Историйки с 41-го года. Верность

– Леш, пойдем сегодня на танцы? Все равно команду в футбол не наберем, а там повеселимся.

– Я никогда не ходил на танцплощадку, да и танцевать не умею, – угрюмо ответил он.

– А мы просто посмотрим, не понравится – уйдем, – затараторили товарищи.

И они, смеясь, шумя, всей гурьбой двинулись в парк.

Уже подходя к площадке, Леша услышал ритмичную, веселую музыку аккордеона и лихо аккомпанирующую гитару и решил взглянуть на умелого музыканта. Товарищи встали по краю ажурной деревянной веранды, поглядывая на танцующих, а Леша пошел посмотреть на играющих.

И каково же было его удивление, когда на сцене за гитарой он увидел Люсю, а за аккордеоном ее отца. Они когда-то были соседями по дому, дружили и даже часто ходили с ней в кино, а потом ее родители переехали куда-то. Люся тоже его заметила и даже на миг перестала играть. Родитель укоризненно посмотрел на нее и рванул громко мехами аккордеона, чтобы не отвлекалась. Она улыбнулась Леше. Он не отрываясь смотрел, как Люся быстро перебирает пальцами по грифу, извлекая чудесный звук из блестящей лакированной коричневой гитары, сама она была одета в красное платье с желтой каемкой, похожее на большой тюльпан. Это было очень красиво.

Тут из радиоприемника раздалась танцевальная музыка, видно, дали возможность передохнуть играющим на сцене. Люся подошла к Леше и взяла его за руки. Ее ладони оказались мягкими, горячими, и это тепло разлилось у него по всему телу.

Леша, здравствуй! – радостно улыбаясь, встретила она его и задорно воскликнула: – Я приглашаю тебя на танец!

– Я не умею танцевать, – смутился он.

– Так я тебя научу, сама водить стану. Ты только слушайся меня. – и, помолчав, добавила: – Ты не представляешь, как я рада тебя видеть!

Из музыкальных колонок доносилась приятная мелодия танго. Леша под руководством Люси стал неловко двигаться по гладкой деревянной танцевальной площадке, все время думая, как бы не наступить партнерше на ногу.

Скоро звуки танго смолкли, и Люся опять пошла на сцену продолжать играть с отцом, предупредив Лешу:

– Не уходи, я вернусь!

Он с непривычки устал от танца и вышел за пределы веранды отдохнуть. Только хотел присесть на лавочку, как к нему подошел незнакомый человек и вкрадчивым голосом тихо заговорил:

– Вижу, что ты стесняешься танцевать с девушкой? Хочешь дам тебе кое-что для храбрости? Бояться перестанешь, слово даю! Если понравится тебе, то получишь еще, только за деньги.

Леша, конечно, хотел быть посмелее и согласился, взял у незнакомца протянутые ему полтаблетки и проглотил.

Вернувшись на веранду, Леша почувствовал, что какая-то неведомая сила нежно распирает его голову, а затем она застучала под ритмичные звуки, доносившиеся из музыкальных колонок. Возле него появилась Люся. Он бесцеремонно схватил ее за талию и повел на танец быстрого фокстрота, спотыкаясь и шатаясь.

– Леша, – удивилась Люся, – ты так осмелел, на тебя это не похоже. Что с тобой?

– А я пока не ви-видел тебя, из-изменился, – заикаясь, ответил он.

– Но ты изменился в худшую сторону, полчаса назад ты был совсем другой.

Леша уже танцевал один, лихо выделывая ногами странные кренделя, притом молча, язык у него с трудом повиновался. Люся уже догадалась, что случилось, – она не раз видела здесь таких кривляющихся парней. Когда танец закончился, к Леше подошли его товарищи.

– А-а завтра мы встретимся? – едва двигая языком и не понимая, что с ним происходит, спросил он Люсю.

– Да! – ответила она. – И, пожалуйста, будь с друзьями. А вы, – обратилась Люся к ребятам, – проследите за Лешей. Кто-то дал ему наркотик.

– Мы его найдем и башку намылим, – зашумели товарищи.

Провожая Лешу домой, они долго рассуждали, как они могли проморгать случившееся с их приятелем. Родители в его поведении ничего подозрительного не заметили, как всегда, им было не до него. А Леше таблетка понравилась.

