Рыцарь зеркального отражения

Рыцарь зеркального отражения

Николай Герасимов

© Николай Герасимов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ноги девушки и их стройность сквозь ткань чёрного платья, талия, обтянутая материей женского корсета, а потом – магистраль ярких огней, дорога, уходящая вдаль и неуловимые смыслы, теряющие свою идентичность под напором скорости грязного, как небо, автомобиля.

Час назад – импульсы света, громкая музыка и шум поддельного общения – мгновения выключенные из мира жизни. Дело не в отсутствии предмета разговора – это совершенно необязательная и часто лишняя деталь диалога. Пожалуй, дело – в боли при столкновении с пустотами танцпола. Он всей своей природой указывал на несбалансированные участки человеческой коммуникации. Здесь кипит жизнь, а тут – царит уныние, здесь кого-то давно ждут, тут никого никогда не ждали. Вечер как вечер. Полное совпадение с самим собой меня всегда немного удручало. В тот день я был слаб и, возможно, поэтому заманчивая мысль растворить себя в упаднических улыбках своих как-бы-знакомых и как-бы-приятелей сыграла надо мной злую шутку. По обыкновению подпирая барную стойку своим немощным телом, я меланхолично поглощал холодный чай из нежно-сиреневого стакана. Чай действительно был холодным, холодным оказался и стакан, и пластиковая трубочка и рука бармена… О эта рука бармена! Волосатая, холодная щупальца хищника постиндустриального общества… Однако озноб, который прошиб меня после первого глотка, не остановил моё стремление завершить вечер как можно более погано. Недолго думая, я бросил свое мерзкое занятие и ушёл уничтожать оставшуюся у меня в кармане мелочь на игровые автоматы. Играл с надеждой упасть в своих чувствах как можно глубже, а проиграть как можно меньше.

Спустя какое-то время стало ясно, что затея пахнет серьёзным противоречием, но я всё равно покорно отдался в лапы ненавистной мне логике мира. Проиграв значительную сумму «Космическим захватчикам», «Ящерице» и «Охотнику на динозавров», я проанализировал своё текущее состояние. Где-то между уныло-скучно и отвратительно-мерзко.

Почти удалось. Осталось лишь вписаться своим антихореографическим искусством в пространство танцпола, разбить гармонию прекрасных движений в сумраке клубного света.

Это я всегда умел.

***

Наш клуб был замечательным заведением. Самым лучшим, правда. Два больших помещения – одно для того, чтобы пить и говорить, второе – для того, чтобы танцевать и избегать общения. Низкий потолок заведения иногда компенсировался немноголюдностью и немногословностью публики. Узкий коридор после гардероба вёл всё время куда-то вниз – идти нужно было около 2 минут по неосвещённому пути. Складывалось впечатление, что заведение располагалось где-то между тектоническими плитами. Какого чёрта администрация не позаботилась о лифте!?

Когда год назад здесь устроили «каска-пати», то выглядело всё это вот как: «Шахтёры» весело стукались головными уборами, смеялись, хлопали друг другу по плечу и продолжали своё путешествие по безднам клубных пещер. А некоторые посетители почему-то поспешно извинялись и старались пройти злосчастный участок как можно быстрее.

Не любители – одно слово, да и попали сюда случайно, это точно, завсегдатае рады каждой новой затее, даже этому идиотскому карнавалу.

Провода в первом помещении для распития напитков свисали, подобно экзотическим змеям – то ли анакондам, то ли питонам – страшные, жирные зверюги обвивали не только шероховатые уступы для игровых автоматов, но и колоннады, на которых и держался этот маленький мир подземельных утех. Словом, хорошее заведения! А ночью джунгли: звук урчащих животов, похотливых диалогов-уламываний в манере «ты – да, и ты – тоже очень даже да». Взоры охотников за новой плотью. Быстро-быстро-быстро.

