Под флагом цвета крови и свободы

– Антонио, ты нужен мне, идем! Ты что здесь делаешь, паршивец? – сходу напустился он на Джека и сразу же повторил, забыв о нем: – Антонио, идем же!

– Дети, ступайте-ка в дом, Фрэнсис вас накормит. Я скоро вернусь, – потрепав мальчишку по плечу и ласково погладив кудрявую макушку дочери, распорядился капитан Антонио.

– Есть, сэр! – восторженно отчеканил Джек и, утягивая Эрнесту за собой к каменной ограде, окружавшей их дом, забормотал ей на ухо: – Отец у тебя, конечно… мировой… Эй, погоди, давай послушаем, о чем они говорят. Поесть всегда успеется.

– Антонио, – капитан Рэдфорд с такой силой вцепился в свои волосы, словно хотел вырвать их все с корнями. – Антонио, Рапье вернулся.

– А я-то тут причем? – пожал плечами отец. – Ты его нанял, а не я.

– Да, знаю. Но ты ведь понимаешь, что я не могу вот так просто… То, что он сделал – это измена! Слава Богу, я вовремя подсунул ему фальшивые данные – а если бы…

– Избавь меня от подробностей, которые мне и так хорошо известны! То, что он сотрудничает с испанцами, я тебе еще когда говорил! – раздраженно поморщился капитан Антонио. – Чего ты хочешь от меня?

– Дай мне совет – как старый друг, которому я доверяю. Как бы ты поступил?

Джек затаил дыхание. Эрнеста, не понимавшая ни слова, но смутно догадывавшаяся, что смысл разговора для него чрезвычайно важен, тоже притихла.

– Мой совет ничего не даст. Ясно, что ты его снова отпустишь, – в голосе отца прозвучало нечто, похожее на печаль. Капитан Рэдфорд вскинул на него страшно горевшие глаза:

– Всем, говоришь? А если не отпущу? На этот раз – не отпущу?

– Значит, я проспорю Фрэнсис пять фунтов и признаю, что моя жена разбирается в людях лучше меня. Ничего, эту потерю я как-нибудь переживу, – безмятежно ухмыльнулся отец.

– Все твоя Фрэнсис! Снова и снова! Она да ее дочь, а больше тебе ни до чего и дела нет! – в голосе капитана Рэдфорда прозвучала столь откровенная угроза, что у Эрнесты мурашки пробежали по коже, но лицо отца осталось непроницаемым. – Думаешь, женился – и все, завязал с прошлым и концы в воду? Я достаточно тебя знаю, чтобы!..

– А я и завязал, ты не видишь? – резко перебил его капитан Антонио. – Я, если ты не забыл, нахожусь на королевской службе, плачу в казну проценты со своей добычи, а потому имею право не лезть во все ваши дрязги. Довольно и тех сведений, которые я передавал вам по старой дружбе! Разумеется, я забочусь о своей семье, хоть тебе этого и не понять! Плевал я, – голос его стал низким и угрожающим, – и на тебя, и на твоего Рапье, если на то пошло – прощай этого предателя, пока тебе не надоест или не станет слишком поздно. Сегодня он сдает твоих товарищей, а там – как знать, может, завтра он продаст и тебя?

– Кристоф так не поступит. Я нужен ему, – не очень уверенно проговорил Рэдфорд.

– «Нужен», – передразнил капитан Антонио. – Очнись, Джон! Единственный, кому ты всегда будешь нужен – это твой сын. Доверять можно только семье…

– Мой сын и все, что с ним связано – это мое личное дело. Твоего мнения я не спрашивал!

– Тогда я вообще не понимаю, зачем ты пришел сюда.

– Кристофер де Рапье, – тон капитана Рэдфорда стал почти умоляющим. – Скажи, как мне поступить с ним?..

– А кто он вообще такой, этот Кристоф-Рапье? – полюбопытствовала Эрнеста, когда они с Джеком, уже выйдя из своего укрытия, направились к дому.