На следующий день, взглянув на пустынный двор, он взял деньги из маминой шкатулки и пошел на танцплощадку. Посетители там уже собирались, кто парами, кто поодиночке, и неожиданно появился прежний незнакомец:

– Ну что, как тебе? – хитро прищурив глаза, ухмыльнулся он. – Я знал, что тебе понравится и ты придешь снова.

– Дай мне целую таблетку, – сказал Леша и сунул ему в руки деньги, полученную дозу он сразу положил себе в рот.

Незнакомец, крадучись, скрылся. Леша стал ждать прихода Люси, желая с ней потанцевать. И тут его голову, как прежде, стало нежно распирать, казалось, она стала пустая и легкая, а сам он превратился в невесомого, словно перышко, и полетел все выше и выше, пока не столкнулся с облачком… Последнее, что он услышал, был голос Люси:

– Леша! Лешенька, очнись!

Привели его в сознание в больнице. Два дня он в тумане видел врачей и только на третьи сутки заметил возле себя заплаканную маму и испуганного отца.

– Сынок, не тем ты делом увлекся, – всхлипывала мать.

Отец молча сидел рядом, не говоря ни слова.

И тут до Леши дошло: «Что я натворил, как я виноват перед родителями!» – и он затвердил:

– Папа, мама! Извините, извините меня!

Прибыв домой, он увидел на диване гитару – точно такую же, как у Люси: коричневую, блестящую, лакированную.

– Это мы вместе с Люсей выбрали тебе в музыкальном магазине, – вздохнул отец, видно, немножко отойдя от пережитого.

Леша, счастливый, взял ее в руки, провел пальцами по струнам, она зазвучала знакомыми аккордами. Тут кто-то постучал в дверь, это была Люся. Леша кинулся ей навстречу, ухватил за руку и, как это было раньше, почувствовал ее теплоту. В открытую дверь вошел Сережа-заводила, а за ним стояли ребята со всего двора.

Леша! – отчеканил он. – Команда собрана. Хочешь обрадую тебя? Над нами взял шефство спортивный клуб. Пойдем играть в футбол!

– Сегодня не могу! – ответил счастливый Леша. – Встретимся завтра, а сейчас у меня дела.

Мама Лида

Васин приехал рано утром, еще до восхода солнца. Воздух был влажный, терпко пахло хвоей и мхом. Он поднялся на пригорок. Туман низко стелился по земле, словно гигантское озеро, и на этой глади виднелись зеленые, чуть покачивающиеся макушки деревьев.

Васин закрепил мольберт, разложил краски и сделал несколько набросков. Быстро поднималось солнце, ярко заливая землю красным пламенем. Туман нехотя уходил вниз. Постепенно открывался овраг с редкими елочками. Стали видны домики, окруженные садами, а неподалеку – большое каменное здание и перед ним две березки.

«Где-то я это уже видел? – подумал Васин. – Неужели я тут был?!.. Нет! Не может быть!» – и вдруг его как обожгло…

Да ведь точно в таком же кирпичном доме прошло его детство, и березки растут как раз на том же месте. Васин даже вспомнил, как вырезал на березке свое имя, а потом воспитательница детдома заставила его обмотать деревце тряпочкой.

«Воспитательница… Лидия Ивановна, – Васин задумался. – Как она там?» Воспоминания вдруг разом нахлынули на него, возникая без всякой связи и вытесняя друг друга. Работать больше не хотелось.

«Как я мог забыть», – волновался он.

Последнее письмо от воспитательницы он получил шесть лет назад. Она писала, что очень хотела бы повидаться с ним, что следит за его успехами. Но он в то время сдавал экзамены в художественное училище и на письмо так и не ответил. Потом поступил в институт. Жизнь со своими большими и маленькими заботами, огорчениями и радостями отодвигала прошлое все дальше и дальше. Изредка, вспоминая воспитательницу, собирался непременно написать и порадовать ее, но так и не написал…

И вдруг ему до боли захотелось увидеть ее, побыть в том доме, где прошло его детство, дотронуться до тех березок.

«Завтра же возьму билет и поеду!» – решил он.

На следующий день он был уже в поезде. Глухо стучали колеса.

…Все началось с той осени сорок первого года.

В их родное село, где он жил тогда с матерью, пришла война. Как-то враз все вдруг почернело, как бы состарилось. Эшелон машин, в которых их эвакуировали, попал под бомбежку. Машины остановились. Ничего невозможно было разобрать в страшном грохоте. Люди бросались в сторону от машин. Мать с лицом, которое он никогда не забудет, отчаянно закричала: «Беги, сынок! Скорее! Скорее!» – и тут совсем над головой раздался свист падающей бомбы. Взрывом его подбросило вверх и сильно ударило о землю.

