Тамерлан. Война 08.08.08

Васико мотнула головой.

– Бедное дитя, – выразил сочувствие погонщик. – Где тебе было видеть? А у нас павлины гуляют даже на площадях, в каждом переулке, как в других городах гуляют куры или утки. Представляешь?

Величие выдуманной им картины поразило его самого.

– Наши жители не знают другой одежды кроме, как из парчи и шелка. А самые знатные из горожан одеваются в атлас. А еще у нас ткут сорт шелковой ткани, называемый «Хан». Эта ткань хан среди атласов! Это лучшее, что могли придумать люди в ткацком деле. Вот так вот! – заявил хвастливый погонщик. – А что касается яств и напитков, то есть всего того, что призвано не только насыщать, но и ублажать утробу, то я тебе скажу, что нигде в мире я не встречал такого разнообразия всяческих блюд, фруктов, сластей и напитков, подобных божественному нектару. Даже обычные рыночные харчевни у нас по богатству достархана13 и изысканности блюд могут спорить с пиршественными столами правителей иных городов. А наши рынки и торжища просто утопают в изобилии всяческой снеди. Вечером, когда торговцы спешат домой, то отдают непроданный товар не то что за бесценок, а даром.

– Если в вашем городе так хорошо, – удивилась Васико, – зачем же вы его покинули?

Погонщик глянул на нее со снисходительной улыбкой.

– Ты, в сущности, еще ребенок, – сказал он ей. – Кроме наслаждений праведный муж должен помнить еще о долге. Я пришел сюда не по собственной прихоти, а по приказу моего предводителя – блистательного принца Мухаммада Джахангира! Он повел нас в поход, чтобы в этих глухих горах мы прочистили уши невежественным язычникам, и чтобы слово Всевышнего, наконец, проникло в их мрачный разум! Оттого я и покинул на время наш славный Самарканд – столицу всех столиц, жемчужину Вселенной!

Мужчина отвернулся от нее и показал на вершину кургана, туда, где стоял строй всадников в красных кафтанах на вороных жеребцах.

– Вон там стоянка нашего предводителя. Но отсюда ты не сможешь его разглядеть – он в окружении своих «тигров Аллаха». Это его личная хазара. Все они, как и я – самаркандцы, и преданы нашему предводителю беззаветно. Все мы самаркандцы обожаем гургана14 Мухаммада Джахангира. Он так прекрасен и великолепен, что одного взгляда, брошенного в его сторону, достаточно, чтобы глаза не привычные к блеску его величия тут же ослепли.

Нарушая благолепие момента, когда погонщик без надежды быть услышанным своим предводителем, выражал свои верноподданнические чувства, Васико снова встряла с неуместным вопросом:

– А разве ваш предводитель не хромой Тимур? Почему вы говорите про какого-то гургана?

Невинное выражение лица и искреннее недоумение в голосе не могли служить девчонке оправданием.

– Дура! – проревел погонщик. – Да как у тебя язык не отсох! Как ты сама не провалилась сквозь землю! У Великого Тимура нет увечий! Своеобразие его поступи – отметина Аллаха! Всевышнему угодно было, чтобы непобедимый Сахибкиран в дни молодости получил ранение в колено, а сделал он это для того, чтобы поступь Сахибкирана была неторопливой. Чтобы мир, который при иных обстоятельствах покорился бы ему в срок невыразимо краткий, подпадал под его власть частями, и не спеша. Разве разумно за один раз вырезать все стадо? Правильно ли объестся единожды и в последующие дни не видеть мяса? Своеобразие поступи Сахибкирана – это залог продолжительности войн и залог благоденствия Блистательного Воинства. Понятно?

Васико часто закивала головой.

– Ничего тебе не понятно! – попрекнул ее погонщик. – Да будет тебе известно, что по священному закону Яссы15 всё, что добыто в походе делится на три равные части. Одна часть идет Верховному Повелителю, вторая часть – предводителям туменов16, а третья – войску! Таков закон Яссы, доставшийся нам от Чингисхана.

Васико изобразила на лице изумление и снова затрясла головой. Ей очень хотелось успокоить возмущенного ее глупостью погонщика. А тот, глянув на ее старание, скривил лицо и продолжил:

– Если бы наш Повелитель завоевал всю Вселенную за краткий срок, это было бы подобно тому, когда в один день вырезается все стадо. Войско его насытилось бы на время, но в последующем познало бы голод. А это недопустимо! Блистательное Воинство должно кормиться из года в год. И потомки нынешних воинов тоже должны кормиться сытно. Оттого Всевышним было устроено так, чтобы Сахибкиран имел только одну здоровую ногу, чтобы здоровой пятой мог попрать только одну половину мира, а другую оставил для своих потомков, чтобы и им было, что покорять. Ведь для истинно правоверных и для тех, кто чтит священные законы Яссы война первейшая кормилица. Теперь-то понятно?

