Синий маяк

– Таким, как я, голодать невмоготу, – растолковывает она, – что угодно, только не голод! Но днём мне трудно превращаться, я днём слабею. Непременно надо часок-другой в полной темноте отдохнуть. Затем и сундук. Если надумаешь со мной поквитаться, то лучше при свете солнца, когда я сплю. Найдётся у тебя столовое серебро?

Откуда бы такие излишества?

– Лети уже, – отмахиваюсь я, – не могу больше слушать. Дверь отпереть?

– Для чего? ― не понимает гостья. ― Я и в окошко пролезу.

Наконец, её стало видно – узкий силуэт на фоне неба. Выглянула наружу и ахнула.

– Тебя каждую ночь так сторожат?

Я даже голову не стал поворачивать. Ясно, что чёрные вокруг шастают.

– Да, – отвечаю, – оборотни навещают регулярно. Что, прямо ими отужинаешь?

– Зубастые больно! – ворчит она, – я лучше в лесу порыскаю. Ну, глазеть будешь или отвернёшься? Ты как к превращениям относишься?

– Пока не решил. Превратись, тогда скажу.

В конце концов, она себя будет превращать, а не меня. Не каждый день видишь настоящую магию!

Превратилась… Резво так! Скок с карниза – и нет её. Только ветер от крыльев. Страшновато, но жить можно. Я же стоять остался, не упал! Только зря в жаровню вцепился. Ничего, подул на пальцы, прихватил одеяло и отправился включать маяк. Подлил синей воды в лампу, помахал Пером, чтобы свет загорелся. Налетайте, чёрные, развлечение вам! Поглядел, не плывут ли корабли? Нынче особенно хотелось, чтобы приплыли. Но их всё нет и нет. И волки внизу кишат. Вот куда отсюда денешься ночью? Да и днём тоже.

Не найдя решения, я сполз по стеночке на одеяло. Посидел немного, руки стиснул между коленей, чтобы не дрожали. Это уже совсем несерьёзно! Что я, мало тварей видел? Хоть сейчас гляди! Но я всегда старался держаться от них на расстоянии. И такие, как эта летунья, у нас не водились. Может, в её родных краях все на неё похожи? Там, где вокруг только пустые острова… Теперь они и сюда добрались. Надо что-то делать, а я сижу, вцепившись в Перо. Всё же оно тёплое, и свет от него мягкий, золотистый. Всегда убаюкивал. Правду сказать, у лампы не заночуешь! Жарко, и глаза режет. Лучше вернуться в кровать и сразу заснуть. Там и утро.

Заснёшь тут! А если моя нечисть не отыщет подходящей еды и вернётся некормленая? Я решил, по крайней мере, не раздеваться. И нож не выкладывать из кармана – вообще никогда. Спустился в потёмках по лестнице, лёг. Подскочил, заорал, чуть не скатился на пол.

– Опять подбираешься?!

Мрак непроглядный, но я же чувствую её рядом! Одна радость, что крылья исчезли. Но и платье тоже.

– Успокойся, я сытая, – незримо улыбается нечисть. – Так какой смысл тянуть с приятной частью? Не попробуешь – не узнаешь! Вдруг нам обоим полегчает?

И горячая, как печка! Это у неё сытость так проявляется?

– С чего я должен верить, что полегчает? – бормочу я, нащупывая ножик. – Я тебя в первый раз вижу! А сейчас даже и не вижу. Вдруг ты опять за кровью явилась?

Отодвинулась. Села, кажется. Волосы по всей постели рассыпались, а глаза посверкивают бледным огнём. Так иногда ночами светятся волны, из самой глубины. Сверху заметно, как в них шныряют медузы – видимо-невидимо. Самые крохотные с меня ростом. Красота несказанная! А тронь воду, и кожа сойдёт до мяса.

– Не стану я тебя кусать, – вкрадчиво обещает гостья, – разве что сам попросишь.

Да чтоб её! Хоть бы моргала. Я обмираю, предчувствуя неминуемый подвох.

– Зачем о таком просить?

