Стрела времени

Мамин почувствовал, как Лиза толкнула его пальчиком в плечо.

– Товарищ Мамин, – негромко обратилась она.

– Что Лиза?

– Я хотела спросить, но не знаю как.

– Спрашивай и все. Не задумывайся.

– Я вчера видела… точнее слышала…

– Что слышала?

– Родители Оли Коротковой…вчера…говорили. Об…

– О чем?

– Эвакуации.

ГАЗончик тряхнуло. Мамин схватился правой рукой за козырек фуражки, а левой за борт кузова.

– Так. И что? – тянул время Мамин.

– Ну, как? – испуганно сказала Лиза, – Нет же никакой эвакуации. А папа Оли искал машину. И вещи…они сложили. Чемоданы дома, перевязанные бечевкой.

Что мог сказать этой девушке Мамин? О приближении столкновения с Германией знали не то, что многие. Все! Партноменклатура не исключение. Что поступило распоряжение из Минска массовый выезд из приграничных территорий прекратить. И приказ этот касался тех, кому только и могли приказать. То есть, военных и номенклатуры. А они, в первую очередь, понимали, что грядет. Так, чем является попытка спасти свою семью? А себя? Мог ли сейчас Мамин их обличать, как трусов? Он подумал, что мог бы об этом говорить только в том, смысле, что ни партноменклатура, ни военные не знали, не могли знать будущие результаты вторжения. Не к такой войне готовился советский союз, а, значит, не было повода драпать. И если это происходило, то причиной тому не истинное понимание вещей, а природная трусость. Да, наряду с героями были и откровенные негодяи. Что в этом нового? Были те, кто озаботился спасением барахла, побрякушек. Добра, что называется! Не считаясь с совестью, позабыв о присяге, бросив на произвол судьбы тех, кого был обязан защищать. Что тут нового? Увы, ничего!

Если бы знал Алексей, кто такой Коротков. Если бы знал, как близок он был к документам.

– А, он кто, этот папа Оли? – спросил внимательный Пилипенко.

– Он в обкоме или горкоме работает. Кем не знаю.

– Как, говоришь, его фамилия? – не унимался интендант.

– Коротков.

– Коротков, Коротков, – вслух размышлял Пилипенко, – Ба, так это ж секретарь горкома. У него сын – чемпион города по боксу в легком весе.

– Костя. Да, он боксер.

– Дак, ты у них была? – выпытывал Пилипенко.

– Да.

– Вот дела. Я о нем слышал, конечно. Но как-то лично не приходилось. Так это Костя со значком «динамо» и выходил.

– Мистер очевидность, – сказал Мамин.

– Чегооо? – протянул Пилипенко, – Какой еще мистер?

– Забудь. Так, что уезжать, значит, собираются Коротковы? А Оля что? А Костя? – спрашивал Мамин.

– Оли нет. Она уехала вчера утром в Минск. Разминулись. А Костя. Костя сказал, что никуда не поедет.

– Погоди. Если Оля уехала. Как же ты в гостях оказалась? – спросил Мамин.

– Они меня знают с детства. Я им, как родная. И с Костей тоже мы дружим. Куда мне было деваться вечером?! В Пугачево все равно не добраться. Я им рассказала про тех солдат, которые провода резали. Кажется, я их напугала. Не надо было говорить?

– Брось. Ты ни при чем, – попытался успокоить Лизу Мамин.

– Товарищ Мамин…скажите. Война будет? – Лиза схватила Алексея за руку.

Мамин посмотрел Лизе в глаза.

– Не…знаю, – выдавил он, – Но лучше бы тебе уехать отсюда подальше.

***

Форт № 4, где располагалась саперно-маскировочная рота 18 отдельного пулеметно-артиллерийского батальона был окружён сухим рвом, укреплённым с внешней стороны кирпичным контрэскарпом (ближний к противнику внешний крутой откос рва), обстреливаемым из двух капониров (ниша для ведения огня) и двух полукапониров. Внешний вид форта даже в 1941 году выглядел полуразрушенным, поскольку, как рассказал Пилипенко, в 1915 году был подорван оставлявшими его частями. Сейчас его помещения использовались как временные, пока не будут построены необходимые для дислокации пункты.

Под валгангом (верхняя часть крепостного вала, спереди защищенная бруствером и служащая для безопасного либо скрытного перемещения личного состава внутри вала) внутреннего вала располагались казематы, без изменений сохранившиеся от первоначального проекта – 3 пороховых погреба с потернами и 8 убежищ, в центральной части форта из кирпича была построена сводчатая казарма на одну роту. На маскировочно-саперную роту. Туда Пилипенко и повел Мамина.