– Месье Рапье? О, это один очень храбрый, умный и справедливый господин! Хочешь, расскажу о нем? – глаза Джека радостно загорелись.

***

– А правда, кто он такой? – с любопытством спросил Генри, наливая ей еще одну кружку. Эрнеста отрицательно покачала головой: пить больше не хотелось.

– Кристофер де Рапье тоже когда-то начинал службу у капитана Флинта, только юнгой – он был младше отца и мистера Рэдфорда лет на пять. Впрочем, к тому моменту, когда все случилось, ему было уже около тридцати. Зрелый, вполне состоявшийся и очень обаятельный мерзавец – женщины вечно липли к нему, как мухи. Да что женщины – сам капитан Рэдфорд постоянно за него вступался перед всеми. Выгонял, правда, несколько раз – или Рапье сам уходил куда чаще; потом возвращался, они мирились, пару месяцев жили спокойно и все повторялось. В тот раз мистер Рэдфорд, видно, крепко рассердился: подкараулил его в какой-то бухте, сжег корабль – свой же, заметь – всю команду отправил на корм рыбам, а Рапье хоть бы что! Говорят, капитан «кошкой» его отходил у себя в каюте, не при всех чтобы – тот потом несколько дней отлеживался, но разве это достойное наказание за его дела?

– А Джек? – тихо спросил Генри. Эрнеста болезненно скривилась:

– То-то, Джек! Для одиннадцатилетнего мальчишки этот Кристоф, сам понимаешь, был чуть ли не идеалом… В тот раз все обошлось, но через три с половиной – нет, почти четыре года… Конечно, отец был во всем прав – Рапье снова продался кому-то, только неудачно. Судно потопили, его самого привезли на Тортугу и приговорили к казни. Уж не помню, к какой, но она была назначена на следующее утро, а на ночь его посадили под замок… В общем, Джек стащил у отца ключи и освободил Кристофера.

– А подумали на капитана Рэдфорда?

– Могли бы, – усмехнулась девушка, – только наших беглецов вдвоем в ту же ночь поймали в порту. Рапье удалось ускользнуть, а вот Джека схватили. Его отец сам вынес приговор… – она зажмурилась, крепко сжимая сильными пальцами край стола. – Обвинение было серьезным, он и сам мог попасть под удар… и поэтому… – Эрнеста дернулась всем телом, словно желая встать и выйти из-за стола, но Генри, по-юношески порывисто вскочив на ноги, тотчас опустился на пол у ее ног и взял за руку, жадно и отчаянно заглядывая в лицо девушке:

– Что именно решил капитан Рэдфорд?

***

Энни снова ощенилась тем летом, и Эрнеста уже привычно кормила ее прихваченной из дому требухой. Упругие, толстенькие щенки, которым шла вторая неделя, расползлись по всей подстилке, а один, особенно крупный и смелый, настойчиво тыкался девочке носом в ботинок. Джек говорил, что таких малышей нельзя еще брать в руки, чтобы не перебить материнский запах своим, поэтому Эрнеста старалась не касаться его. Но умная Энни не проявляла ни малейших признаков беспокойства, облизывая детенышей по очереди – возможно, она просто успела хорошо запомнить запах девочки и не воспринимала его как нечто чужеродное.

Джек задерживался. Возможно, он зачем-то вдруг потребовался на судне – такое случалось, поэтому Эрнеста почти не беспокоилась. Почти – потому что всю последнюю неделю перед этим он ходил необычайно мрачный и даже не обрадовался ее первым успехам в освоении навигации. Начерченный ею кривенький, но довольно точный фарватер был предметом особой гордости Эрнесты, поэтому она до сих пор была немного обижена его пренебрежением. Но она не умела еще долго помнить о плохом и лишь хотела, чтобы Джек наконец пришел и увидел второй фарватер, над созданием которого она, в то время еще не знавшая о существовании лоций, трудилась целых три дня, решив в нем показать не просто примерный курс, а точное расположение корабля с учетом всех особенностей морского дна вокруг Тортуги.

