Казна Империи

Константин Кураленя

Казна Империи

СТАРЫЕ ДНЕВНИКИ. Вступление к публикации третьей тетради

Что такое? – скажете вы, – Неужели приключения не закончились? До каких пор ты будешь таскаться на этот Шаман и будоражить наше воображение? И будете правы. Потому что лишь два месяца назад я и думать не мог, что моя жизнь вновь круто переменится. Но жизнь предполагает, а Бог располагает. Вернувшись в год 1987-й из огня братоубийственной войны, которую советские историки назовут Гражданской, я затосковал. На строительной площадке задымили печными трубами первые жилые коттеджи. На стройке наступило некоторое оживление. «Наконец-то Родина по достоинству оценила наш самоотверженный труд!» – думали мы, захлёбываясь наивными слюнями патриотического умиления, не задумываясь о том, что так бывает, когда тяжело больной человек, перед тем как окончательно переселиться в мир иной, на несколько часов оживает и чувствует себя молодым и здоровым. Ожила и наша стройка, но ненадолго, это была её предсмертная агония. Но об этом я расскажу немного попозже, а сейчас я ехал в столыпинском вагоне и от нечего делать прислушивался к разговору в соседнем купе…

Глава 1. СНОВА УЗНАЮ КТО Я?

Железнодорожный вагон, в среде российских обывателей называемый «теплушкой», а в нашей – вагзаком, отвратительно брякал и жалобно стонал всеми своими разболтанными частями каждый раз, когда колёса гремели по рельсовым стыкам. А так как колёса у вагона были железными и амортизации практически никакой, то вполне естественно, что моя многострадальная головушка нещадно моталась из стороны в сторону. Я сидел, откинувшись на дощатую стенку, и лениво прислушивался к неторопливому трёпу своих новых попутчиков. Торопиться мне было некуда. Там, где я находился на этот раз, время течёт совершенно по-особому, можно сказать, что оно даже не течёт, а еле-еле журчит, натужно перекладывая листы календаря.

– Неужто там людей хороших нет? – вопрошал испуганно-жалобный голос.

– Не встречал, – последовал ленивый ответ.

– Но ведь в народе говорят, что мир не без добрых людей, – продолжает нудить тот же голос. – Там ведь тоже люди живут.

– Куда везут нас, добрых людей нет. Там чтят только два закона. Воровской – это самый важный, и Уголовный кодекс – это для фраерков вроде тебя. А по какому из них жить, решать должен ты сам.

– А по какому лучше?

– Ну, ты, фраерок, даёшь! Тебе тут что, ликбез? – ответил возмущённый голос вертлявого вора по кличке Интеллигент. – Это на вокзале справочное бюро бесплатно, а здеся нянек нету.

–

Я отблагодарю, – послышался стыдливый шёпот.

–

На кой чёрт мне твои благодарности. Вон вертухаи хамовки не дают уже два часа, так что с голоду окочуриться можно, а ты «отблагодарю», – возмущение вора было вполне натуральным.

Послышался затаённый ворох чего-то текстильнобумажного. После этого раздалось довольное чавканье, и подобревший голос продолжил:

–

Жить следует по нашему закону, по воровскому. Тогда тебе и харч с чифирём, и место на хороших нарах, и почёт и уважение братвы.

Ещё полчаса я не мог уснуть и слушал эту галиматью, при помощи которой бывалые уголовники набирали себе рекрутов или рабов – это уж как будет угодно. Я внутренне улыбнулся, когда услышал продолжение беседы.

–

Говорят, что как-то по-особому себя надо вести, когда попадаешь туда первый раз.

–

Это само собой, – солидно подтвердил Интеллигент. – Показать себя надо. А так какое уважение? Люди должны сразу определить, какой ты масти.

–

Ну да, ну да, – поддакнул благодарный слушатель. – А что надо делать?

Я слегка приоткрыл глаз и сквозь прищуренные веки посмотрел на собеседника молодого налётчика. Так и есть, пожилой ростовщик еврей. Тщедушный, узкогрудый, ростика ниже среднего, с обильными залысинами и куче- ряшками над ушами, он походил на подростка-старичка. В своём деле ростовщика-перекупщика он может быть и профи, а вот в жизни среди волков полный ноль. Сел на нары за какие-то не вовремя сданные народу цацки.

Похоже, представитель многострадального народа впухает. И это будет не та пятёрка, которой он отделался по справедливому решению пролетарского суда.