***

Denergized – She’ll imitate.mp3

В тот вечер шум клубного света как всегда расплывался в мутной жиже дымовых выделений невидимого агрегата, спрятанного где-то под пультом DJ-я. «Спец-эф-фект» – однажды чётко продекламировал мне гуру электронного саунда – хозяин звуковых колебаний этой подземной дискотеки. Лампа, «моргающая» импульсами яркого и неестественного света всегда как будто вбивала по эфемерному гвоздю в ткань дымной материи, заставляя её принимать какие-то причудливые формы. В этой игре метафизических объектов всегда терялись тела вполне материальных посетителей. Чёрная сеточка, латекс, чулки, яркая обводка вокруг глаз, тушь – всё это создавало внешность тела, её посюсторонность для глаз наблюдателя. Внутренности, вошедшие в конфликт со своей противоположностью, часто порождают пустоту. Они либо растворяются в мире объектов, либо просто исчезают, уничтожая и тело, и его внешность. Поэтому важно, чтобы имидж гармонировал с внутренностями. Болезнь не сочетается с праздностью. Попытка нарушить это чревата плохими последствиями – пустотой. Когда усталость накрыла меня с лихвой, и я свалился на диван, передо мной провальсировала пустота только что исчезнувшего тела. Что-то подсказывало мне, что пустота имела женский силуэт. И я не ошибся. Бывает и такое.

***

С Максом мы познакомились случайно.

Два дня подряд я «зависал» у Полины. Запах сканка, скрип кровати, а потом слова-слова-слова. Настольная лампа в дальнем углу комнаты лишь на четверть освещала то, что можно было бы назвать спальней. Пластиковые ящики занимали почти всё пространство. Звонкий голос девушки, её пухлые губы, простыня, сквозь которую были видны её длинные ноги и много слов о будущем. Игру предложила мне Полина. Мы должны были говорить о том, что станет с нами через n-е количество лет. Я всё время молчал и любовался чёрными локонами её волос. Полина рассказывала что-то об эпохе свободы, что-то про то, как мы с ней выйдем на улицу и босыми ногами будем бежать вдоль улиц, пока не устанем. Она была такой энергичной. Мне казалось, что у неё лихорадка.

Я на мгновение испугался и решил проверить температуру – коснулся ладонью её лица. Реакция была поразительной и неожиданной. Она схватила мою руку и не хотела её отпускать. Кожа на её лице была горячей. Я почувствовал, что у неё испарина. Капелька пота скатилась с её лба мне на внешнюю сторону ладони. Когда я захотел силой отдёрнуть свою руку, она заплакала и больно ударила меня в грудь. Какое-то время мы, молча, лежали на разных концах кровати и не разговаривали. Затем она неожиданно легла на меня так, чтобы я мог видеть её лицо. Она сжимала мои запястья своими руками так крепко, что я не мог двигаться. Безумные глаза, искривленный в ухмылке рот и влажный язык, кончиком которого она ласкала свою верхнюю губу. Я хотел спросить о её самочувствии, потому что очень волновался в тот момент о её лихорадочном состоянии. Но она ничего не дала мне сказать. Облокотившись на левую руку и изящно скользнув своей ногой вдоль моего тела, она приняла позу, благодаря которой её губы почти касались моего уха. Она заговорила неожиданно, очень быстро, я не мог улавливать смысл её слов, но некоторые вещи я всё-таки понял. Мир – это не просто так. Полина – это не то, что исчезнет, как только я открою глаза. Мы – это не только Я и Полина.

***

Следующим утром, когда я довольный шёл на кухню, меня встретил высокий парень. Это, пожалуй, единственное, что я смог на тот момент запомнить. На кухонном столе лежали его вещи – тетрадь, отвёртка, книга Шарля Фурье и листовка с изображением мускулистого пролетария, сжимающего шею толстому мужчине в цилиндре. Вещи были разбросаны неаккуратно. На плите стояла кастрюля с кипящей водой.

– Привет, – сказал я робко.

Он промолчал и стал рыться в холодильнике.

– Я говорю «доброе утро», может так тебе нравится больше?

– Зачем мне с тобой разговаривать? – произнёс он и стал поштучно кидать пельмени в кастрюлю с кипящей водой.

– Мы же как бы в одном помещении, судя по всему ты тут живёшь, а я…

– Что «ты»?

– А я как бы, ну вместе с Полиной…

– Я её брат.

– Ах, ну вот! – обрадовался я. – Диалог пошёл.

– Это ты пошёл.

– В смысле? – улыбка на моём лице стала таять, как иней на разорванной упаковке пельменей.

– В прямом. Ты меня утомляешь.

– Никуда он не пойдёт, – улыбаясь, сказала вошедшая Полина. – Он замечательный, он никуда не пойдёт.

Халат. Босые ноги. Её взгляд обладал той ясной самоуверенностью, которой наделены люди, знающие, зачем родились на свет…

***

Я вспомнил, как она была скоростью, светом, длинной нитью, уносящей меня в сладкий сон грёз. Она целовала меня, разливаясь облаком нежности на моём теле. Её губы скользили вдоль изгибов рук, а язык то и дело щекотал кожу моих конечностей. И если мысль материальна, то это точно не про неё. Помыслить что-то – значит ограничить территорию тайны. И Полина никогда такой не будет. И в этом я был уверен точно.

