Тайга

С не меньшим ужасом Ефрему начинало казаться, что в те дни, когда он отказывался есть мясо, его силы истощались с ещё большей скоростью, нежели когда он ел обычную еду в цивилизации. Появлялось гнетущее, болезненное состояние, поправить которое, несомненно, была способна только новая порция вкусной человечины. Только в этом мясе была необъяснимая и животная притягательность, которая могла вывести его из гнетущей немощности и беспросветной тоски. Человеческое мясо в рационе начинало казаться жизненной необходимостью, и только оно могло Ефрема спасти.

Ефрем на время переборол свои сомнения. Питаясь пару раз в день маленькими порциями Женьки, он уже очень скоро крепко стоял на ногах, был полон сил и полностью избавился от лихорадки.

На улицу снова вернулась весна, и яркое апрельское солнце своим теплом топило снежные шапки на крышах домов. Спавшие всю зиму реки насыщались бурным потоком талых вод, ломая лёд, пуская по течению белесые крыги.

Каждый день Ефрем выходил из своего жилища, чтобы ещё раз облазить брошенные, прохудившиеся строения, найти что-нибудь съестное, и каждый раз возвращался ни с чем. Не был Ефрем и охотником, поэтому поймать хоть какую-то дичь, поставить капкан или соорудить силки он не смог, а запасы мяса неумолимо истощались. Ещё через пару недель он снова начал голодать и слабеть. И хотя весна в тайге уже брала верх над казавшейся непоколебимой вечной зимой, лета с его грибами и ягодами ждать было ещё очень долго.

В один из погожих ясных дней Ефрем накинул на плечи свой похудевший рюкзак и снова пошёл вдоль дороги искать что-то ещё, что могло бы насытить его дикий голод. Он заночевал в следующей попавшейся деревне и снова не нашёл в ней ничего. Согревали его только мысли о вкусном мясе жены, которая лишь после своей смерти принесла ему хоть какую-то пользу.

Каково это – пять лет жить рядом с человеком, проводить с ним почти всё своё свободное время, гулять, развлекаться, заниматься сексом, Ефрем уже напрочь позабыл. В голове осталось только одно приятное воспоминание о вкусовых качествах нежного, ещё молодого и ужасно аппетитного мяса.

Следующий день, такой же бесплодный и голодный, пролетал незаметно. Уже во второй половине дня небо снова объяло тучами. Стало тихо. У оголившихся и освободившихся от снега камней шумела вода широкой реки, волны которой стремительными потоками размывали берега.

Этой ночью Ефрем понял, что на его след напали волки, которые обычно сбиваются в стаю зимой, чтобы легче было загнать в западню дикого зверя. Всю ночь у его ночлежки не прекращался голодных вой нескольких глоток. Только днём, выйдя к долине реки, он увидел рыскавшие на краю леса серые бока голодных псов.

Пару часов Ефрем шагал возле этой реки, прыгая по скалистым камням, тщетно пытаясь высмотреть в бурлящем потоке воды хотя бы небольшой намёк на переправу из брёвен и мусора. В какой-то момент осмелевшая стая из шести особей вышла из зарослей и бодро потрусила вслед за человеком, постепенно образовывая полукольцо и окружая его.

Ефрему становилось не по себе. Сначала он останавливался и ждал в нерешительности. В ответ стая тоже замирала. Изредка отдельные особи перебегали с места на место и вынюхивали запахи из потоков встречного ветра. Тогда Ефрем снял рюкзак, поднял его над головой, начал кричать и пытаться отпугнуть прицепившихся шавок, но его действия не производили на стаю никакого эффекта. Ефрем в панике ускорил шаг, лихорадочно выискивая в глубоких шумных водах брод, иногда кидая камни в слишком близко подошедших псов, но это только ещё больше злило их и делало всё смелее. Чувствуя сильный страх загнанной в западню жертвы, волки только сильнее разжигали свой охотничий задор и всё плотнее сжимали полукольцо, пока не подошли вплотную. Ефрем снова снял рюкзак, остановился и выставил его перед собой, стараясь не упускать никого из виду. Самый матёрый из стаи – серый, с коричневыми проплешинами – выждал момент и кинулся вперед. Ефрем успел уловить его выпад, кинул рюкзак в морду агрессивному зверю и прыгнул с невысокого обрыва в ледяные бушующие воды.