В детдоме он долго и тяжело болел. Голова кружилась, ноги совсем не слушались. Целыми днями лежал с закрытыми глазами. Когда удавалось их открыть, он видел перед собой маленькую женщину, склонившуюся над ним с тревожным вниманием. Лицо у нее было смуглое, доброе. Глаза огромные и блестящие.

– Напугал ты меня… Напугал, – быстро говорила она, прикоснувшись губами к его лбу, проверяя температуру, – а ты вон какой, оказывается, – сильный! Жить будешь долго.

– Хватит тебе на постели лежать, проказник, – шутила она, ласково улыбаясь. – Пора с ребятами во дворе играть, – и теребила его волосы.

Мальчику было хорошо от этой ласковой руки и доброго голоса, чем-то напоминавшего мамин, и он попытался улыбнуться.

Она еще долго сидела рядом, пока он не заснул. Позже он узнал, что это его воспитательница Лидия Ивановна. Каждый день с утра до самого вечера слышался ее звонкий веселый голос: «Ребятки, умываться! Ребятки, обедать! А ну-ка, заниматься!»

Только однажды после ухода почтальона она куда-то исчезла и долго не появлялась. Васин нашел ее в маленькой коптерке, куда они сваливали разбитые стулья и столы. Она сидела за столом, уронив голову на руки, и беззвучно плакала. Рядом лежала маленькая серая бумажка с фронта, извещавшая о смерти ее сына. После того дня она как-то сжалась, кожа на лице стала совсем прозрачной, щеки провалились. Огромные глаза, казалось, стали еще больше. Черные блестящие волосы за одну ночь стали белыми. Судьба годами дарила ей радость, а унесла все в один миг.

О своем горе она никому не говорила. Видно, не хотела тревожить и без того израненные детские души. Всю свою неистраченную материнскую любовь она перенесла на обездоленных детей. Дети были разные, но для всех у нее находилось теплое, ласковое слово, и детдомовцы называли ее Мама Лида.

Удивительно хорошо она умела распознавать у ребят их склонности и таланты. Рыжего Афанасия, например, она отвела в музыкальную школу. Сначала он учился хорошо, потом стал прогуливать.

«И как он, интересно, ухитрялся гулять с контрабасом? – шутил Васин. – Контрабас-то ростом был выше его».

Лидия Ивановна об этом узнала. Что она сказала Афоньке, осталось тайной. Но с тех пор он, сияющий, отчего веснушки на его лице становились еще рыжее, прижав к себе контрабас, мчался на занятия. А сейчас играет в театре в оркестре.

И у Васина Лидия Ивановна тоже нашла способности. Любил он рисовать, а краски в ту пору были редкостью. И вот как-то раз он обнаружил в своей тумбочке коробочку с красками – ох, и радости было тогда! Позже ребята рассказывали, что видели Маму Лиду на толкучке. Она поменяла свою белую с бахромой праздничную скатерть на коробочку красок.

Она всегда была в курсе всех ребячьих дел, в гуще всех детдомовских событий. Когда вязали носки и варежки «Для фронта», Лидия Ивановна незаметно помогала отстающим. А когда ездили в подшефный колхоз, она разметит всем делянки, а потом сама не только у каждого успеет поработать, а еще и свою долю сделает. И все с прибаутками и со смехом.

А дни рождения, которые ребята порою сами забывали, – она всегда напомнит и оделит самым сладким кусочком.

Васин вспомнил и тот день, когда уезжал из детдома. Утром он подошел к двери Лидии Ивановны и услышал ее голос:

– Сережа, заходи.

Просто удивительно, как это она узнавала ребят по походке.

– Дай-ка я погляжу на тебя, – он послушно остановился перед ней.

– Большой ты какой стал, – она улыбнулась, но глаза ее оставались грустными.

– На, возьми. Это тебе на дорогу, твои любимые плюшки. Бери, бери! – протянула она ему кулек. Но он долго не решался взять его. Он знал, что эти плюшки Лидия Ивановна испекла из своего месячного пайка…

«Я-то каков! – лицо Васина помрачнело, – ведь она мне всегда отдавала последнее!» Как ненавидел он себя в ту минуту…

Поезд остановился. Васин схватил пиджак и выбежал из вагона. В палатке на платформе он попросил продавца показать самую красивую косыночку. Вспомнив, что у Лидии Ивановны были огромные голубые глаза, которые детдомовцы еще прозвали «блюдечками», он взял косынку в крупный синий горошек.