– С магией у тебя посредственно, а так летать сможешь. Сотни лет напролёт.

Она это объясняет и легонько скребёт по простыне коготками.

– Ты столько живёшь? – не могу я поверить. – Поэтому такая умная?

– Не живу, а существую, – поправляет она, втянув когти, – и умная не поэтому. Если хочешь, я объясню, только тебе не понравится. Мы память выпиваем заодно с кровью. Обычно сущая чепуха перепадает. Забываешь её, как давний сон. Но случаются и полезные сны.

Вот это мило! Прямо оторопь берёт от таких откровений. Для чего она мне это рассказывает, за что?!

– А зачем… ― я не сразу заканчиваю вопрос, так как язык присыхает к нёбу. ― Зачем ты меня расспрашивала, если уже укусила?!

– Но ты же ещё не умер! – обижается гостья. – Так откуда мне про тебя знать?

Я откидываю голову на подушку и слежу за конусом синего света, скользящим по потолку. Собираюсь с духом для ответа. Но ответить могу только шёпотом:

– Завидное будущее предлагаешь! Каждую ночь жертвы. Сердце не бьётся, взамен снов – чужие жизни. И все мысли про кровь. Даже джема не поешь! Помереть лучше.

– Таков наш мир, – ухмыляется она, – выбор – роскошь.

Ну не паршивка, а?

– Я вот родилась мёртвой, – выдаёт она преспокойно, – худо-бедно справляюсь. Полы же помыла! И говорить могу, и думать. И женой быть могу.

Поверю на слово.

– Как бы не так! Где жена, там и дети. Что мне их, солить тут? Одно зверьё же кругом!

– Дети со мной будут охотиться, если что, – хихикает гостья, – да ты погоди до детей-то!

– И так нечисти полон лес! – повторяю я упрямо. – Куда ещё плодить? Лучше не подходи.

Она плечом повела – волосы на спину перебросила. А они так и льются на пол смоляным водопадом.

– Как близко не подходить? – уточняет. – Здесь не больно-то развернёшься!

– На расстояние вытянутой руки. Для начала.

А то мне всё время кажется, что она клыки нацеливает.

– На длину руки? – удивляется. – Чтобы детей не было?!

И опять хохочет. А у меня озноб по хребту от этого смеха. Уже и на пол спрыгнула, а всё смеётся.

– Ладно, – обещает, – не трону! Завтра начнём алфавит учить.

– Что учить?!

Она перестала смеяться, но, чувствую, опять подошла. Уселась у кровати и голову на подушку кладёт. Я отодвинулся – мы ведь обговорили правила.

– Буквы покажешь? – спрашивает. – Буду читать книжки и осваивать ваш язык.

– Не наш, а мой. Больше на нём никто не разговаривает, ― предупреждаю я, стискивая ножик.

– Ну вот я буду с тобой разговаривать, ― обещает гостья. ― Ты ведь мой муж, что бы это ни значило.

– Ничего это не значит, кроме вашей кровожадной магии.

В ответ доносится глухое шипение:

– Почему – нашей? Ты сам мне имя дал!

– Это не имя.

– И в дом позвал.

– Это не дом, это маяк.

– Но ты же зажигаешь маяк? – не сдаётся гостья. – Я на него и летела.

– Так ведь я не для тебя его зажигаю!

– Ну почём ты знаешь, для кого?

Синий луч ненадолго задевает окно и скользит по её лицу, а потом снова настаёт мгла. Лампа поворачивается бесшумно. Слышно только, как ветер плутает в скалах и беснуется внизу нечисть.

– Я вообще ни о чём не хочу знать, – произношу я сквозь зубы, – я спать хочу. Спокойно.

– Зачем же, – изумляется она, – ты спасаешь кого ни попадя?

– А зачем ты кусаешь кого ни попадя? Думаешь, только на тебя дурь находит?

– Как знаешь, – ворчит она, отползая. – Смотри не порежься ненароком, ножик уж больно острый. А кровь надо беречь.

