Казна Империи

– Он ещё и шутит, сучонок, – проскрипел зубами ко- мэск. – Попался бы он мне в бою.

– Бросьте, – передёрнул плечами комбриг. – Это он от скудоумия.

И нас повели.

Вокруг бурлила жизнь! Надо отдать должное, везде, где мы проходили, работы велись энергично.

– Во комсомолия даёт! – восторженно произнёс лётчик Сашка. – Даёшь Комсомольск! – задорно крикнул он встречной группе рабочих.

И тут же получил от конвоира по зубам.

– В строю не разговаривать, – сопроводил пояснением свой воспитательный процесс конвоир.

Так всё это было обыденно и буднично, как будто он только что не предал унижению гордое творение природы, а шлёпнул отставшую от стада корову.

– Послушайте, комбриг, – обратился за разъяснениями Абрам. – Город назвали Комсомольск, так?

– Так.

– Строят его комсомольцы, так?

– Так.

– А что же тогда здесь делает бедный еврей? Я ведь уже давно не юного возраста. Хотя, с другой стороны, мне было бы лестно.

– Дорогой Сруль Исаевич, вы всё очень верно подметили. Но причина до банальности проста. Уже на следующий год после открытия стройки здесь осталось меньше половины добровольцев.

– Неужели-таки повымерли? – всплеснул руками еврей.

– Кое-кто и умер, а остальные полетели в тёплые края. Климат, видите ли, тут не очень подходящий.

– А я так верил в наши молодые кадры и в энтузиазм освобождённого труда, – искренне огорчился Абрам. – А тогда кто все эти люди? Неужели такие же несчастные, как и мы?

– Ну почему же, есть и вольнонаёмные и вербованные. Всяких хватает.

–

Колонна, стой! – раздалась откуда-то спереди команда.

– Кажется, прибыли, – облегчённо вздохнул кто-то.

Колонну развернули лицом в одну сторону. Перед строем появился невысокий кривоногий офицер с петлицами ОГПУ.

– Кавалерист, – прошептал комэск.

– Ноги кривые?

– Морда лошадиная.

Шутка была бородатой, но все невольно заулыбались.

Между тем «начальный» человек широко расставил свои кривульки и произнёс:

–

Вы прибыли на комсомольскую пересылку. Порядки у нас строгие, но справедливые.

–

Самые сволочные порядки на всём Дальнем Востоке, – прошептал кто-то у меня за спиной, – даже по нужде просто так не выпустят.

–

Оправление нужды и прочие потребности только по команде, – продолжал комендант пересылки. – Любое слово и приказ администрации – это закон, нарушение которого карается со всей пролетарской строгостью. Всё остальное вам разъяснят на месте. Ведите контингент по баракам, – повернулся он к своей свите.

Бараки встретили нас роем комаров и мух. Но всё же это была не баржа. Место мы заняли в укромном углу. Оказалось, что мир не изменился и за всё надо бороться. Даже за засиженный мухами угол.

–

Послухай, братва, не в хипешь, но эта плацкарта уже занята, – послышался прокуренный, с блатной хрипотцой голос за нашими спинами.

–

Конечно, занята, – спокойно полуобернулся комбриг. – Нами!

– Ну, вы в натуре на шухер нарываетесь, – продолжал сверкать фиксой молодой арестант. – Здеся при каждых отсидках сам Ливер останавливается. Можно сказать, это его личные апартаменты.

– В стране победившего социализма всё общее, – произнёс я внушительно, – а тем более цугундер. Уж этой-то жилплощади государству для своих подданных не жалко. Интересно, как тут мог проживать на прошлых отсидках Ливер, если город начали строить всего лишь год назад?

– А что, гражданин Ливер и сейчас здесь? – поинтересовался комбриг.

– Стал бы я с вами базлать, – ловко сплюнул на пол фиксатый.

– Вы, пожалуйста, извинитесь за нас перед этим гражданином, – продолжил комбриг, – и попросите его на этот раз подыскать себе другое место.

Фиксатый от неожиданной наглости оппонентов на несколько мгновений остолбенел. А мне данная ситуация напомнила далёкий восемнадцатый год, когда шайка пьяных анархистов пыталась выселить нас из купе.

– Э, ханурики, вы никак меня только что послали на … ? – ляпнул он первое, что пришло на ум.

– Какой догадливый, – притворно удивился комэск.

– Доброго пути тебе, парень, – подтвердил я указанное направление.