«Эта подойдет!» – решил он и побежал в вагон.

Васин глядел в окно и улыбался, представляя себе встречу с Лидией Ивановной.

За окном сгущались сумерки. Мелькали далекие огоньки. Васин то и дело подсчитывал, сколько километров ему еще осталось проехать. Наконец усталость взяла свое. Спал он беспокойно и только под утро крепко заснул. Разбудил его голос кондуктора, разносившего чай. Васин быстро по-солдатски встал. За окном по пыльной дороге, обгоняя друг друга, мчались машины. Каждая из них тащила за собой тяжелый хвост пыли. А вот вдали уже показался знакомый силуэт вокзала.

Город почти не изменился. Все было близкое, родное, и казалось, что он никогда отсюда не уезжал. Волнуясь, Васин доехал до детдома. Дом сиял белизной. Стекла окон отражали солнце. Ему хотелось появиться перед своей воспитательницей неожиданно. Со счастливым замиранием в сердце Васин осторожно повернул вертушку калитки. Во дворе было тихо, слышалось, как гудели пчелы.

«Почему такая тишина? – подумал Васин. – Ах, да ведь сейчас послеобеденный сон».

Все было, как и прежде, только чище и наряднее. Он тихо поднялся на крыльцо. За дверью послышались шаги. Васин вытянулся, сделал по возможности серьезное лицо, готовясь радостно крикнуть: «Вот и я!», но дверь открыла незнакомая женщина.

– Вам кого? – спросила она.

– Мне бы хотелось повидать Лидию Ивановну, – ответил несколько смущенный Васин.

Женщина как-то странно посмотрела на него, помолчала, а потом тихо сказала:

– Лидии Ивановны нет… Ее неделю как похоронили.

Васина словно ударило.

– А вы кем ей будете? – спросила женщина, заметив перемену в его лице.

– Я… воспитывался у Лидии Ивановны, – еле слышно произнес он.

– Что вы говорите! – воскликнула женщина, – заходите, заходите, пожалуйста.

– Скажите, где ее похоронили?

Женщина начала рассказывать, а Васин никак не мог поверить, что «Мамы Лиды» больше нет. Все казалось, что вот сейчас откроется дверь, и она вбежит с радостным выражением на лице…

Выслушав, Васин начал прощаться. Сторож показал ему могилку, усыпанную цветами. Васин положил рядом с цветами косынку и низко склонил голову. Долго стоял он так. Потом пошел к воротам, в последний раз оглянулся и увидел, как от ветра трепетал краешек косынки.

У ворот сторож спросил его:

– Кого потерял?

– Мать!

Притчи о послевоенном времени

Светлая память

Наступил долгожданный день Победы над врагом.

Красное Знамя уже проходило по площади во главе колонны демонстрантов в довоенные годы, но сегодня оно, удерживаемое за древко крепкими руками, торжественно развевалось в разные стороны, оглашая радость Победы!

Ветер развернул красное полотнище в сторону шедшей колонны, и оно увидело много знакомых лиц. Это были не демонстранты, нет! Это были транспаранты с их фотопортретами, высоко поднятыми над головами людского потока.

Знамя видело эти лица много лет назад, перед началом войны, и запомнило их – молодых, жизнерадостных, полных сил строителей Советского Союза. Но нагрянувшая война помешала мирному строительству. Война была изнурительная, безжалостная, продлившаяся много лет. Изгнав врага за пределы Родины, многие наши воины погибли, так и не испытав радости жизни, но обеспечив счастье молодому поколению. Облик героев остался в сердцах всего народа, и транспаранты с их портретами возвышались над колонной.

В минуту молчания Знамя поникло до земли, отдавая почесть всем погибшим. Даже ветер, увидев это, затих. Затем колонна ожила, Знамя подняли и продолжили шествие по праздничной площади. Тут яркое солнце озарило лица на фотопортретах, словно говоря:

– Родные, освободители, светлая память о вас останется навечно!

Воины-освободители

В день Победы над фашистской Германией красноармейцы принесли на древке красный стяг полка и водрузили его на Бранденбургские ворота в столице поверженного врага. Четыре года они ждали этого дня. И вот их мечта свершилась! После тяжелых изнурительных боев, потери друзей и товарищей они победили захватчика, напавшего на Родину, и изгнали туда, откуда он пришел.

