Голоса и Отголоски

Смотрю, ложки так и мелькают, а каши все меньше и меньше.

– Марьиванна, а я что буду есть? Я же гречку не ем…

– Ляжешь спать голодной, – спокойно отвечает Марьиванна.

– А ты попробуй, а то опоздаешь! – советует хозяйка.

Зачерпываю ложку, другую… как вкусно! Наверное, только так и можно распробовать настоящий вкус – когда мало остается.

В другой раз мы, уже восьмиклассники, проходим через деревню, покупаем в магазине хлеб в дорогу. Наши мальчики Вовка и Яшка идут последними и кидают маленькие кусочки хлеба гусю. Ушли от деревни далеко, а гусь все топает за нами. Останавливаемся на ночевку, строим шалаш, палаток у нас тогда не было. Ребята привязали гуся неподалеку. Гусь затосковал да как гагакнет! Марьиванна аж испугалась. Потом: «Ведите его обратно в деревню!» А вокруг ночь… Мы еле уговорили ее оставить гуся и зажарить с яблоками. Поклялись, что никогда и никому. Яблоки в моем рюкзаке, из моего сада. Марьиванна сдалась. Гуся мастерски ощипали, облив сначала кипятком. Набили его яблоками и на толстой ветке зажарили над костром.

Не так давно встретила в Муроме бывшую сопоходницу. Вспомнили многое и гуся в том числе. Моя Нина взгрустнула: «Никогда в жизни не ела ничего вкуснее того гуся». Вот как!

Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить!

У мамы была подруга – тетя Лена – большая, рыжая, кудрявая, улыбчивая. Но самое важное – … любительница читать. Маленький, серенький, чуть покосившийся домик изнутри оказался выложенным книгами. Тетя Лена работала в городском правительстве (по нынешним понятиям). Книги тогда, как помнят дедушки и бабушки, «доставались», а к тете Лене текли рекой. Тут-то мы и нашли друг друга. Позже тетя Лена отвела меня в городскую библиотеку к своим подругам – Марье Петровне и Клавдии (молодая была для отчества).

Меня закружили все эти стеллажи, полки, подставки, столы – всюду были книги, книги, книги… Увидела «Робинзона Крузо» – уже давно любимого – и вспомнила придуманную историю про путешествие по его следам… Наскоро, захлебываясь, пересказала Марьпетровне и Клаве про свое «начавшееся» путешествие… Обе так внимательно и понимающе слушали, что никакого стеснения не возникало. Мне отвели закуток в конце ряда стеллажей, принесли карты, уселись со мной, и мы «поплыли»…

Я – Робинзон Крузо. Нет, все-таки не Робинзон, а Некто, поселившийся в соседней пещере. В ней еще нет козлиных шкур, зато есть сплетенные из волокон неведомых растений циновки. Крючок соорудила из колючки акации… Вопрос – из чего вязать? – всех заставил задуматься. Хором вспомнили, что Василиса Премудрая связала рубашку жениху из крапивы. Ага, на таком диком острове крапива есть наверняка, но как же рвать ее голыми руками? Посыпались предложения. Самое простое – а подол-то на что! Более опытные взрослые «уже подруги» догадались – надо крапиву помять, чтоб не жглась. Бросить на землю, потоптать ногами. Теперь вяжи, хоть покрывало, хоть накидку… Поначалу взрослые тети не догадались, что «заразились» Робинзоном, а потом жалко было уже придуманного. Вместе отыскали роднички, стали искать, что там растет, чем питаться нашему Робинзону, пока никак не мог «родиться» наш Пятница.

Робинзон нас, конечно же, не видит, а мы тайно подсматриваем. И роемся в справочниках, книгах о путешествии на подобные острова – какие растения он собирает в пищу. Придумывать растения оказалось не просто. Все время лезли в голову помидоры да огурцы. Библиотекарши, посмеиваясь над собой, подыскивали какие-то ботанические справочники, подсказывали, что сами знали. И какое же счастье испытала, когда попалась книга Верзилина. Оказалось, что и помидоры и огурцы имеют полное право расти на острове, потому как родом они из тех самых жарких стран близ экватора.