***

Ноги стали моим фетишем ещё в далёком детстве. Что-то странное было в их устройстве. Тогда десятилетним мальчиком я заворожённым взглядом наблюдал за взрослой черноволосой сестрой моего друга. Она уже училась в институте. Главное, что я запомнил в ней – это её длинные, как бесконечность ноги. Они уводили мой взгляд в неизвестность, таящуюся за тканью женской юбки. Я помню, как грациозно моя прелестница шла по улице. Это была сама уверенность. Худые, стройные ноги её изящно сопротивлялись гравитации. Они воплощали собой торжество эволюции и победу прямохождения. Каждый шаг обнажал бедро. Детские любопытство дорисовывало всё, что могло помыслить. Мой друг неодобрительно качал головой, когда я в очередной раз с восхищением смотрел на его сестру. Время прошло, я забыл её. Однако с тех пор, женский силуэт в моём воображении всегда начинал создаваться от своего основания – с пары длинных вытянутых линий.

***

Я запомнил, что углы помещения в тот день то и дело норовили соединиться в череду прорывающихся линий S.O.S. Пока Максим слушал историю моей жизни в изложении Полины, я отчего-то боялся, что пунктир материализуется в виде строгого сечения. Не дай Бог это произойдёт. Мы разлетимся вдребезги. А я так хочу, чтобы Максим всё дослушал до самого конца. На моменте, когда Полина стала говорить что-то про мои руки, лицо Максима исказилось. Появилась едва заметная улыбка, глаза заблестели, а пальцы на руках сложились в замок.

– У него восхитительные руки, – произнесла Полина, закусив нижнюю губу, – подушечки на пальцах очень упругие, но совершенно не жёсткие, внутренняя сторона ладоней очень нежная, но, по-моему, совсем не чувствительна к раздражителям. Этой ночью я неоднократно попадала своим мизинцем в середину руки, туда, где обычно у многих людей расположена эрогенная зона или что-то подобное, но он никак не отреагировал.

– Ну, это ещё не показатель, – равнодушно вздохнул Максим. На мгновение он снял свои очки, слегка прищурив глаза, и снова надел их, – руки должны быть уверенными. В этом всё дело, если этого нет, то даже и говорить не о чем.

– Ты просто боишься допустить, что то, что мы нам нужно, находится прямо здесь и cейчас, – кокетливо ответила Полина и молниеносно стрельнула своими карими глазами в мою сторону, – наш ангел просто ещё не всё рассказал нам о себе, ведь так?

– Какие ещё ангелы? – в полушёпоте сказал Максим. – Твои ангелы мне порядком начинают надоедать. Кого ты приведёшь в следующий раз? Правого клаббера?

– Ну, ты же знаешь, мне нравятся странности.

– Погоня за странностями ведёт не к странностям, а к паранойе.

– Паранойя, по-твоему, не странность?

– Нет, вполне обычное явление, – произнёс Максим и, сделав небольшую паузу, продолжил, – Но ведь ты претендуешь на какую-то исключительную странность?

– Ну, уж точно не на такую, как у тебя, – чуть понизив голос, ответила она. Мне показалось, что её интонация стала немного злой, – Всё надеешься на своего Фурье? Зря!

Его никто не читает. И не потому, что он в чём-то странный…

– Он вполне типичный социалист…, – Максим попытался взять инициативу диалога на себя.

– Не перебивай меня! Я уже устала слушать твои истории про проекты идеального общества. Это архивная пыль, ничего более. А ты просто дурак! Сумасшедший, вышедший из ума идиот! Идиот! – последнее слово было произнесено ей с особым наслаждением. Я даже услышал, как она стала чаще моргать. Её пышные ресницы издавали чуть слышный шум, подобно звуку летящего мотылька. Это верный признак, что она серьёзно взволнована, но её волнение – это радость от ощущения собственной правоты. Поэтому я не переживал за неё. Она была очень довольна собой. Такое уже случалось, когда ночью я соглашался с её рассуждениями, содержание которых мне было непонятно, а форма резала воображение.

