последовательности. Сначала ребенок энергично протестует и пытается всеми доступными ему средствами вернуть мать. Позже он как будто бы теряет надежду, что это удастся, но тем не менее по-прежнему думает о ней и ждет ее возвращения. Позже он, по всей видимости, теряет интерес к матери и эмоционально отдаляется от нее [Боулби, 1973].

Далее Боулби описывает, что происходит, когда мать возвращается:

Тем не менее, если период разлуки был не слишком длительным, ребенок не отдаляется навсегда. Рано или поздно по воссоединении с матерью его привязанность к ней возникает снова. После этого в течение нескольких дней или недель, а иногда и дольше, он настаивает на том, чтобы оставаться рядом с ней. Кроме того, всякий раз, когда он подозревает, что может снова потерять ее, он проявляет острую тревогу.

Очень подробные наблюдения, сделанные Джейн Гудолл на материале шимпанзе в национальном парке Гомбе-Стрим в Центральной Африке, демонстрируют не только тот факт, что тревога и стресс при разлуке, которые наблюдаются у животных в неволе, имеют место и в дикой природе, но также что это расстройство при разлуке продолжается в течение всего детства шимпанзе… Пока молодые особи не достигают четырех с половиной лет, они никогда не путешествуют без матери, но и позже это происходит лишь изредка [Боулби, 1973b].

Кроме того, было обнаружено, что, когда малыши лишаются импраймеров более чем на несколько дней, отрицательный эффект часто проявляется в течение гораздо более длительного времени.

Исходя из всех этих открытий[13], мы можем с уверенностью заключить не только то, что у детенышей макаки-резуса в возрасте шести месяцев один-единственный эпизод разлуки, длившийся к тому же не более шести дней, имел ощутимые последствия два года спустя, но также что влияние разлуки прямо пропорционально ее длительности. Тринадцатидневная разлука хуже шестидневной; две шестидневные разлуки хуже, чем одна шестидневная [Боулби, 1973, раздел «Разлука» (Separation), стр. 72].

Некоторым может показаться удивительным, что даже те дети (и обезьяны), с которыми обращались очень плохо, могут по-прежнему быть привязаны к импраймерам, которые были с ними жестоки (см. Си, 1964). Возможно, это отчасти объясняется теорией Боулби о том, что привязанность зависит от «быстроты, с которой реагирует импраймер, и интенсивности этого взаимодействия», поскольку мучители подчас тоже крайне эффективно демонстрируют именно эти качества!

Мы наблюдаем подобное поведение у самых разных наших родственников-приматов, таких как орангутаны, гориллы и шимпанзе, а также у более дальних родственников – мартышек. Следует еще отметить такое открытие Гарри Харлоу: не имея другой альтернативы, мартышка привяжется к объекту, который вообще не демонстрирует никакого поведения, но все же имеет какие-либо «успокаивающие» качества. Судя по всему, это подтверждает мнение Боулби о том, что привязанность не обусловлена удовлетворением физиологических потребностей, – если только мы не включим сюда то, что Харлоу вызывает «успокаивающим контактом» (см. Харлоу, 1958).

Когда самку шимпанзе и ее детеныша разделяет какое-то значительное расстояние, они поддерживают связь специальным звуком «ху-у», на который оба быстро реагируют. Как сообщает сама Джейн Гудолл,

когда младенец [шимпанзе]… начинает отходить от матери, он неизменно издает этот звук, если попадает в какое-либо затруднение и не может быстро вернуться к ней. Пока модели передвижения младенца еще недостаточно хорошо развиты, мать обычно реагирует, сразу же отправляясь за ним. Тот же звук используется матерью, когда она тянется к младенцу, чтобы уберечь его от какой-либо потенциально опасной ситуации, или даже, изредка, когда жестом велит ему уцепиться за нее, собираясь уходить. Таким образом, звук «ху-у» служит довольно специфическим сигналом восстановления контакта матери и младенца [Гудолл, 1968].