Мутные, грязные вихри подхватили его тело как тряпичную куклу, закружили и понесли по течению. За шиворот хлынула вода, от холода спёрло дыханье. В открытый рот и глаза набились песок и глина. Ефрем вынырнул и ещё пару минут, хватая ртом воздух, вслепую пытался зацепиться хоть за что-то в этом бесконечном потоке ревущего хаоса, пока закоченелое от холода тело не перестало его слушаться.

8

Словно после долгой и тяжёлой комы Ефрем пришёл в себя и с трудом раскрыл воспалённые глаза. Его тело было плотно закутано в колючие тяжёлые шкуры животных, а сам он лежал под раскидистым сосновым лапником, согреваемый теплом трескучего костра.

Рядом сидел бородатый человек в сером потрёпанном камуфляже. Он неотрывно наблюдал за банкой над огнём и ждал, пока в ней закипит вода. Ефрем повернулся, и мужчина поднял на него глаза.

– Ты лежи, лежи, – ответил он. – Сейчас я тебе трав заварю, отогрею. На ноги встанешь.

– Мне и так хорошо, – сказал Ефрем, но не смог подняться. Все кости в теле ломило, словно по нему проехался тяжёлый грузовик.

– Конечно, хорошо, – сказал, усмехнувшись, охотник. – Я уж думал, что труп вылавливаю. Как ты только выжил в этой воде ледяной? Покой тебе нужен. Рано ещё вставать, слабый. Чаю выпьем и дальше пойдём, в посёлок.

От этих слов Ефрем насторожился.

– Мне нельзя, – ответил он. – Нельзя.

– Натворил чего? – настороженно отозвался мужчина.

– Нет. Но нельзя мне пока к людям.

– Не переживай, к людям тебя не поведу. Там, за холмом, Хахчан стоит. А по эту сторону моя изба. Раньше оленеводы жили, из коренных. Давно уж разогнали всех.

– Ты кто такой? – спросил Ефрем сиплым голосом.

– Я? Охотник, – спокойно отозвался незнакомец и кинул пучок травы из мешочка в банку с кипящей водой. – Дичь по округе стреляю, вычиняю, езжу в посёлок сдавать, меняю на продукты и вещи.

Дальше Ефрем не слушал. Его рассудок помутился, и в себя пришёл он только когда к его губам поднесли чашку и заваренным травяным сбором. После снова мутный туман. Пока Ефрем был без сознания, охотник из лиственничного молодняка и елового лапника смастерил для него что-то наподобие саней. Он взвалил тело на сани, накинул лямку на плечо и потащил Ефрема через лес, приговаривая:

– Ничего, мы тебя выходим.

Очнулся Ефрем в небольшом деревянном домике. За окном сияло солнце, и снова звенела капель. Где-то вдалеке угадывались смутные очертания деревянных сараев заброшенного селения. Сам Ефрем лежал на самодельной кровати, застланной широкой медвежьей шкурой и грелся жаром протопленной каменной печи. В доме пахло травами, мускусом диких животных, рыбой и готовящейся едой. На стенах дома висели календари прошлых лет, какие-то вырезки газет и карты. На столе у окна стоял радиоприёмник с ручной динамо-машиной и аккумуляторами, несколько книг и блокнотов.

Ефрем попытался подняться, но слабость снова не дала ему этого сделать. Сильная простуда и обморожение всё ещё давали о себе знать.

Со двора послышался шум и топот ног, обивающих снег о порог. В дом вошёл охотник.