Полина продолжала стоять на пороге кухни, прислонившись спиной к открытой двери. В её немом восторге выражалась вся её красота, молодость и сила. Она обладала той магической непосредственностью, которую я видел лишь в кинофильмах про прекрасных интриганок XVIII века. Казалось, что своим обаянием она может усыплять разум оппонента, чтобы просчитывать дальнейший ход своих действий. И в тот момент это была её тишина. Не моя, не Максима, не чья-то ещё. Эта тишина имела свой отчётливый источник. Полина как будто прекрасно осознавала это и продолжала самодовольно улыбаться.

– Я оставлю вас, – чуть слышно произнесла она и бесшумно удалилась из помещения. Странно, но в то весеннее утро я впервые стал уверенно поднимать глаза при дневном освещении.

***

Длинные рукава света. Именно рукава. Никогда не понимал, как можно видеть в солнечных лучах идеальные прямые. Геометрию придумали люди, а солнце мне казалось чем-то античеловеческим. Оно слепит глаза, а нагретые им предметы вызывают жар и сухость во рту. Весной оно торжествует, освещая всё, что гниёт, грязь превращает в пыль, а людей в идиотов. Особенно в мае. Летом оно повсюду, даже ночью ощущается его присутствие, дневная жара пускает свои корни в асфальт, и тот, как бы издеваясь, напоминает о следующем жарком дне. Осенью спасают дожди, но лишь эпизодически, пока не грянут зимние морозы. А как только приходят они, то живительная влага дождя превращается в сухой снег. Тот, в свою очередь забивает все углы, создаёт бесчисленное количество мелких зеркал на радость солнечному свету. И вот ты уже покрываешь стёкла отражающей краской с надеждой, что комната останется в полумраке.

Геометрия и солнце не совместимы, даже солнечный диск не имеет форму круга. Это яркое нечто совершенно противоположно человеческой гармонии и порядку. Уберите сетку геометрических фигур с небосвода, и солнце вам уже не покажется тем, что привносит тепло в этот мир. Вы поймёте, что тепло создаётся лишь самим человеком, его радостью и надеждой. Солнце тут совершенно ни при чём. Разряды человеческих чувств наделяют небо цветом, а облака – формой. Это так просто и так здорово. Но в каждый момент нашей жизни вмешивается солнце. Его наличие днём и отсутствие ночью порождает временность. Это болезнь человеческого существования. Наша чувственность оказывается в оковах солнечного мира. Мы умираем от того, что солнце диктует условия жизни. Оно заставляет нас чувствовать время. День сменяет ночь, ночь – день, солнце всё тоже, а мы стареем, покрываясь узорами морщин. Бывает, что просто сгораем, не дождавшись старости. Те, кого настигает подобная участь, наиболее чувствительны к солнечному свету. В отличие от большинства других людей, они поглощают свет в большей степени, чем его отражают. Они принимают на себя бремя страданий. Всю свою жизнь они сомневаются, сомневаются в себе, в других, в том, что они делают, в том, что они упускают. Это симптомы. Но эти симптомы всегда свидетельствуют о повышенной восприимчивости к солнечному свету. С этим ничего нельзя поделать. Человечество так спасается от солнца. Нет другого выбора. Нужны сильные люди.

***

Это было зимой. До ее дома мы шли непринужденно. Ночь. Снег так и валил. Молчание иногда сотрясалось попытками начать разговор. Я медлил и не хотел проявлять какую-либо инициативу. Пусть лучше сама начнет. В конце концов это была ее идея – обращаться друг к другу на ВЫ. Вот пусть и начинает.

– Вы так и будете молчать? – спросила она, пытаясь заигрывать.

– А как Вам угодно?

Ну вот что за идиот. Теперь я целиком принял все правила игры. Поле расчерчено, очки распределены, соотношение сил явно не в мою пользу.

– Я привыкла, что молодые люди обычно что-то говорят, – скрывая улыбку, произнесла она, – А Вы какой-то молчаливый.

– Угу, – буркнул я, прикидывая, сколько еще идти по заснеженной дороге. Высоковольтные столбы молчаливым конвоем сопровождали нас вдоль автомагистрали. В темноте ночного города они казались великанами. Их металлические перекладины напоминали мне ребра человеческого тела. Ничего лишнего, только функциональность. Всегда завидовал их проклятым сваям, уходящим глубоко под землю, обеспечивая чертовски устойчивое положение. Мне бы такую устойчивость в мыслях, и такие же функциональные ребра по жизни. Нет ничего лучше подобных ребер.

– Так Вы учитесь?

– Да, Лиза, я учусь, я Вам уже это говорил.

– А почему Вы так раздражены?

– А почему Вы все время задаете вопросы?

– Как угодно. В любой момент мы можем повернуть, – поджав губы, сказала она и небрежно поправила капюшон своей куртки.

Дальнейшую часть пути мы шли молча. Дорога уходила все дальше и дальше в черную бездну спального района. Белый снег, как больничная палата, он всюду. Пока природа не скажет «Пора», все так и будет: холод и отрешенность от мейнстрима жизни. Как будто кто-то за пределами нашего мира обожает размеренность, даже в систематическом причинении страданий. Болела потрескавшаяся кожа на руках. Вязаные перчатки не спасали от морозов, а карманы в моем пальто не создавали должной защиты от переохлаждения. Ноги тонули в снежном месиве. Это мы свернули с основной дороги на тропинку, ведущую к тесно стоящим друг к другу «хрущевкам». Издали они казались рабочими бараками – прибежище для тех, кто еще не сдался.

– Вот мы почти и пришли, – тихо произнесла Лиза, указывая своей рукой на ближайшее здание, ничем не отличающееся от соседствующих с ним.

– Милый дом, – неразборчиво сказал я сквозь плотную ткань своего шарфа. Я не видел выражения лица Лизы, но отчего-то почувствовал ее взгляд на себе. Специфическое сочетание недоумения, пренебрежения и сочувствия. Фонарь рядом с подъездом тускло освещал дверь и небольшой выступ стены, перпендикулярный самому зданию – странная ширма, за которой дворники по обыкновению открывали дверь в кладовую.

– Вот здесь я и живу.

– Здорово, – через силу выдавил я.

– Вам, наверное, пора домой… – сказала Лиза, фальшиво, изображая незаинтересованность в том, чтобы я напросился к ней в квартиру.

– Да, я, наверное, пойду. Уже поздно. И Вы, наверное, устали, – быстро произнес я, рассчитывая в тот момент количество времени, которое мне потребуется, чтобы вернуться к назад к метро. – Спасибо Вам за вечер. Это было… чудесно и очень мило.

Лиза, молча, нахмурилась. В своем красном пуховике она напоминала мне замерзшего воробья. Такая жалкая и такая беззащитная. Спустя мгновение снежная масса забурлила, воздух наполнился ароматом зимнего города, а неожиданный и резкий порыв ветра чуть не повалил Лизу на землю, но я успел схватить ее за рукав. Она крепко вцепилась в мое плечо и заплакала. Ее тело сотрясали судороги рыданий. Она обняла меня за талию и что-то агрессивно шептала.

– Лиза, ну не волнуйтесь, – начал я в растерянности, – это бывает. Вы же не упали. Сейчас все падают, а Вы не упали…

– Дурак!!

– Что? – в недоумении спросил я.

Вместо ответа она аккуратно отодвинула ткань шарфа, закрывавшего моё лицо, и страстно меня поцеловала. Нервная дрожь пробежала по моему телу, в панике я стал думать о том, что мои губы обветрены и, наверное, ей было неприятно это ощущать на себе.

– А так понятно?! – громко сказала она сквозь слезы.

– Лиза… – только и успел произнести я.

Дверь подъезда открылась. Вышел какой-то высокий мужчина. Я почувствовал, как цепкие женские пальцы схватили меня за запястье. Лиза, молча, завела меня в подъезд, одной рукой вынимая из кармана своей куртки ключи от входной двери. Вскоре мы уже были в теплом помещении ее дома. Царила темнота. Мои глаза видели только тусклое желтое пятно за окном – едва заметный свет уличного фонаря. «Наверное, этаж 2-й или 3-й», – подумал я.

– Хочешь, я сделаю все еще более понятным? – произнесла Лиза, слегка задыхаясь от волнения. Я услышал звук расстегивающейся молнии. Пальцы, охватывающие мое запястье, ослабили свою силу, так что я смог чувствовать себя немного свободнее.

– Ты и правда такой?

– А Вам нужен другой?

– Нет… как раз такой мне и нужен, – я почувствовал, как какая-то невидимая мне сила стала двигать моими руками. Мне стало неприятно.

– Что же ты?

– Ничего. Просто не нужно так сильно давить на мои руки.

– Я тебе не нравлюсь? – голос Лизы был полон отчаяния. – А так?

Шум движения. Звук расстегивающейся застежки. Мои ладони стали ощущать под собой упругость женской груди. Тепло ее кожи, холод моих рук. Я почувствовал, как Лиза стала

покрываться мурашками.

– Вам холодно?

– Да, и так будет до тех пор, пока мы не ляжем вместе под одеяло, – шепотом произнесла она.