Территория форта не походила на войсковую часть с привычным периметром, вышками наблюдения и караулами. В небольшой рощице стояли четыре зачехленных сорокапятки. Без охранения. В двух ДОТах, мимо которых прошли Алексей с интендантом, слышались голоса. Было понятно, что расчеты на своих местах. В метрах пятидесяти у деревянного барака, сколоченного из досок, стояла дымящаяся полевая кухня, возле которой суетились трое красноармейцев. Вот и все. Других людей Мамин не увидел.

Подойдя к крепостному валу с севера, обнаружился вход под вал, как догадался Мами, ведущий в казарму. Так и есть. Спустившись по кирпичным ступеням, они вошли в темное, пахнущее сыростью помещение.

Казарма состояла из 9-ти жилых казематов, каземата кухни с хранилищем для продуктов, каземата туалета с выгребной ямой и напротив туалета – каземат карцера. Второй слева жилой каземат с перегородкой был разделён на две части, большая часть предназначалась командирскому составу роты, в меньшей – устроена оружейная комната.

Вход в казарму, коридор и расположенная в конце коридора умывальная располагалась между 3-м и 4-м жилыми казематами. 8 жилых казематов использовались для размещения личного состава роты. В каждом из них находилось 8 двойных кроватей – по 4 у каждой стены и по одной одиночной кровати у дальней стены. Каземат, примыкающий к кухне, использовался как столовая.

Несмотря на полумглу, Мамин заметил, что в фасадной стене вмонтированы печи. Он насчитал не менее десяти. Вообще, основательность и продуманность устройства помещения вызывала неподдельное уважение.

У входа в командирский каземат стоял дневальный. Это был рядовой, одетый в хлопчатобумажную гимнастерку с шароварами, на ногах ботинки и обмотки. Оружия у дневального не было.

– Дежурный по роте на выход, – прогорланил рядовой.

Из глубины каземата для личного состава появилась фигура солдата. Она быстрым шагом приблизилась, на ходу поправляя гимнастерку.

– Товарищ интендант 1 ранга, за время дежурства происшествий не случилось. Дежурный по роте, старшина Рехин.

– Где комроты? – спросил Пилипенко.

– В полевом выходе, – сообщил дежурный.

– В казарме только наряд?

– Так точно.

– Значит так. Это капитан Мамин Алексей Степанович, заместитель командира саперно-маскировочной роты. В общем, поступаешь в его распоряжение.

– Есть, – козырнул старшина.

– Ну, извини капитан. Помочь мне тебе больше нечем. Забирай вещи из машины. Ну..и обживайся. А у меня дел за гланды, еще до семи надо вернуться на железнодорожный вокзал. Стебунцова я у тебя забираю. Хватит, покатался, – заулыбался Пилипенко.

– На вокзал? Уезжаешь? – удивленно спросил Мамин.

– Нет, что ты! Куда мне?! – интендант подумал мгновение, – Служба!

– Слушай, я хотел бы с Семеном попрощаться.

– Да чего прощаться-то? Чай не война. Увидишься ешшо.

Они пожали руки, и Пилипенко вышел из казармы.

Мамин через дежурного поднял отдыхающую смену. И отправил за своим скарбом к машине.

Дневальный вернулся не один. Вместе с ним в казематы спустился молодцеватый лейтенант в промокшей гимнастерке, перетянутой ремнями. Утерев рукавом слипшиеся от пота волосы на лбу, он представился.

– Командир 18 маскировочно-саперной роты лейтенант Сокол.

Во дела! Командир роты младше по званию своего зама.

– Захар,– подумав секунду, добавил он.

Еще и «захар». Тоже мне, ЗИС-5, блин.

– Капитан Мамин. Замкомроты.

Командиры пожали руки.

Сокола Захара Ильича можно было назвать классическим карьеристом. Это был востроносый, с узким подбородком парень 22 лет от роду. Выглядел он еще моложе и, наверное, поэтому старался быть всегда серьезнее, чем к тому обязывала ситуация. В движениях Захар был тороплив, даже суетлив, что выдавало в нем неуверенность и озабоченность, какое он впечатление производит на окружающих, не выглядит ли смешным. В батальон он прибыл недавно, три месяца назад. Несмотря на молодой возраст, он успел уже поучаствовать в «зимней войне», то есть был боевым командиром. Правда, лавров там он не снискал. Но, зато помнил армейскую мудрость: «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Поэтому, приехав на новое место службы, и, заняв должность командира роты, Сокол развил чудовищно активную деятельность, пытаясь зарекомендовать себя с самой лучшей стороны. Разумеется, личному составу, который он гонял до седьмого пота, это не пришлось по душе.