– Будь здоров, гость! Давненько же здесь не было гостей, – сказал охотник, снял свой полушубок, повесил его на вешалку и стал греметь посудой у печи. – Я тут оленя на днях изловил, такая шурпа вкусная! Сейчас мы тебя откормим.

Приятный запах оленьей шурпы разносился по дому, и на тумбочку перед кроватью встала деревянная миска с дымящейся кашей. Ефрем немного приподнялся на кровати, взял в слабые руки миску, деревянный черпак и начал есть. С непривычки и голода истощенный желудок откликнулся болью и ворчанием на горячую пищу. Сама еда вроде бы и приготовлена была хорошо, но вкус этих больших кусков оленьего мяса, которое Ефрем раньше очень любил, показался ему нестерпимо отвратительным, словно он ел гнилую плоть. Сначала Ефрем подумал, что охотник хочет его отравить. Затем решил, что просто мясо действительно протухло. Не в силах сдерживать себя, Ефрем закашлялся и отодвинул миску в сторону.

– Ты давно ел-то в последний раз? – спросил его охотник.

– Давно… – сказал Ефрем и решил спросить прямо: – Это мясо… Что с ним не так?

– Мясо? – переспросил охотник, взял миску и поднёс её к своим ноздрям. – Мясо самое свежее, вкусное. Ты, видимо, дичи никогда не пробовал. Городской, поди. Как так получилось, что ты так далеко от города оказался?

Ефрем молчал. Он боялся сболтнуть чего лишнего и напугать охотника, который мог бы сдать его. Охотник, видимо, понял это. Он глубоко вздохнул, поставил миску и выпрямился на стуле.

– Я не судья всем твоим грехам и осуждать не буду. Силой вытягивать каждое слово тоже не хочу. А шурпу ты всё-таки доешь. Хотя бы без мяса. Тебе нужно поправляться. Сейчас сделаю тебе горячий компресс, он поможет унять боль.

– Меня, кстати, Мироном звать, – представился охотник чуть позже из кухни. – Тебя-то как? Или тоже промолчишь?

– Ефрем, – отозвался больной.

– Ну, Ефрем, что же ты дальше делать собираешься? – снова зашёл в комнату Мирон, которую от кухни отделяла большая русская печь.

– Найду себе свободный дом, – ответил он. – Попытаюсь жить.

– А ты думаешь, это так легко – выжить одному в тайге? – серьезно спросил Мирон. – А умеешь ты дичь ловить? Можешь хотя бы ловушку для птиц смастерить? Поставить капкан на соболя и правильно вычинить шкуру?

Ефрем молчал.

– Я тебе расскажу такую историю, – вздохнул Мирон и продолжил. – Вижу, что тебе есть что скрывать, что какие-то черные секреты хранишь в своей душе, но если я расскажу тебе всё как есть, то, быть может, и ты мне откроешься. В совсем другой ещё стране, когда я был студентом, распределили меня после учёбы на север, работать егерем в Хахчан. Здесь прошли лучшие годы моей жизни – молодость, зрелость. Лет двадцать назад в посёлке закрыли ГОК1, и люди стали его покидать. Я ушёл из Хахчана и решил жить здесь, потому что тайга стала для меня вторым домом, а в больших и шумных городах для меня жизни нет. Только здесь я чувствую настоящую свободу и покой для своей души. Со мной ушли ещё двое. Вместе мы охотились на зверей, ловили рыбу, дубили шкуры животных, продавали излишки проезжим из города и ближних посёлков.

Но знаешь, не всем отшельникам так-то легко пережить изоляцию от всего мирского и принять себя. И не все отшельники стали такими по своей воле. Многие в одиночестве, в замкнутом пространстве начинают сходить с ума. Возникают у них страхи, подозрительность и недоверие, из-за которых начинаешь видеть в каждом врагов и злиться на ближних за свою несправедливую судьбу.