Одежда полетела к чертям. Как будто сама собой. Каждый отрезок времени наполнял мои вены чувством безысходности и счастья. Лиза толкнула меня на кровать, которой я не видел. Мое парения было особенным. Я успел представить себе, что упаду в теплое и нежное море, в радужный водопад человеческих грез, в бурлящий поток бесконечной радости. Туда, где все обязательно закончится. Станет все совершенно иначе. Кто гарантирует, что следующий момент времени не станет поворотным, принципиально новым, революционным?..

Но я упал лишь на холодную простыню. Скомканная ткань пастельного белья неприятно раздражала кожу, но именно она быстро вернула меня к реальности. Темнота, меня окружающая, также стала отступать. Глаза привыкли к обстановке, я увидел небольшую комнатку – один шкаф, журнальный столик, диван, и разбитый подоконник, на поверхности которого отражались едва заметные лучи уличного фонаря.

Хрупкий, почти иллюзорный силуэт стройного тела Лизы медленно спускался ко мне. Она была такой молодой и такой невинной, что у меня непроизвольно сжалась диафрагма.

– Что такое, милый? – произнесла Лиза. – Я чем-то тебе не нравлюсь?

Ее кожа горела. Ей не было холодно. Нужно было лишь избавиться от одежды, впитавшей в себя морозный ветер.

– Ты горячая.

– А ты действительно очень холодный, – сказала она, и я заметил ее детскую улыбку. – Так хотелось бы о тебе рассказать девочкам в школе, но ведь не поверят.

– Почему?

– Потому что, – медленно начала она. – во-первых, это действительно ты, во-вторых, ты и правда странный, кроме того…

– Что-то еще? – ухмыльнулся я.

– Ты, – она положила свою голову мне на грудь, а руки опустила к низу моего живота. – ведешь себя совершенно не так… Это не так должно происходить.

– Происходить что?

– Ну вот опять, – ответила Лиза и громко цокнула языком. – Ты неисправим. Все мужчины, которые у меня были…

– Твои одноклассники?

– Да, мои одноклассники, – на выдохе ответила она. – Они тоже мужчины, представь себе.

– Так что же твои мужчины?

– Они всегда знали, чего хотят. И я знала, что они желают. Какими бы закрытыми внутри они ни были, в постели они всегда вели себя одинаково.

– А, я, значит, нет?

– Ну, я же чувствую, что ты уже готов, – уверенно сказала она, схватив ствол моего члена своей ладошкой. – Но что тебя останавливает?

Я молчал. Ее рука спустилась чуть ниже. Пальцы нежно касались мошонки.

– Мне уже есть необходимое количество лет. Кроме того, у нас все по взаимному согласию, – строго произнесла она. Ее нетерпение росло. – Теперь ты спокоен?

Слово «взаимное» превратилось в моем воображении в теннисный мячик. Он скакал по всей квартире, громя вещи тут и там. «Взаимное», «взаимное», «взаимное» – звучало каждый раз вместо грохота, пока мячик не ударил меня по лбу и не исчез.

– Я очень хочу тебя, – прошептала Лиза и стала неистово целовать мою грудь. Кончиком языка она касалась моего соска, а рукой стала усиленно водить по моему члену.

Я быстро перевернул ее на спину, скользнув своей ладонью по ее ягодице. Лиза развела ноги и испуганно посмотрела на меня. Я резко подался вперед и почувствовал, как головка моего члена касается влажных стенок ее влагалища.

– Нет! Стой! – громко произнесла она. Ее глаза наполнились ужасом. Она так резко отвернула лицо так, что ее длинные волосы скрыли от меня всю палитру ее страдания.

– НЕ надо! не надо! не надо!! – повторяла она. Я отстранился, дав ей перевернуться на правый бок. Она снова плакала. Я чувствовал, как ее боль тянется через всю кровать ко мне. Это были кровоточащие вены. Они выглядели, как ветки диких деревьев. С треском эта боль приближалась все ко мне ближе и ближе. С каждым всхлипом, который издавала Лиза, растение поступательно росло. Алые листья стали щекотать пальцы моих ног. Я испуганно вжался в холодную твердь стены. Ярко-красные ветки стали обвивать мои ноги, живот, приближались к моей груди. Кровоточащие вены обвивали мое тело. Я не знал, что делать. Я был уверен, что руками смогу разорвать их. Но что, же тогда случится с Лизой? Останется ли она жива, останется ли она в здравом рассудке.