Стрела времени

– Все? – спросил Гюнтер. – Ты глуп, Кухарчик, и в этом твое счастье. Только поэтому мы можем оставить тебе жизнь.

– Я… я не вразумляю… – умоляюще сказал Астап.

– Послушай меня, – строго сказал Гюнтер. – У нас мало времени. Мальчик не жилец, это не обсуждается. Будешь упорствовать, и ты – труп. Твое значение сейчас не так велико, каким оно может стать. Тебе уготовано великое будущее с великой Германией. Если не будешь дураком. Ты можешь стать руководителем Брест-Литовской унии, по военным меркам уровень генерала. А по гражданским, вообще уровень титула графа. Понимаешь перспективы? – Гюнтер удовлетворительно отметил изменения в лице Астапа. – То-то и хорошо. Понимаешь. Кем ты был? Кулак. А мы сделаем тебя графом. Настоящим. Мечтать о таком не мог, – Гюнтер похлопал бледного Астапа по плечу.

Астап молчал, опустив голову. А Славка почти перестал дышать. Его жизнь висела на волоске и этот волосок только что подрезал командир красноармейцев-немцев.

– Я не зверь, но дело серьезное. Ошибок быть не должно, – сказал Гюнтер.

– Я ни можу, разумиишь ты, я ни можу! – закричал Астап. – Разите нас абодвух!

Но Гюнтер такой самоотверженностью не восхитился, равнодушно пожал плечами:

– Гляди. Мне, что одного … что двоих. Только не будь еще глупей, чем я про тебя думаю. Чем лишиться всего, лучше потерять часть. А у тебя ведь еще есть кого терять. Жена, дочь, например.

– Не дастац тебэ моий жонки и дочи, паскуда. Руки коротки, – Астап схватил с крюка серп и нанес удар.

Гюнтер мог бы застрелить неуступчивого кулака. Он с начала разговора держал Люгер Р08 в руке в кармане галифе. Но делать этого не стал. Кухарчик имел вес среди польской шляхты и прозападно настроенных белорусов. За ликвидацию такого связного по головке не погладят, Гюнтер это понимал. Тем более, что причиной ликвидации станет его собственная ошибка. Провал группы из-за мальчишки. За такое могут самого к стенке поставить. Кухарчик – как любой славянин не нравился Гюнтеру, но убивать его, было не ко времени. Гюнтер молниеносно сделал шаг к Астапу, когда тот только замахнулся, ловко заблокировал левой рукой его запястье, ударил носком сапога в голень, крутанул руку Кухарчика с серпом рычагом руки вовнутрь и надавил на запястье. Астап взвыл от боли и выронил серп. Увидев, что бойцы вскинули винтовки, Гюнтер знаком остановил их.

– Решай, Астап. У меня торосы разводить времени нет. Желаешь умереть – умрешь. Хочешь жить – живи. Скоро свершится событие, после которого твоя жизнь и жизнь твоей семьи изменится. Ты не только отомстишь русским, но и получишь всё, что пожелаешь. Великий рейх умеет ценить своих героев. Только служи верно, – процедил сквозь плотно сжатые зубы Гюнтер.

– Яяя. Неее мооожжжууу, – простонал Астап, хватаясь свободной рукой за солому, перемешанную с навозом.

– Я же сказал. Я – не зверь. Тебе делать ничего не придется. Ну…– Гюнтер вывернул запястье еще сильнее.

– Аааа, – закричал Астап и, подняв глаза, посмотрел на Славку.

Тот лежал, не шевелясь, будто действительно мертвый.

– Прости, сынку, – только и смог сказать Астап.

Гюнтер рывком поднял Кухарчика-старшего.

– Ты все правильно сделал. Не забудь. Ровно в семь, – сказал Гюнтер.

Кухарчик стоял между сыном и Гюнтером, но уже как-то рассеянно, без прежней горячности. Потирал ушибленную руку. Вдруг он спросил:

– Но… но шо я кажу жонке, Лизе?

Голос его прозвучал упавшим, неживым, будто ужас предстоящего растерзал в нем плоть, разъел сердце кислотой.

Гюнтер отмахнулся:

– Все проходит, все забывается. А в той жизни, которую получит дочь «графа», ей некогда будет думать о прошлом. Впрочем, ей совершенно не зачем знать. Завтра будет много исчезнувших детей. Тебя никто не обвинит в этом.

Астап зарыдал.