– Теперь понятно, – заверила Васико.

– Что тебе понятно?

Васико ответила:

– Нельзя резать все стадо целиком, надо кое-что оставить на завтра.

Мужчина досадливо покачал головой.

– До чего же невежественный народец эти горцы, – он посмотрел на Васико с укором. – Ты хоть из Мазандерана, а видно, в этих диких краях совсем растеряла разум.

– Мне не у кого было набраться его, – сказала Васико в свое оправдание. – Но теперь рядом с вами я обязательно исправлюсь.

– Исправится она, – проворчал погонщик. – Даже в этих диких горах можно было уберечься от невежества, если ежедневно обращаться к Аллаху. Ты, верно, недостаточно часто читала молитвы?

Васико пообещала:

– Я буду часто читать молитвы. Раньше я была маленькой. Я и сейчас не вполне созрела. Но я исправлюсь.

– Не вполне созрела она, – повторил за ней погонщик и оглядел ее с ног до головы. – Ты больно хитрая. Да только меня не проведешь. И вот, что я тебе скажу. Перво-наперво заруби на своем горбатом носу: никогда, ни при каких обстоятельствах, не произноси имя нашего Повелителя всуе. Лучше молчи! Ты женщина, твое дело слушать.

– Я буду слушать.

– Вот и слушай! Слушай и запоминай, чтобы знать, что к чему. Наш верховный повелитель – Сахибкиран Эмир Тимур Тарагай. Он повелевает всем войском и всем народом. А туменами его войска и городами в его державе повелевают его найоны. Самаркандом – столицей его империи – повелевает сын Повелителя, его наследник – принц Мухаммад Джахангир. Он носит титул «гурган», что означает, что в его гареме произрастает цветок от семени Великого Чингисхана! Мы жители Самарканда вассалы гургана Мухаммада Джахангира. По его приказу мы уходим в поход туда, куда он укажет, а ему – его отец. Войско Самарканда первое по величию и блеску после личного тумена Сахибкирана. В нашем войске воюют самые сильные батыры Мавераннахра17, самые меткие стрелки из лука, самые ловкие и быстрые наездники. А я хоть и служу в обозе Его Высочества, и в должности невеликой, но лучше быть простым погонщиком у Мухаммада Джахангира, чем первым джигитом в отряде какого-нибудь тахаристанского18 бека или вашего неотесанного мазандеранского эмира. Мы цвет и соль воинства Сокрушителя Вселенной! Мы его мощь и опора! Так что ты должна понимать, куда ты попала. И ценить это! Ведь даже шлюха в обозе Мухаммада Джахангира это больше, чем первая хотун19 в гареме у вашего мазандеранского эмира. Верно, я говорю?

Васико кивнула головой.

– То-то… И знай, если будешь ценить меня, как следует, – посулил погонщик, – я, может быть, сделаю тебя своей женой. У пророка их было пятнадцать, а у меня пока только две. Вернемся в Самарканд после похода с полными хурджунами добычи, и кто знает, как все повернется. Очень даже возможно, что Аллаху будет угодно, чтобы ты вошла в мой гарем законной супругой.

На этом их разговор оборвался. Саперы навели мосты. Войско перешло рубеж и за разломом развернулось широким фронтом, растянув его во всю ширь степи. Оно двинулось на север. И шло весь остаток дня до глубоких сумерек и остановилось там, где река в низменности разлилась вширь и обмелела. Там у разлива войско встало на ночлег. И вся степь от берега и до края зажглась огнями костров.