Что происходит у других животных? В начале 1930-х годов знаменитый зоолог Конрад Лоренц, изучавший поведение животных, обнаружил, что недавно вылупившийся цыпленок, утенок или гусенок привязывается к первому же крупному движущемуся объекту, который увидит, и впоследствии следует за этим объектом. Лоренц назвал этот процесс «импринтингом» (англ. imprinting – «отпечаток». – Пер.), поскольку он происходит с изумительной скоростью и постоянством. Вот некоторые из наблюдений Лоренца.

Импринтинг начинается вскоре после вылупления.

Птенец быстро начинает следовать за движущимся объектом.

Период импринтинга заканчивается через несколько часов.

Эффект импринтинга является постоянным.

К чему же привязываются птенцы? Движущимися объектами обычно оказываются родители, но если родителей рядом не оказалось, то таким объектом может стать картонная коробка, или красный воздушный шар, или даже сам Лоренц. Затем, в течение следующих двух дней, пока гусенок следует за родителями, он каким-то образом учится распознавать их и не бегает за другими гусями. Теперь, если он потеряет контакт с матерью, то перестанет есть или изучать новые предметы, а вместо этого будет ее искать, издавая писк (вариацию крика «ху-у», описанного Джейн Гудолл), очевидно расстроенный тем, что потерялся. Затем родитель отвечает специальным звуком, и Лоренц отмечает, что для успешного импринтинга ответ должен прозвучать быстро. (Позже этот звук больше не требуется, но поначалу он служит для того, чтобы птенец не привязался к какому-нибудь неподходящему объекту, например к шевелящейся на ветру ветви дерева.) Так или иначе, эти виды птиц способны прокормить себя уже вскоре после вылупления, поэтому их импринтинг не связан с питанием.

В какой степени обучение на основе привязанности у людей базируется на более древних, дочеловеческих формах импринтинга? Люди, конечно, отличаются от птиц, но у юного потомства тех и других очень похожие потребности – и, возможно, у них в этом были намного более ранние предшественники; например, Джек Хорнер (1998) обнаружил, что некоторые динозавры строили конструкции, подобные птичьим гнездам.

Возвращаясь к Homo sapiens, необходимо задать вопрос о том, каким же образом младенцы различают потенциальных импраймеров. Хотя некоторые исследователи сообщают, что младенцы способны узнать голос матери еще до рождения, обычно считается, что новорожденные сначала учатся главным образом через прикосновения, вкус и запахи, а затем уже начинают различать звук голоса и реагировать на лица. Можно предположить, что последний навык опирается на распознавание таких черт, как глаза, нос и рот, но, похоже, в реальности все несколько сложнее:

Франческа Ачерра: Четырехдневные новорожденные дольше смотрят на лицо своей матери, чем на лицо незнакомца, но не тогда, когда мать накидывает платок, который скрывает линию волос и внешний контур головы [Ачерра, 1999].

Это говорит о том, что младенцы, видимо, в меньшей степени реагируют на черты лица, чем на более крупные очертания головы в целом; только спустя два или три месяца дети, наблюдаемые Ачеррой, научились различать конкретные лица[14]. Можно предположить, что наши визуальные системы используют различные наборы процессов на разных этапах развития, и, возможно, те, которые начинают функционировать первыми, служат главным образом для того, чтобы привязать мать к ребенку! Во всяком случае, Конрад Лоренц был поражен тем, чего его гусята не могли различить:

Конрад Лоренц: Гусенок, импринтированный человеком, решительно отказывается следовать за гусем, а не за человеком, однако неспособен отличить невысокую худенькую молодую девушку от крупного старика с бородой… Поразительно, что птица, воспитанная и импринтированная человеком, фокусирует свои модели поведения не на одном человеке, а на всем виде Homo sapiens [Лоренц, 1970].