Несколько минут урка высказывался на непереводимом лагерном фольклоре. Смысл его речи сводился к тому, что он имел беспорядочные половые связи со всеми нашими родственниками и даже домашними животными, а мы попали, и очень круто.

Его словоблудие прекратил лётчик Саша.

– Слушай. Надоел. Все полы тут слюнями забрызгал, – и мощной правой отправил парламентёра за приграничную территорию.

– Политические наших бьют! – раздался истошный вопль одного из урок.

– Врагов народа на перо! – поддержали его другие.

Что тут началось! Дрались все. В наносимые по челюстям и рёбрам удары каждый вкладывал всю накопившуюся за время нечеловеческих унижений и мытарств злость.

Мы стояли стеной. Один лишь Абрам в силу своей сугубо гражданской профессии не мог принимать участия в боевых действиях. Но он оказался незаменим в группе поддержки, и его меткие высказывания выводили врага из себя и слепо бросали на наши кулаки.

– Мать вашу перемать! – растерянные крики конвойных только подзадорили беснующуюся орду. И драка вошла во вторую фазу. Ввиду того, что все колюще-режущие предметы были предусмотрительно изъяты, в бой вступила тяжёлая артиллерия в виде досок от нар и прочего подручного материала.

Это надо было видеть! Только русский человек может так самозабвенно снимать накопившийся стресс. Все свои невысказанные обиды и ненависть к прошлым вынесенным унижениям и страхам арестанты выплёскивали на себе подобных.

Но конвой тоже был не лыком шит. Опыт в подобных мероприятиях, похоже, имел. Забухали выстрелы. С потолка и стен в разные стороны полетели щепки.

– На пол, сволочи! Следующий залп будет ваш! – раздался усиленный рупором голос.

Толпа словно нехотя стала валиться на залитую кровью и соплями землю. Когда все дышали носом в пол, в бой вступила лёгкая кавалерия. Злые надзиратели под прикрытием своих товарищей с оружием ворвались в барак и стали учить уму-разуму всех, кто попадал под горячую руку. Досталось и мне. Итогом сражения явились несколько вытащенных на улицу тел и наше окончательное закрепление на занимаемых рубежах.

Фиксатый, зияя тёмным провалом на месте бывшей фиксы, прошепелявил:

– Ну, суки политические, умоетесь ещё кровушкой. И ты, Вурдалак, попомни, братва измен не прощает.

Ого! Меня, оказывается, неплохо знают. А каких измен? Ах да, я ведь сижу по обычной уголовной «баклан- ке»! Значит, по всем понятиям должен был встать на сторону правильных пацанов.

–

Чегой-то ты там просипилявил? – притворно приставил ладонь к уху лётчик Сашка. – Иди сначала зубы вставь, а потом милости просим на переговоры.

После этой стычки население барака разделилось на два лагеря. Все нормальные мужики переселились в нашу половину, а блатные обосновались под крылом Ливера и его подручных. В бараке наступило временное перемирие.

Руководство пересылки, опасаясь, что возникшие противоречия перерастут в настоящую войну, постаралось как можно быстрее отправить нас по лагерям.

Таким образом, через неделю я оказался в четвёртом отделении Дальлага. Вместе со мной в этот лагерь попали лишь один лихой рубака Селютин да еврейский человек Сруль-Абрам. Остальных арестантская судьба разбросала кого куда. Кого в Нижнеамурлаг, кого в БАМлаг, кого на Сахалин.

За ту неделю, что я пробыл на пересылке, мне стало понятно, что весь Дальний Восток стал социалистическим раем за колючей проволокой. Всевозможные лагпункты, зоны и команды плотной паутиной опутали таёжные просторы.

Во времена заселения Амура, чтобы заманить в этот суровый край охочих людей, из казны выдавались деньги на подъём хозяйства и прочие нужды. Если Муравьёв- Амурский давал казачьи вольности и льготы для того, чтобы было кому поднимать и оберегать российские окраины, то новая власть решила вопрос освоения Дальнего Востока очень просто. Она вывезла на окраины страны инакомыслящих и неугодных. Здесь за пайку хлеба они строили светлое будущее для тех, кто во всём был согласен со своими гениальными вождями.

Начинался очередной этап заселения Дальнего Востока – социалистический.

Глава 3. ВУРДАЛАК СДАЁТ ЭКЗАМЕН

Четвёртое отделение Дальлага находилось в районе улицы, которая в наше время называется Гаражной. Своё название она получила из-за гаражей, которые располагались недалеко от лагеря.

