Хроники Нордланда: Тень дракона

– Послушай, э-э-э… Хлоринг. – Кюрман откашлялся, прочищая горло. Гэбриэл, усевшись в кресло в его покоях, молчал и смотрел на него своими нечеловеческими глазами, в зрачках которых поблескивала краснота, как у животных-альбиносов. Он казался настолько спокойным, что маршал почувствовал себя увереннее. Как бы то ни было, но Хлоринг – существо разумное, хоть и не человек. С разумным существом можно и договориться. Прав Сёренсен! Днем Кюрману показалось, что мальчишка его узнал и сам этого испугался. Отводил глаза, цепенел. Похоже было на то, что друзья по братству Красной Скалы правы: он не признался родне, где и кем был, и теперь ему страшно. В такой ситуации можно и нужно было договариваться и даже диктовать свои условия. Правда, сейчас Хлоринг ни смущенным, ни испуганным не выглядел. Но, с другой стороны, здесь и брата его нет.

– Во-первых, я должен сказать: я сожалею. Слово рыцаря: я сожалею. Всегда сожалел. Если бы можно было все назад вернуть, я протестовал бы. Решительно бы протестовал. Меня втянули в это безумное мероприятие, сам я предпочел бы не иметь с этим ничего общего. Но мы тогда только-только создали свое братство Красной Скалы, и… короче… э-э-э… я выпил…

– Еще скажи, что удовольствия не получал. – Мрачно усмехнулся Гэбриэл. – Страдалец.

– Я предпочел бы… не обсуждать.

– А я предпочел бы забыть. Только что-то, сука, не забывается. Говори, Кюрман, что во-вторых?

– Эта ситуация всех, как бы, э-э-э… расстраивает. Мы все… то есть, многие из нас, – сожалеем. И это не просто слова. Мы признаем за тобой право на обиду, и даже на месть. Но это, как бы, э-э-э, не по-христиански. Я надеюсь, мы надеемся, я, остальные члены Братства – мы надеемся, что ты примешь цивилизованное решение нашей, э-э-э, общей проблемы. Я сейчас говорю от лица нас всех.

– И что предлагаете вы?

– Предать забвению эту печальную э-э-э… страницу. Никакой огласки. С нашей стороны обязательное покаяние, извинения, нет, глубочайшие извинения, и компенсация. С Красной Скалой и Драйвером уже покончено, мы больше не имеем с ним никаких дел. Он ваш. В остальном… Мы состоятельные люди, и готовы на любые жертвы. Деньги, ценности, даже земли. В разумных пределах, конечно.

– Даже земли? – Гэбриэл стремительно встал. – И разумеется, в разумных пределах? А теперь слушай мое предложение, Антей. Я каждое ваше слово, каждое прикосновение ваше поганое помню, каждый запах ваш отвратный. И я так вас ненавижу, – глаза его вспыхнули, голос стал хриплым от сдерживаемой ярости, – что никаких, слышал, тварь, никаких извинений, никаких компенсаций, ничего, кроме крови и смерти вашей, ничего!!! – Он саданул кулаком в стену, и Кюрман содрогнулся. – Помнишь, как пальцы мне ломал и стилет мне под ногти вгонял? Сколько это стоит, сука, каких земель и ценностей?! Сколько стоит рожу твою красную видеть, вонь твою чувствовать и отвернуться не мочь?! – Он говорил тихо, но лучше бы орал. – Я тебя убью, Кюрман, как Смайли, забью до смерти! И когда глаза твои лопнут и вытекут, а зубы с мозгами перемешаются, вот тогда я получу свою компенсацию, но не раньше, ты понял?! Ты понял меня?!