– Нет величественней зрелища, – проговорил пожилой погонщик, помешивая в котле болтушку из толокна, – чем панорама ночной стоянки войска Сокрушителя Вселенной, – он окинул восторженным взглядом равнину и продолжил. – Когда я вижу эти бесчисленные огни, озарившие черное небо Дешти Кипчака20, мое сердце наполняется восторгом и трепетом. Когда-нибудь в преклонных годах, если я доживу до седых бровей, я соберу вокруг себя внуков, которые у меня к тому времени народятся, и поведаю им историю о войнах Великого Тимура. Я расскажу им о том, как в ночь перед великой битвой на Тереке под черным небом Великой степи вспыхнули разом тьмы и тьмы костров и затмили своим светом сияние звезд! О том, что от ржания боевых коней и храпа уставших воинов сотрясались земля и небо, и совы, охотящиеся в ночи на сусликов и тушканов, и летучие мыши, пожиратели мотыльков и бабочек, теряли рассудок и падали замертво на землю, а суслики и сурки выскакивали из нор и убегали прочь. Я расскажу, но никто мне не поверит. Сочтут, что я старый брехливый пес, на склоне лет, выживший из ума. А боевых товарищей, которые могли бы подтвердить правдивость моих слов, рядом не будет. А ты смотри, смотри кругом, девочка, – посоветовал старый болтун. – Смотри и запоминай. Потому что это особая ночь. Это ночь перед Великой Битвой, в которой Властитель Счастливых Созвездий сокрушит трусливые полчища кипчаков21 и примкнувших к ним подлых черкесских разбойников!

Васико, огляделась вокруг. Прошлась внимательным взглядом от берега реки до горизонта и с удивлением обнаружила, что костры под котлами почему-то гаснут, а вместо них степь засверкала сигнальными огнями, и еще то, что по всему войску помчались верховые.

– Что за дьявол? – удивился погонщик, тоже заметивший перемену. – Почему костры гаснут? – он ткнул пальцем в сторону от реки. – Смотри! К Его Высочеству скачет гонец в черном кафтане на рыжей кобыле! Так одеваются и ездят на таких конях только «Львы Аллаха» джигиты из личного тумена Повелителя!

Он вскочил и засуетился. Начал тушить костер.

– Беда! Видно, не удастся нам сегодня поужинать, – запричитал старик. – А болтушка только начала доходить. Ну, чего сидишь? – набросился он на Васико. – Собирай вещи! – и снова заныл. – Так и язву можно заработать. Воину во всякий день необходима горячая пища, и после этого непременно сон. О, Господи, когда же закончится этот проклятый поход? Как мне это надоело…

Погонщик угадал. Толокняной болтушке не суждено было дозреть этой ночью. Войско снялось со стоянки и спешно двинулось дальше на север. Основная его часть продолжила движение по правому берегу. А тумен Мухаммада Джахангира – отряд в десять тысяч отборных воинов, краса и гордость Самарканда, конные лучники, копейщики и ратоборцы, сменив седельных на заводных, держась за хвосты и гривы лошадей, вплавь одолели реку и далее вниз по течению двинулись левым берегом.

С отрядом Мухаммада Джахангира в ночной рейд ушел и обоз с запасом стрел и дротиков.

Причина внезапного выдвижения и такого небывалого маневра, как ночная переправа через реку, открылась воинам только в пути. Лазутчики, которых у Сокрушителя Вселенной было с малое войско, которые, как псы-следопыты, опережая армию, рыскали повсюду, накануне, в сумерках на взмыленных лошадях примчались с низовий ряженными камскими купцами к костру своего повелителя и донесли, что в половине дневного перехода вниз по реке кипчакский хан наводит переправу. К утру все войско врага должно перебраться на левый берег и оттуда двинуться на юг и на заход солнца на соединение с крымчаками. Там за стенами франкских торговых городов хан Каганбек надеется укрыться в случае поражения. Франкские купцы готовы переправить его на своих кораблях хоть к мамлюкскому султану, хоть к Баязету Молниеносному – властителю Блистательной Порты.

Отряду Мухаммада Джахангира было наказано к утру выйти по левому берегу к месту переправы и дать неприятелю бой. Если же кипчаки к его подходу успеют оставить берег и удалиться в степь, преследовать врага и не дать возможности рассеяться на бескрайних просторах. А в том случае, если удастся застать врага на правом берегу, запереть переправу и стеречь до подхода основных сил.

Сам же Сахибкиран повел войско правым берегом. Во главе своего личного тумена он бросился вперед, чтобы успеть захватить мосты и на хвосте у удирающего врага переправиться через реку.

Скакали всю ночь. В кромешной тьме. Направление определяли по шуму реки.

Вьючные лошади, груженные и не столь резвые, как скакуны боевых сотен двигались медленно, и их обходили.

– Не жалеть коней! – крикнул сотник лучников на обгоне. – Вам на ваших одрах в бой не врубаться! Всыпьте им горячих, как следует!

Сотник с отрядом ушел вперед, и из темноты донесся его окрик:

– Моим джигитам потребуются стрелы! Поторапливайтесь, болваны!

Но обоз отстал. Безнадежно отстал. Вначале обозные еще слышали стук копыт удаляющихся боевых отрядов. Но потом только шум реки, сонные окрики погонщиков и сап неторопливых обозных кляч нарушали тишину ночи.

Когда боевые сотни уходили на обгоне, Васико почувствовала в животе щекотание. Не от голода – они успели перекусить на скаку куртом и сухим толокном. Защекотало от предвкушения охоты. Это было знакомое чувство – азарт. Васико раз уже испытывала такое, когда дядья и братья взяли ее в засаду. Она была девушкой, и в засаде ей было не место, но она так долго и нудно просилась, что старый Бану не выдержал и закричал: «Да, возьмите ее! Она все равно не женщина, недоразумение одно. Нормальной жены из нее, как ни крути не выйдет!» И это было правдой. Васико не умела готовить, не любила выскребывать кожу, плохо стирала. Но она бегала по скалам, как козочка, лазила по деревьям, как рысь, плавала, как рыба. Могла продержаться под водой дольше, чем кто-либо из мужчин в семье. Она метко кидала камни и ловко набрасывала аркан. И еще она знала несколько секретных ударов, которым ее обучил брат Вахтанг. А Вахтанг хоть и был годами моложе других, но в семье не было поединщика сильнее и коварней его.

Накануне, когда пожилой погонщик позволил ей занять место в седле его заводного коня, Васико сразу уловила, как надо управляться с этим животным. Еще бегая у стремени и оглядываясь на всадников, проносящихся мимо, она поняла, что ногу в стремени надо держать цепко, но грузить полувесом. На седло не наседать, порхать над ним легким перышком. Держать лошадь бедрами, а если закобенится – взнуздать, чтобы ремешками оттянулись губы, и лошадь почувствовала боль.

Васико быстро догадалась, что лошадь тварь брыкливая и с норовом, и наездника не любит. Скалит зубы и сверлит глазами. И к тому же лошадь во стократ сильнее наездника. Без труда скинет его с седла и затопчет копытами. Только есть у лошади слабое место – душа у нее нежная, тонкая, и она до жути боится боли.

Уже несколько позже, когда Васико перестала быть девкой и стала воином, она узнала, как она была права. Лошадь угадывает желания наездника, предвосхищает его команды, только по одной, но очень веской причине: чтобы избежать боли. Она поворачивает, куда надо до того, как узда оттянет губы, трогается с места прежде, чем пятки врежутся в пах. И не приведи боже, чтобы нетерпеливый наездник ошпарил ее хлыстом по крупу.

Так что, как только ей было дозволено занять место в седле, она, вскочив на спину лошади, тут же крепко бедрами сдавила ее бока. Чтобы показать животному свою решимость и силу, одной рукой взяла уздечку, а второй вцепилась в гриву и резко потянула на себя. Конь хрипнул, вскинул голову и сверкнул глазом. Васико встретила его взгляд с дерзкой ухмылкой.

– Ты чего? Ошалела? – удивился погонщик.

Васико спросила с невинным видом:

– Что-то не так?

– Сразу видно, что вы горцы лошадей не знаете. Что женщины, что мужчины в седле точно полоумные дурни. Ни навыка у вас, ни понятия. Не мучь лошадь! – крикнул погонщик. – Она поумнее тебя будет!

Васико отпустила гриву.

Погонщик, конечно, был дурак, но конь-то понял, с кем теперь имеет дело.

И вот в ночи, когда вьючные лошади, как бы их ни хлестали, еле переставляли копыта, а весь отряд мчался уже далеко впереди, азарт, который таился в животе под печенкой, вдруг закипел и взошел паром, сначала к легким, а из них отчаянным, жарким воплем вырвался глоткой на волю.

– Точно не в себе! – воскликнул погонщик. – Что с тобой, дурында?

Он с трудом удержал лошадь под собой, когда та, шарахнувшись от крика Васико, заюлила задом.

– Ты прекращай дурить! Я такого не потерплю! Слышишь меня, дикарка?

Васико ударила пятками в бока своего коня, и тот рванул с места. Но конь был обозный, тяжелый одр, взял мелкой рысью. И Васико ожгла его кнутом. Одр хрипнул и полетел пущенной стрелой. За спиной Васико услышала недоумевающий окрик погонщика:

– Ты куда? Вернись!