Началась моя жизнь на очередной в моей судьбе комсомольско-молодёжной стройке. Только не было здесь ни корреспондентки Юлечки, ни интервью, ни прочих помпезно-фанфарных атрибутов моего времени. Был рабский подневольный труд за миску баланды и кусок хлеба- чернухи. Все работы были ручными, но продвигались не в пример быстрее, чем на моей прошлой стройке. Стимулы и поощрения раскрепощённого труда были совершенно разными.

Определили меня на строительство первого в строящемся городе клуба-театра имени 16-летия Октября. Находился он тут же на улице Гаражной в нескольких сотнях метрах от нашего лагеря.

–

Эй, Вурдалак, иди, тебя там бугор в каптёрке ждёт, – как-то перед обедом подошёл ко мне один из зэков, а на ухо прошептал: – Смотри осторожнее, чего-то там блатные колготятся.

Я сунул под штанину гвоздь-двухсотку и независимой походкой направился к каптёрке бугра. Бугор на зоне – это величина. Его волей решаются судьбы людей, которые по той или иной причине ещё не успели умереть. Может на такую работу определить, что через месяц вынесут вперёд ногами и прикопают тут же рядом на лагерном кладбище. А может и наоборот.

Едва я вошёл в каптёрку, как всё стало ясно. На меня с весёлой злостью пялился Фиксатый.

–

Чё, братело, думал, спрятался? А я вот специально ногу проковырял, чтобы вместо этапа на больничку попасть да с тобой, сучонком, поквитаться. А ещё желаю, чтобы люди знали, что ты за гнида.

Фиксатый не сдерживал ликующей радости. Восстановленная фикса торжествующе сверкала при каждом его слове.

–

Неужели настоящее? – я пальцем указал на новенькую фиксу. – А вообще-то навряд ли. Откуда у такого говнюка может быть золото? Скорее всего, рандоль. Ну, ничего, значит, ещё найдёшь.

Свою речь я закончил ударом каблука в челюсть слишком мстительного товарища. Тот нелепо взмахнул руками и, оторвавшись от пола, покинул помещение головою вперёд.

–

Назад! – осадил бугор сорвавшихся с места шестёрок. – Щепа своё слово сказал, Вурдалак – своё. Поглядим, чьё пересилит.

«О, так моего визави на самом деле кличут Щепа», – усмехнулся я про себя.

–

Нехай кровью решают, кто из них прав, – поддакнул один из зэков.

Это хорошо, – подумал я, – значит, поединок будет рыцарский – один на один. Хотя слишком обольщаться не стоит. В любой момент вся эта свора может сорваться, и тогда мои шансы упадут до самого что ни на есть нуля».

В это время из-за дверей показалась разъяренная физиономия Щепы. Несмотря на то, что на красной щеке паренька явственно отпечатался след от грязного каблука моего сапога, боевого задора он не растерял.

–

Ах, ты падла! – «похвастался» он уже двумя прорехами в своём рту.

В его руке сверкало лезвие красивого ножичка. Сразу видно, изделие готовили не для парадных выходов, а для дела. Кого по глазам полоснуть, кого на кончик пера подсадить. В общем, серьёзная тычина.

Щепа повёл себя довольно-таки осмотрительно. Видимо, причиной тому – моя былая слава кровожадного вурдалака. Он не стал ругаться матом и обзывать меня всякими нехорошими словами. Наверное, не хотел обижать меня перед смертью. Вместо этого он пригнулся чуть ли не до земли и ловкими движениями профессионала, перекидывая нож из одной руки в другую, двинулся ко мне. Если, читая эти строки, вам могло показаться, что всё это происходило как в замедленной киносъёмке, то отнюдь нет. Всё происходило быстро и слаженно.

Народ в каптёрке раздвинулся по сторонам, а я извлёк своё единственное оружие – гвоздь. Увидев, чем я собираюсь его напугать, Щепа осклабился. Да так снисходительно, что мне стало очень обидно.

Наверное, ему не следовало так поступать. Я всегда болезненно реагирую на насмешки в свой адрес. Кроме того, сержант в далёком 1982 году не учил его тому, что в оружие можно превратить любой предмет. Главное, чтобы ты очень хотел выжить. Я хотел. Поэтому и не стал делать красивых жестов и угрожающе крутить гвоздём перед носом у противника. Я не стал кричать «кийя-а-а!» и прочей дилетантской дребедени. Я некрасивым движением отправил своё оружие в сторону ухмыляющейся рожи. Стены каптёрки всколыхнулись от вздоха разочарования. Но не оттого, что я промахнулся, а наоборот. Гвоздь пробил глазное яблоко и вышел из затылка нехорошего Щепы. По инерции он сделал ещё пару шагов, но его мозг уже умер, к тому же гвоздь был ржавый, а это, как известно, приводит к заражению крови. Финита ля комедия. Выноси готовенького.