На рыночной площади, которой Эрнеста решила пройти, чтобы срезать путь – теперь, став старше, она почти всегда ходила в город одна – было крайне оживленно; но это являлось делом обыкновенным, и она даже не обратила сперва внимания на то, что говорили люди…

– Врежь ему! Так его!..

– …ты чересчур жалеешь своего ублюдка! Исполосуй предателя хорошенько!

– Мало, мало ему дали! Бей, пока не умрет!..

– …мама, мамочка… – хрипло, еле слышно донеслось откуда-то из толпы – этот голос показался Эрнесте страшно знакомым. Сэм Дуглас, отцовский старпом, с трудом протиснувшись сквозь ряды обезумевших зевак, бросился к девочке:

– Мисс Эрнеста, что вы здесь делаете? Идемте скорее, я отведу вас домой… негоже вам на это смотреть… Что за чертовщина, прости им, Господи!..

– Пустите меня! – отчаянно закричала она – мужчина невольно отшатнулся, опустив протянутые было к ней широченные ладони – и бросилась прямо в человеческое месиво впереди: – Пропустите, пожалуйста, стойте, не надо!.. Пожалуйста, хватит!..

Первое, что бросилось в глаза Эрнесте, когда она, с распустившейся косой и в лишившемся двух пуговиц на воротнике платьице, сумела протиснуться сквозь толпу – была спина. Багрово-красная, мокрая настолько, что при каждом ударе о нее хлыста вокруг разлетались страшные прозрачно-кровавые брызги, и с, как показалось ей тогда, начисто содранной кожей… Затем она увидела лицо, страшно искаженное болью – и лучше бы ей было не узнавать в этом полумертвом существе Джека, но это, несомненно, был он. И третьим, что она разглядела, оказались страшное, черное, мертвое лицо капитана Рэдфорда и окровавленный кнут, который он держал в руке.

– Девяносто восемь! Девяносто девять! Сто! – сорванным голосом считал какой-то смутно знакомый Эрнесте человек за его спиной, высокий и сутулый, с загорелым лицом бывалого моряка – должно быть, кто-то из подчиненных Рэдфорда. – Наказание окончено, сэр!

– Все, стало быть, – тоже хрипло, будто ему трудно было говорить, отозвался капитан. – Ладно! – Подойдя вплотную к столбу, к которому был привязан сын, он негромко, но решительно потребовал, причем Эрнесту потрясло странное, неудовлетворенно-мстительное выражение его лица: – А теперь говори, за что наказан. Кайся перед всеми, слышишь?

– Джек… Джек! – робко и испуганно подала голос Эрнеста – на мгновение ей показалось, что юноша уже мертв. Джек медленно, с трудом поднял голову, взглянул в глаза отцу, как мог, выпрямившись всем своим худым, дрожащим, истерзанным телом, но ничего не сказал.

– Молчишь, значит? Не станешь каяться? Тогда я удваиваю наказание! – возвысил голос капитан Рэдфорд под рев толпы, в котором смешались одобрительные и недовольные выкрики. Юноша упорно молчал. – В последний раз предлагаю…

– Пошел ты к черту со своим покаянием… – сплюнув кровь, вдруг еле слышно проговорил Джек. Его затуманенный взгляд остановился на одном лишь отце, став болезненно пристальным. – Убийца…

Вся кровь отхлынула от лица капитана Рэдфорда.

– Так ты, значит, да?! Вот тебе! – взревел он, уже безо всякого счета раз за разом опуская кнут на окровавленную спину сына. – Удвою! Утрою!! Учетверю!!! Я т-тебя переупрямлю…

– Мистер Рэдфорд, стойте! Наказание окончено! Окончено! Вы же сами сказали!.. – охваченная жалостью настолько, что она пересилила в ней даже страх, закричала Эрнеста. Никто не успел остановить девочку; ее крохотного тела не хватило бы даже на то, чтобы загородить Джека, поэтому она просто упала на землю, обнимая колени капитана Рэдфорда. – Пожалуйста… Пожалуйста, хватит! – взмолилась она.