Однажды я проснулся среди ночи от шума, который устроили мои товарищи. Я не успел их разнять. Я зажёг лампу и увидел, что один из моих товарищей убил третьего. Они часто ругались и угрожали друг другу, и я до сих пор виню себя за то, что позволил со своей стороны такое попустительство. Тело одного из них лежало в луже крови на полу. Убийца был напуган. Он не знал, какой реакции ему ждать от меня, поэтому кинулся с табуретом и разбил его о мою голову.

Когда я очнулся, его уже не было. Он забрал половину наших снастей, несколько шкур и большой запас еды. Всё это он загрузил в лодку и сплавился вниз по реке – неизвестно, как далеко. Тогда и я сам не мог ещё простить ему этого, был зол. Я сел в машину и доехал в Хахчан, где рассказал о происшествии местному участковому. На следующий день я вернулся к себе в хижину в сопровождении трёх милиционеров. Они всё задокументировали, долго опрашивали меня, сфотографировали следы и орудие убийства. Труп они забрали и сказали, что снарядят отряд для поисков.

Два месяца поисков на дали никаких результатов – следы убийцы бесследно канули в тайге. Не было никаких зацепок. Позже мне сказали, что органы будут ежемесячно отправлять сюда проверку, чтобы получать от меня сведения о том, не появлялся ли в заброшенном посёлке беглец. Конечно же, я согласился сотрудничать. Я знал, что мой товарищ объявится рано или поздно. Человеку, который до этого жил хоть в каком-то подобии общины и цивилизованности выжить одному почти невозможно. Прежде всего, ему нужна еда – будь то даже соль, крупы, сухари или мука. Посуда. Одежда. Хотя бы минимальные средства гигиены. Я ждал его всё лето, но он не объявлялся. Я думал, что он сгинул в тайге, пропал по своей глупости, и уже никогда мне не увидеть его. Время шло, и ненависть моя стихала. В какой-то момент я даже стал испытывать к нему сочувствие. Сначала было страшно за свою жизнь, потом это всё прошло и утихло. Такой уж я человек, отходчивый, долго злобу держать не могу. Объявился он только в конце осени, спустя полгода, когда уже лёг снег и начинались сильные морозы. Должно быть, он шёл ко мне больше недели, может две, и был сильно истощён. За собой он тащил сани с едой, шкурами убитых животных и лодкой. Я сразу понял, что он ко мне ненадолго. Он сам выбрал свою судьбу – жить отшельником в дикой тайге и скрываться до конца своей жизни. Он был очень измучан морально. Уставший и несчастный. Не было никаких слов раскаяния, жалоб, горя, но по нему было видно, как ему было тяжело все эти месяцы, как измучила его эта жизнь и как он сожалеет о своем поступке. Я рассказал ему, что его ищут, что ему нельзя оставаться здесь, хотя он и сам прекрасно всё понимал. Он просил помощи в провизии и вещах. Взамен он оставил мне шкуры животных, которых успел изловить за лето. И я ему помог. Не хотел иначе. Он уехал уже на следующий день, а милиции я так и не рассказал о его приходе. Сколько уже лет прошло? Я уж толком и не помню, но мой товарищ приезжает ко мне раз в полгода, осенью и весной, пока с полей ещё не сошёл снег. Я заранее уже знаю что ему нужно, и стараюсь подготовить к его приезду необходимые вещи и еду.

Тут Мирон прервал разговор. Всё то время, пока он рассказывал Ефрему историю, он успел приготовить компресс из марлевых повязок, смазанных густой мазью на основе животного жира и разных трав. Он дал его Ефрему и помог ему привязать их на поясницу.

– Так вот, – продолжил он снова. – Я рассказал тебе свою историю. Если хочешь поделиться со мною своей – выкладывай всё сейчас.

Ефрем смутно и почти неосознанно воспринимал ту историю, которую поведал ему Мирон. Все мысли в его голове сосредоточились вокруг животных инстинктов, справиться с которыми ему было тяжело. Он чувствовал, что в нём проснулся тот самый голод. Сосредоточенный его взгляд оценивающе рассматривал тело Мирона, а в голове возникли странные мысли о вкусовых качествах его плоти.