– Бог сведка, шо я магу зробить? – вознес руки Астап и сделал шаг в сторону от сына.

***

21 июня 1941 года, 16.30, ОПАБ № 18.

Странное дело произошло с Маминым за тот час, пока они с лейтенантом обходили позиции батальона. Мамину раньше не приходилось видеть вырытые окопы и траншеи, соединяющие переходы, бетонные ДОТы, ощетинившиеся стволами орудий и пулеметов. У Алексея обострились зрение и слух, он стал присматриваться к мелочам и прислушиваться к тому, что обычно пролетало мимо ушей. Батальон неторопливо занимался положенными ему делами, а вокруг стояла оглушающая тишина. Стояла тишина, но Мамину казалось, что он слышит звуки и голоса, которые распознать не может.

Перед штабом батальона, куда привел его лейтенант, Мамин обратил внимание, что перешел с Соколом на «ты», а лейтенант продолжал «выкать». Этот «неудобняк» нужно было разрешить.

– Послушай, Захар. Давай мы на «ты» перейдем. Все равно собьемся. Разница в возрасте у нас не так уж велика.

– Давай,– согласился лейтенант.

Командный пункт располагался в нескольких закопанных в землю деревянных бараках. В одном из них находился штаб батальона. Рядом с ним узел связи. Штаб представлял собой помещение в одну комнату, углубленное на метр в землю. Освещением служила лампочка «Ильича», висевшая посередине. Было довольно тускло, но Алексей смог рассмотреть, что в центре стоит наспех сбитый из досок стол, а с двух его сторон скамейки. В комнате находилось человек восемь. Шло оперативное совещание.

После обычного приветствия и краткого знакомства, Сокол с Маминым заняли свободные места с краю. Начальник штаба, кряжистый мужик с прямой военной осанкой и длинными руками, делал доклад. Захар, пользуясь моментом, тихонько пояснил, кто находится на совещании. В центре сидел командир 18-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона майор Бирюков, лысоватый, крепкого телосложения мужчина, с полными щеками, доклад освещал начальник штаба капитан Ляпин. Как раз сейчас он водил карандашом по карте. Кроме них присутствовали: комендант  участка, старший лейтенант Кравченко В.П., зам. по политчасти Жуков М.М., заместитель по разведке, старший лейтенант Иванов В.Ф., помощники начальника штаба лейтенанты Прожорин Г.В. и Чувиков С.А. и Горбунов Г.А., зам. политрука, секретарь бюро ВЛКСМ.

Из доклада Ляпина Мамин понял, что дела «швах». Участок обороны свыше 30 км, тянется от Волчина до Бернад. Батальон насчитывает всего 347 бойцов. Неподалеку располагается 22-й танковая дивизия, южнее на Брестском артиллерийском полигоне подразделения 28-го стрелкового корпуса, которые готовятся к опытным учениям, ранее запланированным на 22 июня. Там же располагается 202-й гаубичный полк 6-й стрелковой дивизии и 455-й корпусной артиллерийский полк.

– Сегодня поступил приказ о переносе их на понедельник, – доложил Ляпин об учениях.

– Как бы они там не напутали ничего. Ты, Ляпин, им напомни, что завтра учений не будет, – посетовал Бирюков.

– С двух застав южнее Бреста все время следуют донесения, отмечающие интенсивное передвижение за Бугом немецких танков, автомобилей и каких-то подразделений на конной тяге. Уверяют, что по ночам слышен шум моторов. Сегодня опять несколько немецких самолетов летали над нашей территорией… – продолжал начальник штаба.

– Какие настроения у местных? – спросил Бирюков.

– В наши руки попали письма из-за кордона, от всякого рода панов и темных дельцов, которые в последнее время активизировались, – сказал Ляпин. – Разрешите зачитать?

– Давай.

– Вот некто Жолтинский пишет пану Ковальскому в деревню Мухавец: "Вы и не подозреваете, как близко время нашей встречи, как скоро перейдут Буг немцы. Спешите сбыть все советские деньги, закупайте в первую очередь продовольствие, ткани, кожу…" И так далее. Следующий, Гловач: "Скоро я вернусь… Помните, что вы головой отвечаете за целостность моего завода…" Есть еще и такое: "Шепните наиболее надежным людям, работающим в военном подсобном хозяйстве, организованном в моем имении, что если они сохранят в целости завезенное русскими имущество, то получат от меня награду". Этот написал некому Кухарчику, в деревню Пугачево, совсем рядом.