Надулась. Ушла в свой сундук и крышкой хлопнула. А говорила – только днём спит! Я подождал немного – вдруг опять вылезет? Нет, тихо всё. Выпустил нож, пошёл к умывальнику, зачерпнул воды. Одну кружку выпил, другую вылил на голову.

Угораздило так вляпаться, а? До сих пор трясёт! От холода, не иначе. Она же не мёрзнет, вот и не затворила раму! И подоконник попортила. При синем свете на белой краске проступают глубокие борозды – от тех когтей, что у неё на задних лапах. Дерево пропарывает, как масло! Ножом эту летунью не возьмёшь, без толку. И Пером не возьмёшь.

Глядя в осеннюю темноту, я прикидываю, не спихнуть ли её вместе с сундуком в море? В океан, который как шар. Так ведь крышку выломает! И неразумно это – сперва вытаскивать, потом топить обратно. Ради чего тогда было мучиться? Особого вреда она мне не причинила. Прибирается, тоже польза. Правда, убивает каждую ночь кого придётся. Но такова её сущность, верно?

Почесав на горле след от укуса, я запираю окно и возвращаюсь в ледяную постель. Подушка мигом намокает от волос, нож мешается в кармане. Я кутаюсь в волшебное одеяло, но мне всё равно зябко. И запах чужой остался, тревожный, как от близкой грозы. И рассвета ждать не хочется – первый раз в жизни. Так и маюсь до утра. Слежу, как скользит по стенам синий луч. Гляжу, как серые тени разбегаются от луча. Слушаю, как терзают друг друга чёрные волки. Глаза начинают слипаться, лишь когда небо в окнах светлеет. Я хочу, чтобы мне привиделись кружевные корабли в невесомой пене. Но мне ничего не видится, словно лишённой снов твари. Так, чернота одна. Чернота и холод.

Глава 2

День настаёт медленно и неохотно, так как тучи заполонили весь небосклон. Но всё-таки тени уползают за лес, а зверьё разбегается. Сундук молчит, и я не осмеливаюсь его коснуться. Не буди лихо… Я гашу маяк, завтракаю жареной рыбкой и печеньем с джемом и дочитываю про вчерашних драконов. Я давно взял за правило проходить страницу в день. Учил бы больше, но от этого книги быстро кончаются, заставляя возвращаться к началу. А так можно долго думать над каждым словом. Спускаясь по лестнице, я размышляю над тем, что драконов покрывала золотая чешуя. Любопытно, что имелось в виду – только цвет или это действительно было золото? И могли бы в самом деле существовать драконы?

Перед дверью я прислушиваюсь, но не различаю ни звука и отваживаюсь выйти на берег. На камнях следы незаметны, но песок у воды изрыт множеством лап. Тут и там виднеются пятна крови, которые уже замывает прибой, а за маяком растянулся волк. Определённо, мёртвый, а то бы он перевоплотился. Догрызлись-таки! Что-то они особенно рассвирепели сегодня.

Мне уже приходилось закапывать оборотня, причём в мёрзлую землю. С тех пор я им заранее готовлю яму. Но тот волк был весь истерзан. А этот почти целый, можно снять шкуру. Зимой пригодится.

В задумчивости я обхожу тёмную тварь. Когти и зубы пугают даже сейчас, но жизнь вытекла из разодранной глотки, оранжевые глаза потухли и затянулись смертной пеленой. Кем он был, интересно? Лучше не знать. Лучше поискать хороший нож. Ах, да, нож и так в кармане! Потом опилок набрать, поглядеть, остался ли уксус… Минут через десять я приступаю к работе и радуюсь, что работы хватит до ночи.

– Каждый день кого-то потрошишь? – произносит шуршащий голос у меня за спиной.

– Здесь кровь, – предупреждаю я, не оборачиваясь, – не потеряй голову.

– Мёртвая кровь меня не волнует, – заявляет она, обходя тушу, – не понимаю, как можно питаться падалью!

Вчерашняя гостья надела другое платье – белое в цветочек. Но выражение глаз не поменялось.