Мужчина действительно на мгновение приостановил расправу – возможно, не столько из-за ее слов, сколько потому, что повисшая на нем девочка мешала делать столь удобный шаг назад перед каждым новым ударом. Держа кнут в правой руке, левой он грубо вздернул ее лицо за подбородок вверх и прохрипел:

– Прочь с дороги! Никто не смеет мешать вершиться правосудию!

– Вы сами вынесли приговор, – сама не зная, откуда в ней взялась смелость отвечать, прошептала девочка. Глядя прямо на страшно перекошенное лицо над собой, она продолжила: – Сто ударов кнутом. Приговор приведен в исполнение. Отпустите Джека!

– Приговор будет приведен в исполнение, когда я скажу об этом! Я и есть правосудие! – выкрикнул капитан Рэдфорд. Эрнеста замотала головой. – Уйди с дороги, неразумная девчонка! Если бы твой отец узнал о твоей глупости, ему было бы стыдно!..

– Мой папа говорит, что наказание не может быть больше преступления, – поднявшись с колен, она шагнула назад, закрывая собой Джека. – Вы добрый, с… справедливый человек. Все пираты… ува… уважают вас, – Эрнеста чувствовала, что вот-вот разрыдается, и изо всех сил старалась говорить четко и внятно. – Поэтому в… вы не… станете… сами нарушать закон.

– Вот как? – зловеще усмехнулся капитан Рэдфорд, и от выражения его лица у Эрнесты мороз пошел по коже: она, наконец, поняла, что ей не остановить этого человека. Не уговорить, не задобрить, не испугать – потому что он не остановится, пока не отомстит за мельчайшую обиду, нанесенную ему, и не насытится своим торжеством. Наверное, иначе было нельзя: маленькая Морено немного понимала в стремлениях этого человека, однако привыкла считать поступки старших верными и справедливыми. Но сына… своего родного сына…

Больше всего ей хотелось бросить все и убежать домой. Спрятаться в теплых, надежных и ласковых объятиях матери, рассказать все отцу и попросить его, такого большого и сильного, заступиться за Джека… но она знала, что это ничего не даст. Никто не станет вмешиваться, даже ее добрый папочка, самый справедливый из людей – он тоже не станет защищать чужого сына. Преступника, конечно же, совершившего нечто настолько отвратительное, что даже родной отец предпочел стать ему не защитником, а судьей и палачом!

– Я не уйду, – упрямо сказала она, размазывая по щекам предательские слезы. Капитан Рэдфорд поднял кнут, заколебавшись, опустил его, затем, похоже, разозлившись на себя за эту секундную слабость, с силой хлестнул им по воздуху всего в паре дюймов от плеча Эрнесты. Она ахнула, отшатнувшись в сторону, но тут же опять встала между ним и Джеком и звонко, отчаянно повторила: – Не уйду!..

Острая боль обожгла запястье, словно вокруг него не обмоталась кожаная полоса, а сомкнулись раскаленные металлические тиски. Она даже не успела закричать – а потом уже просто вцепилась в руку рядом с мгновенно вспухшим рубцом, пытаясь не издать ни звука.

– … держите девчонке голову, пусть смотрит! – как сквозь толстое одеяло, донесся до нее голос капитана Рэдфорда. Чужие широкие ладони сразу же впились в ее плечи, а тот, сутулый, который раньше вел счет, сжал ее подбородок, не позволяя отвернуться. Когда снова раздался свист кнута и глухие стоны Джека, все равно невыносимо отчетливо различимые на фоне одобрительного рева толпы, девочка зажмурилась, захлебываясь слезами.

Все закончилось как-то слишком быстро – и одновременно исчезли державшие ее руки; вокруг воцарилась странная, оглушительная тишина. Эрнеста несмело дернулась и распахнула полные слез глаза, с трудом веря в то, что такое возможно. Ее отец, высокий и решительный, стоял перед капитаном Рэдфордом, крепко держа его за руку, сжимавшую кнут, и когда он заговорил, голос его показался Эрнесте выкованным из металла:

– Если ты еще раз тронешь этого мальчишку, я убью тебя!

– Убирайся к черту! – прорычал Рэдфорд, резко дернув руку с кнутом вверх в попытке ударить им противника по лицу. Дальше все произошло, словно осветившись одной кратчайшей вспышкой молнии: капитан Антонио, извернувшись, впечатал кулак ему под ребра, сбив с ног, швырнул о землю и пнул сапогом по пальцам, вынуждая бросить кнут.

– По закону все, да? По закону? Вот тебе твой закон! Сына родного калечить? Я думал, ты мне друг, а ты!.. – он грязно и страшно выругался. Рэдфорд, что-то невнятно выдохнув, перевернулся на бок и попытался повалить его на себя. На сей раз удар отца пришелся ему точно в челюсть, и еще один, последовавший сразу же за ним – в живот.

– Эй, Сэм, Марти, Дик, отвяжите парня! Я забираю его, – громко потребовал капитан Антонио, и никто не осмелился остановить троих его сопровождающих, принявшихся тотчас кромсать туго затянутые вокруг запястий, колен и щиколоток Джека веревки.

– Папа! Папочка! – опомнившись, наконец выдохнула Эрнеста, с ужасом и восторгом глядя на него. Капитан Антонио вздрогнул и обернулся, только сейчас заметив дочь:

– Что ты здесь делаешь? Ты… Он что, и тебя бил? – в два шага отец оказался рядом с безуспешно пытавшимся подняться на ноги Рэдфордом: – Ты ее трогал? Трогал, я спрашиваю?! – он повернул к дочери его перепачканное кровью лицо. – Ты, ты скажи! Скажи, и я убью его!..

Эрнеста в ужасе глядела на него, не смея произнести ни слова. Она даже не думала осуждать отца, не допускала самой мысли, чтобы возразить ему – и тем более не стала бы лгать. Не ее бесконечно любимому папочке, единственному, кто воспротивился совершаемой несправедливости и смог настоять на своем, остановить безумца-судью и защитить их с Джеком. Но, глядя вот так в искаженное болью и бессильной яростью лицо капитана Рэдфорда, Эрнеста понимала, что может верить отцу: этот человек умрет, если она скажет правду.

Вокруг все молчали. Они видели… они скажут, если она солжет… или вообще не посмеют вмешаться – так же, как не смели во время расправы над Джеком…

– Нет, папочка, – почти шепотом ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза и осторожно пряча за спину опоясанную красной полосой руку, которую до сих пор жгло болью. – Нет, капитан Рэдфорд не бил меня. – И, вжав голову в плечи, подбежала к уже отвязанному Джеку, которого отцовские люди как раз укладывали на импровизированные носилки из куска парусины, прежде заменявшей боцману Сэму Дугласу плащ: – Осторожнее, пожалуйста!..

– Стараемся, – пробормотал изо всех сил прятавший глаза старпом. Когда Эрнеста, отказавшись от его помощи, бросилась в толпу, он предпочел поскорее отправиться к капитану, чтобы сообщить ему обо всем, и теперь надеялся лишь на то, что девочка не вспомнит об его собственном невмешательстве в случившееся.

– Мама… Мама, ты здесь? – пробормотал Джек, пытаясь разлепить склеившиеся от слез и пота ресницы.

– Это я, Джек. Папочка, можно я возьму?.. – метнувшись обратно, Эрнеста почти сорвала с его пояса небольшую фляжку с пресной водой – ром капитан Антонио обычно с собой не носил – и опять подбежала к носилкам: – Вот, попей. Станет легче…

– А вот вода, кстати, и правда не помешает, девчонка дело говорит, – подтвердил также исполнявший обязанности судового врача боцман, но капитан Антонио нетерпеливо перебил его:

– Нет времени! Понесем ко мне в дом, это ближе всего. Эрнеста, беги вперед, предупреди маму, чтобы послала за доктором и освободила какую-нибудь комнату. А вы – расходитесь, нашли, на что поглазеть! – прикрикнул он на толпу зевак, облепившую их со всех сторон и с каждой минутой становившуюся все гуще. – Э-эх, поднимай! Донесем, донесем, парень, рано тебе умирать еще… Эх ты, бедняга…

Глава XIV. Нежеланные воспоминания

Дома было невыносимо тихо и спокойно. Эрнеста, как и велел ей отец, пулей влетела внутрь, пересекла крохотный внутренний дворик с тихо шелестевшим фонтаном, наугад метнулась в столовую, где служанки как раз накрывали к обеду, и упала в объятия матери, захлебываясь смехом и слезами.