–

Да всё очень просто. Привезут тебя к «хозяину». Веди себя независимо. Но нет, конечно, в морду не плюй. Просто поставь себя так, чтобы определил он тебя к ворам. А там, как только на «хату» попадёшь, сразу же с порога и базлай: «здорово мол, козьи морды, принимайте нового арестанта. Да место мне предоставьте поближе ко всем удобствам. Не привык я себя шибко утруждать».

–

Какие же в камере удобства? – недоумевает бывший ростовщик.

–

Чудак человек, – снисходительно цвыркает сквозь зубы Интеллигент. – Рукомойник, угол потеплее. Параша чтобы рядом была.

–

А не побьют, ведь их же там много?

–

Ну, ты, чувак, даёшь! Силу везде уважают, а так за какого-нибудь приблудного держать станут. Вот тогда тебе действительно на очко никогда не пофартит.

Купе едва сдерживалось от приступов смеха. Даже конвоиры, улыбаясь, покачивали головами. Какое-никакое, а развлечение в унылой подневольной жизни. И никто даже не удосужился подумать о том, что сейчас эти, так называемые советы, подписывают доверчивому еврею «вышку» или, на худой конец, должность вечного «шныря» и место под нарами.

Мне стало жаль представителя народа Израилева. За то недолгое время нахождения в застенках я усвоил три железных правила арестанта: не бойся, не проси, не плачь. Здесь каждый выживал, как мог. Было ещё правило – не встревай, куда тебя не просят. Перечислять остальные я не хочу – просто лень. Но на душе было так тоскливо, хоть волком вой. Может быть, поэтому я и нарушил одно из этих правил, следствием чего явилась цепь событий, вовлёкших меня в череду закономерных случайностей.

–

Эй, Абрам? – махнул я еврею рукой.

Тот испуганно вздрогнул и, подслеповато прищурившись, посмотрел в мою сторону.

–

Я Сруль, – пытаясь поймать остатки разбегающегося достоинства, пролепетал он.

–

Сруль, конечно, достойное еврейское имя, но это там у вас в синагоге. А здесь ты будь Абрамом. Русский язык многообразен в своих понятиях. А нары не то место, где можно гордиться мудростью отцов, давших нам имена. Так я не понял, ты подойдёшь или нет?

Тот согласно затряс головой и направился к нам.

Я сказал «к нам», потому что не успел поведать раньше о том, что рядом сидели такие же, как и я, осуждённые военнослужащие: я, бывший выпускник пулемётных курсов Андрей Громов, кавалерийский командир эскадрона Селютин, два молодых сталинских сокола и пожилой комбриг товарищ Полторак. Поэтому прочая бродежня старалась лишний раз с нами не связываться. Да мы и сами не нарывались.

– Эй, пулемётчик, ты чё в натуре? – опомнился карманник.

– Ваш регламент окончен, – мило оскалил я зубы и вопросительно, из-под ресниц, взглянул на комбрига. Пожилой, сухопарый, с иссечённым ранними морщинами лицом, бывший командир кавалерийской бригады, а теперь враг народа согласно кивнул головой. Хочу сказать, что, несмотря на видимое перемирие, обстановка в спецвагоне была накалена. Блатные, как и коммунисты, да и вообще представители какой-либо политической партии, не могут терпеть многопартийности. Поэтому мелкие стычки бывали и чаще, но развязка близилась.

Недоверчиво шмыгая носом, Абрам-Сруль приблизился ко мне.

– Вы что-то с меня хотели? – культурно поинтересовался он.

– Абраша, здесь тюрьма и не надо быть таким доверчивым. На зонах в местах общего пользования живут отщепенцы и мужчины лёгкого поведения. А слова, которыми вас учили поздороваться, это некрасивые слова, и за них очень больно бьют лицо, а иногда и убивают до самой смерти.

Глаза еврея поползли вверх.

– За что? Что плохого сделал бедный еврей?

– Просто здесь так шутят. В тюрьме любят весело пошутить. До смерти обхохочешься. Верно, Интеллигент?

– Он над нами издевается! – бросился Интеллигент к законнику Прохору. – Прохор, позволь я его на куски порву!

– Цыц, сявка! Разве ты не видишь, что гражданы военные исполняют свой долг: защищают обиженных и угнетённых там, куды их послал наш дорогой и любимый товарищ Сталин. Пускай потешатся, а мы погодим, – он демонстративно поковырял в ухе и, брезгливо посмотрев на палец, обтёр его о волосы одного из сидевших у его ног шестёрок.