Мы проиграли всю зиму. И пошли даже дальше, чем Стивенсон – мы задумали строить корабль сами. К весне наши общие поиски и фантазии иссякли и пришлось-таки поднять грот-мачту… О, благословенные книги про морские путешествия! Прочитала тогда все, что стояло на библиотечных полках. И художественные, и справочные, и даже технические. Художественные запоминались лучше, но нам ведь нужны были всякие детали кораблей…

И тут случилось несказанное везение! В школе каким-то чудом организовался кружок морского моделизма. Мои подруги меня тут же в него командировали. Как же мне пригодилось наше «библиотечное плавание»!

По сей день огромное чувство благодарности Случаю, появившемуся, словно по волшебству. Тогда еще не поняла, но почувствовала – как важно быть готовым к везенью. Как важно – кожей ощутить, это – твое. Но как часто потом в жизни кожа оказывалась буйволовой! Особенно, если живет в тебе вечное смущение, неверие в себя и боязнь высунуться из толпы вперед. Боязнь до темноты в глазах…

Обычные школьные будни

Мне они кажутся гораздо насыщеннее, чем у нынешних детей, лишенных свободы передвигаться самостоятельно. В безтелевизионное детство вся культурная жизнь проходила в школьных кружках. Кружок химии, где я выращивала кристаллы. Это такое волшебство – из крошечной точки (затравки), постепенно вырастали удивительной формы и цвета крупные кристаллы. В тонком стеклянном «химическом» стакане из раствора медленно рос идеальный шестисторонний ромб размером чуть меньше куриного яйца. В соседнем стакане висел на тонкой нитке лазуритовый кристалл медного купороса.

Учительница химии Ольга Михайловна (надо же – имя помню до сих пор!) доверяла только мне ключ от кабинета со всеми колбами, ретортами, реактивами. Колдовала я одна, кроме меня выращивание кристаллов не увлекло никого.

Ребята в школе предпочитали спорт. Конечно, лыжи, шлюпки, но больше всего любили баскетбол и волейбол. Не понимаю, неужели взрослые не догадывались об одной мелкой детальке в этом увлечении? Наша школа до революции славилась лучшей женской гимназией. В актовом зале проходили богослужения. И все поколения советских школьников старались шарахнуть мячом по высокому потолку. Его каждый год белили. Но к концу очередного школьного сезона потолок непременно осыпался. То там, то тут на свет появлялись на потолке лики святых.

Школа гудела до позднего вечера: работали кружки – главным считался драматический. Там я, конечно же, играла в спектаклях и читала стихи. Кружок химический, исторический, биологический. Молодая энергичная Нина Валерьяновна Кошелева – учитель биологии – организовывала и вдохновляла еще наши туристические походы, кружок рисования вел Михаил Лёвин. У него занимались все ребята, делавшие школьную стенгазету. А уж мне полагалось по статусу, как главному редактору. В восьмом классе попалась в руки книжка «Вторая древнейшая профессия». Что уж так в ней потрясло – не помню. Но, прочитав ее, загорелась – журналист – вот самая интересная профессия на земле! И начала пробовать силы, стесняясь, смущаясь, заикаясь, выползая из вороха комплексов, как слабый куренок из скорлупы. Лёвин меня, как редактора газеты, поощрял, огорчаясь, что мало во мне сатирической жилки… Какой учитель был и какой художник! А мы, школьники, не понимали… Уже учась в университете, любовалась работами на его выставке – не знаю, как искусствоведам, мне же он казался равным и Серову, и Левитану. Его «Есенин» – большой поясной портрет – висит теперь в петрозаводском музее. Настоящее же чудо – портрет матери с букетиком цветков сон-травы. Перед портретом хотелось постоять одной, рассказать свои печали… Ее глаза смотрели внимательно и ободряюще, она все-все понимала. А цветы в руках – для успокоения и надежды. На ту выставку ходила несколько раз – специально постоять перед портретом.

Года через три, уже заканчивая университет, приехала в Муром. Мой приятель художник Женя Аристархов повел в гости к Лёвину. Лёвин сразу узнал бывшую ученицу, обрадовался, что таки поступила. Почувствовала, как выросла в его глазах – впервые такое непривычное бодрящее ощущение… Жена его стала накрывать стол к чаю. От нее нельзя было отвести глаз… Красавица из иллюстраций к сказкам Пушкина – высокая, стройная, глаза весенней голубизны. Бывает так – женщина без возраста. То есть возраст-то есть, но значения не имеет.

На стенах просторной квартиры картины, знакомые по давней выставке. И прямо передо мной портрет матери. «Помню, у вас был этюд к этому портрету – букетик сон-травы…» – напомнила с замиранием сердца. Лёвин долго сокрушался – успел кому-то подарить тот этюд – и все пытался подарить другой этюд. От смущения отказалась, хочу, мол, только сон-траву… И столько лет жалею.

В старших классах поменялись многие учителя и наши с ними взаимоотношения. Ребята уже задумывались – что делать дальше. Но почему-то тогда даже очень хорошие педагоги не вели с нами мировоззренческих, просветительских бесед. Мы сами чаще всего не знали, куда тыкаться, и взрослели, как помню, достаточно невежественными с обрывочными, куцыми знаниями.

Муром всегда славился художниками. Местной примечательностью считался художник Морозов. То ли он сам, то ли потомки превратили его дом в музей. Мы с подружкой попали в него совершенно случайно, можно сказать, по ошибке. Ходили по залам, «разинув рот». Совершенно одни. «О! У нас посетители!» – радостно сказала какая-то дама, вклинившись между нами, взяв нас под руки, повела по залам, рассказывая попутно и про других художников. Не отпуская, усадила нас на старинный диван, на котором посетителям сидеть не полагалось. Говорила с нами, как со старыми знакомыми, которые будто бы тоже все знают. И даже несколько раз сказала что-то вроде: «А помните, вот у Венецианова…» или «Такой мотив встречается у Репина…»

Провожая, просила непременно заходить еще, ведь не так часто школьницы интересуются искусством. Вскоре выучили и все работы художника, и его жизнь. А милая наша воодушевительница стала подумывать, не готовить ли нас к поступлению на искусствоведческий… Но идея ее так и осталась для нас просто соблазном.

Интересно, что после посещения музея мы вдруг обнаружили на центральной площади города художников, сидевших на скамейках со своими картинами. Подошли посмотреть. Оказалось, они собираются каждые выходные. Как мы не замечали их раньше? Стали ходить на площадь, как теперь на вернисажи…

Кто-то из художников, хвастаясь перед нами, зелеными девицами, предлагал пойти в музей и посмотреть на тамошнего Поленова, и убедиться, что у него – не хуже. Музеем было самое известное в городе здание, принадлежащее всемирно известной фамилии купцов Зворыкиных.

Музей нас потряс. Школьников в те времена почему-то по музеям не водили, по крайней мере, в нашем городе.

И здесь нас тоже отловила пожилая дама с высокой прической, какие бывают лишь на картинах. Мы, как малые дети, ходили за ней, ничего не спрашивая, только слушая. Оказалось, что вся необычная мебель музея из имения графов Уваровых. Видя наше беспросветное незнание ни-че-го, дама вдруг решилась и дала нам старую, видавшую виды, книжку. Заглянула в глаза, аж по самое донышко, прося обязательно вернуть. Это ведь единственный экземпляр!

Не знаю, было ли это уловкой или в самом деле так поверила… Книжку мы прочитали несколько раз в изумлении. Ничего подобного раньше читать не приходилось. Какой это был класс? Седьмой ли, восьмой… Конечно, книгу мы торжественно принесли даме, обернув газетой, как драгоценность. Из школы и раньше-то пробегали мимо, а теперь бегали в ожидании, что на воротах появится скромное объявление: такого-то числа состоится… Нам казалось, что объявление вешают специально для нас. Конечно же, именно оттуда весь мой последующий интерес к музеям, художникам, коллекциям. И… к афишам. Посмеиваясь про себя, читаю и думаю – вот это точно для меня писано…

Постепенно нас со Светой стали узнавать в музее и с удовольствием отвечать на все наши вопросы, рекомендовать книги. Сейчас все можно найти в интернете, а тогда из устных рассказов узнавали про совершенно другую жизнь, как теперь про другую планету. Особенно заворожили Уваровы. Нравилось в них все: и то, что сам граф Уваров не богатый бездельник, как чаще всего мы думали в те времен про всех богатых, а выдающийся ученый-археолог. Молодая жена Прасковья Уварова во всем помогала мужу, даже звалась «второй Дашковой». Мы еще не знали, кто такая Дашкова, но отчаянно зауважали ее тоже, вместе с Уваровыми, и пошли искать само имение.