– Ты не сможешь, не посмеешь без причины убить меня! Будет суд…

– Ой ли? – По-волчьи осклабился Гэбриэл. – И кто его затеет? Дама Бель? Она посмеет, а? Или братец твой рискнет? Что напрягся? Думал, я не знаю остальных имен? Знаю, Кюрман, всех до единого знаю! И знаю, что вы пуще смерти боитесь огласки. А я причину озвучу, небом клянусь! Меня ваша Красная Скала давненько отучила и бояться, и стесняться. Ты отвратное, вонючее, похотливое дерьмо, и убив тебя, я не только отомщу, но и мир очищу от поганой мрази. А грех – хер на него, отмолю. Куплю пачку самых дорогих индульгенций, и снова чист, как стеклышко.

– Я не потерплю, – выпрямился Кюрман, – оскорблений такого рода. Даже от принца крови.

– Так давай! – Весело откликнулся Гэбриэл, разводя руки и прохаживаясь перед ним. – Вызывай меня на поединок чести! Прямо с утра, мудак!

– Причина? – С побелевшими от бешенства глазами и губами, Кюрман сдерживался из последних сил.

– Будет тебе завтра причина. Не заржавеет за мной, не ссы. И попробуй сбежать!

– Хватит! – не выдержал Кюрман. – Я не ниже по происхождению и крови, чем Хлоринги, я королевский маршал! Изволь относиться ко мне с уважением!

– Не изволю. – Холодно ответил Гэбриэл. – Нет у меня к вам ни уважения, ни милосердия. Ты – не рыцарь, не мужчина, нет у тебя чести. Похерил ты честь свою, когда на Красной Скале оказался, когда над детьми связанными издевался и кровь девчонок убитых лакал. Хоть передо мной-то грудь не выпячивай… Антей. – И вышел, аккуратно прикрыв дверь.

– Он хороший мечник. – Озабоченно сказал Гарет, когда Гэбриэл слово в слово пересказал ему свой разговор с Кюрманом. – И поединок с ним будет не простым. Ты уверен, что готов? Я сам бы с удовольствием его прирезал, как свинью. Тварь! Еще и компенсацию предлагает! Как будто это можно компенсировать!!! – Его тоже взбесило все произошедшее. – Они право на обиду признают! Они – признают!!! Ну надо же! А если бы не признали, что тогда – заплакать и уйти?! Надо же, какие власть имущие выискались! Равны нам по крови! Это Кюрманы-то?! Их предок в лучшем случае за Бъёргом Чёрным ночной горшок выносил!!!

– Я готов был уже десять лет назад. – Ответил Гэбриэл. – не волнуйся.

– Это ты мне говоришь? А ты? Ты бы – не волновался?

– Волновался бы. – Согласился Гэбриэл. – Но веришь, нет? Во мне такая ярость, когда я о них думаю, что кажется – поставь меня перед ними голым, безоружным, я все равно их порву. В клочья, в ошмётья кровавые. И знаешь, что? – Он мрачно глянул на брата. – Его нужно перед поединком того, опозорить как-то. Не могу смириться, что он просто умрет, и в глазах всего Острова останется героем. Ты видел?.. Он к нашей победе примазывается, а сам, как мог, медлил и кардинала тормозил.

– Не проблема. – Усмехнулся зло Гарет. – Заодно и повод будет для поединка.

Кюрман не спал всю ночь, обдумывая произошедшее и решая, что делать теперь. Успокоившись – Хлоринг-таки задел его за живое, скотина, – маршал решил, что так даже лучше. За такое короткое время, что провел дома, щенок не мог стать хорошим бойцом, а он, Кюрман – боец не просто хороший, а один из лучших. Смерть щенка в поединке – что может быть лучше и правильнее? Что касается озвучивания мотивов – Хлоринг блефует, не пойдет он на это. Какую бы они с братом не придумали причину, она не будет слишком позорна для него. А лучше всего сыграть на опережение. Кюрман слышал сплетни о девушке, которую привез с собой герцог, что якобы это племянница какого-то лесничего, горького пьяницы, которая в доме дядюшки еще до встречи с герцогом прошла огонь и воду, и все подворотни. В Гармбурге о ней только немой не говорил, высмеивая герцога. Да и из Поймы какие-то сплетни доносятся, насчет невесты графа, что-то… крайне пикантное. Решив так, Кюрман даже усмехнулся про себя. Вот так. Нашли, с кем связаться, щенки. Повезло под Кальтенштайном и Фьесангервеном, и возомнили себя крутыми? Это вы с настоящими мужчинами и воинами еще не сталкивались. Смайли был отличным рубакой, да и Андерс – не плохим, верно. Но оба – пьянчуги, небось, нажравшись можжевеловки в бой поперли. Теперь конец. Убьет щенка, а если его брат будет что-то иметь против – убьет и брата. И даже принц Элодисский ничего тут поделать не сможет, его друг кардинал подтвердит, что все было законно, и мальчишки нарвались сами!

Но и братья дураками не были. Гарет еще ночью сказал брату, что Кюрман может опередить их, повторив какие-нибудь грязные сплетни об Алисе или Ингрид, чего допустить ни в коем случае нельзя. Честное имя обеих девушек следует беречь. Поэтому утром, после завтрака, спустившись в общую залу, Гарет с порога обратился к Кюрману, шокировав не только его самого, но и всех, кто успел собраться здесь с утра. Не было только кардинала и русских князей, кроме Ратмира, но Фридрих, Мильестон, Торгнир, Гарри Еннер с друзьями, Кальтенштайн – все были здесь, в том числе и рыцари из свиты кардинала и маршала.

– Я тут услышал, Кюрман, – повысил голос Гарет, – что ты женщинами брезгуешь? Что ты и вовсе содомит? Неужели верно?

Все замерли, не веря своим ушам. Кюрман побагровел.

– Это ложь!

– Ты моего брата лжецом назвал? – Выступил вперед Гэбриэл, положив руку на эфес Виндсвааля.

– Нет, но…

– Значит, все-таки содомит? – Приподнял бровь Гарет. Все переглядывались, не понимая, что происходит.

– Кто-то оклеветал меня перед вами, ваше высочество. – Твердо заявил Кюрман. – Пусть он назовет себя, и ответит за свои слова.

– Это я был. – Спокойно ответил Гэбриэл. – У меня есть сведения, что ты частенько навещаешь ведьму и извращенку Александру Барр, а так же – что ты надругался над мальчиком-подростком из благородной семьи. И не просто так, а с особой жестокостью, о которой даже говорить не хочу.

– Ты навещаешь Барр, маршал? – Холодно спросил Гарет.

– Навещал. – Понимая, что отрицать это рискованно – многие из присутствующих здесь его приближенных знали об этом, облизнув губы, согласился Кюрман. – Я не знал, что она ведьма.

– А кто она, по-твоему?

– Моя… моя любовница. – Он чувствовал себя крысой, загнанной в угол. Скажи, что ездил к ней, как к гадалке и знахарке, и от церкви потом дешево не отделаешься. Семь шкур сдерут, пока отцепятся. А так вроде и от содомии открестился…

– А ты знаешь, что мы объявили ее вне закона и назначили награду за ее голову?

– Как только узнал, порвал с нею. А что касается содомии – вы заблуждаетесь, ваше высочество. – Маршал, успокоившись, посмотрел прямо в глаза Гэбриэлу. – Вас кто-то обманул.

– Черта с два я заблуждаюсь. – Возразил Гэбриэл. – Я абсолютно уверен в том, что сказал.

– Тогда у нас есть только один способ разрешить нашу проблему. Видит Бог, я этого не хотел. Но вы не оставили мне выбора. Да падет ваша кровь на вашу же голову!

– Я видел маршала в деле, пятнадцать лет назад. – Говорил Кину, пока Гарет сам, лично, проверял ремни и застежки на бригантине и поножах брата. – В ближнем бою он опасен, как, пожалуй, никто, кроме Виоля. Он мастер обманных маневров, любитель поиграть с противником, выматывая его. И вдобавок левша. Его любимая фишка – ранить в самом начале, а потом мастерски защищаться, выматывая раненого соперника.

– Защита – это его все. – Согласился и Гарет. – Я тут поговорил наспех кое-с кем, все говорят, что он, сука, реально хорош.