Стяг крепко стоял, закрепленный в камне. Он был освещен яркими солнечными лучами и колыхался от ветра, то поднимаясь вверх, гордясь героизмом своих солдат, то опускаясь вниз и сверкая алым цветом, будто напоминая всем, что эту Победу приближали и те погибшие воины, которые уже не смогут увидеть этот славный день. Красноармейцы ликовали возле развевающегося стяга, который всегда вдохновлял их и был в каждой атаке впереди всех.

И только белое полотнище, закрепленное на палке и распластанное под аркой на каменной брусчатке, не радовалось и вопило:

– Я тоже флаг, и мне тоже должны уделять внимание. Меня так же несли впереди, высоко поднимая в руках.

– Несли-то тебя несли. Да только это фрицы сдаваться пришли, – прочеканил ему стяг. – Немец с тобой капитулировал. Сдался. Убежал. Войну проиграл и тебя бросил. Сам же ты обычный лоскут от белой простыни и теперь никому не нужен.

В этот момент по брусчатой площади торжественно, четко ступая сапогами, прошли маршем воинские части с красными знаменами, крепко держа их за древко. Это были воины-победители, воины-освободители своей Родины от ненавистного врага. После марша красноармейцев от белого лоскута ничего не осталось. Он был растоптан вместе с палкой. А по Берлину еще долго разносилось наше громкое эхо:

– Победа-а! Ура-а!

Эхо войны

Война закончена, и весь металл, участвующий в боевых сражениях, отправили на переплавку для мирного строительства.

Только одна металлическая пуля осталась возле сердца солдата. Она радовалась: «До меня не доберетесь!»

А ее давно достали бы, но было сказано: «Пока она не сдвинется сама, – лучше не трогать».

Солдат со всеми вместе занимался восстановительными работами, а пуля очень хотела помешать этому – порой колола его так, что он вздохнуть не мог.

«Никуда я отсюда не уйду. Должен же кто-то помнить металл войны», – ехидничала она.

Однажды измученный ветеран воскликнул:

– Лучше пойду туда, где товарищи мои лежат, чем всю оставшуюся жизнь терпеть эту дуру – пулю!

– Не-ет! Туда я не пойду! – заговорила она и сдвинулась с места.

Тогда ее вытащили и выкинули.

– Чего она, проклятая, так напугалась? – спросил ветеран у врача, а тот с негодованием ответил:

– Она знала, что попадет тогда в вечный огненный Ад! А не в Рай – где твои товарищи-однополчане.

Секретная каша

В день Победы над фашизмом немецкий флаг трепетал на ветру и низко склонился перед советским красным стягом. Увидев на параде идущую по площади торжественную мощную военную технику, а впереди всей колонны походную солдатскую кухню с котлом и черпаком, он громко прошуршал, скользя полотнищем по брущатке:

– Теперь-то я понимаю, почему мы потерпели крах в войне! Во всем виновата ваша секретная гречневая каша! Она всегда в самый тяжелый момент боя приходила на позиции красноармейцев и заполняла их пустые котелки. Они со смаком ели кашу, а ее аромат доносился аж до наших солдат, которые после этого уже не могли сражаться. Довольствуясь приятным дуновением гречневой каши, все думали, как бы ее вкусить. От приятного запаха разыгрывался аппетит, и мы тоже устраивали обед с галетами. А у вас после перекуса еще гармошка весело играла, и смех из окопа разносился. Каша сил красноармейцам прибавляла, и они гнали нас с боем туда, откуда мы пришли. Мы отступали.

– Да не в гречневой каше тут дело, – ответил красный стяг. – А в силе солдатского духа и его народа. Они хотели прогнать всех врагов, напавших на нашу Родину, и недоброжелателей, не желающих процветания нашей стране.

И, подумав еще, стяг добавил:

– И что вы не додумаетесь до этого. Каждый раз приходится вам твердить одно и то же.

Кирзовые Сапоги

Два неразлучных брата, Кирзовых Сапога, разговаривают друг с другом:

– Вот стоим мы с тобой и никому не нужны, а раньше ни один Солдат не обходился без нас. Всю войну страшную с тобой прошагали: взрывы, огонь, грязь на себе испытали, все голенище у нас обожженное. Устали мы.