(Я не считаю, что это так уж странно, потому что мне, например, все гуси кажутся одинаковыми.) Возможно, более важным является утверждение Лоренца о том, что сексуальные предпочтения взрослого человека, вполне возможно, формируются именно в этот ранний период жизни, хотя в поведении они проявляются лишь гораздо позже.

Галка, которой человек заменил спутника-родителя, в результате фокусирует свои пробуждающиеся сексуальные инстинкты не конкретно на бывшем спутнике-родителе, а ‹…› на любом относительно незнакомом человеке. Пол неважен, но объект вполне определенно будет человеком. Кажется, бывший спутник-родитель просто не рассматривается как возможная пара.

Могут ли подобные задержки иметь отношение к сексуальным предпочтениям? Исследования показали, что после более длительного контакта некоторые из этих птиц все же начинают спариваться с другими представителями своего вида. Тем не менее этот феномен все еще является серьезной проблемой при репопуляции исчезающих видов, поэтому теперь нормой стало сводить к минимуму контакт человека с птенцами до того, как их выпустят в дикую природу.

Все это помогает объяснить столь продолжительный период беспомощности у человеческого потомства: детеныши, которые слишком рано отдалились от родителей, не успевали стать достаточно мудрыми, чтобы выжить, – и поэтому этап жизни, в течение которого дети вынуждены учиться у импраймеров, пришлось прод-лить.

2.8. Кто они, наши импраймеры?

Галка увидела, как голубей в голубятне хорошо кормят, и покрасилась белилами, чтобы зажить вместе с ними. И пока она молчала, голуби принимали ее за голубя и не гнали; но когда она забылась и каркнула, они сразу узнали ее голос и выгнали ее прочь. Оставшись без голубиного корму, вернулась галка к своим; но те не признали ее из-за белых перьев и не пустили жить с собой. Так галка, погнавшись за двумя выгодами, ни одной не получила[15].

Басня Эзопа

Когда начинается и заканчивается период привязанностей? Даже совсем маленькие дети в присутствии матери вскоре начинают вести себя особым образом. Однако, как правило, только в конце первого года жизни ребенок начинает протестовать против разлуки – и учится расстраиваться, замечая признаки того, что импраймер намеревается уйти – например, снимает пальто с вешалки. В эту же пору жизни большинство детей начинают проявлять страх перед необычными вещами. И тот, и другой страхи постепенно утихают на третьем году жизни ребенка, так что в это время его уже можно отправить в детский сад. Но вот аналогичного снижения важности других чувств – самоосознанных эмоций, основанных на привязанности, – не наблюдается. Они сохраняются в течение более длительного времени, а иногда, возможно, и всю оставшуюся жизнь.

Джон Боулби: В подростковом возрасте ‹…› другие взрослые могут начать играть роль, по своему значению равную или даже более важную, чем роль родителей, и сексуальное влечение к сверстникам начинает расширять картину. В результате вариативность среди индивидуумов, и так уже высокая, становится еще выше. С одной стороны подростки, которые абсолютно отрезаны от родителей; с другой – те, кто по-прежнему сильно привязан к ним и не желает или не может направить свою привязанность на других людей. Между этими крайностями спектра находится подавляющее большинство подростков, чья привязанность к родителям остается сильной, но чьи связи с другими также имеют серьезное значение. У большинства людей связь с родителями не нарушается и во взрослой жизни и влияет на поведение бесчисленными способами. Наконец, в старости, когда привязанность больше не может направляться на членов старшего поколения или даже сверстников, она может оказаться направлена на младших [Боулби, 1973].

А что происходит у других животных? У тех, кто не остается в стаде, привязанность часто сохраняется только до тех пор, пока потомство не становится способным к самостоятельному существованию. Во многих видах самки ведут себя иначе; часто мать решительно старается отогнать от себя молодняк, как только появляется новый помет (возможно, это эволюционный механизм защиты от инбридинга), тогда как в других случаях привязанность сохраняется до полового созревания или (у самок) даже позже. Боулби упоминает феномен, наблюдаемый в результате сохранения привязанности: