Хроники Нордланда: Тень дракона

День, который тянулся бесконечно, подошел к концу все-таки слишком быстро: столько осталось недоделок! Которые доделывались уже ночью. Большой Рыцарский Зал был, наконец-то, готов к встрече королевы и к торжеству. Под присмотром графини ни одна, самая малая, деталька не осталась не помытой, не починенной и не почищенной. Были спущены и отчищены, надраены и заправлены все светильники на люстрах, слуги, рискуя жизнью, забирались по приставным лестницам под самые своды и сметали там паутину, короче, все было безупречно, чисто, торжественно. Ковры сияли свежими красками, выбитые, постиранные и высушенные на солнышке, нижние скатерти, новенькие, белоснежные, аж хрустели от крахмала. Графиня была довольна, что с нею случалось не часто, и, показывая дочери предпраздничное великолепие в пол второго ночи, заметила:

– Вот так должен выглядеть идеальный дом! Поняла, бестолочь?

Габи, с трудом удерживая зевок, уныло кивнула. И к чему столько возни? Паутину под сводами все равно никто не видит, она высоко. Светильники тоже высоко, подумаешь. Кто из гостей вообще на это внимание обратит? Ковры все равно гости затопчут в первый же день. А скатерти новые и она бы догадалась постелить. Она так и делала… когда что-то делала. Развела суету… Никто и никогда не говорил о пирах в Хефлинуэлле плохо и без этой возни.

Пока все это происходило в Большом Рыцарском, в приемной готовили мальчишник. Гэбриэл узнал, что у него мальчишник, перед самым ужином, когда брат потянул его зачем-то в приемную.

– Сюрпри-и-из! – Хором заорали погодки, распахивая двери. Приемная была превращена в трапезную, заполнена его друзьями, слугами и угощением на накрытых столах. Причем дополнительно на каждом столе стояла куча глиняных чашек, кружек, кувшинов и прочей посуды.

– Это мальчишник, Младший! – Хлопая его по спине, заявил Гарет. И они хором затянули старинную нордландскую:

– Наш жених взгрустнул немного, – причем погодки пели фальшиво, но громче всех. Едва короткая песня закончилась, и Гэбриэл угнездился за столом, как в зал ввалила компания из четырех человек, точнее, одного человека, одного кватронца и двух полукровок обоего пола, вооруженных волынкой, эльфийской скрипкой, барабаном и бубном. Бубен держала тощая высокая рыжеволосая и зеленоглазая развязная полукровка с большим ртом и белоснежными зубами, которых, казалось, было вдвое больше, чем положено. У нее была широченная зеленая юбка, которая крутилась вокруг нее, когда она отплясывала со своим бубном.

– Это сюрприз для тебя, Гэйб, дружище! – завопил Седрик. – Лабухи, валяйте!

И музыканты сыграли и спели развеселую песенку, в которой речь шла о Гэйбе Хлоринге. Который пустился в путь со своим верным оруженосцем, верным псом и на верном коне, по дороге не жалея никого. Вампириху встретил – на кол ее! Тролля – освежевал и выбросил. Дракона – в фарш, чертей – в пекло. Прочие враги сами при его приближении вешались.

Но что случилось с героем вдруг, отчего тоска в глазах?

Кем напуган конь, от кого смылся пес,

Кто героя так испугал? -

Его леди Алиса у замка ждет со скалкою в руках!

