Синий маяк

Я вглядываюсь в сумрачные глаза, но не ощущаю, что утопаю в бездне, как это было в первый день. Мне просто интересно. И слегка страшно. Я начинаю думать, что это очень близкие чувства.

Эй всё-таки останавливается. Вплотную ко мне. Я бы ощутил её дыхание на своём лице, если бы она дышала. А так я ощущаю лишь идущий от неё жар. Дождь льёт всё сильнее, но Эйка совершенно сухая, только пар от неё поднимается. Если она волнуется, злится, или сытно поела, то способна обжечь.

– Или, – договаривает она шёпотом, – дело в том, что я не пытаюсь?

И давай смеяться. Страсть до чего непростые создания, кто они там…

– Пойдём уже домой, – урезониваю я её, – сейчас тут грязи будет по колено.

А эта чокнутая всё стоит под дождём и хохочет. Прислонилась к камню возле меня и заливается.

– Ильм, – еле выговаривает она, – ох, Ильм, да ведь в том-то и дело! Вы нас любить не можете. И мы не можем любить!

– Почему? – удивляюсь я. – Вас же из людей сделали!

– Потому что мы иначе устроены, – объясняет Эйка таким тоном, словно тут нечего объяснять, – потому что мы мертвы и у нас не бывает живых чувств. Зато нам дана Связь.

Не могу больше слышать это слово!

– По-моему, у тебя всё в порядке с чувствами, ― отмечаю я шёпотом, ― у тебя с головой не в порядке, но тебе, наверное, в жизни досталось.

– Только переживать за меня не надо, – сурово предупреждает Эйка.

Осенний шквал треплет лёгкое платье, так что видны все изгибы её фигурки, и я снова отвожу взгляд. Если бы Эй мёрзла, было бы естественно её обнять, а так я не нахожу повода.

– Это так обязательно ― видеть нападение в любом слове? ― я всё-таки перехватываю взгляд Эйки и стараюсь смотреть, не мигая, как она. ― Я ничего против тебя не имею, и как человек ты мне нравишься. Просто я тебя понять не могу.

– Нравлюсь как человек? – восхищается Эйка. – А так?

За долю секунды она вновь оказывается рядом, а когти на крыльях выбивают из скалы щебень слева и справа от моей головы. Полное превращение смотрится жутко: все эти клыки, и узкие зрачки, и хвост. Я не замечал, что у неё и хвост есть! Неясно только, к чему это сейчас? Я, наверное, просто не склонен к обморокам. Как тогда поступить? Заорать от ужаса или соврать, что так она мне больше нравится? И то, и другое прозвучит неубедительно, поэтому я тупо смотрю на неё и думаю, что не стоит гулять перед закатом.

– Истеричка, – заключаю я, отодвинув правое крыло – то, что загораживает дорогу, – поохоться, потом договорим.

Если меня не снесёт в океан. Эйка шарахается назад и бесшумно взмывает сквозь водяные струи. К маяку я хромаю в одиночестве, надеясь, что успею обсохнуть, пока она будет шнырять в лесу.

Не тут-то было! Эй уже переменила платье, переплела косу и развела огонь. И ужин взялась готовить – ты подумай! Не хочу я думать. И в комнату не захожу. Сразу тащусь зажигать лампу. Я и так уже опоздал, а погода ненастная. Кораблю легче лёгкого наскочить в потёмках на скалы. Сегодня я не проверяю, насколько пустынна океанская даль. Переодеваться тоже нет настроения. Ковыляя по ступеням, я пытаюсь смириться с тем, что ночь никогда не пройдёт. И дождь не пройдёт. И да, не было никакой нужды выпускать когти! Подумаешь, какие мы грозные… Я тоже кое-что могу, между прочим!

– Я тебе рыбу пожарила, – сообщает Эйка как ни в чём не бывало, – оденься в сухое, а то холодно.