Слава Богу, объяснять ей почти ничего не пришлось: сеньора Фрэнсис уже знала о случившемся и сразу отправилась выполнять распоряжения мужа. К тому моменту, когда отец и его люди внесли в дом едва живого Джека, эта маленькая, необыкновенно энергичная женщина успела подготовить одну из гостевых комнат на первом этаже, а на пороге едва различимой тенью маячил доктор, очевидно, боявшийся пудовых кулаков посланного за ним повара Джима даже больше, чем мести капитана Рэдфорда. Готовы были и чистая постель, и бинты, и все лекарства, имевшиеся в их доме; даже Эрнеста, отправленная следить за тем, чтобы как следует прокипятили и затем остудили воду для промывки ран, немного пришла в чувство. В комнату, где положили Джека, ее не пустили, но мама уверяла, что отец и доктор сделают все, что в их силах, а ей самой велела отдыхать и молиться за его здоровье.

После долгих уговоров няня все же увела ее наверх, переодела, накормила, а затем усадила рядом с собой перед образом Девы Марии и принялась горячо и усердно читать вслух молитвы – Эрнеста честно пыталась повторять за ней, но почти сразу же уснула, привалившись плечом к ее теплому мягкому боку. Однако уже через полчаса она очнулась с криком, свалилась со скамейки и, не слушая няню, обеими руками вцепилась в подножие статуэтки.

– Пожалуйста, пожалуйста, пусть он не умрет! Я… Я буду молиться утром и вечером каждый день, и никогда не буду забывать! Пусть… пусть лучше я всегда буду плохо учиться… Нет, я буду учиться, я все-все выучу сама и больше никогда не буду читать по ночам, а еще не буду… то есть, буду хорошо себя вести и всегда слушать папу и маму, только пусть он не умрет!.. – Последние слова она договаривала, уже сбегая вниз по лестнице.

Мама встретила ее на пороге, торопливо обняла и увела обратно в коридор. Прижимаясь щекой к ее пышной юбке, Эрнеста видела лишь, как толкуют между собой приглашенный доктор, отец с очень серьезным лицом и старый Рэндалл – когда-то он был корабельным врачом и считался одним из лучших, но, как-то раз потеряв ногу в пьяной драке, жил на улице и питался подаянием, пока капитан Антонио едва ли не силой привел его в свой дом и велел оставаться. Рэндалл частенько пропадал на улице неделями, если была хорошая погода, но в дожди, или когда случалось что-то дурное, сразу возвращался. Эрнесту он любил, всегда угощал сладкой лакрицей, резал ей красивые модели кораблей из дерева, легко умещавшиеся в ее маленьких ладошках, а она звала его не иначе, как «дедушкой» – и, увидев его морщинистое, чуть заметно улыбающееся лицо, сразу обрадованно спросила:

– С Джеком все будет хорошо?

– Будет, будет, внученька. Раз ты пришла, значит, точно будет, – ободряюще кивнул ей Рэндалл. – Ему бы только первые два дня пережить – коли в них Богу душу не отдаст, там уж его никакая сила убить не сможет…

– Рэндалл, Рэндалл, что ты говоришь? – хрипло, устало оборвал его отец. – У парня жар, вся спина до мяса разорвана, мы еле опиумом его отходили, а ночью… Эрнеста, ты-то что здесь делаешь? Иди, миссис Браун уложит тебя спать… Доктор, так что, вы полагаете?..