Урки угрожающе зашевелились. Даже воздух в тесной каптёрке стал тяжёлым и вязким. Я попробовал прикинуть свои шансы на победу, но затем махнул рукой. Сколько смогу, столько и утащу вслед за собой. Но тихий с лёгким акцентом голос неожиданно разрядил возникшее напряжение.

– Ша, граждане арестанты. Всё было по закону. Щепа предъявил, Вурдалак ответил. Фарт ему выпал, живой остался. Значит, и правда его.

Я взглянул на говорившего. Худощавый человек с жёстким лицом, прищурившись, смотрел мне в глаза.

– Живи пока, пулемётчик. Может, на что и сгодишься. А этого в кладку, – человек брезгливо кивнул на труп Щепы и вышел из каптёрки. Вслед за ним потянулись остальные.

Выходит, что не только Коза-Ностра закатывала своих врагов в бетон, наши бандиты это делали ничуть не хуже утончённых европейцев.

– Кто это? – спросил я у бугра, когда мы остались вдвоём.

– Ну, ты даёшь! Это же сам Веня Ростовский, – ухмыльнулся бугор из бывших расказаченных донцев. – Глянулся ты ему чем-то. Я-то уже думал, что хана тебе, козаче.

– Поживу ещё, – буркнул я, направляясь к выходу.

– Погодь, козаче, – остановил меня голос бугра. – Совет хочу тебе дать.

– С чего бы это?

– Считай, что понравился ты и мне.

– Давай, – не стал я строить из себя девочку.

– Уходить тебе надо на другой лагерь. Сегодня Веня добрый, а завтра по-другому прикинет. А у Щепы здесь много дружков осталось. По всем раскладам не жилец ты.

– Я что тут по собственному желанию? Как я уйду?

– Сразу видать, что первоходок ты. Способов много, было бы хотение, – хитро прищурился казак. – Думай.

Хорошо сказать думай, а что можно придумать в моём положении? Я рассказал о произошедшем Селютину.

– Да, брат, дела, – протянул озабоченно он. – Уголовные не простят – это факт. И в побег нельзя идти без подготовки, без карты, кругом тайга. Шансы один из ста, что выживешь.

– Бугор намекнул, что как-то можно на другой лагерь сорваться.

– А как не сказал?

– Хитрит чего-то.

– То-то и оно, – протянул комэск, – будем думать. А пока старайся один не ходить.

С этого дня началась игра в оглядки.

Не обращая внимания на людские страсти, земля благоухала. В самом своём пике стоял август месяц. Мы ходили загоревшие, как папуасы. Духота и зной выжимали из работяг последние соки. На строительных площадках и лесоповале с рабочих сходило по семь потов. А вечером в бараке, отбиваясь от наседавшего гнуса, мы слушали истории о мирном былом житье и о дикой случайности, по воле которой судьба уготовила нам нары и каторжный труд.

Наша компания разрослась. В основном это бывшие военные и люди, не желавшие подчиняться воровским законам зоны. И вот я лежу на нарах и, полуприкрыв глаза, слушаю очередную историю из прошлой жизни арестантов.

–

В ноябре, как только выпал снег, давай нас гонять на лыжные марш-броски, – рассказывал бывший командир стрелкового взвода из Де-Кастринского укрепрайона Андрей Воронин.

Кстати, сидел он по 58-й статье за контрагитацию. А где и что он ляпнул не так, красный командир и сам до сих пор понять не мог. Правда, был у него один грешок – переспал несколько раз с женой комиссара роты. А за всё надо платить. Вот и заплатил молодой красавец комвзвода за любовь пятью годами своей жизни.

–

Наш комполка товарищ Романовский ничего не объясняет. Твердит одно и то же: «военная тайна», – продолжал свой рассказ Андрей. – И вот двадцать третьего января тридцать второго года построили весь наш четвёртый Волочаевский полк на плацу, а вместе с нами и артдивизион из второго артполка. Сообщили, что мы походным маршем выдвигаемся на Де-Кастри.