– Какой я идиёт, какой я идиёт, – сокрушённо повторял еврей.

– Не переживайте вы так, любезный, – посоветовал комбриг. – Вы не одиноки в своём несчастье, здесь нет нормальных людей.

– А вы?

– Если брать по званию, то самый главный идиот в теплушке – это я. Ну, а уж в масштабах всего железнодорожного состава или страны, то тут вы уж сами догадайтесь, – тихим голосом добавил он.

К вечеру вокруг нашего небольшого коллектива сформировалось уже вполне солидное ядро из инженеров, рабочих и прочего люда, на собственной шкуре убедившегося в том, что воровской закон не считается с индивидуальными особенностями личности.

– Ну, теперь хоть по очереди можно будет поспать спокойно, – удовлетворённо вздохнул комбриг. – А вы всё- таки молодчина, пулемётчик… тьфу ты, как вас там?

– Младший лейтенант Громов. Два месяца назад окончил Харьковские пулемётные курсы. Следовал к месту расположения части в Гродеково.

– Можете не продолжать, – оборвал он меня. – Все мы здесь не по своей воле. Ошибка, – подмигнул он и повернулся на другой бок. – А болтун это кто? – закончил он уже оттуда.

– Находка для шпиона, – продолжил я фразу.

Понемногу вагон, где следовали к местам заключения законно осуждённые, впал в тяжёлый смрадный сон.

Я лежал на спине и бездумно разглядывал невидимый в темноте потолок. Вот ведь влип так влип! Сколько раз я приказывал себе даже не смотреть в сторону Шамана. Дёрнул же чёрт! «А может, я сейчас попаду к своей Луизе!» – передразнил я себя. Вот и попал, но только в тридцать третий год. Хорошо ещё, что не в тридцать седьмой. А сколько ей, интересно, сейчас лет? Получается – тридцать два года! А мне – двадцать восемь. История знала браки и покруче. Какая к чёрту история! Она моя законная супруга перед Богом и людьми.

Я вспомнил шанхайскую православную церковь, и моё сердце непроизвольно сбилось на ускоренный ритм. Страстные объятия, поцелуи и прочие нежности Луизы, о которых в окружении нескольких десятков немытых мужиков даже и думать нельзя, чтобы, не дай Бог, пошлая грязь похабных помыслов не коснулась её нежного образа. Но истосковавшемуся сердцу не прикажешь.

Приятная полудрёма обволакивала меня, и я уже ничего не мог с собой поделать. И вот уже мчимся с Луизой по песку нашего острова и на ходу сбрасываем с себя жалкие остатки одежды. Вот и вода. Брызги плещут мне в лицо с такой силой, что я невольно открываю глаза…

За последние дни я привык к стольким неожиданностям, что, машинально успеваю увернуться от блеснувшего перед глазами предмета. Вижу склоняющуюся ко мне физиономию, хватаюсь за кадык чей-то небритой шеи и что есть сил рву его на себя. Раздаётся неприятный хруст, затем нечеловеческий вопль, и меня всего заливает тёплой и липкой жидкостью. Я уже окончательно проснулся и понимаю, что эта жидкость не что иное, как кровь.

Готовый к новой атаке, я сбрасываю с себя ставшее безвольным тело и соскакиваю на пол… Но вокруг пусто и никто нападать не собирается.

Сквозь прутья решёток по нашим кубрикам уже носятся лучи фонарей.

–

Всем на пол! Всем на пол! – разносятся крики вертухаев.

И совсем неожиданно я оказываюсь в центре внимания. На мне, как на вражеском мессершмите в ночном небе, скрещиваются лучи карманных фонариков. Наступает мёртвая тишина.

Я прекрасно понимаю, что причина этой тишины я. Моя правая рука продолжает сжимать в руках кусок плоти. Я подношу её к глазам и брезгливо отбрасываю прочь. Кусок вырванной трахеи с неприятным чмоканьем мягко падает на судорожно дёргающееся тело моего недавнего врага – молодого налётчика, носившего кличку Интеллигент.

Я выругался и сплюнул от отвращения к самому себе. Что-что, а вырывать из тела куски мяса мне ещё не доводилось. Мне его было совершенно не жаль. Он пришёл взять мою жизнь, а отдал свою. Баш на баш – третьего не дано. Этот мир изгоев и отщепенцев предполагал волчьи законы общения. И против своей воли я стал к ним привыкать.