Известие о прибытии заместителя из какой-то закрытой спецшколы Сокол воспринял без энтузиазма. Неуверенный человек, он сразу почувствовал угрозу своим карьерным притязаниям. Поэтому, как ни старался лейтенант скрыть неудовольствие при встрече, это не ускользнуло от Мамина.

– Уже наслышан. Через час нас ждет у себя командир батальона.

– А пока мне поставлена задача, ознакомить вас с расположением лагеря. Пройдемте за мной, – скомандовал Сокол и двинулся наверх.

Алексей улыбнулся, неторопливо шагая за лейтенантом.

Обходя позиции батальона, Сокол познакомил Мамина с командирами пулеметно-артиллерийских расчетов в ДОТах. В основном, это были позиции 2-й роты лейтенанта Борисова в районе деревень Митьки и Бернады. Сплошной линии обороны здесь не было, ДОТы стояли поодиночке и находились еще в стадии достройки и маскировки.

Полуготовые ДОТы являли собой двухэтажные бетонные коробки с толщиной стен 1,5–1,8 метра, врытые в землю по амбразуры. Верхний каземат делился перегородкой на два орудийных отсека. Планировка выделяла галерею, тамбур, отводивший взрывную волну от броневой двери, газовый шлюз, хранилище боеприпасов, спальный отсек на несколько коек, туалет. Как и рассказывал Пилипенко, в ДОТах находился артезианский колодец.

Вооружение состояло либо из 76-миллиметровой пушки и двух станковых пулеметов, либо – из 45-миллиметровой, спаренной с пулеметом ДС. Гарнизоны ДОТов в зависимости от их размеров состояли из 8–9 и 16–18 человек.

Мамин обратил внимание, что места хранения боеприпасов в ДОТах были пусты. В огневых точках не было ни продовольствия, ни боеприпасов, кроме нескольких ящиков патронов в ДОТе караульного взвода.

– Боеприпасы и продовольствие хранится на ротных и батальонных складах, – пояснил Сокол.

– Почти весь апрель мы провели в ДОТах. Оружие очистили от зимней смазки, завезли боеприпасы и продовольствие. Но в начале мая поступил новый приказ, и гарнизоны были выведены из ДОТов. Бойцов вновь поселили в казарме примерно в километре от сооружений, командиры вернулись к семьям. Продовольствие, патроны и снаряды возвратили на ротный склад. При этом снаряды обильно смазали пушечным салом для длительного хранения, – доложил командир 2-й роты Борисов.

«Бетонные корабли», – вспомнил Мамин слова Пилипенко.

Бетонные корабли оказались недостроенными… Много можно навоевать на кораблях, стоящих на стапелях? Гарнизоны ДОТов конечно не бросят свои укрепления. И каждый из этих бетонных остовов станет маленькой Брестской крепостью. Все то, что предстоит пережить защитникам цитадели, предстоит в своем масштабе пережить этим ребятам из 18 ОПАБа.

Мамин помнил, что у передовых частей вермахта уже подготовлены, натренированы и имеют боевой опыт штурмовые группы, предназначенные для ликвидации ДОТов противника. И методы преодоления сопротивления расчетов у немцев звериные.

«Как трудно в сорок первом умирать, не зная ничего про сорок пятый…»

Штаб 18 ОПАБа располагался в самом крупном бетонном укреплении форта перед рвом, наполненным водой. В нескольких метрах от входа в штаб Мамин увидел бетонный памятный столб высотой метра полтора с надписью «1877».

– Год начала стройки форта, – пояснил Сокол.

– Тут и до нас ребят немало полегло, – сказал Мамин, – И сколько еще поляжет, – добавил вполголоса.

– Я сто лет проживу, – запальчиво произнес лейтенант.

– Дай-то Бог.

Сокол остановился.

– Вы что, в Бога верите?

– Если это поможет тебе прожить твои сто лет, то я готов верить и в него.