Я отступаю на лестницу, но наверху больше делать нечего, остаётся плестись вниз. Нет, я возвращаюсь, забираю сковородку и только после этого выхожу на воздух. Захлопываю за собой дверь и устраиваюсь на ступеньках. Козырёк над головой хлипкий, мокрый ветер пробирает до костей. Чудесно, так мне и надо! Я дрожу от холода и обжигаюсь о рыбу, в которую Эйка переложила соль, которую надо беречь.

Облизав пальцы, я достаю из кармана Перо и гадаю, как с помощью этой невесомой вещицы можно нагнать такой мути и наделать столько тварей? Вероятно, Перо тут ни при чём. По своему опыту могу сказать, что если нет мозгов, остальное приложится. Будут тебе и твари, и прочие… удовольствия. Правда, что ли, без чувств лучше? А то все чувства скользкие и шершавые!

Солнце, разумеется, село. Парные жёлтые огоньки посверкивают на краю леса, и чёрные тени перебегают между кустами. Не знаю, чего я тут дожидаюсь. Чего-нибудь. А тем временем тени приближаются. Они боятся Пера, но не так, чтобы слишком. Я успеваю закончить ужин и на прощание запускаю в ближайшую морду сковородкой. Достали!

Дверь я закрываю, как всегда, плотно. И запираю на четыре оборота. С ключом я никогда не расстаюсь, но в этот раз чуть не забыл его в замке. Я ощущаю резкую усталость, но нельзя ложиться, не объяснившись. Или договорить завтра, когда мы оба успокоимся?

Всё равно Эйки нет в комнате. Упорхнула на свою охоту. Я не видел, как она улетала, но окно опять настежь, и вода течёт с подоконника. Я не вытираю пол и не хочу сушить одежду. Просто стягиваю с себя всё, кидаю в угол и забираюсь в постель, под тёплый свет покрывала. Закрываю глаза и опять вижу бесконечную череду свинцовых волн. Что-то случилось, но я не понимаю, что именно. А вдруг она не вернётся, вдруг с ней произойдёт несчастье?

Хотя с чего бы? Эйке нет дела до ночи, бури и оборотней. Они все ей родня.

Мой сон ещё тревожнее, чем мысли. Я даже не уверен, что сплю. По крайней мере, я чётко помню её возвращение. Удар оконной рамы, шорох крыльев, а потом платья, прикосновение горячих пальцев к моим волосам, прикосновение ледяных губ к моему виску. Вообще-то, мы условились так не делать, и мне проще притвориться спящим. А то придётся опять ругаться или признать, что я её ждал.

Вернулась, и ладно. Она поправляет на мне одеяло и отходит, но я открываю глаза, лишь когда щёлкает крышка сундука. Луч маяка скользит по полу, высвечивая дорожку из водяных капель. Сверху колотит промозглый дождь, снизу ярятся волки. Я несколько раз задерживаю дыхание, унимая лихорадочный стук сердца. Я хочу, чтобы она вновь так подошла и не уходила. Пусть кидается на меня и мотается незнамо где, но пусть возвращается, это куда важнее. На секунду мне кажется, что это самое важное.

Я мог бы сам пройти эти несколько шагов по комнате. Раз уж нахлынуло помрачение. Но это у меня от долгой скуки, бедняжка не виновата, и нечего её изводить. И так всё слишком запутано. И запутывается, и запутывается… И из путаных мыслей я проваливаюсь в такие же путаные сновидения.

Глава 3

Наутро я просыпаюсь с тяжёлой головой и лёгким жаром. Дождь не прекращается, ветер так и швыряет его о стёкла. Я гашу маяк, но не зажигаю свет в комнате, хотя темень стоит, как ночью. Припадая на разбитую ногу, я брожу вокруг стола, лакомлюсь джемом из банки и силюсь вспомнить, о чём мы спорили накануне? Мне неспокойно и хочется перекинуться с Эйкой парой слов. Или помолчать, раз для разговоров я не гожусь. Она могла бы не спать сегодня так долго, солнца всё равно нет!

Я расставляю на доске стеклянные кораблики, читаю и жду её пробуждения. Перелистываю семнадцатую книгу и натыкаюсь на главу про подводных чудищ. Самое то для тёмного, залитого водой дня. Я ложусь головой на книгу, смотрю на дождь и продолжаю ждать. Я бы постучал в крышку сундука, но я никогда не бужу Эй. Не уверен, что можно так делать. Да и причины нет. Кроме дождя и лихорадки.

Ближе к вечеру я устаю сторожить и засыпаю. Но спать, сидя за столом, неудобно, и меня не оставляет мысль, что спать нельзя. А потом я прихожу в себя под нескончаемый шелест дождевых струй. И вижу шипастую морскую тварь с распахнутой пастью. Картинка слабо светится в темноте, и больше вокруг ничего не видно. Я вздрагиваю от неожиданности и едва не падаю со стула. Потом смеюсь над собой и отправляюсь зажигать маяк. То ли будильник не звенел, то ли я его не слышал. Всё сегодня не так.

Вернувшись в комнату, я решаюсь постучаться к Эй. Но ответа не получаю. Она намерена вставать или нет? Неужели и есть не будет?

Открыть – не открыть? Я распахиваю сундук и отскакиваю на два шага. Лишняя предосторожность – внутри её нет. А где есть – непонятно. Эйка могла выбраться, пока я дремал, но обычно она не улетает так рано. И окно за собой не закрывает. Теперь мы не только общаться не будем, но и видеться?

Так не пойдёт. Я обещаю себе, что в этот раз её не прозеваю и устраиваюсь в сундуке. Не захлопывая крышку, разумеется. В полубреду проделка кажется мне удачной. Эйка непременно что-нибудь скажет по этому поводу. Ей придётся подать голос.

У меня очень странное чувство – будто её отсутствие разит наповал. Или Связь так действует, или надо меньше шататься под осенним дождём. Подняться со шкуры я уже не могу. Хотя на ней ужасно жарко, ужасно. И в сундуке душно. Как вообще можно в нём находиться?

Я пытаюсь выкарабкаться, но теряю силы и опять проваливаюсь в сон. Или в забытье. Время куда-то пропадает, а мысли перетекают в бредовые видения. Мне грезятся разогретые до кипения океанские волны, швыряющие на берег трупы чудовищ, алые от крови белые корабли, золотые драконы, сгорающие в чёрных небесах… Это длится дня три. Во всяком случае, я трижды поднимаюсь зажигать и гасить маяк. Больше я ничем не занимаюсь. Только пытаюсь сообразить в минутных просветлениях, куда подевалась Эйка?

Мы что, поссорились? Я велел ей выметаться? Вроде бы нет. Я не могу собрать в голове наш злополучный разговор, я уже не уверен, что она возвращалась той ночью. А ну как и это померещилось?

Чтобы меньше мерещилось, я рискую хлебнуть синей воды. Тут важно не напутать с количеством. Я отмеряю четверть стакана, потом полстакана, выпиваю залпом и прихожу в себя в том же сундуке. Под утро неведомо какого дня. Маяк я не зажигал, и, видимо, уже нет смысла, потому что светает. Такую вольность я проявил первый раз в жизни. И последний, как я немедленно себе обещаю.

Но жар отступает, нога почти не болит, и новые видения не припоминаются. Я вообще не помню эти странные дни, но в остальном разум совершенно ясен. И совершенно ясно, что дальше так не пойдёт. Я смотрю во все окна по очереди. Над лесом буря, в океане шторм. Где можно болтаться в такую погоду?

Возможно, Эйка решила жить на воле или отправилась восвояси. Но об этом она могла предупредить. Или записку оставить. Тогда бы я надеялся, что с ней всё хорошо. А теперь надо принимать меры. Обдумывая дальнейшие шаги, я проверяю свои запасы и вытряхиваю сухари из мешка. Если приделать к мешку лямки, можно нести его на спине. В дорогу положено брать самое нужное, а что мне нужно? Книги, в них заклинания. Что-нибудь попить и поесть. Я не рассчитываю на дальний поход. Оставаться на ночь в лесу – безумие. Но на всякий случай я перешиваю тёплое одеяло, чтобы его можно было носить как плащ. Наверняка в этом проклятом лесу холодно, а меня и так шатает после простуды. Синюю воду я тоже беру – целую бутыль, больше в мешок не влезет.