– Он боится. – Коротко бросил Гэбриэл. – А я – нет.

– Чего ему бояться? Он уверен, что ты новичок зеленый, которому со Смайли и Андерсом просто свезло. И где-то это так и есть. Не задумай придурок Смайли с Виндсваалем попижонствовать, и кто знает, одолел бы ты его?

– Я знаю. Одолел бы.

– Младший! – Гарет оправил все, что можно и даже не нужно было оправить, положил руку на плечо брату. – Не дай ему себя покалечить. Ради меня, ради отца, Вэнни и Алисы, – если хоть немного сомневаешься, откажись от поединка, я сам его убью.

– Ты все еще в меня не веришь? – Поинтересовался Гэбриэл, приподняв бровь в точности, как брат. – Точно? Боя не будет, Гари. Я выйду, и убью его. Без боя. Плевать мне на финты и фильдерчпоки его, понимаешь? Следите за руками. – И он, одергивая бригантину, пошел к выходу, чуть покачивая плечами при ходьбе.

– Дракон. – Прошептал эльф, глядя вместе с Гаретом ему вслед. – Истинный черный дракон. Мощь и ярость… И рок. Суо-ап-Моргварт, мэнне-врал диен Дуэ Альвалар!

Глава восьмая: Честь и милосердие

Гарет молился про себя святому Аскольду Равноапостольному, и веря брату, и переживая за него страшно. Он все время чувствовал, что не может так нереально везти, как до сих пор везло в Междуречье им с Гэбриэлом. Миром правит не добро или зло, а равновесие; весы то и дело качаются то в одну сторону, то в другую, но рано или поздно все приходит в какую-никакую, но норму. Судьба обязательно уравновесит их везение какой-нибудь пакостью. Лишь бы это была не гибель брата от руки такой сволочи!

Гэбриэл вышел на замковое ристалище, специально огороженную площадку для тренировок и боев. Кюрман уже ждал его там, в легком неполном доспехе, с длинным мечом-бастардом и небольшим удобным щитом.

– Возьмите щит, милорд. – Предложил учтиво.

– Мне не надо. – Коротко ответил Гэбриэл. Брат и эльф, наверное, правы, волнуясь за него, но сам Гэбриэл не волновался. Он сейчас видел перед собой то, что, казалось, давно и глухо забыл: не рыцаря в доспехах, а голого мужика, жилистого, мускулистого, но при том некрасивого, блеклого, как моль, с узкими плечами и прямым, как бревно, коротконогим телом. Они называли это «Братством», были издевательски учтивы друг с другом. «О, погодите, дорогой Нерон, оставьте немного и мне!». «Уступаю вам свою очередь, благородный Агамемнон!».

– Вот и моя очередь пришла. – Произнес он негромко, наматывая на руку ремень. О том, как разбил в хлам руки, расправляясь со Смайли, Гэбриэл уже вряд ли когда смог бы забыть. Кюрман картинно отсалютовал ему мечом, и Гэбриэл, крутанувшись, замахнулся Виндсваалем. Маршал ожидаемо поймал лезвие на свой меч, щитом прикрылся от длинного кинжала, но получил ногой в печень удар такой силы, что из него вылетел воздух. У проклятого полукровки были слишком длинные ноги! Кюрман покачнулся, а Гэбриэл, в мгновение ока перехватив рукоять кинжала, этой рукоятью засадил тому в глаз. Маршал издал такой вопль, что в округе на милю вокруг зашлись в отчаянном лае все собаки. Зрители, ожидавшие зрелищный бой, приготовившиеся к нему, застыли от изумления. Продолжая дико орать, маршал упал на колени, выронив щит и опираясь на меч. Свободной рукой он потянулся к глазнице, но прикоснуться не посмел; растопыренная пятерня тряслась в нескольких сантиметрах от кровавой раны. Вокруг ристалища повисла тяжелая тишина. Гэбриэл, ступая мягко, как большой кот, прошелся вокруг своего врага.