–

Вурдалак! – заметались возгласы из одного конца вагона в другой.

– На пол! Быстро на пол! – опомнились вертухаи.

Я спокойно выбираю место на полу где нет крови и, заложив руки за голову, укладываюсь вниз лицом. «Ещё один крутой поворот в моём путешествии», – успеваю подумать я и, получив удар по голове, погружаюсь в темноту.

И снова мне снилась Луиза. Но только на этот раз я прибыл из пулемётной школы на станцию Гродеково не один, а вместе с ней. Стоял тёплый летний день. Перед тем как пойти «сдаться» командованию части мы решили ещё немного побыть вдвоём. В уютном ресторанчике нас обслужили быстро и по первому разряду. Ещё бы, молодой лейтенант с орденом Боевого Красного Знамени на груди. Однако, осмотревшись получше, заметил, что всеобщее внимание привлекает не моя персона, а ослепительная красота моей спутницы.

Просидели мы в ресторане около двух часов. Но, что такое время для влюблённых? Я смотрел в глаза любимой и вспоминал все наши приключения в далёком восемнадцатом году. Вернее, островную и самую беззаботную их часть. Мои взгляды были предельно откровенными, а Луиза, всё понимая, не пыталась спрятать от меня своих очаровательных глаз.

–

Ваши документы, товарищ младший лейтенант? – самым бессовестным образом была нарушена эта идиллия.

Я обернулся. Нарушитель нашего покоя стоял, раскачиваясь с пяток на носки, заложив руки за спину, похотливо таращился на моё сокровище. Его гаденькая ухмылочка уже снимала с её прекрасного тела последнюю деталь женского туалета. За спиной у хама топтались ещё двое из военного патруля. Нашивки ядовитого цвета под его лейтенантскими кубарями сообщали о том, что он принадлежит к всесильной и карающей организации ОГПУ.

Я понял, что парень жаждет неприятностей и попытался уладить всё миром.

–

Послушай лейтенант, всего несколько минут и мы докушаем мороженое, а потом…

Есть такая порода людей, которые всяческим способом желают возвыситься за счёт унижения других. В детстве, как правило, они часто болели, во дворе их нещадно притеснял какой-нибудь сорвиголова. В более старшем возрасте на них совершенно не обращал внимания слабый пол… И вот, получена вожделённая власть над людьми – «Ну, теперь вы у меня попляшете!»

– Документ-ты! – его растопыренная пятерня чуть не уткнулась мне в нос.

Хорошо, что реакция не подвела меня и на этот раз, и я успел отклонить свою голову.

Сидевшие рядом за столиком пограничники заржали.

Видит Бог, я этого не хотел, но если кто ещё помнит, то моя девушка была графиня и её врожденная деликатность терялась перед откровенной наглостью людей, мягко говоря, не вполне интеллигентных. Ну и что, что он в патруле? Просто я органически не переносил, когда Луиза огорчается.

Поэтому в следующее мгновение некультурный товарищ совершил резкий марш-бросок в ближайшие кусты. Причём проделал он это неловко – задом наперёд и вверх ногами. А его товарищи по патрулю, оставив мне на время свои винтовки, помчались посмотреть, что командир делает в кустах. Правда, сделали они это не по доброте душевной и не из любви к своему начальнику, а по моей настойчивой просьбе.

Я же, осторожно прислонив к столу казённое имущество, направился по своим делам. Да и время уже поджимало. По пути я неожиданно заметил, что рядом со мной нет любимой. Такого не могло быть! И тут я с досадой хлопнул себя по лбу – она же в Лондоне!..

Резкая боль расколола мою голову, и я очнулся…

Я лежал на затоптанном полу одиночной клетки- карцера арестантского вагона. И первой моей мыслью было: откуда в Гродеково взялась Луиза?

Затем всё стало на свои места. Это просто явь перепуталась со сном. Луиза, в который уже раз, своим неожиданным появлением в моём сознании спасла мне жизнь. Лежать бы мне сейчас на вагонной полке с заточкой в горле. Воистину моя любовь стала для меня ангелом- хранителем.

Тогда в Гродеково всё начиналось и закончилось совсем по-другому. Я, как добропорядочный гражданин, привёл и сдал оболтусов из патруля в комендатуру. Но вместо бурных рукоплесканий и радостных похлопываний по плечам меня привлекли к ответственности. А на месте Луизы была совершенно другая девушка – просто случайная попутчица по долгой дороге на Дальний Восток.