Песенку встретили аплодисментами, свистом и требованием спеть еще. В итоге песню спели четыре раза, и Гэбриэл смеялся со всеми, хоть вначале было и неловко. Музыканты играли и пели отлично, а рыжая с бубном отплясывала так лихо, что глаз не отвести и на месте не усидеть. Потом пошли Найтвич, Хеллехавнен, и другие в том же роде, битье посуды, пляски, поздравления и пожелания жениху и невесте, неумеренные возлияния, борьба на руках, порча яблок – кто-то предложил Гэбриэлу на спор раздавить двумя пальцами яблоко, он раздавил без особого труда, и все загорелись попробовать. Получилось только у Гарета, но не так легко, как у его брата. А в зал уже притащили смирного гнедого мерина, которому стреножили все четыре ноги. Гэбриэл на спор подлез под него, взвалил на плечи, встал и, с конем на плечах, прошел несколько шагов. Мерин ошалел и решил, видимо, что пришел его конец: столько вокруг было крику, свисту, аплодисментов, восторженного (а для бедного мерина – кровожадного) рева! Погодки тоже хотели попробовать, но мерин с перепуга навалил на пол большую кучу и был с позором изгнан обратно в конюшню.

Потом Гэбриэл уже смутно помнил, что там было еще. Он пил со всеми, плясал со всеми, потом сидел за столом с братом и рыжим бубном, завороженно заглядывая ей в рот: хохотала она так громко, и так широко разевала при этом зубастый рот, что Гэбриэлу казалось – он видит в глубине подол ее зеленой юбки. «Ни за что бы такую не трахнул» – была его последняя осознанная мысль.

Проснулся он в покоях брата, в его постели. Они с Гаретом спали валетом, одетые, но поперек них, закинув ноги на Гарета, а голову сложив на Гэбриэла, дрыхла вчерашняя рыжая, и из одежды на ней была только ее зеленая юбка, задранная и скатанная на талии. Гэбриэл пошевелился, застонал и вынул из-под щеки слегка деформированный и теплый бубен, от которого на щеке остались глубокие вмятины. Бросил его на пол, тот глухо брякнул.

– Убери свое копыто от моего лица. – Донесся откуда-то глухой голос Гарета. – О, Боже, корону за глоток воды!

– Подписываюсь, – широко зевнула Рыжая. – Твою корону за глоток воды мне.

– Что здесь было? – Садясь и с ужасом обозревая слегка костлявые, но симпатичные прелести рыжего бубна, поинтересовался хрипло Гэбриэл.

– Вы мерялись копьями. – Снова широко зевнув, сказала рыжая, – а потом поспорили, кто сможет дольше.

– И-и… – Гарет тоже зевнул, – кто победил?

– Я. – Она потянула на себя край юбки, разглядывая. – Э-э-э, мальчики, вы мне всю юбку испакостили своими детьми. Теперь, как честные мужики, вы должны мне новую.

– Кем?! – Ужаснулся Гэбриэл, просыпаясь окончательно и стряхивая с себя остатки хмеля. – Мы что… О, Господи!.. О-о-о, Господи!!!

От одной мысли, что об этом узнает Алиса, что кто-нибудь ей донесет, что проболтаются служанки или слуги, ему стало дурно. Только не это! Только не накануне свадьбы!!! В панике принялся осматривать свои штаны, и понял, что новая юбка нужна не только рыжему бубну. В дверь осторожно стукнули, и братья в голос крикнули:

– Входи! – Гарет, и:

– Нет!!! – Гэбриэл.

– Так входи, или не входи? – Поинтересовался из-за двери Иво. – Я один, если что.

Вошел, одарив рыжую своим васильковым откровенным взглядом, и та замурлыкала:

– Какой хорошенький синеглазик! Чур, я с тобой в баню!

Гарет же со стоном протянул руки к запотевшему кувшину в руках Иво:

– Умираю!.. Скорей! – Приложился к ледяному компоту из свежих яблок, красной смородины и малины.

– Фу! – Выдохнул. – Ты спас меня от смерти. Проси, что хочешь.

– Хочу царство Пресвитера Иоанна. – Ответил Иво, и Гарет величаво махнул рукой:

– Забирай, дарю. – Глянул на брата:

– Возьми мои штаны, переоденься. Да и сорочку с жилеткой тоже того – поменяй. Выглядишь ты так, словно тебя корова жевала.

– А ты, наверное, лучше.