– Я не стану его есть, – говорю я ей в утешение.

– Нет? Почему?

Почему? Вряд ли оборотни приятны на вкус. Боюсь, даже магия в них отравлена.

– Я ведь человек всё-таки. Не представляю, как можно питаться людьми!

– Если ты сам человек, то, конечно, не представляешь, – глумится нечисть. – Хочешь, вместе его обдерём? А то стухнет, пока ты управишься!

Вместе дело идёт быстрее. С её-то когтями! Останки оборотня мы перетаскиваем к яме. Закапываю я его честь по чести, чтобы никаких претензий. Возвращаюсь, а моя помощница уже закончила со шкурой и даже не запыхалась. Она вообще не дышит, по-моему. Но за платье переживает:

– Жаль, что запачкала!

– С синей водой отстирается, – обещаю я, разматывая верёвку.

– Эта вода прямо на все случаи! – дивится гостья. – А есть её можно?

– Нельзя, – бросаю я хмуро.

Пить можно. Покойный папаша этой жидкости потреблял больше, чем маяк. Что и сподвигло его пуститься в плавание. Может, он драконов каких начал видеть – кто же знает?

Чтобы не вспоминать о грустном, я возвращаюсь к делу. Шкуру надо растянуть так, чтобы ночью её оборотни не подрали. Я уже и место присмотрел – над тропинкой две ветки нависли одна поверх другой. То, что надо. В последний раз я по деревьям лазал мальчишкой, но и теперь бы справился. Если бы эта насмешница отвязалась.

– Давай, я заберусь, – упрашивает, – мне легче!

И раз – на когтях вверх по стволу. Проворнее кошки.

– Что стоишь? – поторапливает. – Кидай, я поймаю.

Спорить готов, да не с кем – эта хитрюга нарочно встала у меня над головой! Но я упорно смотрю на горизонт, закрепляя узлы. Так упорно, что чуть не приматываю ей ногу.

– Эй! – вскрикивает она, поджав ступню. И спокойно стоит на одной ножке, ни за что не держась.

– Умница, – подмечаю я, – имя выучила.

Она отбрасывает за спину косу и садится рядом с растянутой на ветках шкурой.

– Снимешь меня?

– Ты и сама спрыгнешь.

– Так камни же! – колеблется Эйка.

Я ставлю её на землю, и смертоносные зубы оказываются в опасной близости от моей шеи.

– Обувь носить не пробовала?

– А по деревьям как лазать? – не понимает она. – Тут либо удобство, либо польза! Тебе надо ещё помогать или хватит? Я боюсь, что солнце проглянет, мне бы в сундучке переждать.

– Иди, – разрешаю я с облегчением, – только ближе к воде, там камни гладкие.

Провожая взглядом ночную нежить, я всё равно беспокоюсь, как бы она не повредила ногу. Чепуха! Её с любой высоты кидай, ничего не сделается.

С наступлением сумерек Эйка выбирается из сундука уже в жёлтом платье. И мы устраиваемся за столом. Стёкла запотевают от вечерней прохлады. Закат догорает вдалеке нитью расплавленного золота. Я зажигаю светильник и рассказываю про алфавит. Эйка забирается с ногами на стул и рассказывает про дальние острова. Ни от того, ни от другого нет ни малейшей пользы. Зато не скучно.

* * *

Примерно с месяц всё идет более-менее. Эйка питается раз в стуки, ночью. Потом спит до полудня. Снятую с оборотня шкуру я постелил в сундук – для уюта. Ещё гвозди прибил – платья вешать. И расчистил пару полок. Правда, Эйке нечего туда класть, разве что гребешок. И челюсть какой-то зверюги с зубами в три ряда. Сказала, что нашла эту кость в лесу. Как было на самом деле, не хочу знать.

Временами она и мне что-нибудь приносит с охоты. Не обязательно съедобное. Хотя заяц был неплох. Мы не сразу сообразили, как его готовить, но в результате он стал похож на еду. Мне бы ещё три ряда зубов, чтобы справляться с такой пищей!