Какой-то тормоз в сознании Ефрема отпустил свою педаль, и внутренне животное стало побеждать внутреннего человека. Неизвестный одержимый зов заглушил мораль, в тисках которой он пребывал долгие годы, будучи окруженным обществом других людей. Сейчас он понимал, что находится в тайге, в диких условиях, где нет людей, где не действуют никакие законы цивилизации, где есть только свобода мыслей и действий. Эта страшная свобода, в которой жизнь человека не важна, и побеждает только тот, кто будет сильнее.

Вместе с этим Ефрем понял, что в его нынешнем состоянии не идёт никакой речи о том, чтобы тягаться с пускай уже и старым, но всё ещё сильным человеком и опасным охотником. Единственное, что ему оставалось – только набираться сил и терпения и ждать подходящего момента.

Когда Мирон закончил и обратился к Ефрему, тот махнул головой, отгоняя наваждение животных мыслей. Хотя он и понял, что может довериться человеку, всю правду и своём прошлом, однако, он говорить не стал:

– Мы с одним…товарищем на прогулку пошли, на лыжах кататься, – начал Ефрем, долго взвешивая каждое слово. – Остановились в зимовье на ночёвку, недалеко от города. И напились там. Тот когда выпил, стал агрессивным. В общем… приложил я его головой об угол кровати. Тот в сознание долго не приходил. Начал его в чувства приводить – он не дышит. Испугался я, в общем… Решил облить сторожку керосином и поджечь. Нас многие на выходе из города видели. Я понял, что меня найдут, и решил бежать.

Слушая Ефрема, Мирон склонил голову, внимательно слушал и кивал головой, уставясь в пол. После того как Ефрем закончил говорить, он вздохнул, сцепил руки в замок на паху и сказал:

– А ты уверен, что ты вообще сможешь выжить в тайге, терпеть все лишения и одиночество, всю жизнь быть один, без людей и нормальной жизни, к которой уже привык? Я понимаю, у всех характеры разные, каждый волен выбирать свой путь, но подумай хорошенько: тот ли путь ты выбрал? Тюрьма отнимет у тебя десять лет твоей жизни, тайга заберёт её всю, окончательно и бесповоротно. Просто… Посмотри на это иначе. Многие люди и так всю жизнь живут как в тюрьме: учёба, армия, работа, субботники, мероприятия, больницы… Так же и тюрьма – это такая же часть общественной жизни. Конечно, далеко не самая лучшая. Она разлагает человека морально, но поверь, даже там гораздо больше шансов, что твой разум и ты сам останутся целы, в отличии от жизни практически на улице, в этом опасном и гиблом месте, среди диких зверей, в полном одиночестве, далеко от родных и близких. Ты уверен, что готов к этому?

– В тюрьму я всегда сдаться успею, – после долгой паузы пробормотал Ефрем.

Мирон молча развёл руками и встал из-за стола.

– Как только встанешь на ноги, я начну тебя учить правилам выживания в тайге. Покажу тебе, как правильно охотиться на зверей, делать ловушки и нужные в быту вещи, как вычинить шкуры и добывать соль. Советую слушать внимательно и учиться прилежно. От этих знаний будет зависеть твоя жизнь. Долго тебе здесь оставаться нельзя. Милиция уже давненько сюда не заезжала, но это не значит, что она забыла об этом месте насовсем. Через пару недель должен Пашка объявиться. Я тебя с ним познакомлю. Уплывёшь с ним по реке. Ему всяко будет не так тяжело одному.

9

Время совместной жизни с Мироном было тяжелым для Ефрема. После того как он немного оправился от болезни, они стали уходить далеко в тайгу, искать следы диких зверей, ставить капканы на мелкую дичь, натягивать на ветках силки на оленей, ловить птицу, закидывать в реку бредень для рыбы и делать запруды. На закате они возвращались в посёлок и при свете керосиновой лампы до ночи плели и штопали крючками бредни, дубили оленьи шкуры на распорках в сарае, топили на паровой бане барсучий жир и делали из него мазь на основе трав, помогающий от ушибов и растяжений.