– Не ссорьтесь, мальчики. – Рыжая без тени смущения вылезла из постели,       допила компот и принялась расчесываться. – Моя жопа веселее выглядит сейчас, чем оба ваши лица, хотя досталось ей от вас ого-го!.

– Я первый в баню. – Нервно заявил Гэбриэл. Повернулся от двери к Иво:

– И только не говори мне, что Алиса что-то об этом знает! Вот только не говори!!!

– Ладно. – Иво невинно закатил глаза к потолку. – Не скажу.

– Она знает?! – Помертвел Гэбриэл.

– Да нет, нет, не знает она ничего. – Сжалился над господином и другом Иво. – Они сейчас в саду, возмущаются нашей вчерашней пьянкой.

– Сильно?

– Сильно.

– Бл»дь. – Обреченно произнес Гэбриэл и пошел в баню. «Больше не пью. – Поклялся себе самой страшной клятвой. – Никогда больше не пью столько!!!».

Глава шестая: Свадьба

Встречать королеву и последних гостей выехали сразу после завтрака. Алиса ехала рядом с Гэбриэлом – до завтрака он ее так и не увидел, – бледна, покорна и горда. Гэбриэл, научившийся определять стадии гнева своей феечки, определил эту конкретную стадию, как умеренную. От сердца отлегло – если бы она знала про рыжий бубен, все было бы куда страшнее.

– Пьяница! – Выстрелила она в него со всем возможным сарказмом, когда они поехали рядом.

– Вредина! – Не остался он в долгу. Так они шепотом и переругивались до самых Ригстаунских ворот. Там уже ждали: сегодня больных, увечных, золотушных и всяческих убогих собралось даже больше, чем обычно. Притащились, видно, со всех концов Элодиса, а может, и из соседнего Далвегана, чтобы прикоснуться к одеянию королевы или принца Элодисского, а то и сподобиться их милостивого прикосновения. Люди верили, искренне верили, что прикосновение помазанника Божия исцеляет все на свете. И вера эта и в самом деле многих исцеляла. Убогие сидели и лежали под Гранствиллскими дубами, в тени ворот, вдоль дороги, прямо в придорожной пыли. И стоило появиться его высочеству, как поднялся крик и мольбы:

– Сыночка моего, сыночка благословите, ваше высочество!

– Десять лет маюсь, десять лет, будьте милостивы!

– Ради Христа!

Тут уж жениху и невесте стало не до ссоры – Гэбриэл бдительно следил, чтобы никто не коснулся Алисы, ехавшей на чудесной эльфийской лошадке, которую он купил для нее в Сае. Лошадка была удивительной масти: соловая, но не с белыми хвостом и гривой, как обычно, а одного цвета вся, и скорее розоватая, чем золотистая. Гарет, смеясь, говорил, что это «цвет бедра испуганной нимфы». Звали лошадку Имбер, она была до того красивая, до того изящная, точеная, грациозная, что казалась ненастоящей. Знатоки просто глаз от нее отвести не могли и заранее слезно умоляли «жеребеночка, любого, хоть самого завалященького!». Но и не знатоки не могли не видеть, до чего она хороша – под стать своей наезднице. Даже у королевы, выехавшей из портовых ворот навстречу, лошадь, тоже эльфийская, караковый мерин с белой звездой во лбу, была не так хороша.

Изабеллу задело, что эльфийская королева, которая до свадьбы решила оставаться в Гранствилле, в Эльфийском квартале, куда перебралась, как только приехали первые гости, встречать ее не выехала. Она никогда не видела Мириэль, и ей хотелось взглянуть, красивее ли она ее самой, или нет? Спору нет, эльфийки хороши, но все примерно одной масти и на первый взгляд – на одно лицо. Ни у кого из них нет таких сапфировых глаз, фарфоровой белой кожи и вороных, с синим блеском, волос! Чтобы солнце не тронуло ее ослепительную кожу, над королевой несли балдахин. При виде встречающих она спешилась с помощью своего нового сенешаля, Конрада Лефтера, пожилого высокого рыцаря с чеканным лицом римского легионера и красиво подстриженными усами, пошла навстречу тоже спешившимся членам своей семьи. Его высочество, как положено по этикету, хотел опуститься на одно колено, но Изабелла удержала его и порывисто обняла:

– Дорогой, дорогой брат мой, как я счастлива! Благодарение Господу нашему, как рада я видеть вас здоровым! Услышали Господь и все его ангелы мои молитвы! – Она отстранилась, глядя своими невероятными сияющими глазами ему в глаза. – Вот мы и женим ваших, нет, родной – наших детей! Неужели я дождусь, наконец, королевских внуков?!

Принц поцеловал ее руки:

– Ваше величество, какие внуки, побойтесь Бога! Вы так молоды и ослепительны!

Все это происходило под приветствия толпы и причитания убогих, так что выглядело поучительно. Барр была тут – смотрела из безопасного местечка, под тентом лавки, торгующей холодным сидром и яблочным соком. Рачительный хозяин натянул просторный тент и поставил пару столиков и лавки, чтобы жаждущие могли присесть и выпить прямо здесь. Барр сидела, потягивала сок, поглаживала по голове своего пса, и рассматривала процессию и «трогательную» встречу. Жаль, конечно, что нельзя применить силу и проклясть их всех – хотя бы! Или выпустить в эту толпу парочку каргов. Она предлагала это Марку, но тот отказался наотрез. Но Барр и не настаивала особо. Они оба понимали, что так близко от Эльфийского квартала, где затаилась Лесная Ведьма, это – верная гибель. Та, уж конечно, не дремлет, ждет, понимает, что эта свадьба – отличный шанс для Барр. И какой! Она прибыла сюда, используя драгоценные снадобья, в надежде хоть как-то испортить торжество этой маленькой сучки и ее женишка-Хлоринга. Какой, однако, живучий гаденыш оказался! Барр почти поверила Дрэду, когда тот заявил, что с Хлорингом покончено. Ан нет! И ведьма даже позлорадствовала немного. Думал, умнее и сильнее ее и Теодора?.. И Барр ждала, когда миссия Шторма увенчается успехом, в который верила. Этот отмороженный придурок не только эльфийскую королеву, он для Хозяина луну с неба собьет и выбросит. Только по ее гаданию на его волосах, он опять был в Найнпорте, зачем – непонятно. Ведьме ничего не оставалось, как смотреть, наблюдать и ждать.

Но свадьбы увидеть не получилось, и дождаться какого-нибудь благоприятного момента – тоже. ЕЕ срочно позвали на юг.

Мина едва не упустила Ирму, которую графиня Маскарельская выдворила из замка. Еще немного – и плакала бы ее надежда забыть Гарета Хлоринга! Но судьбе было угодно, чтобы они встретились в галерее, ведущей из Девичей башни на главный двор, минуя Золотую, и Мина, робея, преодолевая сильное внутреннее сопротивление, но остановила малоприятную девушку, с вопросом:

– Постой, как тебя – Ирма?.. Правду говорят, что ты знаешь сильную ворожею?

– Знаю. – Прищурилась Ирма. Неприятная была девушка! Вся какая-то… вроде, и чистая, и опрятная, и одежда довольно приличная и даже не дешевая, прическа модная, – и все-таки какая-то… потасканная. Если бы Мина хоть чуть-чуть получше знала жизнь и людей вне замка, не пряталась бы от жизни в своем узком мирке, то решила бы, что Ирма основательно закладывает за воротник, да и интимная сторона жизни ей не чужда, и даже более того. Но Мина просто думала, что с Ирмой явно что-то не то. Но что ей было делать?! Отчаяние и безнадежная страсть, обиды, ревность и горечь сводили ее с ума, она просто не могла уже с этим жить.

– Я бы хотела обратиться к ней… Это дорого?

– Это вообще не просто. – Ирма откровенно разглядывала Мину, ее платье, ее пальцы, унизанные не дешевыми кольцами. А Мина для себя решила, что отдаст ведьме последний подарок Гарета. Это будет ее такая месть! Пусть знает, что никакими драгоценностями не купить покой и не загладить такую вину!

– Я выясню и сообщу. – Сказала Ирма. – Скажу, где, когда, и какова цена.

– Я буду ждать. – Воспряла духом Мина. – Я не останусь в долгу, вот увидишь!

– Да уж, сударыня, вы расстарайтесь. Я ведь рискую за ради вас. С ведьмами знаться – великий грех, и карается строго!

А еще одна пассия Гарета, Ингрид, в это время обживала свой новый дом. Вчера утром Гарет привез ее сюда, завел, показал:

– Все твое. Обстановка, вещи, запасы в кладовой… Что-то выбросишь, что-то оставишь, что-то переделаешь. Людей я дам, деньги тоже. Владей! Это твой дом при любом раскладе. – Он не стал говорить, что они с братом убили прежнего хозяина этого дома, ювелира Гакста, прямо здесь. Кровь и запятнанные ковры и мебель уже отмыли или выбросили, всю остальную обстановку, богатую, модную, немного вычурную, оставили, как есть. Даже кое-кто из слуг остался. Они, конечно, Ингрид все расскажут… Да и ладно. Дом в лучшем городском районе, на площади Принцессы подле главной площади Старого Города, неподалеку собор Богослова, ратуша, магистрат, самые дорогие и модные лавки. Сама площадь маленькая, чистенькая, тихая, чинная, с небольшим фонтаном в центре, с кустами роз и жасмина. Сам бы жил!

Ингрид дом до того понравился, что она просто дара речи лишилась. Путешествуя с герцогом, она побывала уже во многих домах, и роскошных, и не очень. Но все же, представляя себе жилище, которое обещал ей Гарет, Ингрид видела что-то более скромное. Герцог был прав: узнав, что бывший хозяин этого дома был убит прямо здесь, девушка ничуть не смутилась. Ну, значит, заслужил. – Был ее вердикт. Дом так ей нравился, что она и глазом бы не повела, будь его история на порядок-другой ужаснее. Нравился дом, нравилась обстановка, нравились площадь и садик на задах. Никакой псины, никаких блох, никаких пьяниц не только в доме, но и по соседству, все приличные, степенные люди! Ингрид давно и безнадежно мечтала, что она приличная матрона, ходит в церковь, подает милостыню пристойным нищим, здоровается с соседями, делает им визиты, дает по выходным обеды. И вот мечта сбылась! Здесь ничего и никто не знал о Дитишемах, о пьянках и позорном доме, в котором она жила. Никто не говорил за ее спиной, что она, небось, переспала уже со всей швалью, что посещает дом ее дяди. Зато все знали, что она – содержанка герцога, а это был, как ни крути, статус. Немного двусмысленный, но такие содержанки зачастую были более выгодным знакомством, чем законная жена, ибо веса и влияния на любовника имели больше. Ингрид разобрала в первый же день вещи покойного Гакста, и самые лучшие из них велела слугам продать, часть отдала им: носите! – а часть отдала францисканцам, для «обездоленных и нищих». Францисканцы, последователи святого Франциска Ассизского, среди всей монашьей братии, наверное, больше всех соответствовали истинному духу монашества. Как их святой патрон, Бедняк из Ассизы, они были бессребрениками, нищенствовали, побирались Христа ради, но собранные деньги не брали себе, а отдавали бедным. Ну, в основном. Так же они заботились о погорельцах, вдовах, сиротах, собирая деньги и вещи для них, и о раненых, о которых в то время мало, кто вообще заботился. Ни госпиталей, ни Красного Креста не было, и если тебя с поля боя подобрали товарищи и оставили в каком-нибудь доме, хозяева которого согласились приютить и лечить, то считай, тебе очень и очень повезло. Роль госпиталей и сиделок исполняли именно монастыри, монахи и монашки, но далеко не всех орденов и монастырей. Леди Галисия, мать принца Гарольда и его сестры Алисы, тесно сотрудничала с францисканцами в Гранствилле и с монахинями в Разъезжем, в ее планах было множество нововведений, в том числе – приюты для сирот, в которых их не просто содержали бы кое-как до более-менее вменяемого возраста, а учили какому-нибудь полезному ремеслу, и госпитали и приюты для инвалидов. Но ее планам не суждено было сбыться, она умерла слишком рано. Кое-что делал его высочество, но подобные дела в Нордланде, да и во многом в Европе, были именно прерогативой знатных женщин, мужчинам и без того хватало собственных хлопот. А Габи, разумеется, ничего подобного делать и не хотела, и не умела. Теперь дело сдвинулось благодаря внукам леди Галисии и Алисе, невесте Гэбриэла. Но францисканцы были рады любой помощи, и Ингрид встретили, с ее пожертвованиями, с радостью. Гарет впоследствии страшно был удивлен, узнав, что Ингрид, оказывается, очень набожна. Но набожность ее была обрядовая, формальная – девушка скрупулезно соблюдала формальности, посты, посещала все службы, причащалась, исповедовалась каждую неделю в положенное время, молилась, и при том совершенно не вникала ни в тексты молитв, ни в слова проповедей, которые простаивала прилежно от слова до слова. Ей нравилось по-особому произносить слова, к примеру, говорить «братья и сестры» вместо «братья и сёстры», «млеко» вместо «молоко», и так далее – Ингрид казалось, что от этого речь ее становится более «божественной». И при том она даже не была христианкой в истинном, духовном смысле этого слова. Пожалуй, иные язычники, и те были ближе к Богу, чем Ингрид и такие, как она. Но сама Ингрид искренне верила, что она не только ревностная христианка – она более христианка, чем многие другие, и это возвышает ее, дает ей право судить и осуждать, презирать тех, кто не так ревностно соблюдает формальности, как она сама. Гарет, например. Он считал, что Ингрид ему благодарна, и это ему было приятно. Но с каждым днем впоследствии благодарности в девушке оставалось все меньше и меньше, а собственная роль начинала казаться ей ролью страдалицы и мученицы. Да, он ее поселил в роскошном доме, она ни в чем не нуждается. Но разве взамен она не уступает его похоти, не отдает ему «самое дорогое, что есть у женщины»?! (Цитата из очередной проповеди в соборе Богослова). Да если бы не чувство долга, Ингрид и близко бы его к своему телу не подпустила! И она пространно жаловалась исповеднику, и не только ему, до чего тяжела ей близость с герцогом, как ей не хочется, особенно в постные дни, которые сам герцог почти не соблюдает, но она помнит свой долг. Чем, кстати, заслужила у местного клира глубокое уважение и сочувствие.

Но это было позже. А пока – Ингрид ходила по дому, любовалась посудой, светильниками, занавесями, и была бесконечно счастлива. Наконец-то судьба улыбнулась ей и вознаградила! Ингрид, вообще-то, понимала, что главным ее призом оказался Гарет Хлоринг, но ей хотелось быть благодарной Богу и судьбе, а не ему.

С королевой прибыла, наконец, остальная семья герцога Анвалонского, и принц Элодисский был потрясен тем, как изменилась, как постарела и подурнела Эффемия, которую он помнил сухопарой, немного бесцветной, но очень привлекательной женщиной. Ему, да и всем, кто ее знал, казалось, что она будет оставаться такой очень и очень долго. Как правило, такие женщины и в самом деле долго не утрачивают привлекательности и моложавости. Теперь она казалась в разы старше своего мужа, и по контрасту с ним, полным сил и здоровья, казалась и в самом деле старухой.