Что такое драка с патрулём? По армейским меркам плёвое дело. В незабываемом городе на Неве мне за подобные шалости в далёком тысяча девятьсот восемьдесят третьем году вломили пять суток гауптвахты. И я чин-чинарём отсидел их на гарнизонной губе, на улице Садовой номер три. Но, как видимо, иные времена, иные нравы.

Сопляк-огэпэушник написал рапорт прокурору. Причинённую ему обиду его коллеги оценили в пять лет лагерей. И это благодаря тому, что шёл всего лишь тридцать третий год. Немногим позже мне светило бы клеймо «враг народа» и, возможно, даже вышка. А так дали всего пятёрочку. Но, правда, по обычной уголовной статье за драку, и отправили исправлять свои ошибки вместе с уголовниками и прочим арестантским людом в места не столь отдалённые. А вот теперь за жмурика Интеллигента добавят срок. И никто не посмотрит, что я оборонялся.

До самого Хабаровска я добирался в «одиночке». Я стал местной достопримечательностью. На меня охранники ходили смотреть как на Никулина. Ещё бы, вурдалака поймали. Наручников с меня не снимали, и даже на баржу в Хабаровске заводили в них. Там я и узнал, что сидеть мне не пять, а двенадцать лет. В то время суды работали более расторопно, стране были нужны дармовые рабочие руки и наученное чужим примером покорное серое стадо.

Ну ничего, мне бы только скорее до Шаман-горы добраться.

Половину зэков из нашего вагона отправили по разным леспромхозам и приискам, но наша пятёрка сохранилась, и мы узнали, в каком именно месте Родины требуется наш труд. В трюме баржи я встретился со всеми. Она двигалась вниз по Амуру на новую комсомольско- молодёжную стройку. Нас везли строить город моей юности – Комсомольск-на-Амуре.

Неисповедимы пути твои Господи. И зачем я только вновь поглядел на Шаман-гору? С одной комсомольско- молодёжной стройки попал на другую, где, возможно, в ударном труде преждевременно окончу дни свои.

Глава 2. МОЙ АДРЕС: АМУРЛАГ

Выгодное это дело – строить светлое будущее за счёт дармового труда деклассированного элемента. Госхозяй- ству прибыток, и неугодные власти людишки под присмотром. Глядя на всё, что происходит вокруг, я поневоле стал подумывать, что построение коммунизма в отдельно взятом государстве всё же возможно. Но под неусыпным оком умных вождей и на территории, многократно опутанной колючей проволокой и окружённой частоколом штыков. Это для того чтобы, не дай Бог, какой-нибудь ополоумевший от коммунистического счастья не вздумал сбежать.

Ещё при посадке на баржу более опытный комбриг толкнул меня в плечо:

– Не вздумайте в закутках жаться. Обосновываемся под самыми люками.

Лишь позже я смог оценить его совет. В трюмах раскалённой на солнце посудине стояла такая духота, что всем арестантам пришлось раздеваться чуть ли не догола. Но и это не самое страшное. Катастрофически не хватало воздуха.

– Что же вы творите! Люди вы или нет? – неслись крики осуждённых.

В ответ слышалось:

– Мы-то люди, а вот вы – враги народа.

Мне всегда было непонятно стремление неудовлетворённых в своих амбициях людей к садисткой жестокости. Может, таким образом они тешат своё извращённое самолюбие? Вот вы там, мол, все шибко умные да бывшие генералы, а нам этого не дано, зато мы вас всех к ногтю. А где же любовь к ближнему? Где сострадание к страждущему? Всё-таки велик в человеке дух уничтожения и жестокости.

Когда задыхающиеся люди стали терять сознание, начальник конвоя сжалился и приказал выводить наверх небольшие партии заключённых, чтобы глотнули свежего воздуха. Но, до нас очередь не успела дойти.

Когда проветривалась третья или четвёртая партия, наверху раздались встревоженные крики и забухали выстрелы.

– Вот идиоты, – проскрипел зубами комбриг. – Никак, побег удумали, стервецы.

Прогремело ещё несколько выстрелов, затем всё утихло.

– Я в тайге белке в глаз бью, а тут и целиться-то не надо, – раздался сквозь открытый люк самодовольный голос.

Через мгновение, подгоняемые прикладами, вниз скатились оставшиеся в живых два человека.