– «Пугачево, Пугачево. Это же село Лизы», – подумал Мамин.

– В подразделениях УРа не хватает вооружения, боеприпасов, средств связи, не все уже построенные ДОТы технически оборудованы и вооружены, не везде установлены энергоагрегаты и воздухоочистительные установки, в ряде случаев отсутствуют источники водоснабжения, – уже без листа сообщал Ляпин.

– «Вот тебе и колодцы Пилипенко, вот тебе и корабли бетонные».

– Каждый узел обороны занимает одна рота отдельного пулеметно-артиллерийского батальона. В подразделениях значительный некомплект личного состава, особенно артиллеристов. Пополнение ожидаем через день-два. У меня все, – закончил начальник штаба.

В бараке повисла тишина. Мамин, внимательно слушавший доклад, кажется, проникся нарастающим напряжением. Он вглядывался в лица командиров и отметил для себя, что они не выражали потерянности или, тем более, испуга. Члены штаба смотрели сосредоточенно. Услышанное не было для них откровением. В общем и целом информация соответствовали данным, которыми они уже и сами владели. Но, все-таки, что-то создавало напряжение. Мамин догадался. Решение!

Вот в чем проблема. Информация требует принятия очевидного решения. Но как его принять?! Ведь общее требование Москвы не поддаваться на провокации, наблюдать за противником, но не вступать ни в какие столкновения.

Тишину нарушил секретарь ВЛКСМ Горбунов, парень лет 20, с черными, зализанными назад волосами. У него было прямое лицо, карие глаза и узкие губы. Одетый в старенький френч, немного ему большеватый, он был похож на гимназиста.

– Товарищи! – неожиданно громким голосом начал «гимназист». – Мы тонем в море фактиков! То, что перечислил, товарищ начальник штаба, это набор мелочей и случайностей. Я прошу вспомнить слова А. С. Щербакова, – секретарь сопроводил эту тираду безальтернативным движением руки в папку, лежавшую рядом с ним на столе.

Начальник штаба Ляпин на «набор мелочей и случайностей» недобро повел дюжими плечами.

– Гена, Гена, – попытался успокоить ретивого комсомольца Бирюков. – Здесь все знают доклад товарища Щербакова, ты неоднократно его зачитывал.

– Нет, не все! – отрезал «гимназист». – С нами товарищи, недавно прибывшие. Я считаю, идеологически верным сказать о том, что наша страна не боится Германии. Но я лучше зачитаю, – последнее предложение он сказал тихим извиняющимся голосом.

Он расправил на ладони блокнот и начал читать.

– …на почве легких побед армии в политических кругах Германии распространились хвастовство и самодовольство, которые ведут к отставанию. Все новое, что внесено в оперативное искусство и тактику германской армии, не так уж сложно… не является новостью и вооружение германской армии. На почве самодовольства военная мысль Германии уже не идет, как прежде, вперед. Германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники… а наша Красная Армия, широко используя достижения отечественной и мировой военно-технической мысли, перестроилась и серьезно перевооружилась на основе опыта современной войны. Готовая к любым неожиданностям, она всегда готова на чужой территории защищать свою землю…, – Горбунов закончил и гордо вскинул голову. Победоносно смотря на Мамина.

– «Как будто, он это лично мне зачитал. Если бы гимназист знал, что знаю я. Поскромнее, бы, вел себя.», – подумал Мамин. – «А если бы я знал, что он знает, что я знаю…Я бы его … боялся».

***

21 июня 1941 года, 15.00, Брестская крепость.

Настенные часы в кабинете начальника штаба 6-й Орловской Краснознаменной дивизии пробили три часа дня. Полковник Козырь был мрачнее тучи. Только что дневальный казармы 84 разведывательного полка принес ему сложенный треугольником листок. На обороте написано: «полковнику Козырю. лично.»

Козырь развернул послание. Внимательно прочитал. Хотел скомкать и бросить в урну, но остановился. Еще раз прочитал. Нахмурился. Смысл написанного не укладывался в голове полковника. Он подержал еще некоторое время лист в руках, потом бросил на стол.

– «Как же я так? Как проглядел? Еще и отправил из Бреста. Здесь бы я этого зайца быстро к стенке прижал, выяснил, что он за … А теперь что?», – подумал Козырь, потом повернулся к двери и крикнул:

– Макшанцев.