– А война закончилась, натерли нас ваксой до блеска и поставили в чулан.

– А мы еще крепкие, могли бы пригодиться!

Недолго горевали Сапоги, однажды их надели на ноги, и они пошли, не зная куда:

– Неужели опять война? – встревожились.

Пришли они в лес, воздух чистый, без гари и огня, трава мягкая, Сапогам идти легко. Деревья в зеленой листве медом пахнут. Птицы весело щебечут. Кузнечики стрекочут. Бабочки на Сапоги садятся, дружно крылышками машут. Долго ходили Сапоги по лесу, по полянкам, радовались, как все вокруг красиво, и совсем не устали. А хозяин за это время набрал полное лукошко грибов.

– Вот бы всегда так было! – сказали Сапоги.

Пепел

Костер угасал и, грустно вздохнув, произнес:

– Я много сделал добрых дел. Согревал всех возле себя. Пищей и чаем угощал со всей теплотой. Не было случая, чтоб я не выручил заблудившегося. И кто бы не был рядом со мной, всегда уходил молча. Так и не увидев, что я ему отдал всего себя и стал пеплом.

Сын отечества

Обгоревший комсомольский билет с сохранившейся на нем фотографией нашли с останками солдата, погибшего в Великой Отечественной войне. Его положили на белоснежную простынку, а простынку – на траву, покрытую утренней росой.

Билет еще не понимал, что происходит после многих лет забвения, и спросил:

– Что случилось и почему ты такая влажная?

– Мы ищем погибших на войне и забытых солдат. А влажная я от слез, потому что плачу, видя все это. Солдат-то на фотографии – совсем молодой, если бы не война, дожил бы до сегодняшнего дня.

– Я его знаю с того времени, как только его приняли в комсомол, – продолжал разговор билет. – Он в тот же день пошел добровольцем в армию. Его быстро научили военному делу и сразу направили на фронт. Враг был близко от города, и он попал в самое пекло, кругом все взрывалось и горело. Танки неприятеля наступали. Страшно было. Он меня в нагрудном кармане держал, все прижимал, чтобы я не выпал. Однажды взял бутылку с горючей смесью и пополз к танкам. Первый танк он поджег, а второй не успел уничтожить, танк наехал на окоп, и солдат погиб.

Тут простынка наклонилась над комсомольским билетом, протерла его, и ей показалось, что глаза солдата на фотографии ожили.

– Теперь солдат не будет без вести пропавшим, – вздохнула она и обняла его своим уголком.

Захоронили солдата с почестями. На гранитной плите вычеканили: «Вечная память сыну Отечества».

А комсомольский билет с фотографией героя выставили на аллее Славы.

Самоходная Пушка

Закончилась война. Наступила мирная жизнь.

Гора оружия, больше не нужная для боев, готовилась на переплавку. Здесь находилась и многочисленная техника, среди которой был вражеский танк «Тигр», искореженный снарядом. Танк увидел перед собой самоходную Пушку, которая прострелила его мощную броню, и проскрежетал:

– Это ты меня в последнем сражении подорвала. Я узнал тебя. Ты в предыдущих боях не счесть сколько наших уничтожила… А теперь вот из меня будут мирные детали делать, мост разрушенный восстановят. А ты-то почему тут оказалась?

– Да мне тоже нелегко было воевать с вами, – отвечала Пушка. – После каждого выстрела по немецкому танку пороховая гарь от снаряда все пространство в самоходке заволакивала, дышать было нечем. У моего командира-капитана глаза слезились от дыма, весь в поту был от перегретого мотора, лицо черно от копоти, а все равно не прекращал бить вас, захватчиков. Как-то он открыл люк, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха, и рядом бомба вражеская взорвалась, капитана ранило. После этого я его не видела. А вскоре победа пришла, фашистов разгромили, я стала никому не нужна вот и нахожусь здесь.

В этот момент к самоходной Пушке подошли красноармейцы. Ее помыли, почистили, от самого низа до верхнего люка, покрасили в белый маскировочный цвет и поставили на постамент в центре города, который она защитила от врага. Рядом с ней укрепили мраморную плиту с высеченными заслугами об уничтоженных ею вражеских танках и немецких полках, тех, что вероломно напали на нашу Родину.

Люди – взрослые и дети – подходили к пьедесталу и восхищались храбростью Пушки, а она с грустью воспринимала эти хвалебные слова и твердила: