Под флагом цвета крови и свободы

Утро встретило ее спросонья еще неразборчивым, но необычайно взволнованным голосом отца, послышался радостный вскрик матери. Повернув разметавшуюся кудрявую голову, Эрнеста увидела Джека. Тот все еще неподвижно лежал на кровати, но глаза его были открыты и смотрели вполне осмысленно:

– Привет. Ты чего тут делаешь?

– Ничего, я так… – она даже не сразу поняла, что плачет, все еще крепко держась за его руку.

Джек поправлялся, хотя и медленно и мучительно. Отец с Рэндаллом вливали в него множество самых разнообразных настоев, из-за чего он почти все время спал – и это было даже к лучшему, потому что во сне он не так страдал от боли в изуродованной спине. Эрнеста, которую после случившегося чуда – иначе в их доме и не говорили – теперь беспрепятственно пускали к нему, захватив два выданных ей отцом географических атласа, бумагу для копирования и большую карту звездного неба, почти поселилась в комнате, где лежал ее друг. Когда он не спал, девочка показывала ему получившиеся работы, рассказывала известные ей истории о великих пиратах прошлого или даже уговаривала отца поговорить с Джеком об особенно интересовавшем его Джеймсе Флинте. О капитане Рэдфорде и о случившемся не было произнесено ни слова – лишь один раз угощавшая детей своей изумительной выпечкой мама, увидев, с каким удивлением юноша посмотрел на пышный кекс с изюмом, еле слышно пробормотала: «Что за изверг…». Эрнеста испуганно дернулась при этих словах, но Джек ничего не сказал – он вообще очень мало говорил с того момента, как очнулся, и это было по-настоящему страшно. Но не страшнее того, что случилось на четвертый день.

Они как раз завтракали – Джек, полулежа в кровати, Эрнеста с матерью – за придвинутым к окну столиком, а уже насытившийся отец рассказывал что-то смешное, когда с улицы послышались крики:

– Антонио, я знаю, что ты слышишь!.. Он мой сын! Я имею право знать, что с ним! Вели своим холуям пропустить меня, не то я буду кричать отсюда!.. Отвори, Антонио!..

– Я его убью сейчас! – выкрикнул отец, вскакивая на ноги, но Эрнеста уже едва слышала его – она не могла отвести взгляда от совершенно белого, полного какого-то животного, обреченного ужаса лица Джека. Мама, тоже заметив это, бросилась к нему:

– Ну, ну, тише, милый! Антонио все уладит, вот увидишь. Твой отец даже не зайдет сюда.

– Пожалуйста… Пожалуйста, я не хочу его видеть!.. – стиснув ее руку до боли, впервые за все время взмолился Джек. Вжавшись грудью и лицом в подушку, он как-то странно и отчаянно мотал головой, словно пытаясь заглушить доносящиеся с улицы крики:

– Уберите руки, я сказал! Это мое право! Антонио! Антонио, отвори!..

– Тебе больно, да? – вдруг быстро, не задумываясь, спросила Эрнеста именно то, что думала. Мать возмущенно шикнула на нее, но Джек на мгновение поднял лицо – бледное, измученное, с искусанными в кровь губами и глазами, полными мольбы:

– Да. Да, мне очень больно…

– Он сейчас уйдет. Уйдет, вот увидишь. Я сама ему скажу! – вдохновенно пообещала Эрнеста, глядя ему в глаза, и, прежде чем мама успела задержать ее, выбежала из комнаты.

Они все стояли возле дома: ее отец, повар Джим, садовник Грегори, непонятно зачем тоже вмешавшийся Рэндалл, еще два или три человека из мужской прислуги. Капитан Рэдфорд был тоже не один, но двое сопровождавших его матросов благоразумно остались у ворот. Впрочем, его это явно не слишком беспокоило – лицо его, искаженное злобой и яростью, было страшно:

– Не смей меня задерживать!

– Папочка, что случилось? – тихо спросила Эрнеста, подходя ближе. Отец приобнял ее правой рукой и подтянул к себе:

– Ничего особенного, дочка. Мистер Рэдфорд уже собрался уходить. Ступай в дом и скажи маме, чтобы она не волновалась…

– Я никуда не уйду! Я хочу видеть своего сына! Не думай, что у тебя выйдет… – прохрипел капитан Рэдфорд, грудью надвигаясь на него и тяжело, с присвистом дыша. Отец расправил плечи, одновременно быстро и незаметно оттолкнув дочь себе за спину, но Эрнеста неожиданно – едва ли не впервые в жизни – воспротивилась, крепко ухватившись за его пояс:

– Но ведь он не хочет видеть вас! – Выпалив это, она сразу зажмурилась, приготовившись к самому страшному – но ничего не произошло. Когда через несколько секунд девочка решилась открыть глаза, капитан Рэдфорд стоял на прежнем месте и как-то странно, почти растерянно, вмиг позабыв о своей ярости, смотрел на нее. Не меньшее удивление читалось и в глазах отца, хотя Эрнеста была уверена, что он в любом случае не стал бы ничего уточнять сейчас.

– Неужели? Джек… сам так сказал? – хрипло, невнятно, до крови впиваясь зубами в побелевшие губы после каждого слова, проговорил капитан Рэдфорд. Эрнеста плотнее прижалась к отцу, но кивнула:

– Да. Джек сказал, что не хочет вас больше видеть.

– Уходи, Джон. В мой дом ты силой не войдешь, – вмешался отец, и в его голосе отчетливо послышалась угроза. Капитан Рэдфорд отрицательно покачал головой, по–прежнему растерянно глядя на Эрнесту – и она лишь сейчас поняла, что ей вовсе не страшно, но отчего-то невыносимо неловко стоять перед этим человеком, когда у него такое лицо…

– Хорошо, я сейчас уйду. С твоего позволения, Антонио, – почти со смирением выговорил капитан Рэдфорд, неотрывно глядя на нее, – я хочу прежде задать твоей дочери один вопрос. Обещаю, что не причиню ей вреда. Дай нам…

– Ни за что, – отрезал капитан Морено без колебаний. – Наедине с тобой я ее не оставлю.

– Хорошо, – глухо ответил тот, в задумчивости сделав шаг вперед – отец тут же двинулся ему навстречу, еле слышно прорычав что-то – и капитан Рэдфорд отступил на прежнее место, присел на корточки, впиваясь своими огромными черными глазами в лицо Эрнесты:

– Когда я ударил тебя там, на площади… Почему ты защитила меня? Зачем солгала своему обожаемому папочке? Ты боишься крови, или не любишь смотреть, как люди умирают, или…

– Нет, – шепотом перебила она, не смея отвести глаза. И в молчании, прозрачном и звонком, вдруг ей стало понятно, что так жаждет и боится больше всего услышать этот большой, страшный, жестокий человек, едва не забивший насмерть собственного сына.

Джек никогда не сказал бы ему этого в лицо – как бы ни был обижен, что бы ни вынес от него. Но ведь кто-то должен, обязан объяснить! И лучше она, чем отец, которому тоже тяжело, чем Джек, чем – тем более – кто-нибудь, находящийся в подчинении у капитана Рэдфорда…

– Мне это было все равно, – спокойно, почти не волнуясь и пытаясь только говорить просто и понятно, ответила она. – Вы не мой папа. Руке было больно, а тут, – не зная, как объяснить, Эрнеста прижала ладошку к ямочке между ключиц, – тут не страшно совсем. А вот Джеку очень, очень плохо сейчас! Вы сделали ему слишком больно, он не может с вами говорить, – неожиданно с еще чужой пока что для нее злостью выпалила она. Однако капитан Рэдфорд никак не отреагировал на этот выпад. Поднявшись на ноги, он медленно, с трудом развернулся и побрел в сторону ворот, затем остановился и, не оборачиваясь, проговорил:

– Передай ему, что я не приду, пока он не захочет. И… И что я простил его.

– Не передам! – прежде чем отец успел одернуть ее, дерзко и яростно выкрикнула Эрнеста ему в спину и метнулась обратно в дом, задыхаясь от обиды, разочарования и злости.

– Передай, что я прошу у него прощения!.. – слабо, едва различимо послышалось с улицы, и на секунду она заколебалась, но затем все же втянула голову в плечи и отправилась обратно в комнату Джека. Когда она зашла, тот все еще лежал лицом вниз, с головой зарывшись в подушки; какое-то время оба они молчали, напряженно прислушиваясь к дыханию друг друга, потом Джек спросил:

– Он ушел? – Эрнеста кивнула, с трудом сдерживая слезы. – Вот и хорошо… – пробормотал юноша, переворачиваясь на бок и глядя на нее сухими блестящими глазами. Вошла сеньора Фрэнсис с позвякивающим подносом в руках.

– Что сказал папа? – внимательно, хоть и без осуждения посмотрев на дочь – мама вообще никогда не ругала ее, считая это бессмысленным и унизительным занятием – осведомилась она. Эрнеста молчала, стиснув кулачки, и женщина, мягко потрепав ее по лохматой макушке, принялась раскладывать на столике принесенные бинты и пахучие мази для перевязки. Джек по-прежнему не шевелился, и от этого девочке почему-то было еще страшнее – особенно когда он даже не застонал, как обычно, после того, как сеньора Фрэнсис принялась размачивать старую повязку каким-то раствором, издававшим удивительно резкий и неприятный запах – Эрнеста еще не знала тогда его названия, но единственным уместным сравнением ей казался ром, которым изредка пахло от отца и куда чаще – от его матросов, когда те сходили на берег. Только ром был сладковатым и душистым, а эта прозрачная жидкость, внешне похожая на воду, пахла в разы сильнее и отвратительно жгла, стоило хоть капле ее попасть на открытую рану. Дедушка Рэндалл иногда обрабатывал Эрнесте разбитые локти и коленки ею, приговаривая что-то про непонятную и сложную «дезинфексию», и теперь, сравнивая свои детские ссадины с до сих пор кровоточащими ранами на спине друга, девочка даже боялась думать о том, насколько ему должно быть больно.

– Мам, – нахрабрившись, тихонько позвала она, наблюдая за тем, как новые полосы бинтов понемногу скрывают жуткие ало-бурые рубцы. – Мама, а когда придет Кристофер Рапье?

Рука сеньоры Фрэнсис чуть заметно дрогнула: на белом бинте расцвело красное пятно. Джек еле заметно, хрипло и быстро, с присвистом втянул в себя воздух, но промолчал.

– Должно быть, скоро, малышка, – чуть тише и резче обычного – так она иногда говорила с посторонними людьми, когда те спрашивали о чем-то очень неприятном – ответила мать. Эрнеста вздрогнула и съежилась, поняв, что сказала глупость, но отступать не стала:

– Раз мистер Рэдфорд приходил, то он тем более должен быть здесь! Почему его нет, мама?

– Потому что он не придет, – тихо, медленно, словно в бреду, неожиданно проговорил Джек. С трудом держась за спинку кровати, он поднял голову и посмотрел в лицо Эрнесте своими глазами – такими же сухими и еще более блестящими, чем прежде.

– Милый, ляг, пожалуйста. Я еще не закончила, – мама осторожно дотронулась до его плеча, но Джек не шелохнулся – только на его совершенно белом, подрагивающем лбу медленно взбухали крупные капли пота:

– Он не придет…

– Милый, – сеньора Фрэнсис ласково положила теплую ладонь на его спутанные, неровно обрезанные волосы. – Никто ничего еще не знает.

– Но он не придет. Я знаю, он не придет, – мотая головой, глухо, глотая слова, повторял Джек. Он снова уткнулся лицом в подушку и, не поднимая головы, все так же отрывисто продолжал говорить: – Ему ведь все это нравилось, понимаете. Так было… Я, когда приходил к нему… после отца, он всегда смотрел… Улыбался. И еще спрашивал: «На что еще ты готов ради меня?» Он… он говорил… а я бы все, все стерпел, только это ведь ничего не изменило… – его голос понемногу становился все тише и неразборчивее.

Сеньора Фрэнсис поджала губы, затем наклонилась ниже, обняла Джека за шею и что-то зашептала ему в затылок, укачивая, будто маленького – а Эрнеста все так же сидела напротив кровати, не решаясь шелохнуться. Только потом, когда, казалось, стало немного легче – или это просто Джек перестал говорить – она, наконец, сползла со своего места, подошла ближе, обняла его за шею, так же, как до нее мама, и тихо, еле слышно заплакала вместе с ним.

Следующие два дня Джек был почти невыносимо весел, постоянно говорил о чем-то с отцом и матерью, смеялся и тормошил саму Эрнесту, и ей оставалось лишь послушно улыбаться и прятать глаза, чтобы не обидеть его своей жалостью. Удобнее всего делать это было, когда под рукой находились очередная карта и чистый лист бумаги, на котором девочка по нескольку часов подряд вычерчивала неровные контуры архипелагов и крупных островов – в материках она уже перестала ошибаться, а изучение отдельных стран отец велел ей отложить на время. После случившегося с капитаном Рэдфордом он стал уделять значительно больше внимания обучению дочери, возможно, впервые признав за ней право на определенную взрослость и разглядев в ее каракулях то, что отличало его собственные маршруты – редкую точность и умение учесть сразу все возможные препятствия. По вечерам отец звал ее к себе в кабинет, сажал на колени и внимательно рассматривал все сделанное за день, попутно делая замечания и заметки на полях, а днем уходил в город и возвращался оттуда мрачным и озабоченным, лишь слегка смягчаясь при виде жены и дочери. Эрнеста уже знала, что Джек наотрез отказался вернуться в отцовский дом, и найти ему место под своим началом стало для капитана Антонио наиважнейшей на тот момент задачей. На седьмой день отец пришел хотя и усталый, но наконец-то удовлетворенный, и сразу же отправился в комнату Джека:

– Ну, парень, считай, что тебе повезло. Сам знаешь, в Компании все строго, даже команду самому набрать не дозволяется, но я договорился-таки с ними. Как поправишься, пойдешь ко мне на «Бесконечную удачу» третьим помощником. Я выторговал тебе положенную долю, если будет ценный груз – сам знаешь, еще двадцать процентов сверх. Доволен? – и, обняв вошедшую маму за плечи, распорядился: – Ну, жена, теперь корми, как на убой: я со всеми этими делами забыл пообедать. Да и ребятам моим надо выдать по двойной порции рома… Славный сегодня день!

Эрнеста в тот момент сидела рядом с Джеком, убирая оставшиеся после перевязки бинты. Совершенно случайно она подняла голову и увидела его лицо, наполовину скрытое тенью: упрямо насупленные брови, затравленный взгляд черных – в мать-индианку – глаз, намертво стиснутые челюсти… Джек явно не был рад предложению отца, и сердечко Эрнесты внезапно сжалось от предчувствия близкой и неотвратимой беды. Но, повинуясь какому-то смутному чувству неловкости, она не решилась задавать вопросы ни Джеку, ни родителям. Ночь она провела в своей комнате, а утром вместе с няней усердно помолилась и позавтракала – но потом то обостренное ощущение тревоги, которому она спустя годы научилась доверять безоговорочно, вновь охватило ее разум. Кое-как выдавив, что забыла в отцовском кабинете бумагу для занятий, Эрнеста выбежала из комнаты, но отправилась не к Джеку, а сразу вниз, в сад. Почему-то она была уверена, что в доме его уже нет, а через ворота он бы не смог пройти незамеченным – но девочка помнила, как сама еще вчера проговорилась о росшем за сараем старом раскидистом дереве, взобравшись на которое, легко можно было перелезть через каменную ограду незамеченным.

Она успела как раз вовремя: Джек уже стоял под тем самым деревом, примериваясь к нему взглядом. Почему-то особенно отчетливо Эрнеста запомнила, что при нем не было никаких вещей – неудивительно, учитывая то, что вернуться в дом капитана Рэдфорда, чтобы забрать свои пожитки, он не мог, но Джек не взял с собой даже новые шпагу, пистолет и камзол, подаренные ее отцом, ограничившись чистыми штанами и рубашкой и теми же сапогами, в которых появился в их доме. Не прихватил он с собой и съестного, хотя девочка помнила, с каким восторгом ее друг уплетал приготовленную сеньорой Фрэнсис еду. Случись все хотя бы на пару лет позже, Эрнеста, вероятно, не позволила бы ему уйти столь легко и совершенно точно опрометью бросилась бы рассказывать о случившемся отцу. Но тогда она лишь подошла ближе, стараясь не шуметь, и спросила:

– Ты уходишь?

– Да, – не задумываясь, ответил Джек. Поморщился, поведя до сих пор саднящими под рубашкой плечами, шагнул ей навстречу и неожиданно крепко обнял. – Мне пора. Твой отец чудесный, добрый человек – непременно поблагодари его за меня, слышишь? – но хватит уже пользоваться его гостеприимством.

– И куда… куда ты пойдешь? – прошептала девочка, пытаясь унять непонятную дрожь в голосе. Джек усмехнулся, потрепав ее по кудрявой макушке:

– Сперва к отцу, взыскать некую часть положенного мне наследства. А потом – на мой корабль.

– У тебя есть корабль?

– Будет, вот увидишь. И корабль, и команда! Я буду капитаном, стану плавать по всем морям, которые пожелаю увидеть, грабить жадных торгашей и жить, не подчиняясь никаким глупым старикам. А ты, – он ласково пожал ее ладошку, заглядывая в глаза, – учись как следует, и, когда подрастешь, я возьму тебя штурманом к себе на судно. Как мы всегда и хотели, а? Эй, ну только не плачь, – в голосе Джека впервые послышалось что-то, похожее на панику, и Эрнеста повиновалась. Вытерев непослушные глаза, она шмыгнула носом и попросила:

– Подожди, пожалуйста. Я хочу кое-что тебе отдать.

– А… Ладно, я подожду. Но если ты…

– Я не скажу папе ничего, – пообещала Эрнеста. – Только ты дождись меня!

Джек не обманул ее. Когда она, прижимая к груди заветный сверток, вновь спустилась в сад, он все еще стоял у старого дерева. Девочка торопливо развернула принесенные листы:

– Вот подробные маршруты мелких торговых судов, которые ходят к Санта–Доминго – папа говорил, они почти не охраняются. И еще я начертила карту всего побережья Тортуги. Вот здесь самый безопасный и быстрый маршрут через рифы, к тому же он пролегает на глубине, поэтому вы не сядете на мель, и… – проглотив слезы, она торопливо продолжила, – и если никто не будет за вами гнаться, лучше идти по нему. Но есть и другой маршрут, видишь, я отметила его более жирной линией. Он дольше, но вот здесь, – она показала, где именно, – прибрежные скалы полностью скроют ваш корабль от преследователей и вы сможете выбрать любое из вот этих направлений. Очень многие корабли не решаются заходить на Тортугу или маневрировать у ее берегов из-за рифов и мелей. Теперь ты можешь не опасаться их. Возьми все, вдруг пригодится…

– Спасибо, – искренне улыбнулся Джек, принимая сверток из ее дрожащих пальчиков. Он наклонился, напоследок еще раз обнял ее, а затем, не оборачиваясь больше, принялся ловко взбираться на дерево. Минута – и он уже скрылся среди густо–зеленых листьев.

– Ты ведь не вернешься, да? Я знаю, ты больше не придешь, – прошептала Эрнеста, прижимая опустевшие руки к худенькой груди, и встала на цыпочки, схватилась руками за самый высокий камень ограды над своей головой, до которого могла дотянуться, выдохнув: – Прощай!

Черные глаза на мгновение блеснули среди зелени. Послышался негромкий сдавленный вздох, с которым Джек приземлился на землю по ту сторону ограды.

– Прощай!.. – донеслось до нее едва различимо. А потом на улице вновь воцарилась ровная, безразличная тишина.

***

– И на этом все закончилось? – хрипло, растерянно спросил Генри, казалось, не до конца поверивший ее словам. Эрнеста кивнула:

– Почти. Джек тогда пробрался в дом капитана Рэдфорда – должно быть, знал, что тот будет в порту, пробрался в кабинет и забрал оттуда толстенный такой, хороший сборник карт – я один раз его видела, самой страсть как хотелось унести домой. Денег не взял вовсе, хотя они и лежали в том же ящике. Я ему все-таки передала потом слова мистера Рэдфорда – только вторую часть, разумеется – видно, поэтому Джек оставил ему записку. Из двух слов всего…

– И каких же?

– Сам-то как думаешь? – невесело усмехнулась Эрнеста и необыкновенно тихо, сдержанно пояснила: – «Прощаю. Прощай». Потом отправился на «Попутный ветер» и уговорил там людей взять его в команду простым матросом. Уже года через четыре стал боцманом, потом вторым помощником… Так и до капитана в конце концов дошел.

– А Рапье? – низко опустив голову и сжав кулаки, спросил Фокс. Морено покачала головой:

– Что, отомстить решил? Поздно спохватился, давно уже все решилось. Спустя полгода кто-то подстерег его в открытом море – Рапье тогда уже служил у испанцев, хотя у них пиратов не слишком любят – и перебил всю команду, причем никакой добычи не взял: корабль так и бросили под всеми парусами. Говорят, когда его нашли, зрелище было не из приятных… А Рапье оставили в капитанской каюте, одного, заметь, даже лицо закрыли; тот, кто убил его, явно постарался – точно в сердце ножом попал, с одного удара. Чистая смерть, мгновенная, – Эрнеста допила свой ром и вновь потянулась за бутылкой. Юноша поймал ее за руку:

– И вы думаете, что это сделал Джек?

– Никто не знает точно, – пожала она плечами, наполнила стакан и затем вдруг отставила его в сторону, наклонившись к Генри, низким шепотом торопливо выдыхая: – Я не могу тебе доказать, и не проси, и никто меня не переубедит и не расскажет, как все было на самом деле, но одно я знаю точно: Кристофера де Рапье убил капитан Джон Рэдфорд.

Глава XV. Пиратские законы

За полные двадцать семь лет своей жизни, в том числе почти десять месяцев – пиратской, Эдвард Дойли уже второй раз оказывался на Тортуге, этой восхитительной и неприступной крепости, укрывавшей, казалось, флибустьеров, каперов, приватиров и буканьеров всего Нового Света. Щедро принимая отчаянных, ловких и бесстрашных этих людей в свои покрытые богатой тропической зеленью объятия, сами по себе служащие неплохой защитой, а вот уже более десяти лет присовокупляя к этому силы французского форта, гигантской неуязвимой черепахой внутри кольца из целых рядов укрывавших ее от любого военного судна стоял знаменитый остров, ослеплявший своим безнаказанным блеском всякого, оказавшегося на нем волей судьбы. И Эдвард, как ни противился этому искушающему великолепию, не стал исключением: еще только впервые спустившись в порт неделю назад, он несколько часов ошарашенно бродил по нему, пока не наткнулся на Эрнесту, деловито рывшуюся среди разложенных на прилавке отрезов английского сукна – явно доставленных сюда запрещенным законами способом, хотя и совершенно новых, отличного качества.

– Впечатляет, да? – Морено понимающе сощурилась, откладывая выбранную ткань и присматриваясь к лежавшим поодаль белым батистовым рубашкам. Дойли предпочел небрежно кивнуть, опасаясь, что слегка охрипший голос выдаст его. Отделанные золотым галуном камзолы самых ярких расцветок на встречных пиратах, просторные и светлые улицы, дома в три-четыре этажа, крытые аккуратными рядами красной черепицы, высившаяся тяжелой опасной громадой крепость, видимая с любого места в городе – к такому он определенно не был готов.

Здесь даже лица у пиратов были другие, не такие залихватски-отчаянные, на которые он успел наглядеться за время королевской службы; скорее, в них сквозила спокойная убежденность в том, что они – хозяева этой земли. Контрабандным и краденым товаром они торговали, как какие-нибудь продавцы капусты в Корнуолле – нисколько не таясь, честно называя происхождение вещи и даже не слишком набивая цену. Вообще единственным человеком на этом острове, торговавшимся долго, азартно и до последнего медяка, Эдварду казалась Эрнеста: в своей новой должности она особенно рьяно принялась за покупку необходимых припасов и сбыт добычи скупщикам. Количество знакомств ее в области последнего сначала ужасало Эдварда, но спустя несколько дней он уже немного привык наблюдать, как девушка ожесточенно спорит с очередным встречным иногда совсем странной внешности и очевидного рода занятий. Морено, хотя и не любила это демонстрировать, вполне свободно изъяснялась на большинстве европейских языков и десятке самых разных наречий, которые явно осваивала самоучкой – речь ее пестрела множеством синтаксических и грамматических ошибок, несовместимыми конструкциями и откровенными ругательствами, от которых Эдвард, в совершенстве владевший, помимо родного английского, французским, итальянским, испанским, а также читавший на латыни и по-гречески, невольно кривился с брезгливым удивлением. Но словарный запас у нее был обширный, а природный ум и сообразительность позволяли почти полностью избегать недопонимания; тем более, поняв, что Эдвард разбирается в этом лучше нее, девушка сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, по вечерам целыми часами выспрашивая тонкости иностранной речи. Дойли сперва колебался: языки всегда давались ему легко, намного легче проклятой навигации, незнакомые слова и обороты запоминались без усилия – за что во время обучения в офицерской школе его нередко высокомерно звали «заучкой». Но для пиратов в условиях команды выходцев из добрых двух десятков стран знание хоть какого-то запаса слов из языка каждого своего товарища было естественным; матросы, с трудом писавшие свое имя на родном английском, уверенно бранились и спорили на смеси голландского, португальского, французского, испанского со вкраплениями труднопереводимых индейских и африканских слов.

– Походишь пару лет на судне, где двух человек из одной страны не сыщешь – и не такому научишься, – пожимала плечами Эрнеста в ответ на удивленные вопросы новоявленного старшего канонира. – Это все мелочи. Не даются мне языки с самого детства – по книге все понятно, а вживую… – она рассеянно теребила кончик одной из своих многочисленных косичек, в честь вступления на сушу украшенных какими-то бусинами, мелкими монетами и даже парочкой крохотных перламутровых раковин – даже в ее узкой тонкой ладони можно было уместить десяток таких. – Вот вы бы послушали, как Джек иногда тарабанит…