Через мгновение в двери появилась фигура красноармейца, ординарца при полковнике Козыре.

– Связь мне. С 18 ОПАБом, быстро.

Козырь еще раз взял лист, перечитал текст.

– Черт знает, что такое. Провокатор. Доберусь до тебя. Убью, – полковник зло выругался и бросил лист снова на стол.

– Товарищ полковник, связи нет. Не работает ни одно направление, – доложил Макшанцев.

– Что? Где Литвиненко?

– Уже отправил посыльного.

Через несколько минут в кабинет начальника штаба дивизии не вошел, а вбежал начальник связи полковник А.Н. Литвиненко, худой, с впалыми щеками и согнутый, как вопросительный знак, он производил впечатление человека болезненного и слабого. Но внешний вид никак не характеризовал его. В жизни Литвиненко был неплохим легкоатлетом, известным активистом и грозным начальником для своих связистов, и не только для них.

– Со штабом округа и со всеми войсками проволочная связь прекратилась. Исправной осталась одна линия на Пинск. Разослал людей по всем направлениям исправлять повреждения, – отчеканил Литвиненко так, будто репетировал ответ давно и серьезно.

– Макшанцев, Фомина ко мне, живо! – Козырь почувствовал неладное, а в таких случаях он всегда доверял «чуйке».

Получасом позже в кабинете полковника Козыря находилось пять человек. Сидели трое: Козырь, полковник Литвиненко, полковой комиссар Фомин, у окна курил командир конвойного батальона войск НКВД капитан Костицын А.С., перед ними навытяжку стоял командир 75 отдельного разведывательного батальона майор Кудинов И.Т.

– В некоторых районах города и на железнодорожной станции погас свет и вышел из строя водопровод. Произошла авария на электростанции в Кобрине. Есть также информация, что в деревнях приграничной зоны появились незнакомые люди. На дорогах действуют патрули, которые не входят в дежурную дислокацию по суткам. Кое-что удалось узнать от задержанных при переходе границы и передаче радиограмм немецких шпионов, от двух пойманных в Полесье диверсантов-парашютистов, от арестованного в Гайцовке вражеского резидента, осуществлявшего связь со своими хозяевами посредством голубиной почты.

– Голубиной? – переспросил Фомин, усомнившись.

– Да, товарищ комиссар, использовали птиц одного увлекающегося из местных, – Кудинов, невысокого роста, но крепко сбитый, сам только утром вернулся с «выхода», где со своей группой вел наблюдение за участком границы у Коденьского моста. Этот участок по агентурной информации был крайне неспокоен. Перемещения противника за Бугом отмечались неоднократно. Кудинову итоги наблюдения показались неутешительными. Он, опытный разведчик, участник Халхин-гола, с тяжелым чувством был вынужден сейчас промолчать о результатах «выхода». Расхождения предварительной, без железных доказательств, информации с директивами Москвы, плохо соотносятся с жизнью и здоровьем из предоставляющих. Печальный опыт имелся! В звании майор Кудинов был восстановлен в январе 1939-го, непосредственно перед Халхин-голом, после полутора лет тюрьмы.

– Черт знает что! Черт знает что! – повторил Козырь.

– В Полесье диверсантов-парашютистов это твои люди сработали, Кудинов? – спросил Костицын, отхлебнув из стеклянного стакана с мельхиоровым подстаканником крепкого чаю. Майора разведбата он знал лично с 1937. Сам его арестом занимался. Появление Кудинова капитана не очень обрадовало, но и усложнять отношения он не стремился. Общались на расстоянии вытянутой руки.

– Да, мои. Пшенка и Лившиц, – доложил Кудинов.

– Фамилии-то какие. Лившиц – еврей что ли? – спросил Костицын.

– Флотский. Из Одессы. Хороший парень. Ранение получил, – не отвечая напрямую, сказал Кудинов. Потом подумал мгновение, и добавил:

– Там еще был капитан из саперной роты. Алексей. Фамилию не помню. Лившиц говорит, если бы не он…все…

– Да уж. Если бы не он, – задумчиво произнес Козырь. Потом, как бы оторвавшись от своих мыслей обратился к разведчику:

– Каково твое мнение, Иван Тихонович, об обстановке?

– На нашей территории активизировалась агентурная сеть, а также проходит массовая заброска диверсионных групп. Такие действия недвусмысленно говорят о планируемом вторжении, – не задумываясь, ответил разведчик.