– Чего ж вас туда? – заинтересовался я.

– Японцы, – заговорщицки ответил Воронин. – Командованию стало известно, что японцы весною затевают в этом районе какую-то пакость. А войск-то здесь кот наплакал. Вот нас полторы тысячи штыков и бросили туда в самые морозы и метели. Чтобы, значит, до ледохода мы могли там оборону наладить.

– Ну и как вы дошли? – продолжал я задавать свои вопросы.

– Дошли. Все в целости и сохранности. Двадцать третьего января вышли, а двадцать третьего февраля были в Де-Кастри. Ни один не поморозился. А ведь шли не налегке. Орудия артдивизиона товарища Хетагурова, обоз с продовольствием и боезапасом. Восемьсот вёрст по торосам и морозу.

– Не вы первые, – вспомнив зимний поход командарма Тряпицына, проговорил я.

– Как это не мы, как это не мы? – загорячился Андрей. – Нам говорили, что до нас ещё никто не ходил.

– Ходил. А был это партизанский командир Яков Тряпицын. В девятнадцатом году он за три недели дошёл до Нижнетамбовского, а на четвёртую уже Циммерма- новку взял.

– Не знаю никакого такого Тряпицына. Выдумываешь ты всё. Я и про командира-то такого никогда не слыхал.

«Я тоже когда-то о нём ничего не слышал, – подумал я, – пока лично не познакомился». Но спорить с Ворониным не стал. Зачем?

– Был такой командарм, – откуда-то из тёмного угла услышал я слова поддержки.

Мне стало интересно и я попытался узнать голос – сослуживец всё-таки.

– Партизанил я в евонной армии. До самого Николаевска дошли тогда, заняли его. А весной, когда японцы полезли, приказал Тряпицын спалить город.

– И что? Спалили? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Спалили, – подтвердил рассказчик. – Дотла спалили, а мирный люд через тайгу на Керби угнали.

– А что дальше было?

– В Керби переворот случился. Командарма Тряпицына вовместях с его полюбовницей Нинкой и всем штабом расстреляли.

– Это за что же так круто?

– Крови на них невинной шибко много было. Вот и не выдержал народ.

В бараке наступила тишина. Я же думал о превратностях людских судеб. Вот, например, этот мужик из темноты, наверняка мы с ним встречались во время тря- пицынского похода. И вот судьба свела нас вновь. Мне стало интересно, а встретив Ивана Зимина, узнал бы я его? Сколько сейчас ему годков? Уже около сорока, наверное.

Память накрыла меня своими лёгкими крыльями и унесла в прошлое.

Если вдуматься, я-то уже четвёртую жизнь живу. А самое большее их, говорят, у кошки – аж семь. Сколько их предстоит прожить мне?

Самое обидное то, что я хотел попасть в прошлое, чтобы вернуть назад свою любовь и друзей, а вместо этого, словно проверяя на прочность, меня бросает из огня да в полымя. И вот теперь я в робе арестанта строю свой родной город.

О строительстве Комсомольска я много читал книг и видел фильмов. Но как всё это далеко от того, с чем я столкнулся на самом деле. Да уж постарались идеологи облагородить прошлое. А может быть, так и надо?

Зачем нам, живущим в счастливом завтра, знать, что наш город стоит не только на энтузиазме комсомольцев- добровольцев, но и на костях безвинно осуждённых и загубленных судьбах поколения тридцатых-сороковых. Поневоле приходит ассоциация с творением Петра – городом на Неве. Стоит ведь красавец, радует нас своим великолепием. А кто сосчитает, сколько людских жизней стало фундаментом этой роскоши?

Постепенно мои мысли перетекают к воспоминаниям более приятным. Луиза, любовь моя, где ты, что с тобой? Ради тебя я вернулся в это суматошное время. Суждено ли нам встретиться?

Мы с Селютиным, надрываясь, тащим бревно. Он шагает впереди, я позади. У меня такое впечатление, что бревно я несу не с Селютиным, а с самим Владимиром Ильичом на кремлёвском субботнике.

–

Послушай, комэск, – хриплю я ему. – Тебе не кажется, что мы попали на вечный коммунистический субботник.

–

Меньшиков, зараза, гнилое сукно для мундиров закупил, – поворачивает голову Селютин. – Ужо я его, вора, проучу как следует.

От неожиданности бревно валится с моего плеча. Я трясу головой, пытаясь сбросить наваждение. На меня щерится своими кошачьими усиками сам царь Петр.