Я ни разу не спрашивал Эйку, где и на кого она охотится? Ведь с этим пришлось бы что-то делать. А я, честное слово, не знаю, что. Мне всё равно не справиться с ней. И надо ли? Эйка и раньше кем-то питалась, здесь все друг друга едят. Разница в том, что она со мной, а остальные – нет. Так неужели надо было этим воспользоваться?

Почему тогда не начать с той стаи, которая приходит по ночам под маяк? Не потому ли, что это уже их мир? Я не знаю, должен ли что-то менять. И что я могу? Только безвестно сгинуть, а это неприятно. И кто станет зажигать маяк?

Да, маяк.

Я намерен вернуться к вечеру, но лампу заправляю до отказа. Прежде я всегда берёг синюю воду. Добавлял по чуть-чуть, тратил осторожно. Огонь зажигал только в сумерках и гасил, едва рассветёт. Теперь он будет светить днём и ночью. Сколько-то протянет. Потому что, если честно… Если честно, мне кажется, что из-за этой нечисти, Эйки, меня скоро умнёт другая нечисть. Я не выдержу и дня в этом лесу, это совершенно безнадёжное предприятие.

Я её ненавижу. И ненавижу Связь.

В последний раз я плакал, закапывая отца. Потом повода не было. Когда живёшь один и с тобой всё в порядке. А вовсе оно не в порядке, оказывается, и если бы я плакал, то теперь. Надеюсь, это не значит, что Эйки уже нет.

Отправляться надо завтра – не позже. Я понимаю это, когда гляжу на чёрный океан, по которому блуждает синий луч, ища давно затонувшие корабли. Волны так разбушевались, что бьют в основание маяка. Даже оборотни не смеют подступиться. Фонарики их глаз мечутся на границе леса, там, где ветер гнёт в темноте деревья. Скоро вода затопит узкую косу, и как тогда переправляться на берег?

Это ведь только начало! Зимние шторма не раз перехлёстывали маяк. По неделям нельзя было нос высунуть, пока волны стучались в окна. Хорошо, что магия не давала погасить лампу. Надеюсь, и теперь не даст. Полночи я лежу без сна, глядя, как бледный свет скользит по пустым книжным полкам и развешенным на стене платьям. Каждый промельк кажется мне ударом ножа. Нож бы не забыть, кстати… Я закрываю глаза, чтобы не следить за бессонным лучом, и в полной темноте становится легче.

* * *

Я начинаю собираться затемно, когда чёрные глазастые тени ещё рыщут вдоль прибоя. В непогожие дни волны докатываются до леса, но сегодня удача на моей стороне. Ветер стих, дождь прервался, океан поджал кудрявые уши. Так я им всем и поверил!

Я протираю лампу – на прощание. Выбрасываю всё, что может испортиться, запираю всё, что может храниться. И выбираю в дорогу ножик подлиннее. Лучше два ножика! Под конец я перетряхиваю чёрную шкуру, не зная, как с ней быть. Она тёплая, но слишком тяжёлая. Осенью в ней взмокнешь, а зимой… Доживу ли я до зимы? Особенно если потащу такую тяжесть.

Не знаю, всерьёз я думаю об этом или дурака валяю? Покидать маяк – первостепенная глупость! Такая же глупость, как играть в кораблики с тёмной тварью. Ладно, в сущности, все мы твари. Вероятно, я ищу повод примкнуть к своим.

Пока мои мысли блуждают в заклятых далях, из складок звериной шубы выпадает нитка ракушек. Она не порвана, значит это и есть послание. Прощание… Что Эйка хотела сказать – что не намерена возвращаться? Или она так развлекается?

А мне что делать, если я уже собрался? Я стою с этими нелепыми бусами и думаю, что если с Эйкой что-то случилось, виноват я. Я что-то не так сделал или всё не так сделал. Но погибни она, я бы почувствовал, верно? Ведь тогда распалась бы Связь. Вот с какой стати я должен за неё отвечать? Проклятие какое-то!

Я плохо разбираюсь в Связи, но определённо она действует. Потому что с первым лучом солнца я запираю маяк и иду к лесу. Не оборачиваясь.

Неуёмные волны бесятся, обгладывая песчаный перешеек. Мне приходится ступать ровно посередине, чтобы не унесло в пучину. И плащ запахнуть поплотнее, светящейся стороной внутрь. Всё равно вода заливается в сапоги, но это мелочь. Я вытираю с лица солёные брызги и опасливо наступаю на тень дерева у края леса. Мне кажется, что эта тень – часть неведомой магии и живёт сама по себе. Она даже колышется не в такт с ветками. Но лучше не превращать тревогу в безумие.

На поверку лес не выглядит жутким. Непонятно, откуда выползают по ночам оборотни и злобные бабочки, но сейчас тишина, застывшая меж стволов, кажется прозрачной. Слышно, как с нежным звоном падают серебряные листья. Пахнет близким снегом с горечью увядания. И птицы словно вымерли. Всё время орали так, что сердце заходилось, а теперь не слыхать ни одной! Или они меня испугались?

Я и сам боюсь. Мне надо помечать пройденный путь, но я не смею оставлять засечки ножом. Поэтому разрисовываю стволы белой краской. Другой у меня нет – маяк же белый! В первую очередь я ищу следы Эйки. Например, борозды от её когтей на коре. Однообразное блуждание среди пасмурного дня быстро нагоняет на меня сон. Но время до полудня есть, и я потихоньку углубляюсь в чащу. Волн здесь не слышно, я вообще не улавливаю звуков, только собственное дыхание.

Видимо, это и есть Связь. Я больше не узнаю покоя, я буду вечно жить в полусне, бродить с утра до ночи по замершему лесу и искать, искать… Пока не умру. Сам или с чужой помощью. И во сне опять буду видеть чёрные стволы на фоне белого неба. Я уже различаю их на изнанке век: закрываю глаза и попадаю в паутину ветвей. Какое колдовство запечатано в этом месте? Или место не виновато? Никто не гнал меня сюда! Я даже не знаю, как поступлю, если найду Эйку. У меня за душой один маяк, который на дух никому не сдался. Я никогда не думал жить с кем-то и не загадывал дальше, чем на день вперёд. Вот разве что к этому походу готовился. Если говорить про мечты, то я надеялся дождаться кораблей. То есть почему – надеялся? И сейчас надеюсь!

А если рассуждать здраво, то последние корабли ушли лет сорок назад. В лучшем случае я бы дожил свой век на маяке, а потом прыгнул бы в волны, чтобы не достаться оборотням. В свете такого будущего любая девушка – подарок, хоть бы и плотоядная. И Связь – полезное изобретение. При нехватке настоящих привязанностей.

Ровно в полдень я сажусь передохнуть под дерево и черчу заключительную метку. Раз до сих пор не произошло несчастья, можно пообедать. Мне ведь ещё обратно тащиться! Распечатывая бутылку с компотом, я обдумываю, какой дорогой возвращаться? Дорога – это одно название, здесь нет ни одной тропы. Непонятно, как раньше добирались до маяка.

Я жую печенье, кручу головой и вдруг понимаю, что мне казалось странным в этом лесу. Если смотреть с определённой стороны – изнутри, а не снаружи – оказывается, что деревья стоят ровными рядами. Будто их специально так посадили! Прятаться в таком лесу – гиблое дело, и мне вдруг хочется оказаться дома. Сейчас же. Как будто уже вечер и вот-вот набежит нечисть. А за надёжной дверью сухо и безопасно. Можно развести огонь в жаровне и дремать над книжкой. Нет необходимости кидаться в океан прямо сегодня.