– Ну, ты! – вскочил Костицын, чуть не разлив чай. – Говори, да не заговаривайся. Что диверсантов поймал – это молодец. А про остальное брось.

– Погоди Александр Степанович, – Козырь осадил Костицына. – Ефим Моисеевич, ты что скажешь?

– В Брестской области замечено оживление спекуляции среди жителей, недавно получивших советские паспорта; многие уже не таясь, говорят о близости войны, спешат истратить советские деньги; магазины разом опустели – ни продуктов, ни тканей, ни обуви, ни спичек…

– Стойте! – грубо прервал его Литвиненко. – Вы хотите сказать, что война может начаться в любой момент?

– Я хочу сказать, что такую вероятность нельзя исключать, – ответил Фомин.

– Ефим Моисеевич, у нас линия Молотова уже два года как строится. Многое успели сделать. Сами знаете, население как помогало. Со всего Союза приезжали. Не рискнет Гитлер. Ну, скажи же, Александр Степанович, – не унимался Литвиненко.

– Товарищ полковой комиссар, в самом деле. После возвращения Западной Белоруссии в состав СССР мы провели активную работу с вражеским подпольем. И наши действия, – подчеркнул Костицын, – особо были правильными. Выявлено и устранено больше сотни повстанческих групп, поляки, белорусы, литовцы, эстонцы. Да кого там только не было. А выселили сколько? Из западных областей бывших польских офицеров, полицейских, служащих государственных учреждений, помещиков, предпринимателей. Во внутренней тюрьме крепости сидит почти 700 человек. Все сплошь враги народа. Территория вычищена. Народ за нас, народ стеной встанет.

– Враги – я понимаю. Я, о другом. Товарищ полковник, мы все помним проведение 14-го июня учебной тревоги для 42-й стрелковой дивизии. Что она показала? Показала нереальность вывода частей из крепости в районы сосредоточения. Согласно планам оперативного развертывания первого эшелона войск Западного Особого Округа и прикрытия ими границы в случае начала боевых действий, части 6-й и 42-й стрелковых дивизий должны выйти из крепости и занять предусмотренные рубежи севернее, восточнее и южнее Бреста. Прикрыв, тем самым, укрепрайон. Основная часть гарнизона крепости размещается в Цитадели в Кольцевой казарме, и выход есть только через Трехарочные ворота. Если нарушения и провокации, которые во множестве происходят на границе, являются предвестником вторжения, то …– не договорил Фомин.

– Ко мне на днях начальник оперативного отдела штаба 28-го стрелкового корпуса Синьковский подходил, – прервал Фомина полковник Козырь, тяжело смотря в пол. Он сидел на стуле и положил руку на спинку. – Говорит, вскоре после сообщения ТАСС от 14-го июня он был в 333-м стрелковом полку. Вместе с командиром полка полковником Матвеевым. Шла обычная боевая учеба. Во время перерыва их окружили бойцы, задавали вопросы. Один из них, обращаясь к Матвееву, спросил: «Скажите, товарищ полковник, когда нас выведут из этой мышеловки?». Такие вот разговоры, товарищи.

– А я согласен, товарищ полковник, с бойцами 333-го. Бойцы имеют свое мнение о целесообразности размещения их в крепости, и с этим нужно считаться, – добавил Кудинов.

– Ты, говоришь, позабыл фамилию этого капитан из саперной? Что с твоими ребятами на задание ходил, – спросил Козырь Кудинова.

– Извините, запамятовал.

– Мамин его фамилия.

– Точно. Так точно. Мамин. От Пшенки хорошего слова ни в жисть не дождешься. Угрюмый мужик, что говорить. Но тут даже Пшенка под впечатлением остался, – заулыбался майор.

– Товарищи командиры, прошу ознакомиться, – без предисловий сказал полковник Козырь, протягивая Фомину лист бумаги.

Полковой комиссар зачитал вслух. В письме было следующее: « Здравия желаю, товарищ полковник. Я отчетливо понимаю, какой опасности подвергаюсь, отправляя это письмо. Единственное, что заставляет меня предпринять этот шаг, рисковать жизнью прямо сейчас, вместо того, чтобы спасаться – это память и осведомленность о том, что произойдет в последующие 4 года, начиная с завтрашнего утра.