– Я уже сказал вам, – низко пригибая голову, с почти искренним сожалением пробормотал тот. – Если уже сейчас его едва берет такая доза… увеличивать ее нет смысла. Боюсь, это уже то, что мы зовем dolorem inferens inpulsa10… Disperatio11, да.

– Антонио, куда ты? – тревожно вскрикнула мать, так как отец внезапно резко поднялся на ноги и, тяжело и громко ступая, направился вон из комнаты.

– К Джону. Приволоку сюда, пусть видит!.. – в бешенстве рявкнул он, едва не задев ее плечом. Рэндалл с неожиданным проворством оказался рядом с ними:

– Погоди, капитан. Совсем уморить мальца хочешь, что ли? Думаешь, ему в радость будет видеть здесь Джонни? Да и тому время нужно, чтобы все понять. Ты лучше здесь останься, парню сейчас особенно отец какой-никакой нужен, – примирительно посоветовал он. Капитан Антонио выдохнул и сумрачно воззрился на него:

– Да какой я ему отец? Так, прикрыл от Джона пару раз, пока самому не трудно было…

– Ну вот, видишь? Уже больше для него сделал, чем родной отец! – бодро улыбнулся Рэндалл и посоветовал чуть тише: – Докторишку этого убери, ты и сам не меньше него знаешь, и вот еще что: пусть дочь твоя на эту ночь здесь останется.

– Зачем это? – растерялся отец.

– Как это зачем? Дети – они как ангелы Божьи, добро к себе тянут, а зла и не помнят вовсе. Парню-то этого добра и не хватает… Да и ей, поди, нелегко под дверью маяться.

Уговоры были долгими, но в итоге отец сдался и разрешил Эрнесте заночевать в соседней комнате. Сам он остался с Джеком, отправив жену спать; Рэндалл тоже разместился поближе к больному. Многострадального доктора, даже не потребовавшего платы за свой визит, отпустили восвояси, и в доме воцарилась тревожная, тягостная тишина.

Эрнеста знала, что по ночам и взрослым, и в особенности детям полагается спать, но, промучившись несколько часов, она босиком, на цыпочках прокралась в соседнюю комнату и встала в дверях. Единственная свеча светила отвратительно ярко, на подсвечнике неопрятной массой громоздились желтые подтеки воска; воздух был наполнен густой смесью разных трав и отваров. С постели, стоявшей в углу, слышалось хриплое, неровное дыхание, перемежавшееся короткими стонами – Эрнесте, знавшей о том, насколько Джек обычно нечувствителен к боли, при этих звуках стоило большого усилия над собой не заплакать. Отец, в домашней рубахе, с обнаженной грудью, как раз менявший завернутый в полотенце лед на лбу юноши, и растиравший что-то в ступке Рэндалл одновременно обернулись к ней.

– Папа, – стараясь говорить твердо, позвала Эрнеста. – Папочка, как он?

Мгновение капитан Антонио колебался, затем устало покачал головой:

– Лучше иди спать, дочка. Не знаю, сколько еще продержится… Не нужно тебе это видеть.

– Не слушай его, внученька, – улыбнулся Рэндалл. – Вот увидишь, обойдется. Веришь мне?

Эрнеста робко взглянула на него, затем подошла к кровати и шепотом попросила:

– Можно мне остаться?

– Еще чего… – начал было отец, но она с жаром перебила его:

– Папочка, дедушка! Джек ведь мой друг… Мне надо быть тут, пока ему плохо. Папа, пожалуйста, – прибавила девочка умоляюще, и капитан Антонио сдался:

– Пожалуй, хуже уже все равно не будет. Оставайся.

Джек был неимоверно горячий и весь мокрый, хотя его и укрыли лишь тонкой льняной простыней. Подушка под его головой вся промокла не то от растаявшего льда, не то от пота. На спину, хоть та и была намазана мазями столь густо, что страшные рубцы оказалось невозможным разглядеть, Эрнеста смотреть побоялась. Немного повозившись, она заползла под простыню, прижалась щекой к плечу Джека, вложила в его руку свою крохотную ладошку и спустя минуту уже спала по-детски крепким сном.