Намаявшись с зайцем, пробовать ягоды из того леса я отказался. Они были волосатые и пахли тухлятиной, но Эйка, как я уже понял, абсолютно не отличает съедобное от несъедобного. Только живое от неживого.

Но если не цепляться к мелочам, вдвоём стало веселее. И поговорить есть с кем, и прогуляться. Только гулять надо в час между солнцем и волками. Хорошо, что осенью дни короче! Плохо, что дожди начинаются раньше обычного. Я засыпаю под шорох капель и просыпаюсь под него же. И так привыкаю к этому, что очередным ненастным вечером пропускаю перемену звука. Лишь через несколько минут я соображаю сквозь сон, что слышу не шум воды, а шорох крыльев. Бабочки налетели, чтоб их!

Эта пакость всегда оживляется после сильных дождей. Видно, их в норах заливает или у них гон по осени. Но они как видят маяк, тут же стараются так облепить лампу, чтобы ни один луч не просочился. Тупые, но подлые.

Я пытаюсь распугать их криками, но бабочки обнаглели и меня не страшатся. Остаётся запалить факел и гонять их огнём. Полночи я бегаю вокруг лампы за этими вредителями. А они размером с хорошего зайца, между прочим! И кусают будь здоров. Злобные создания отступают, лишь когда я поджигаю троих. Пылающие мотыльки тонут в черноте под маяком, как синие звёзды. Я сам чудом не сверзился вниз в горячке боя, но теперь могу собой гордиться. Настроение немного портит истошное верещание гибнущих бабочек и радостное урчание волков. И то, что вновь начинается ливень.

Можно было не трудиться! Я ловлю языком дождевые капли и ухмыляюсь сам не знаю чему, когда Эй поднимается на площадку.

– Я вернулась, а в комнате пусто, – поясняет она, отжимая мокрые волосы. – И оборотни кого-то рвут… Тебя тоже поели?

– Нет, я бабочек гонял. Не приближайся, если ты голодная.

– Я не голодная, – произносит она, помедлив, – а ты скоро станешь несъедобный. Пошли, а то столько крови пропадает, смотреть тошно!

В комнате при нормальном освещении Эйка кажется такой бледной, что, наверное, не врёт про тошноту. На самом деле кровопотеря ничтожная, но эта чудачка трясётся над каждой царапиной, и спорить тут бесполезно. А вот перевязывать она не умеет и четыре пустяковые ранки обрабатывает целый час, отбегая к окну проветриться.

– Зачем ты себя изводишь? – спрашиваю я, устав от этого мельтешения. – Бабочки на меня сто раз нападали. Как-то справлялся.

– Я тоже хочу справляться, – упирается она, – кажется, я уже меньше боюсь.

– Чего? Укусов? – усмехаюсь я, натягивая целую рубашку.

– Тебя, – вздыхает Эйка.

То есть вот так вот – она не дышит, но умудряется вздыхать.

Я застываю в понятном недоумении.

– А ты меня боишься?

– Ничего не могу с собой поделать, – признаётся она, глядя на дождь в окне, – я всего лишь творение магии, а ты творишь саму магию. Ты одним росчерком пера способен всё изменить.

– Что изменить? – поражаюсь я.

– Что захочешь.

Вроде бы, она удостоверилась, что чародей я никудышный.

– Это просто вещь, – разъясняю я, достав из-под подушки Перо, – им можно записать заклинание, но… Это просто вещь. Потрогай, если хочешь!

Она колеблется, потом нерешительно протягивает руку, но сразу её отдёргивает. Искры сыплются с пальцев, и Эйка обиженно шипит.

– Извини, я не знал, – пугаюсь я, поспешно пряча Перо, – знай я больше, помог бы тебе.

И себе заодно.

Она хмуро разглядывает оплавленные когти:

– Вот как? Мне нужна помощь?