– Ваше Величество, – лопочу я.

–

И ты вор, – длинная рука царя обличающе направлена в мою сторону. – Пошто девку-красавицу у меня умыкнул?

–

Не по злому умыслу, по простоте душевной, – оправдываюсь я, не понимая о чём речь.

–

Девка-ягодка постелю бы мою по ночам своим телом согревала, а ты её себя полюбить заставил!

Что за чертовщина? Ещё с царями я за девчонок не спорил.

Наш разговор прерывает выпорхнувшая из розовой дымки Луиза.

–

Люб он мне, мин герц. Только его я быть поклялась пред оком Всевышнего. Не погуби наши души, любви жаждущие.

Я тупо молчу и таращусь на происходящее.

–

Благодари свою заступницу-графинюшку, пёс безродный, – поворачивает ко мне свои усы Петр.

Я валюсь на пол и обнимаю колени графини.

– Всепокорнейше благодарствую, милостивица, – несу я какую-то несусветную чушь.

Луиза склоняется ко мне. Её роскошные локоны мягко щекочут мне губы. Я схожу с ума от аромата, исходящего от её тела.

– Помни наш уговор, – шепчет она. – Как только пройдёшь пятый круг, Бог соединит наши души. А теперь вставай, не время спать.

Я открыл глаза. По телу крупными каплями катил пот. Приснится же такое! Не пойми, что и для чего. А может быть, для чего? О каком пятом круге пыталась мне сказать Луиза? Если это круги ада, то в первом я уже нахожусь. Какими же, интересно, будут остальные?

Мои размышления прервал шорох осторожных шагов. Я насторожился. Уж не по мою ли душу?

Лёгкое поскрипывание приближалось. Я бесшумно скатился с нар и затаился. Точно! Шаги затихли рядом с моей лежанкой. Раздался короткий посвист разрезанного воздуха, и со стуком металл, вошёл в деревянное ложе.

Пока убийца недоумевал, я, ориентируясь по смутному очертанию, приложился ему между ног, а затем кулаком в голову. Раздался сдавленный всхлип, и тело неизвестное покорно сложилось и опустилось на пол.

Я выдернул из нар заточку и похлопал по физиономии отключившегося. В смутном предрассветном мареве я разглядел, как у нападавшего задёргались веки и открылись глаза. Личность была мне не знакома.

– Ты кто? – спросил я его полушёпотом.

– Филька Резак, – так же шёпотом ответил пленник, не отпуская рук от ушибленного места.

– За что же ты меня так не любишь, Филя? Может быть, я у тебя девушку увёл или, может быть, на дискотеке штиблеты испачкал?

Филя виновато молчал и учащенно хлопал веками. Его поведение говорило о том, что он раскаялся и готов к сотрудничеству. Вот только не знает с чего начать. Конечно, факту такой дружелюбной покладистости способствовала подставленная под кадык заточка. Но, в конце концов, не это главное, а важно то, что парень всё осознал.

– Начни сначала, – по-отечески посоветовал я ему.

– Приговорённый ты, Вурдалак, – наконец выдохнул Филя. – Братва порешила тебя на ножи поставить.

33

– И послала для приведения приговора в исполнение тебя, Резака?

– Стало быть, так, – понуро согласился Филя. – Я ведь тоже подневольный. Куды ж деваться. В этом деле не откажися.

– Что теперь тебе грозит? Заказ-то ты не выполнил.

– Как Веня решит, но хорошего мало.

– Так это Ростовский, что ли? – удивился я. – Ведь он на правилке сам порешил меня не трогать.

– То было сказано, чтобы авторитет правильного вора не уронить. А опосля он дал команду: перекрасившегося братка слить в помои, чтобы другим неповадно было.

Да, серьёзно взялись за меня ребятки. А ведь доведут дело до конца, как пить дать доведут. И опять Луиза спасла меня. Что там она про круги говорила? По всему видно, пора на следующий круг перебираться. Только как это сделать?

– Дуй на свою шконку, – приложился я напоследок по затылку Фили Резака. – Никудышный из тебя резак, так и передай Вене. В следующий раз пускай кого покруче пришлёт.

Филя совсем по-детски шмыгнул носом и припустил в свой угол.

Наступал рассвет нового дня. Доживу ли я до следующего?

Глава 4. ПРИКОСНОВЕНИЕ К ТАЙНЕ

Так я встретил ещё три рассвета. Но, как ни пытался найти выход из создавшейся ситуации, ничего не получалось.