– Ваше высочество. – Подал голос кардинал, который только что подошел к ристалищу. – Вы победили. Будьте милосер… – Он не договорил. Гэбриэл вновь перехватил кинжал и с силой вонзил его прямо в темя Кюрману, словно в спелый арбуз. Толпа ахнула, и стало еще тише. Князь Валенский выдернул кинжал, ногой оттолкнул тело и пошел с ристалища. Люди расступались перед ним, провожая изумленными, возмущенными, задумчивыми, напряженными и даже восхищенными взглядами. Такого поединка чести никто из них еще не видел. К нему бросился Кайрон, забрал кинжал, чтобы очистить.

– Что ж. – Произнес кардинал, справившись с собой. – Это был честный поединок. Помилуй, Господь, душу усопшего раба твоего…

Услышав такие привычные и нужные слова, люди словно очнулись и заговорили все разом. Большинство поздравляло Хлоринга с победой, кто искренне, кто лицемерно, верноподданнически восхищаясь быстротой этой победы. Рыцари свиты маршала, его оруженосцы и слуги не могли поверить в произошедшее, это не укладывалось у них в голове. Как?! Маршал пришел Хлорингам на помощь, а те обвинили его в содомии и убили! И что самое ужасное – никто не собирался по этому поводу ни горевать, ни оправдываться. Хлоринги тут же затеяли пирушку в замке еще одного своего убитого вассала, чуть ли не на костях пусть мятежника, но благородного рыцаря и дворянина. И, посовещавшись над телом своего маршала, самые старшие и значительные рыцари составили небольшую делегацию и отправились в трапезную, где под музыку менестрелей собирались, как ни в чем ни бывало, пировать нечестивые братья-полукровки.

Едва рыцари появились в зале, гремя шпорами, в полном доспехе, как музыка смолкла, и все с жадным интересом уставились на них. Старший из рыцарей, седоусый, с благообразным лицом честного вояки, официально обратился к Гарету, сидевшему за главным столом на возвышении, с братом, кардиналом, русскими князьями, Фридрихом, Мильестоном, Торгниром и Кальтенштайном:

– Ваше высочество.

– Что-то не так? – Поинтересовался Гарет.

Седоусый прокашлялся и произнес твердо:

– В рыцарстве не богатство, но честь превыше всего. И даже король не может поступить бесчестно с рыцарем, хоть бы тот был беден и не так родовит, как его бароны. Мессир Кюрман был маршалом королевы, был рыцарем. Мы приносили ему клятву верности.

– И? – нарушил затянувшуюся паузу Гарет.

– Мы требуем ясности. – Твердо заявил седоусый. – Вам было угодно обвинить рыцаря, пришедшего к вам на помощь, в позорном грехе и убить его. Вы можете оставить все, как есть, и отправить нас, его вассалов, восвояси с чувством глубокой несправедливости в сердце, ваше право, вы герцог и победитель. Но если бы вы объяснились, предоставили доказательства… к примеру, того юношу, которого якобы обесчестил маршал, то это был бы поступок рыцаря, поступок человека чести.

– Юношу мы не покажем. – Сказал Гэбриэл. – Довольно с него позора и горя. Но он подробно описал своего обидчика. Кюрмана сейчас обмывают. Советую пойти и взглянуть: у него нет волос на теле, сбриты даже в паху, член, возможно, перевязан кожаным ремешком с голубыми жемчужинами, и в паху татуировка: красные буквы СМ, нанизанные на черную стрелу с синим оперением.

Рыцари тихо пошептались, и один из них, отделившись от общей группы, пошел к выходу. Гарет предложил остальным присесть за один из столов, но седоусый гордо отказался, и остальные последовали его примеру. Гэбриэл поглядывал на юного сквайра с расстроенным нежным лицом и томными глазами, хмурился, чуя в нем известно, кого. Не иначе, милый друг Кюрмана. Хватило же дерзости прийти сюда! Или, кто знает – любил своего маршала любовью своей непонятной? Гарет махнул рукой музыкантам, и те вновь заиграли, слуги, застывшие было, вновь понесли угощение. Саввишна, оккупировавшая кухню, для герцогского стола наготовила таких блюд, что Гэбриэл в душе ужасался каменной твердости ее покойного супруга: как же был мужик крут, что находил в себе силы и прогонял ее от себя?! Был бы он, Гэбриэл, на его месте, а Саввишна помоложе, то плакал бы, волосы на себе рвал от злости, но терпел бы…

Угощение по знаку Гарета подносили и рыцарям, но те отказались. Наконец вернулся тот, что уходил, и все, не только его товарищи, уставились на него с жадным любопытством, даже музыканты снова перестали играть. Вестник, на котором лица не было, только кивнул, и седоусый переменился в лице. Он был так потрясен, что некоторое время просто стоял, ничего не видя и не слыша. Один из его спутников положил руку ему на плечо и стал что-то негромко говорить. Тот низко опустил голову, потом, очнувшись, вскинулся, расправил плечи и обратился к Гарету:

– Благодарю, ваше высочество. Вы были правы, а мы, выходит, все это время служили гнусному грешнику. Благодарю и вас, ваше сиятельство. – Обратился он к Гэбриэлу. – Что не побоялись сразиться с ним и уничтожить мерзавца, защитив чью-то поруганную честь. Ваша собственная честь не запятнана, имя ваше безупречно.

– Вы доблестно служили, мессир Ритц. – Сказал Гарет. – Вам себя упрекнуть не в чем. Как может обнаружить в себе подозрение в таком грехе нормальный мужчина, если в нем и тени подобных мыслей нет? – Гэбриэл при этих словах брата бросил взгляд на сквайра, и поразился выражению его лица: тот, как пресловутый спартанский мальчик, изо всех сил старался сдержать боль, раздирающую его внутренности.

– Благодарю вас, ваше высочество. – Поклонился Ритц. – Ваше великодушие равно вашей отваге. И вашей чести. Спасибо за приглашение, но нам сейчас невозможно предаваться веселью. Дозвольте нам удалиться.

– Дозволяю. – Гарет чуть наклонил голову. – И почту за честь, если такой рыцарь будет служить мне или короне.

Гэбриэл проводил глазами сквайра, испытывая смесь жалости и недовольства. В который раз ему подумалось, какая страшная у таких мужчин жизнь. Да, ему непонятны и неприемлемы их чувства. Но так вышло, что они – такие. Их презирают, их стыдятся близкие, их ненавидит церковь и закон. Даже те, кто, по идее, должен олицетворять милосердие, их проклинают и гонят. Неужели, если бы они могли что-то сделать со своими чувствами, они не сделали бы?.. Значит, это так же непреодолимо, как его любовь к Алисе. Но, в отличие от него, они вынуждены это прятать, скрывать ото всех, давить это в себе, или жить в постоянном страхе. И сколько же преступлений и трагедий происходит от элементарного стыда и страха перед осуждением и возмездием?.. Не трогали бы их, не преследовали, и скольких трагедий можно было бы избежать, сколько горя не было бы причинено и вынесено! Ведь страдает не только этот мальчишка. Страдают вассалы Кюрмана, которых терзает нестерпимый стыд. А относились бы люди к этому проще, глядишь, не мучился бы так рыцарь Ритц… Ведь его вины, если подумать, вообще никакой ни в чем нет. Гэбриэл задумался так глубоко, что даже на какое-то время перестал слышать, что говорят рядом брат и остальные.

– Ритца мы удовлетворили. – Сказал наедине Гарет. – Но остальных так просто мы не успокоим. Как минимум брат Кюрмана, граф Ейсбургский, наш смертельный враг отныне.

– Я давно его смертельный враг.

– Они в родстве со многими норвежскими семьями. Я не о том, что… Нет, не о том. Ты прав – я и сам его убил бы. Но теперь заманить в западню нам их будет труднее.

– Если только они не будут думать, что это они нас в западню заманили.

– Точно. – Засмеялся Гарет. – А круто ты его. Сказал: боя не будет, – и не было. У меня потом час руки тряслись.

– Я заметил. – Гэбриэл помолчал, усмехнулся:

– У меня тоже. До сих пор в животе сосет что-то.

– Жалеешь?

– Только того, что нельзя его оживить и еще пару раз грохнуть. Каждый раз по-разному, сука. Но и так неплохо получилось. Орал он хорошо, громко. От души. Жаль, остальные не слышали.

– Им расскажут.

Братья помолчали. Они так хорошо знали и понимали друг друга, что много слов им было и не нужно. Их приближенные замечали, что порой они вообще обходились без слов. Заметив что-то, понятное только им, один делал другому жест с каким-нибудь междометием, и второй отвечал кивком и таким же неопределенным утвердительным междометием. Они одинаково двигались, всегда шли в ногу, практически одинаково, слаженно бряцая шпорами, и со стороны это выглядело внушительно и красиво. А еще – и это замечали только те, кто был им по-настоящему близок, – братья даже врозь, не видя друг друга, в один и тот же момент принимали одинаковую позу, сидя, или лежа. Если в одном помещении ногу на ногу закидывал один, то в другом так же непроизвольно это делал и второй, это уже знали все их оруженосцы и слуги в Хефлинуэлле. Если один сидел, развалившись, у себя в кресле, то можно было дать голову на отсечение, что сейчас у себя точно так же сидит и второй.

– На тинге будет непросто. – Заметил наконец Гарет.

– Прорвемся. – Пообещал Гэбриэл. И столько в этом слове было уверенности и силы, что Гарет не произнес больше ни звука. После Кальтенштайна и в самом деле многое изменилось, и прежде всего между ними двумя. Гарет навсегда утратил снисходительно-покровительственный тон, с которым прежде обращался к брату, окончательно перестал ощущать его простачком, только что посаженным за графский стол. Более того: размышляя о том, что сделал его брат, он не мог не задаваться вопросом: а сам он смог бы так? И ответа не находил. Чего он точно не сделал бы, так это не подался в Валену, в которой никогда не был и не мог знать наперед, как там его примут, одного, без людей, доказательств своего происхождения и прав. Не стал бы креститься в чужую веру. А Гэбриэл рискнул, и вуаля: у них внушающее страх и уважение войско с лучшей в Европе конницей, перед которой не в состоянии устоять даже крестоносцы, они победители и цари горы. Герцог чувствовал, что никогда ему не забыть того момента, когда он увидел Пепла и его всадника, спускающихся с холма, набирающих разбег по пологому склону, а за ними, на крыльях грозы, под полощущимися знаменами и вымпелами – русских всадников, все возникающих и возникающих из-за гребня того самого холма. Проживи он еще хоть сто лет, – думалось ему, – но никогда и ни что уже не затмит красоты этого момента!

А вот тинга Гарет опасался. Брат самоуверен, даже слишком, и в чем-то прав, но тинг – это не бой, точнее, не тот бой. Стоит им разругаться с норвежцами, и все их победы станут пшиком. Остановить большую войну, которая, как считал отец, начнется на юге и охватит весь Остров, можно было только, получив поддержку большинства норвежских кланов, из всех трех герцогств, а их враги из Братства Красной Скалы были видными представителями, а то и главами, этих кланов… И они сделают все, чтобы единения на тинге не произошло. С Эльдебринками бы замириться, merde! И тут Гэйб вновь подсобил – сдружился с Марком. Правда, зная Бешеного Зубра, можно было ожидать, что тот скорее с сыном разругается, чем с ним помирится. Но лучше такая ниточка, чем никакой… Да и брак с Софией Гарет считал единственно для себя возможным и приемлемым. Он давно привык считать Софию своей будущей женой, и не считал этот брак чем-то обременительным для себя. Пусть он не будет любить свою жену так, как любит Марию, но и несчастным с нею – Гарет верил в это твердо, – не будет.