Прошлое не исчезает бесследно. От него остаются тени, звуки и даже запахи. От него остаются стены и могилы, письма и документы… Чтобы увидеть эти тени, услышать звуки, не требуется многого. Надо только настроиться на волну. Мамин вспомнил, что в 2012 году он был в этом районе. Ходил среди разрушенных ДОТов, поросших густой травой, с торчащей арматурой, исписанных граффити. Пытался понять тогда, проникнуть, что пережили люди, если даже от каменных, врытых в землю строений, остались только израненные куски. Нет, не каменных. Пилипенко бы поправил. Мамин улыбнулся. Тогда, он, стараясь не споткнуться, обходил это место. Дотрагивался до холодного бетона, тихо говорил. Слышат ли его те, кто остался здесь. Бетонные склепы, говорил он вполголоса, вот уже более семидесяти лет смотрят на Запад не амбразурами, а огромными пробоинами в лобовых стенах. Им не нужна реставрация. Им нужна память. Но Мамин знал, какая память уготована «победителям» в двадцать первом веке. Марши националистов, кровавый совок, ряженые ветераны. Он вспомнил, как в том же 2012 году на вручении очередной медали к очередной годовщине еврейско-советский герой Ион Деген прочитал свое стихотворение:

Привычно патокой пролиты речи.

Во рту оскомина от слов елейных.

По-царски нам на сгорбленные плечи

Добавлен груз медалей юбилейных.

Торжественно, так приторно-слащаво,

Аж по щекам из глаз струится влага.

И думаешь, зачем им наша слава?

На кой… им наша бывшая отвага?

Безмолвно время мудро и устало

С трудом рубцует раны, но не беды.

На пиджаке в коллекции металла

Ещё одна медаль ко Дню Победы.

А было время, радовался грузу

И боль потерь превозмогая горько,

Кричал «Служу Советскому Союзу!»,

Когда винтили орден к гимнастёрке.

Сейчас всё гладко, как поверхность хляби.

Равны в пределах нынешней морали

И те, кто блядовали в дальнем штабе,

И те, кто в танках заживо сгорали.

Время героев или время подлецов –

мы сами всегда выбираем как жить.

Да, в спорах с мертвыми всегда правы живые. В шею остро кольнуло. Мамин ударил ладонью. Комар. Алексей почему-то посмотрел на запад. Подумал, оттуда прилетел, кровопийца. Туда, на запад катилось солнце. Там, за Бугом, уже получен сигнал «Дортмунд». Алексей взглянул на часы, ну, конечно, уже третий час дня. Непроизвольно сжал кулак и показал его в сторону границы, как будто это могло остановить надвигающуюся грозу.

Подошел лейтенант Сокол, протянул веточку земляники.

– Тут повсюду растет, – улыбаясь, сказал лейтенант.

Мамин взял в руки красные спелые ягоды! Земляника росла вокруг по всему валу.

«Значит, услышали. Души неотпетых солдат, захороненных под бетонным перекрытием ДОТов, услышали меня», – подумал Мамин.

***

Сквозь дощатую крышу сарая пробивалось солнце. На чердаке, где охапками лежало прошлогоднее сено, пахло навозным духом. В лучах, рассеянных щелями досок, струились крохотные пылинки. Становилось жарко, очень хотелось пить, да и в животе урчало. Славка угрюмо свернулся калачом, приткнул рыжую голову к мешку, набитому соломой, и напряженно думал. Ни подступающая жажда, ни давно наступивший голод не могли его отвлечь от непростого занятия.

Вообще, думать Славке было свойственно. Откуда оно появилось сказать трудно. Славка считал, что так было всегда. Если бы он знал слово «философ», то непременно так бы себя и именовал. Такой деревенский философ.

Славка переночевал в доме у деда Зосимы, но самого деда не застал. Тот ушел на дальнюю заимку, проверить петли на зайца. Философу не впервой было ночевать одному. Не страшно и не голодно. Дед запасливый. Тут и яйца, и хлеб, и рыбка вяленная. В общем, отсиделся.

В Пугачево вернулся рано. На рассвете. В хату идти побоялся, а вдруг эти трое еще там. Поэтому влез на сеновал и там «сховался». Место им давно уже было облюбовано. «Схрон» примыкал к стене сарая, где между неплотно подогнанными друг к другу плахами зияла дыра, через которую можно было видеть крыльцо, почти весь двор и Барсика на цепи. Не то, чтобы Славка специально устроился здесь для наблюдения, но в целом получилось именно так.