Строгий трехэтажный белый дом на крутом берегу Оки и длинная белокаменная лестница прямо к воде. После революции имение превратили в военный санаторий. И потому подойти к дому нам не удалось. Мы понаслаждались видом на Оку с высокого берега. Заокская даль в лугах просматривалась до синеющих почти в небытии лесов, а справа и слева – крутой высокий берег, изрезанный живописными оврагами, украшенный садами и церквями.

Эсминец «Быстрый»

Он до сих пор стоит на пьедестале в зале бывшего Дома пионера города Мурома. Надеюсь. А может быть, стоял до недавнего времени.

В 1954 году в нашей совершенно сухопутной школе организовался кружок морского моделирования. Пришел как-то Капитан, как нам его представили, так мы его и звали – так что имени-отчества даже не знаю. Капитан звал в кружок всех, и девочек тоже.

У меня уже были: кружок театральный, кружок туристический, кружок ботанический. Но мы со Светой Топоровой, моей соседкой по парте, решили, что и этот не помешает. Тем более, что домой меня особо не тянуло, мы с мамой еще не нашли какого-то общего приятного языка. Мне, правда, невероятно повезло с отчимом. Мой дядя Сережа поддерживал все мои выдумки и начинания. Мы с ним крепко дружили. Поговорила с ним. Он: «Давай, что, зря, что ли, над Окой живем!» На том и порешили.

Но было еще одно обстоятельство, о котором знали только самые близкие подружки. Но и они знали не все.

Когда-то, классе в пятом, начитавшись всевозможных морских рассказов, я загорелась морем. Страшно сожалела, что родилась девчонкой. Подружка по дому, ровесница Таня Стенягина, сочувствовала. Хотелось быть похожей на мальчика, но отец отрезать косицы не разрешал.

Каждое утро моя Таня запутывала мои тощие длинные косички немыслимыми узлами, чтоб их будто бы и нет вовсе. Потом бежали в разные школы – это оказалось важным. Ей можно было рассказывать разные выдумки, про которые в моем родном классе никто не узнает. Уж очень языкастый и насмешливый подобрался у нас народ. Того гляди, высмеют.

Поначалу только Таня знала, что у меня есть двоюродный брат Игорь. Начисто выдуманный. Но об этом Таня не должна была догадываться. Игорь «жил», естественно, в Севастополе. И учился в Нахимовском училище. О жизни училища вычитала в какой-то книжке, потому врать было легко.

Не помню, каким образом, но некоторые классные подружки к седьмому классу тоже узнали про Игоря. Скорее всего, увидели фотографию молодого красавца в бескозырке, с которой я не расставалась. Так Игорь поселился в нашем классе, и девочки очень его полюбили. И даже ждали начала учебного года, чтоб послушать про Игоря. Приходилось читать про моря, корабли. Читать и выуживать из них события, в которых мог бывать и мой Игорь. На лето я всегда «отправляла» его в учебку по Черному и Балтийскому морям. Моей фантазии на другие моря не хватало.

Потом я «поступила» его в Ленинградское высшее военно-морское училище. К концу школы он так мне надоел, что отправила его в кругосветку на «Крузенштерне» и вздохнула, наконец, свободно.

Но к моменту возникновения кружка Игорь еще благоденствовал. Девчонки, поголовно влюбленные в моего брата, говаривали даже, что Капитан будто бы отыскал меня по его поручению.

И вот мы со Светой пришли в мастерскую. Мальчишки, естественно, подняли нас на смех. Но Капитан решительно заступился. Более того, дал нам самую сложную модель – эсминец «Быстрый». Длина корпуса – метр.

И начали мы пилить, строгать, вытачивать детали, клеить. Света подошла к делу с научной точки зрения. Папа ее нашел военно-историческую литературу. Мы все прочитали и щеголяли знаниями технических подробностей и биографий адмиралов и прочих чинов, имевших отношение к «Быстрому».

Если не хватало каких-либо материалов для строительства, Света подключала родителей, я – отчима. Он добыл где-то тонкие алюминиевые трубочки для труб на корабле. Светин папа нашел для нас нужную серо-серебристую краску, какой следовало окрасить корпус корабля.

Однажды Капитан привел двух курсантов-связистов посмотреть наш корабль. Его нужно было оснастить проволочками и чем-то еще. Курсанты осматривали эсминец, качали головами, цокали языками. Бегло осмотрели модели мальчишек. И опять сгрудились с Капитаном около нашей.