Зато София ему очень понравилась. Он много слышал о ней, но не видел никогда; взглянув, принц порадовался за своего старшего сына: с этой девушкой ему никогда не будет ни одиноко, ни скучно.

Сама София разрывалась надвое: с одной стороны, она переживала за герцогиню, с другой – была счастлива видеть Гарета. Она не могла обмануться: он был рад встрече. Представил ее брату, будущей невестке, которая показалась Софии милой и прелестной, кузине, тете.

– Здесь так красиво! – Бурно радовалась София. – Я даже не думала, что когда-нибудь в мыслях и сердце изменю нашим горам и фьордам, но позор мне: я влюбилась в Пойму Ригины! Пока мы плыли по этой реке, я наглядеться не могла на ее берега. Вы живете в прекрасном месте! А вы, значит, Гэбриэл Персиваль. – Она подала ему руку, глядя прямо в глаза своими честными ясными глазами. – Я хочу стать вашим другом, ради Гарета. Это реально?

– Почему нет? – Мягко, как он это умел (иногда), улыбнулся ей Гэбриэл. Девушка ему понравилась с первого взгляда. Не красавица, но много, много лучше, чем красавица: очаровательная. Ее, как добродушного, игривого щенка, которого еще никто всерьез не обидел и не напугал, переполняли любовь к жизни, к людям, ко всему, что ее окружало, здоровое любопытство и юное озорство. Она стремилась как можно больше увидеть, пережить, узнать и понять, и это было заразно: рядом с нею становилось веселее любому, кроме, разве что, уж совсем желчным человеконенавистникам. Вроде, увы, Габриэллы: ей София показалась идиоткой. Говорит громко, постоянно то хихикает, то смеется, то улыбается, одета ужасно, манер никаких. Она, Габи, ее даже в придворные дамы бы не взяла, а ведь эта идиотка деревенская метит в герцогини! Манфред хотя бы вести себя умеет. Нет, определенно, ее кузены – дураки! Неужели это из-за эльфийской крови?.. Как ей не хватало Беатрис! Как бы они сейчас вдвоем обсуждали и высмеивали эту долговязую дурынду, как бы это было весело! А вместо этого она должна торчать одна подле мамы. Она так ждала тетю! Но королева только мило улыбнулась ей, заметила:

– Боже, какая красавица! – И забыла про нее. И Габи обиделась и на тетю. Никто в семье ее не любит, никто! Ну, так и она больше не любит никого из них!

Королеве и прибывшим с нею нордландским и иностранным вельможам тоже продемонстрировали дракона и другие трофеи Гэбриэла. Датский посол долго искал подтверждения тому, что дракон – не настоящий, собранный из частей каких-нибудь экзотических животных, как это порой делали в Дании и других приморских государствах Европы: мастерили русалок из скатов и тому подобное. Тогда ему показали драконьи кости, хранившиеся теперь в музее Золотой Башни. Кости, вываренные в специальном растворе, были твердыми, монолитными и даже блестели. Тут уж не было никаких сомнений: все подлинное. Гости ужасались, восхищались и поглядывали на Гэбриэла с удивлением и даже опаской.

Перед свадьбой королева и его высочество решили о делах и политике не говорить. Все дела были, с общего согласия, перенесены на послесвадебную неделю. Сейчас следовало поздравлять друг друга, веселиться и радоваться. Графиня Маскарельская с помощью Гриба и Альберта Ван Хармена разместила не только гостей, но их свиты, со всеми удобствами, не задев чувств никого из значительных персон. Ну, а что там промеж собой думали и говорили их слуги, ее мало трогало. На то она и чернь (считала графиня), чтобы вечно быть чем-то недовольной, собачиться и ерничать. В этом Габи была ее полная копия, разве что графиня старалась оставаться приятной даже с низшими, Габи же не утруждала себя этим никогда.