Непогода продолжается всю неделю. Мне слегка нездоровится после встречи с бабочками, и большую часть времени мы с Эйкой без дела валяемся на чёрной шкуре, расстеленной на полу. Я учу её читать, записывая в воздухе слова волшебным Пером. А потом откапываю на пыльной полке забытую игру – по расчерченному на полосы голубому простору скользят белые и алые кораблики. Половина флота давно запропастилась куда-то, но так даже интереснее. Можно на ходу выдумывать правила. В перерывах между морскими боями мы болтаем или слушаем дождь, и я соглашаюсь съесть на спор одну волосатую ягоду. Они не вредные, нет. Но такие кислые, что я до вечера не могу отплеваться. И голова с них кружится.

На третий день дождь ненадолго прекращается – как обычно, под вечер, и мы решаем пройтись по берегу. Если туда и обратно, как раз успеем до ночи. Снаружи сыро и холодно, но дышится легко. Эйка не дышит и не мёрзнет, и безмятежно ступает босиком по ледяному песку. Меня от этого по-прежнему передёргивает, но ей виднее. Или нет. На полдороге она спотыкается и хватается коготками за мой локоть. До скал мы идём, держась за руки, а потом устраиваемся на прибрежном валуне. Камень мокрый и скользкий, но Эй опирается на меня, а я греюсь об неё, и закат кажется бесподобным.

Немного потерпев солнце, Эйка отодвигается в тень скалы и спрашивает про корабль, который сел на рифы неподалёку отсюда. Вечерний свет вспыхивает золотыми искрами, проходя сквозь него, и мираж пылает живым огнём. Я начинаю объяснять, что судно давно разбито и сколько ни пытайся к нему приблизиться, всё время что-то разворачивает назад. Но это не страшно. Может, мы ещё увидим другие корабли – живые, а не призрачные.

Эй щурится на солнце, пробившее толщу грозовых туч. А потом спрашивает, что я имел в виду, когда сказал, что хочу ей помочь? Я неточно помню этот момент. Я говорю:

– Ну, мало ли. Вдруг колдовство подскажет, где твой остров?

– Думаешь, я горю желанием вернуться? – мрачнеет Эйка. – Зачем? Тут полно еды! И разве ты отправишься со мной в такую даль?

– Ты бы не звала меня, не будь между нами Связи. Но, возможно, есть средство и от неё, – предполагаю я, швыряя в воду ракушки, – даже сильная магия – это всего лишь магия.

– Я тоже – всего лишь магия? – настораживается Эй.

– Не ты. А чары, которые тебя держат, ― пытаюсь я объяснить. ― Ты говорила, что вынуждена пить кровь. Разве тебе не хочется освободиться от этого?

– Нет, – отвечает она, прожигая взглядом мёртвый корабль. – Я всем довольна.

– Потому что твои мысли скованы.

Эйка скалится, обратив ко мне тёмные, как пропасть, глаза:

– Да неужели? Значит, ваши страшные чары не дают мне шевельнуться? Ну, тогда сам убирайся!

Она толкает всего раз, и я скатываюсь с камня. Внизу песок, но от удара из лёгких вышибает весь воздух. Я вижу над собой лицо Эйки, одновременно сердитое и испуганное, а пошевелиться не могу. Пока не вспоминаю про Перо в кармане. Я нашариваю его, прежде чем ощупать кости, и осторожно выдыхаю, держась за грудь. Целое! Можно жить дальше.

Эй уже выпрыгнула из тени на солнце, но теперь настороженно застыла, следя за моими руками.

– К чему такие… Порывы? – откашливаюсь я, пряча Перо за пазуху. – Если тебе надоело моё общество, просто скажи… Со сломанной спиной я точно никуда не уйду.

– Ты и так не уйдёшь! – заявляет Эй. – Ты прикован к своему маяку.

– Долг есть долг.

Садясь и выплёвывая песок, я мысленно подбираю более внятное объяснение. И отчаиваюсь подобрать.

– К сожалению, тебе не понять. Но, к счастью, это не твоё дело.

– Теперь моё! Раз я обязана к тебе возвращаться, – не унимается Эйка.

– Это горе, да. Но почему бы не нести его стойко?