Итак, я действительно Мамин Алексей Степанович. В каком году я родился, решающего значения не имеет. Имеет значение, что я попал в сорок первый год из две тысячи восемнадцатого года. Да, именно так. Я не сумасшедший, дочитайте, пожалуйста, до конца. Нет времени описывать мою биографию, поэтому сразу к делу.

Весной 2018 года я встретил своего товарища, который в мое время возглавляет отдел специальных операций в Федеральной службе безопасности (на ваше время – НКГБ). Он вовлек меня в исследование неизвестного мне препарата, в результате чего, я оказался в поезде, идущем на Брест в форме капитана РККА. Как я сюда попал, а тем более, как выбраться я пока не знаю. Но, зато, я знаю, что произойдет завтра и в последующие дни.

Приблизительно в 03.45 22 июня 1941 года немецкие войска, которые плотной группой стоят у границы, начнут вторжение. Брестская крепость будет атакована одним из первых объектов и к 8 утра передовые части ворвутся в крепость. В крепости сейчас располагается около 5-7 тысяч человек. Насколько я помню по истории, на оборону самой крепости предназначается один стрелковый батальон с артдивизионом. Остальной гарнизон должен покинуть крепость и занять позиции вдоль границы в полосе армии. Вы, товарищ полковник, не хуже меня знаете, что пропускная способность Трехарочных ворот слишком мала. Массированный огонь артиллерии и налеты авиации не позволят вам вывести ни войска, ни гражданское население. Все передвижение войск будет находиться в зоне непосредственного воздействия артиллерийско-минометного и ружейно-пулеметного огня противника. Крепость – каменная ловушка.

Товарищ полковник, я не прошу, я умоляю. Поверьте мне, и начните если не эвакуацию, то вывод подразделений на позиции. Так, они хотя бы удержат немцев на пути к цитадели, и выиграют время для вывода женщин и детей.

Пишу быстро. Мало времени. Поэтому сумбурно. Исходя из известных в мое время фактов: нападение приведет к катастрофическим потерям, из крепости практически выйдут только около 1500 человек. Остальные погибнут либо попадут в плен. Не думаю, что выведя солдат на позиции, вы спасете их. Но вы точно задержите врага и большие потери ему принесете. В контексте будущей войны это немало.

У меня нет опыта боевых действий, и ведения диверсионной работы. Сомневаюсь, что я буду действительно полезен во время войны. Участие в операции с разведчиками только доказали это. Задержание диверсантов – произошло скорее вопреки, а не благодаря мне.

Я надеюсь, что вы поверите мне. В противном случае…. В конечном счете, войну мы выиграем, но только к 1945 году и только потеряв около 20 миллионов человек.

Еще раз. Верю в ваш разум.

P.S. Когда мой друг «сватал» меня на это путешествие, как они говорят, задачей было обнаружение секретных протоколов к мирному договору от 1918 года между Советской Россией и Германией. Я не знаю, где они и не знаю, как до них добраться. Но если вы знаете, сделайте так, чтобы они не попали в руки немцев.»

– М-даа! – протянул Костицын.

– Поворот, – произнес Литвиненко.

Командир разведки промолчал.

– Ерунда какая-то! Это что, тот самый капитан, который прибыл вчера? – поинтересовался Фомин.

– Он самый, – ответил полковник Козырь.

– Он с ума сошел?

– Не знаю. Теперь не знаю, – растягивая слова, сказал начальник штаба дивизии. – Сам посуди. Первое. Когда появился, повел себя странно. Ты, Ефим Моисеевич, обратил внимание, что он не различил сразу твои форменные знаки. Второе. Начальник склада сообщил, что интересовался только автоматическим оружием и средствами оборонительных действий, а у нас какая доктрина? Правильно, наступательная. Третье. Письмо передал с дневальным, можно предположить, знал, достать отсюда мы его уже не сможем. Быстро не сможем. Связи не будет. И, наконец, четвертое. Действительно много очевидных фактов со стороны Германии, говорящих о близости войны, – завершил анализ Максим Евсеич.

– Может машину отправить в Пугачево, к утру вернется с арестованным, – предложил Костицын.

– Если война начнется завтра утром, то не вернется, – задумчиво сказал Кудинов.

– Кудинов, ты что заладил. Война. Война. Трибунал хочешь опробовать? – вспылил Костицын.

– А что мне его пробовать. Я там уже бывал, – спокойно сказал Кудинов.

– Слушай приказ! – рявкнул полковник Козырь, решительно встав со стула. Все присутствующие вытянулись по струнке.