Сначала не поверили, что мы все делали сами и что Капитан не пилил, не строгал за нас. Тот поклялся.

– Уважаем! – сказали курсанты и обещали добыть для нас все, что требовалось. На следующий день Капитан позвал нас со Светой пойти вместе за обещанным.

Курсантов отпускали на волю редко. А на улице был май. Все утопало в свежей зелени, и нам очень хотелось пройтись по городу и даже покрасоваться перед курсантами, навязав ослепительно белых бантов.

Мы со Светой ожидали увидеть какое-то парадное здание с торжественным подъездом, а пришли к длинному каменному забору с колючей проволокой поверх. Над забором высились купола церкви.

– Тюрьма?! – испуганно спросили мы хором и замерли на полушаге.

– Ну, что вы, девочки. Это военное училище связи, – торжественно сказал Капитан. – Здесь мое основное место службы.

– А как же вас выпускают? – растерянно спросила Света, глядя на два ряда колючей проволоки.

– А я вольноопределяющийся! – засмеялся Капитан. И мы поняли, что быть вольноопределяющимся – большая привилегия.

Капитан прошел под высокой аркой, забранной могучей чугунной решеткой, два солдата с винтовками отдали ему честь, а он ласково проговорил им: «Вольно, вольно, ребята!» Мы остались перед воротами. Каменная ограда тянулась по всей улочке, спускалась вместе с косогором вниз к Оке, запутываясь книзу колючкой в деревьях. Была она грязной, местами ободранной, словно ее время от времени брали штурмом.

На другой стороне улочки стояли старые домишки и заборы у них тоже высились вровень с крышами. Из калитки одного из домишек выглянула старая бабка, почему-то перекрестила нас со Светой и сказала: «Деточки, бедные…»

Мы не поняли, почему мы бедные, но тут, к счастью, вышел наш Капитан, вынес нам несколько мотков разноцветной проволоки, объяснил, какую куда крепить на нашем эсминце, и, пообещав завтра прийти в школу, заторопился обратно.

– У нас сегодня торжественная линейка! – радостно улыбнулся он.

Надо же, линейка, как у нас в школе! И на душах у нас немного посветлело. Мы даже почувствовали себя храбрыми пионерками, почти разведчицами. И решили пойти назад путем неразведанным.

Пошли переулками, помня главное направление… Здесь уже был не город, а деревня. Домишки все почему-то покосившиеся, дорожки горбатые и ухабистые. Переулки шли один над другим по крутой горе над рекой. Мы с верхнего переулка видели все, что происходило во дворах и на огородах жителей нижнего переулка.

Все это было особенно интересно Свете, она жила в центре города в большом красивом многоэтажном доме. Мне же все это напоминало мою окраину тоже с частными домами, огородами, садами. Так же бегали собаки, кое-где блеяли козы и пели петухи.

Завтра было воскресенье. В школе тоже готовились к торжественной линейке. Музыка, лившаяся из актового зала, заполняла всю школу. Мы прошли в свой класс, где шло занятие драмкружка. Быстренько отчитав вызубренные отрывки из Маяковского, побежали к своему эсминцу.

В классе были только трое мальчишек, строивших модель паровоза «Илья Муромец». Это был спецзаказ железнодорожников. Модель была еще больше нашей и тоже очень хорошо получалась. Она потом долгие годы, как наш эсминец, стояла в Доме железнодорожника. И старая уборщица – внучка машиниста, водившего этот паровоз во время войны, сметала с него пыль и рассказывала малышам, которых туда приводили из школ, историю паровоза и своего деда.

Мы со Светой прикрепили все проволочки и навели последний блеск на своем творении. Через неделю, на торжественной линейке, будет определена лучшая модель, и ее перевезут в городской Дом пионеров. Никто не сомневался, что лучшая – наша.

– Эта модель в честь твоего брата Игоря! – вдруг взволновано сказала Света. – Я надеюсь, что ты ему давно написала про наш «Быстрый» и про меня… – тихо закончила она. И только тут до меня дошло, что Света, как многие девчонки в классе, была влюблена в моего выдуманного брата. Что мне оставалось делать?! Конечно, сказать, что писала про эсминец и про Свету особенно. Ведь она оказалась моим лучшим товарищем и сподвижником. Во времена моего детства это ценилось превыше всего.