Солнце поднялось. Двор залился прозрачным светом. На поверхности воды в кадушке ярко отразилось желтое пятно и голубое небо. Барсик, не долго думая, скрылся в будке. Цепь, протянувшаяся через двор, оказалась на самой яркой его части. Славка из своего убежища видел эту цепь и представлял, как накаляется металл под лучами.

«Горяча», – подумал Славка и порадовался, что хотя бы под крышей было прохладно.

Он сунул руку в карман штанов. Там у него был припрятан сухарик. Дедовская черта запасливости передалась и внуку. Славка нащупал вместе с сухариком вяленого окунька. В другом кармане нащупал щепотку табака, которую он спер из кисета деда. Но курить на сеновале Славка ни за что бы не стал, да и бумаги не было. Поэтому мохру ссыпал обратно в карман и начал не без удовольствия грызть сухарик с рыбкой.

Время шло. Солнце палило все сильнее. Под крышей становилось жарче, и Славка уже пожалел, что съел соленую рыбку. Воды у него с собой не было, а кадушка у стены дома только добавляла страданий. Славка начал ерзать и вдруг услышал шум. Шаги по деревянному полу в сенях. Дверь хаты распахнулась и во двор вышли трое давешних красноармейцев-немцев и отец. Славка прижался к треснутой доске и превратился в слух.

– Не забудь, в семь, – сказал мутноглазый, повернув голову к отцу.

Отец, молча, кивнул. Вдвоем с немцем они прошли весь двор и остановились у калитки. Двое других, «знакомцев» топтались в нескольких шагах.

– Потом можешь идти на хутор, – добавил немец.

– Ни. Я здися остануся.

– Ну, как знаешь. Тогда утром встречай гостей. Дальнейшие инструкции ты знаешь.

– Помятую, помятую, – сказал отец и как показалось Славке, немного поклонился.

Отец и немцы вышли за калитку и больше Славка ничего не мог услышать.

– Батько, батько, – прошептал дрожащим голосом Славка, страшась даже думать над придавившей его догадкой. Почему отец с немцами? Он не мог поверить, что отец мог оказаться на стороне убийц. В его мальчишеской головке все было устроено просто. Отец – уважаемый человек в селе. Сильный, крепкий, хозяйственный. Пример для Славки. Нет. Отец не мог быть с немцами. Славку осенило! Отец рядом с убийцами потому, что его обманывают. И он в опасности. Ведь он ничего не знает. Сейчас уведут его от дома и убьют так же, как убили красноармейцев. И только он – сын Славка может этому помешать.

Славка вскочил с лежанки, весь осыпанный стеблями, словно леший, подскочил к навесу, в том месте, где огромное слуховое окно служило местом для заброски сена, и крикнул:

– Батя, батя. Ни ходь с ними, ни ходь. Це нимцы. Бежи, – Славка вложил в крик всю силу голоса, чувств, любви и страха за родного человека. Ему показалось, что его услышало все село.

Четверка остановилась и замерла. Восемь глаз смотрели на фигуру ребенка в холщевой рубахе, стоящую в проеме навеса, одной рукой держась за опору, а другую взмыв вверх. Глаза мальчика с ужасом и мольбой смотрели то на отца, то на немцев.

Не говоря ни слова «бранденбуржцы» рванули к сараю, обходя его сразу с двух сторон, командир двигался прямо на мальчика. Астап остался на месте, только взмахнул руками, мол, что ты наделал.

Славка бросился к лестнице. Поздно! Снизу уже мелькнула форма коренастого старшины. Лихорадочно соображая, Славка оглядывал скаты крыши. Несколько минут назад они служили ему надежным убежищем, теперь стали темницей.

– «На крышу», – пронеслась мысль. Он опрометью ринулся к небольшой дыре в прохудившейся крыше. Попытался протиснуться наверх. Даже для ребенка этот проем был узким. Под тяжелыми сапогами старшины заскрипела лестница, ведущая на сеновал.

– «Быстрее, быстрее», – подгонял себя Славка. Он еще раз попытался протиснуться между упрямыми и неподатливыми досками, руками втягивая себя на крышу. Оцарапал щеку, рассек гвоздем плечо. Костлявые доски, словно костлявые руки красноармейско-немецкого командира, хватали, ранили тельце ребенка и тянули вниз, на чердак, к неминуемой смерти, в чем не сомневался Славка. Ему было страшно, но сдаваться он не собирался. В тот момент, когда нога старшины ступила на сеновал, Славка последним отчаянным усилием втащил себя через проем. Рука старшины, в прыжке пытавшегося схватить мальчика, сомкнула в кулаке пустоту.

Тяжело дыша, Славка на четвереньках вполз на «конек», и тут только огляделся. Под крышей на чердаке возился старшина, отрывая доски и расширяя проем. Во дворе метался отец, то обращаясь к сыну, то жестикулируя окружившим сарай красноармейцам-немцам. Поведение отца показалось странным Славке. Он даже не пытался помочь. Просто метался по двору с задранной вверх головой. «Сынку, сынку».

Ждать было нельзя. Крепкие руки старшины уже существенно расширили дыру в крыше.

– «Что же делать?», – тут Славку как током ударило. – «Точно».

Славка резко повернулся. За его спиной находился Мамин луг. И с этой стороны, прямо под сараем на земле был сложен стог соломы. Он остался с зимы и был метра два высотой. Конечно, прыгать в него с крыши рискованно, даже в такой ситуации, ну, уж не до жиру, быть бы живу, как говаривал дед Зосима. Совсем не хотелось попасть в руки этих «живодеров». Недолго думая, Славка разбежался и прыгнул.

От полета захватило дух. Казалось, что он будет падать целую вечность. Славка глаза закрыл. Приземление оказалось удачным. Ноги мальчика, словно нож в масло, вошли в солому, и… больно укололи сухие стебли. Наклонившись вперед, он кубарем покатился вниз, через мгновение оказался на земле. Перед ним было безграничное пространство Маминого луга, а за ним спасение, там, у реки. Славка не сомневался, что в открытом поле его, босоногого, взрослые дядьки в тяжелых сапогах нипочем не догонят. Он даже успел улыбнуться представившейся картине постепенно отстающих красноармейцев-немцев от лучшего бегуна в деревне. Главное сейчас уйти, а как отца вытащить он потом как-нибудь придумает. Тем более, что теперь дед Зосима уже вернуля. Вдвоем-то они скумекают. Точно.

Славка с силой оттолкнулся правой ногой, потом левой, потом… удар, полет и темнота.

Очнулся Славка от неприятного трения пяток о что-то твердое. Как будто его волокли за шкирку. Приоткрыл глаза. Ну, да. Так и есть. Во рту ощущался теплый солоноватый привкус. Такое с ним уже было не раз. Когда в драке получал в зубы. Значит и сейчас получил. Поэтому и не убежал.

Мальчика затащили в хлев и бросили в мутную жижу. Пахло мерзко, но Славке сейчас было не до сантиментов. Было очень страшно. Лучшее, что смог придумать в этот смертельный для себя момент, притвориться. Он прикрыл глаза, и, стараясь не дышать, замер.

– Я так и думал, Гюнтер, стрельчонок видел, как мы ликвидировали патруль, – сказал старшина на русском.

Гюнтер молча перевел взгляд на стоящего рядом Астапа.

– Це всехо дите. Я змагу растулковать, це не то. Если шо, пидману, – Астап понимал, что дело принимает скверный оборот. Пока шла погоня за сыном, он как полупьяный шатался по двору, не зная, чем помочь. Мать Славки он отправил еще прошлым вечером в Кодынь к родным, чтобы не помешала выполнить задуманное. Сейчас он был рад, что матери нет дома. При ней ситуация развернулась бы непредсказуемо. Но даже и без нее, понимая, с кем имеет дело, не знал, как помочь Славке.

– Не нужно иллюзий, Кухарчик. Мальчику не жить, – продолжая глядеть на Астапа, произнес Гюнтер.

– Шо вы такое кажете?! З розуму сышли, – испуганно вскричал Астап. – Вин сын мий! Не дам, не дозволю, – он встал между лежащим в навозе сыном и бойцами.

Выражение лица Гюнтера было спокойным, смотрел он властно, лоб разгладился и даже худое скуластое лицо наполнилось волей и величием. Гюнтер торжествовал, когда точно знал, что будет по «его».

– Ляжешь вместе с ним,– спокойно ответил он.

– Твой сын смертельно ошибся, – сказал старшина суровым, непререкаемым тоном. – Жить ему осталось всего ничего. Спасти его ты не в силах. Не отойдешь в сторону – ты тоже не жилец.

Астап побледнел.

– В-вы не зроби-итее. Я не пешка. Я патребны агент…,– залепетал он. – У мянэ сувази, – продолжал он, – Са мной трэбо лычитаться. Вы – байцы, ваша справа дзейничать, маэ – думать. Вы – руки, я – галава. До того часу, пака я не выйду на сувазь з Штолькнером, сынку я не аддам.