Украдкой я поглядываю на лес. Солнце уже чиркнуло по горизонту, и тени деревьев протянулись через берег к воде. Пора прятаться, но я не двигаюсь с места. Злюсь на себя, злюсь на неё и безуспешно пытаюсь отряхнуться от мокрого песка.

– Что тебя бесит? – не могу я понять. – Никто не говорит, что надо жить счастливо. Но отчего бы не жить мирно?

– Отчего?! – ветер бросает волосы ей в лицо, Эйка сердито откидывает их за спину, и чёрные пряди разлетаются по воздуху грозовым облаком.

И в общем уже понятно, что всё это ей не нужно. Я имею в виду маяк и корабли. И платье в голубой цветочек смотрится на ней нелепо, также как бусы из ракушек. Всё безнадёжно. Я это осознаю одним мигом, и тоска ударяет вместе с первым порывом зимнего холода. Но я жду ответа.

– Что тебя больше бесит? – передразнивает Эй. – То, что я кровожадная тварь или то, что я приковала тебя к себе? Что бы ты хотел подправить в первую очередь?

Я всё-таки встаю, цепляясь за скалу, но левая нога отзывается острой болью.

– При чём здесь мои желания? – спрашиваю я, потирая колено. – Лишь бы ты была сыта и довольна! Кстати, отойди в тень.

– Сама разберусь! ― скалится Эйка. ― С чего ты взялся командовать?

– А с чего ты злишься?

– С того, что я тварь, – с готовностью подсказывает она, – в этом моя природа.

– Хорошо, – киваю я, чуть подумав.

Тропинка совсем узкая, но Эйка не спешит посторониться. Мне приходится опереться на камень, чтобы удержать равновесие. Я гляжу на Эй, она глядит на меня, и это длится довольно долго. С небес опять начинает капать, но кому какое дело?

– Что именно тебе хорошо? ― наконец, осведомляется Эй.

– Хорошо, будем жить в кошмаре, – поясняю я, стараясь не думать о наступающей ночи и близкой зиме, – можно теперь пройти? Или подаришь меня оборотням?

Лицо Эйки на секунду искажает судорога, как будто она хочет превратиться. Но она только бросает:

– С тобой невозможно говорить.

– Да, это не моё, – соглашаюсь я, ловя на ладонь дождевые капли, – у меня одно дело – зажигать лампу. Разговоры для этого нужны. Скорее наоборот.

– И для Связи наоборот, – кривится Эйка, – её не за тем придумали.

Я вообще не знаю, для чего её придумали. Я…

– Я вообще не знаю, для чего её придумали. Я сказал, что хочу избавиться от проклятия, а не от тебя, Эй. Мы могли бы сами решить, как лучше.

Слова заканчиваются, и я смотрю уже не на неё, а на тонущие в дождевой завесе обломки судна.

– И какое это будет решение? – осведомляется насмешливый голос. – Если хочешь, я растолкую, для чего нужна Связь. Такие, как я, гибнут нечасто, но всё же гибнут. Особенно если идёт война. А сами мы размножаться не способны. Можно обращать живых, но с этим полно мороки.

– Войны давно нет.

– Ну и что? – огрызается Эйка. – Я тебе объясняю, для чего нужен один живой в паре! Вот за этим и придумана Связь, она сразу решает все вопросы.

– Видимо, не все. Если ни тебе, ни мне нет покоя.

Я бы и дальше смотрел на океан, но там смотреть некуда, одна мгла. Неподъёмные сизые волны кидаются на берег в надежде раскрошить камень. Когда-нибудь раскрошат – и что дальше?

– Действительно, загадка, – Эй делает ко мне шаг и задумчиво наклоняет голову, – наверное, я ослабла от долгого перелёта и плохо тебя укусила.

Мне неприятен этот тон, и я пытаюсь отодвинуться, то есть вжаться в камень, но она продолжает тем же ласковым голосом:

– Или вы, волшебники, плохо подчиняетесь чарам? Кто знает! ― продолжает она вкрадчиво. ― Если наши и кусали магов, то в живых не оставляли. Слишком опасно.