Прошло много лет. Где ты теперь, Света? Где Капитан? Сгинуло военное училище связи, почти исчезли ветхие домишки и кривые переулки. Теперь на горе высятся нарядные коттеджи и ездят по переулкам дорогие машины.

Давно сняли с каменной ограды колючую проволоку, подновили, покрасили, распахнули тяжелые чугунные решетки ворот – входи, верующий и неверующий люд. Теперь здесь, как встарь, большой мужской монастырь с обновленными церквями, службами, воскресной школой, своей пекарней и прочим-прочим.

Меня же особенно радует прекрасный сад. Он раскинулся вокруг храмов и строений на крутом берегу Оки. Из ажурной беседки можно любоваться заокскими далями и думать, что все преходяще и все возвращается на круги своя, задуманные не нами.

Истории 1957—1960 годов

Преддверие взрослой жизни

Начиналось тревожное время – последний класс. Когда девочки напоминали про выдуманного мною брата Игоря, отмахивалась и хотела уже сознаться в выдумке, да не тут-то было! Всем Игорь так понравился, так понравился! Пришлось придумывать ему жизнь дальше. Он прожил до моего выпускного вечера. Правда, к этому времени и фантазия истощилась, и надоел он мне изрядно. Тогда решила «поступить» его в высшее военно-морское училище в Ленинграде, а потом отправила в кругосветку на паруснике «Крузенштерн». Отпала нужда в писании самой себе открыток-приветов – и кто-то стащил у меня уже весьма потертую фотографию.

…Несколько поколений выпускников муромских школ встречали рассвет на наплавном понтонном мосту через Оку. Все мы чувствовали себя уже взрослыми. Надо было закончить игру в «Игоря». На мосту и призналась, что никакого Игоря нет и все это выдумка. Меня чуть не утопили! Огорчение девочек меня смешило, сама к тому времени «выросла из этого платья». Да и до детских ли фантазий – готовилась к будущей профессии. Что же, зря, что ли, вела школьную стенгазету и писала стихи. Читала их, конечно, только самым проверенным подругам.

Сразу после окончания школы в университет не поступила. А тут как раз вышел закон о двухгодичном рабочем стаже для поступления. Истая комсомолка, иду работать на стройку. Год таскаю носилки с кирпичом в бригаде каменщиков, работаю с ними на стене – бутю (то есть заполняю битым кирпичом пространство между двумя рядами целых), у меня это уже ловко получается. Но рабочие смотрят на меня как на ненормальную. Во-первых, девица, во-вторых, после десятилетки, в-третьих, городская (на стройке работали, в основном, жители окрестных деревень), и в-четвертых, собирается учиться на черт-те кого, не выговоришь…

Гордясь, очень втайне, сама собой, пишу в «Муромский рабочий». Печатают даже мои стихи! Про рабочих и кельму – мастерок в руке.

Кто-то отводит меня в кружок, или как он там назывался, поэтов при газете. Маленькая комната, полная дыма, горячности, разнокалиберных стихов… Кроме меня там еще одна девица, такая высокомерная, что сдружилась я только с Беньковским, пишущим под Есенина, и с рыжим Борей Дриблингом (известным в городе баскетболистом и страстным поклонником моей подруги Гертруды). Прозвище к нему прилипло и осталось для меня вместо фамилии. С Беньковским мы жили рядом. Но с посиделок провожал Боря, чтобы всю дорогу читать стихи про Гертруду.

Мне ночи звоном звезд залиты,

И я, мечте себя отдав,

Услышал голос Аэлиты

И шелест марсианских трав…

Надо же, как в память врезалось! Гертруда поступила в Бауманское, а с Борисом много лет спустя столкнулись на московской студии научно-популярных фильмов. Его «Аэлита» -Гертруда так и осталась мечтой. Еще тогдашними вечерами предчувствовалось, что так и случится. Заранее печалилась за него…

Неожиданный университет у Пятаевых

Самый центр старого Мурома. Арка большого каменного дома выходила на знаменитую муромскую водонапорную башню… Темная длинная лестница на второй этаж. Какая-то кукольная прихожая. Тоже темная, со стыдливо приткнутой в уголок керосинкой или чем-то, на чем готовят. В этом доме к еде относились невнимательно.