Обоз остался позади. Но боевые сотни она, как ни старалась, не догнала.

Уже на заре, когда сумерки только-только отступили, она вышла к переправе. Челны, связанные в ряд, перерезали реку. На их борта были настелены деревянные щиты. По ним спешившиеся конники переводили лошадей с берега на берег, и большая часть орды была уже на левом.

Васико издали легко отличила одно войско от другого. Если отряды гургана были форменными: на одномастных конях и в одинаковых кафтанах, то конники Каганбека были, кто на чем и в чем попало. Лошади у них были разномастные, а сами они облачены, кто в кожаный панцирь, кто в кольчугу, а кто просто в волчий или овчинный тулуп мехом наружу (позже поняла, чтобы удар меча соскальзывал по густой и гладкой шерсти и стрелы вязли в ней на излете).

Еще на подскоке, издалека Васико увидела, как «тигры Аллаха» изготовились и, ощетинившись копьями, тесным строем двинулись на рассыпавшиеся по берегу разрозненные отряды кипчаков. Копейщики гургана спускались под гору и быстро набирали скорость.

Скатившись, они вихрем понеслись по равнине и на берегу взяли на копья столпившихся кипчаков. Местами взрыхлили их тесную гурьбу, местами пронзили насквозь.

Выйдя из стычки, проскакали по берегу еще с десятую долю фарсанга22, развернулись и, перестраиваясь на скаку, помчались обратно и вторично врезались в толпу.

Второго удара кипчаки не выдержали и рассыпалась.

Тысяча гургана вышла из столкновения, не потеряв ни одного копейщика. Все было проделано стремительно, на порыве.

«Тигры Аллаха» по косой уходили от берега, забирая в гору. Промчались по склону широким полукругом и, вновь съехав с горы, зашли на марь – болотистую гладь, поросшую осокой.

В это время с верховий реки подошли первые сотни лучников. На скаку, сменив лошадей, они скатились к берегу и оттуда пустили стрелы в самую гущу врага, с тем, чтобы или рассеять его, не давая выстроиться, или наоборот теснее сбить в кучу, чтобы из толпы не образовалась лава.

Конные лучники волнами пронеслись вдоль линии противника, не входя с ним в соприкосновение, и на скаку без остановки пускали стрелы. Каждый лучник за один вдох и выдох делал выстрел. В левой руке он держал лук, правой из-за спины вытягивал стрелу, накладывал оперенным концом на тетиву, натягивал ее до уха и выпускал стрелу в полет. Такие стрелы, пущенные от уха, пробивали и кожаный панцирь, и кольчугу, и стальные латы.

Лучники, опустошив колчаны, повернули назад. Новые подоспевшие сотни двинулись им навстречу. Стрелы пускались настильно, метясь в передние ряды, и навесом, чтобы поразить врага, прятавшегося в гуще. И эти сотни, отстрелявшись, пошли обратно в гору, а им навстречу уже спускались сотни с полными колчанами.

В это время «тигры Аллаха», выстроившись на мари, широким фронтом понеслись к берегу в лобовую атаку.

В гуще врага заметались. Раздались ураны – родовые боевые кличи. Затрепетали конскими хвостами бунчуки, собирая под себя сотни. Но не успели кипчаки собраться. «Тигры Аллаха» ударили в самый решающий момент.

Кипчаки, застигнутые врасплох, дрогнули и, не оказав сопротивления, разбежались. Первыми удрали предводители. Рванули от берега на степной простор, чтобы там боевыми уранами и колыханием бунчуков собрать своих подчиненных.

Тут с пригорка слетела новая тысяча копейщиков. На свежих лошадях она прошлась вдоль берега и оттеснила разрозненные толпы конных кипчаков подальше от переправы. Враг бежал уже без оглядки туда, где созывали их командиры.

Копейщики, оставив преследование, уступили поле боя лучникам и мечникам, которые частью погнались за удирающим врагом, а частью ринулись к мостам и заперли переправу.

Теперь, когда поручение Повелителя было на половину выполнено, и с верховий подошли последние сотни, Мухаммад Джахангир стал собираться свои хазары в горловине между двумя холмами.

С последними командами лучников подоспела и Васико. Лучники торопились вниз к войску, и Васико пристроилась им хвост.

– Ты кто такая? – накинулся на нее сотник, пересаживаясь с взмыленной лошади на свежую.

Она его сразу узнала: тот самый, кто ночью во тьме обозвал обозных «болванами».

– Я с погонщиками, – напомнила Васико.