Непонятно, откуда берётся этот испуг. Я ведь так и хотел: день проводить в лесу, а ночью укрываться за родными стенами. И пока ничто не мешает этому плану. Если шторм не усилится, я смогу вернуться. По крайней мере, в этот раз. Я вернусь. И всё обойдётся.

Чтобы уточнить направление, я достаю Перо. Хочу нарисовать простенькое заклинание для определения сторон света, но ничего не успеваю изобразить. Я только опускаю глаза, поднимаю их – и деревьев как не бывало!

Взамен леса меня обступает… Наверное, город. Очень много очень высоких домов из красно-оранжевого камня. Все дома круглые, как маяк, и выглядят необитаемыми. Я стою один посреди широкой улицы, и ветер гонит мимо меня песок – вниз, к океану.

Я как-то так… Обалдеваю от этого, что Перо выпадает из пальцев. Его несёт вместе с песком, я кидаюсь за Пером и едва успеваю его ухватить. Это мгновенно отрезвляет, и я, наконец, замечаю, как опасно удлинились тени домов. Когда успел обрушиться вечер?! Я выхватываю из кармана будильник – и стрелки уже не там, где были минуту назад. Получается, что прошёл целый день – не случайно я устал и проголодался! Но что-то случилось со мной и с часами.

Я невольно пячусь с открытого пространства и натыкаюсь спиной на стену – холодную и шершавую, ничем не похожую на древесный ствол. Стена так изъедена ветрами, будто простояла не одну сотню лет. Я крадусь вдоль неё до входа на тёмную лестницу. Дверей здесь нет, а ступени поднимаются крутой спиралью. Невообразимо долго. Я бегу по ним, потом по гулким внутренним коридорам, засыпанным мелким красным песком, потом по другим лестницам. Толку-то! Волки наверняка не жалуются на нюх. И легко заберутся на крышу.

Неожиданно для себя я оказываюсь под пронзительно синим вечерним небом. Редкие звёзды проступают над головой, пока на горизонте догорает закат. О смерть моя, он догорает! Меня начинает трясти от страха, и я хватаюсь руками за парапет на краю крыши.

И зачем только она меня укусила, и зачем она поцеловала меня?!

Оборотни возникают ниоткуда – из узких теней, перекинутых между домами, из сумрачных подворотен, в которых вихрится песок. Я словно бы слышу трение песчинок, и тихий звон кажется знакомым. Он похож на шорох осенних листьев или шелест старых страниц. Город появился из леса так же, как бабочки появлялись из дождя. Теперь вот черёд волков. Они заполоняют всю улицу, и живая чёрная река посверкивает оранжевыми огнями. Прямо подо мной, вокруг здания, это течение образует водоворот. Оборотни кружат там и наскакивают друг на друга, но не заглядывают внутрь. В какой-то момент мне приходит в голову – вдруг они не видят дверных проёмов? Вдруг им кажется, что кругом деревья?

Надо сесть и не высовываться, но я не могу оторвать взгляд от чёрной стаи. Сколько их! Как всегда, они торопятся к маяку. Значит, и я сумею туда попасть. Если идти днём, а ночь пережидать в покинутых домах. Я не уверен, что выберусь на тот же берег, и это пугает больше всего. Но океан никуда не делся – за городом простирается беспросветно-тёмное пространство. По одну сторону. С противоположной стороны улицам нет предела.

Я провожу на крыше несколько часов и убеждаюсь, что ждать нечего. Пора подыскать закрытое от ветра помещение и отдохнуть перед дневным переходом. Наверное, так, да?

Я не представляю, кто может прятаться в каменных скелетах, но всё-таки спускаюсь на этаж ниже и забиваюсь под лестницу. Если полезут, побегу наверх. Или вниз – смотря, откуда полезут. Утешившись столь безупречным расчётом, я заворачиваюсь в плащ и неожиданно ощущаю себя дома. Всё, как надо: ветер, тьма и оборотни. Мне становится почти смешно. Я натягиваю на голову капюшон с блуждающими по изнанке картинками, прижимаю к груди Перо и засыпаю с надеждой, что назавтра морок развеется.