– Задраить люки! – послышалась команда. – Эти скоты гуманного отношения не понимают.

– Что там случилось? – посыпались вопросы.

– Да староверы из раскулаченных ни с того ни с сего конвой растолкали и в воду.

– Ну и?

– Что ну и? Восьмерых на дно отправили. Даже шлюпку спускать не стали.

«Круто, – подумал я. – Что за бал сатаны правится в России-матушке? До какой же степени может обесцениться жизнь, что проще пустить всех на дно, чем спустить шлюпку и выловить. А старообрядцы на что надеялись»?

– Какой это побег! – Пробормотал Селютин. – Это – самоубийство.

– Куда бежать собрались? – сквозь зубы проскрипел один из заключённых.

– Теперь и нам житья не будет, – глядя, как задраивается наша последняя надежда на свежий воздух, проговорил комбриг.

– Ни себе, ни людям! – зло сплюнул комэск.

– А им уже всё равно, они теперь с архангелами беседы ведут, – покачал головой комбриг.

–

Но ведь это же страшный грех, – прошептал так и прижившийся рядом с нами Сруль-Абрам, – Господь самоубийц не прощает.

–

Поэтому и прыгнули, – глубокомысленно изрёк один из сталинских соколов. – Не сами же на себя руки наложили, а от пули погибли.

В переполненном народом помещении становилось невыносимо душно.

–

Они-то, может быть, в рай попадут, – вздохнул комэск, – А вот мы-то уж точно в гиене огненной задохнёмся.

Вечером стало немного легче, и мы забылись тяжёлым беспокойным сном.

Луиза, как всегда, протягивала мне свои призрачные руки и шептала что-то бессвязное. Я силился дотянуться хоть до кончиков её пальцев и получше расслышать, что она хочет мне сказать. Мне казалось, что если я услышу её голос, то всё встанет на свои места. Кончится этот кошмар, и я обрету то, о чём мечтал.

–

Повернулись! – привела меня в чувство чья-то команда.

Все арестанты дружно перевернулись на другой бок. А Луиза так и не успела сказать мне того, что хотела. Но мне показалось, что в самое последнее мгновение я кое-что расслышал. И поэтому, закрывая глаза, счастливо улыбнулся. У человека можно отнять всё, но никто не сумеет лишить его мечты.

Не хочется вспоминать все дальнейшие кошмары нашего пути. Скажу только, что каждое утро созданная похоронная команда вытягивала наверх несколько окоченевших за ночь трупов.

– Как когда-то на Волге, – сказал как-то комбриг.

Мы вопросительно поглядели на него.

–

Попал я в плен к белым. И нас вот таким же макаром сплавляли до Астрахани. А когда наши неожиданным налётом попытались баржу отбить, то конвоиры её потопили.

– А как же вы?

– Половина нас тогда спаслось. Те, кто к люкам ближе всего были.

И тут я припомнил слова комбрига о том, чтобы мы становились ближе к люкам.

– И что же мы за люди такие? – вздохнул Абрам.

– Русские, – усмехнулся комбриг. – Ни одна нация в мире не питает к своим собратьям такой нелюбви, как мы.

Наступила гнетущая тишина. Я в это время блаженно улыбался. Вспоминались слова любимой, а на всё остальное мне было начхать.

Недалеко от нас возникла потасовка. Кстати, такие потасовки были обыденным явлением. И среди трупов, выносимых по утрам, попадались и с колото-резаными ранами, и с пробитыми головами.

Люк над головой ржаво заскрежетал и распахнулся.

– А ну прекращай бузить, не то свинцовый подарочек пришлю! – раздался голос конвоира. – И вообще уже прибыли. Готовьтесь с вещами на выход, – гоготнул он, радуясь своей шутке.

Началась разгрузка. Выводили пятёрками и ставили на колени. И только после тщательного обыска отводили в сторону.

Попав на свежий воздух, я чуть не ослеп от яркого солнечного света.

– Ходи давай! – подтолкнул прикладом конвоир.

Сидя на корточках в толпе обысканных бедолаг, я с интересом смотрел на берег. Это совершенно чужое место не наводило ни на какие сравнения с моим родным Комсомольском. Дичь и глушь.

– Вы прибыли на Комсомольский пересыльный пункт, – раздался голос начальника конвоя. – В пути следования правила простые: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх – воспринимаются конвоем как попытка к бегству. В таких случаях огонь на поражение открывается без предупреждения. Счастливого пути, граждане бандиты и враги народа!