– Тебя я виду, а где погонщики? Где стрелы? – крикнул он.

Васико показала вдаль.

– Прочь отсюда, девка!

Сотник с отрядом сбежал с пригорка, а Васико осталась на вершине.

Между тем отряд Мухаммада Джахангира завершил построение. «Тигры Аллаха» заняли расширение горловины там, где холмы расходились, и начиналась ложбина. Рядом встали шеренги второй тысячи копейщиков. Впереди сотенными колоннами выстроились сабельщики. А на самом острие образовавшегося клина и по флангам – конные лучники.

Выстраиваясь в боевые порядки, войско Мухаммада Джахангира обходилось без его команд. Голоса гургана не было слышно, от него к тысячникам не мчались вестовые. Казалось, что воины делают все по собственной прихоти, по своим представлениям. Но на самом деле каждое движение каждого бойца соразмерялось с действиями их командиров, а воля командиров питалась волей гургана.

Над строем взвились расчесанные бунчуки и затрепетали освобожденные от чехлов хоругви. Протрубили горнисты. Это означало, что войско готово к бою.

Васико наблюдала за этим зрелищем с вершины пригорка. Обозная лошадь под ней тяжело сопел и едва держалась на ногах. Даже если бы ее пустили в строй, воевать на полудохлой кляче, означало бы самоубийство. А между тем по берегу бродили прекрасные боевые кони, в недавней схватке потерявшие наездников.

Она спустилась с пригорка и огляделась. Присмотрела себе широкогрудого саврасого жеребца, тонконогого, лобастого, с огненными глазами навыкате.

У Васико не было ни копья, ни меча, ни лука, но у нее имелся аркан – орудие всякого погонщика. С ним она и подобралась к жеребцу, который, пощипывая траву, часто вскидывал голову и тревожно озирался.

Брошенный ею аркан просвистел в воздухе, разматываясь витками, и петлей завис над головой животного. Остальное было делом техники и состязанием в силе и ловкости.

Конь, шарахнувшись, крепко затянул петлю на шее, и веревка, скользнув в ладонях Васико, ожгла ей кожу.

Конь, конечно, был сильнее Васико, но зато упорства у нее оказалось больше. Состязание длилось с четверть часа, и лошадь в конце концов сдалась.

Вначале, правда, показала характер, скакнула, да так, что вырвала Васино из седла (в сущности, наездницей она была никакой). Потом поносилась по берегу и на аркане таскала за собой Васико. В конце, дико хрипнула – петля глубоко впилась в горло – и встала на дыбы. Васико, чтобы удержать аркан, пришлось крепко упереться ногами в землю. Она прорыла пятками две борозды, но заставила лошадь опуститься обратно на четыре копыта.

Лошадь захрипела, тряхнула головой и зло просверлила Васико одним глазом. В два перебора аркана Васико подобралась к лошади и хлестнула ей мотком веревки между глаз. Захватила узду и потянула в бок. Губы лошади оттянулись, и несчастное животное жалобно фыркнуло. Тогда Васико подула в морду лошади. Ее дыхание легкой струей прошлось по ошпаренному месту. Рукой Васико осторожно коснулась шеи и погладила. Конь, почувствовав ласку и заботу, перестал выкатывать глаза, забыл хрипеть и, наконец, смирился.

И только после этого Васико скинула петлю и запрыгнула в седло. Она пустила лошадь по берегу, примеряясь к ее шагу.

О, это была не обозная кляча. Это был скакун. Резвый, игривый, стремительный. Саврасой масти. С коротким хвостом и подстриженной гривой. Двухлетка, стригун – как называют таких ордынцы!

Объездив саврасого, Васико остановила его, спрыгнула на землю и среди тел павших и раненных принялась подыскивать себе снаряжение. Когда она вошла в густую траву, кто-то вцепился ей в ногу и прохрипел что-то на ордынском. Васико не поняла его. Вырвала ногу и пошла от раненного прочь. Сняла меч с убитого, рукоять которого была обмотана кожаным ремешком. Заодно добыла круглый щит и изогнутый роговой лук. Щит нацепила на левый локоть, а лук, испытав, выбросила – тугая черевная тетива содрала ей кожу на подушечках пальцев. После этого огляделась и заметила, что часть воинов, оставленных стеречь переправу, рыщет по берегу и опустошает колчаны павших. «Мой сотник спрашивал про стрелы, – припомнила Васико. – Добуду-ка я ему немного, раз уж обоз отстал».