* * *

Как бы не так. Я пробуждаюсь в царстве песка и камня от того, что стонут все кости. И тут же поражаюсь своей вчерашней беспечности. А если бы меня сожрали ночью? При свете Пера я давлюсь походным завтраком, пытаясь выловить из магических текстов полезное заклинание. Чтобы сделать дверь, например. Накануне я целый город сотворил – разве нет? Я великий чародей! Кому бы похвастаться?

На самом деле я не думаю, что нечаянно создал город. Однако, все эти дома откуда-то взялись. Или давно тут были. Почему мне никто не сказал про них?! Всё это великолепие воздвиглось не случайно, когда я достал Перо. Но сколько бы я ни крутил его в руках, убирая и вынимая снова, картинка не меняется. Видимо, вход без выхода.

Я закладываю в книгах пару страниц, которые могут пригодиться, и снова поднимаюсь на крышу. В зыбком розовом свете раннего утра предо мной расстилаются те же мёртвые кварталы. Или слегка другие, но похожие. Что-то постоянно меняется в этом осыпающемся мире. И океан теперь отделяет высоченная каменная стена. Не представляю, как по ней карабкаться! Зато берег стал чуть ближе. Основательно поразмыслив, я решаю идти по центральной улице в надежде, что на другом её конце есть ворота. Заодно буду искать Эйку.

Если она промышляет среди развалин, то днём должна прятаться. Поэтому днём я обхожу дома – сперва опасливо, потом монотонно. А по ночам Эйка охотится. Ночью я вынужден спать и прятаться от волков. Но я регулярно проверяю, не мелькнёт ли в чёрных небесах чёрная тень? Пока не мелькает.

В пасмурную погоду высовываться из окон ещё терпимо. К кровожадным стаям в переулках я притерпелся. Они воют и бесятся, оставляя кровавые следы на мостовой и стенах, но в гости не просятся.

Но в ясные ночи город страшит иным образом. При лунном свете становятся видны чёткие тени домов. Не развалин, а стройных высоких зданий со шпилями, балкончиками и флажками. В окнах этих теней брезжит неверный свет, а иногда мелькают человеческие фигуры. Даже в том проёме, у которого я стою. Это нагоняет дрожь – словно жители до сих пор здесь и навеки вписаны в город, которому я не знаю названия. Я понимаю, что это магия, а не повод сходить с ума. Но всё равно жутко. Если задержать дыхание, я слышу, как переговариваются силуэты в окнах. Или это снова звенит песок? Или листья… Запах здесь такой же, как в лесу – холода и древесной гнили.

Не следует ночью подходить к окнам. А тем более шататься по лесу. Ночью надо спать в своей постели, вот что. Я убеждаюсь в этом через пару недель скитаний, когда нахожу на одной из стен свой же знак, нарисованный белой краской. Я помечал деревья, а не дома, но какая разница? Выходит, что улица вовсе не ведёт на другой конец города. Вообще непонятно, куда она ведёт.

Пока я сижу под меткой, которую намалевал в начале пути, и думаю, как вырваться из лабиринта, мне в горло упирается клинок. Поразительное дело! Я понятия не имею, откуда он взялся. Я просто поднимаю голову и вижу маленькую фигурку, до ушей замотанную в тряпьё того же оттенка, что и стены. Ресницы у этого явления присыпаны пылью. А глаза светлые, почти прозрачные. И весьма настороженные.

– Ты человек, – выдыхаю я потрясённо.

С ума сойти! Они существуют! Я бы меньше удивился дракону.

– Ты идиот? – подозрительно уточняет фигурка, и клинок больно царапает кожу.

По-моему, это даже не меч – больше похоже на шампур, такие штуки, на которых жарят мясо. Но всё равно лезвие колется, и я осторожно проталкиваю ладонь между остриём и своей шеей.