За эти дни Ефрем успел попробовать мясо и оленя, и зайца, и дикого гуся, но всё оно казалось ему ужасно противным, и это временами даже немного пугало. Ефремовы инстинкты навязчиво твердили ему, что он погибает, и единственной панацеей и спасением от прыжка в эту глубокую пропасть саморазрушения было человеческое мясо.

Он почти не чувствовал ни страха, ни ужаса от таких перемен. Нестерпимая ломка и вожделение заглушали здравый смысл и всё то человеческое, что позволяло ему держаться каких-то принципов. Но он продолжал сопротивляться самому себе хотя бы потому, что сейчас без помощи опытного наставника его выживание в тайге будет недолгим. Параллельно с этим его не покидала мысль о том, что ещё чуть-чуть и Мирона можно будет завалить.

Время шло, знания и навыки множились. Вопреки прогнозам Мирона, Павел явился только в середине мая, когда на улице было уже совсем тепло, снега почти растаяли, а необузданная река успокоилась и снова вошла в своё прежнее русло.

Это случилось поздно вечером, когда охотники готовились ко сну. Мирон будто почувствовал поблизости чьё-то присутствие. Он поднял голову и прислушался к звукам на улице. Ефрем не услышал ничего, но Мирон быстро взял со стола лампу, тихими шагами вышел во двор и через несколько минут вернулся обратно с высоким, широкоскулым человеком, одетым в бурую накидку из шкур, кожаные ручной работы ботинки и широкие поношенные брюки с множеством нашитых карманов. Холодным взглядом он осмотрел свою старую тёмную избу, остановил взгляд на Ефреме и молча сделал еле заметное движение головой в знак приветствия. Вслед за Павлом зашёл и Мирон.

– Ну, и чего ты там наделал? – без долгих церемоний спросил Павел у Ефрема, и Ефрем так же кратко, без лишних деталей, пересказал ему свою историю.

– Понятно, – прервал рассказ Ефрема Павел. – На рассвете двигаем. Путь будет неблизкий, так что советую отдохнуть.

Больше ни о чём Павел с Ефремом не разговаривал. Ефрему не были известны причины его задержки. Обо всём этом, и, видимо, о многом другом, он поведал своему старому приятелю Мирону, с которым они вышли во двор и не возвращались в дом ещё долгое время, пока Ефрема не сморил глубокий сон.

Лёгкая надувная лодка Павла не позволяла взять на борт больше двух человек, но вместо Ефрема Павел предпочёл взять на своё судно много всяких вещей и припасов, которые отдал ему Мирон. Ефрему Мирон тоже дал несколько вещей и подарил ему свою старую надувную лодку, которая немного спускала, из-за чего каждые пару часов её приходилось подкачивать.

– Спасибо за вещи, – пожал Павел на прощание руку Мирону. – До осени.

Мирон пожал руку и мне, махнул головой и помахал вслед, пока быстрые волны реки не унесли две лодки за ближайшую луку.

– Жить со мной на постоянке не будешь, только до осени. Я уже привык, мне как-то спокойней одному, – гремел низким, громким голосом Павел, стараясь перекричать шум воды. – Покажу тебе, как построить тёплую землянку на правильном месте, чтобы не подтапливало. Научу, как правильно сложить печь, как маскироваться хорошо, чтобы никто на тебя не набрёл. Меня слушай во всём, не дури, и мы поладим.

Ефрем молча кивал. В душе его внезапно взыграли человеческие чувства. Навалилась тяжёлая тоска по цивилизации – по людям, по тем родным и знакомым местам, которые он больше никогда не увидит. Позади была ещё только наполовину прочитанная книга жизни, из которой он по собственной воле вырвал толстый блок листов, а куда записывать события будущей жизни сейчас было совершенно не ясно. Да и нужно ли теперь это вообще? Мысли о жизни в тайге только сейчас показались ему сродни с условиями пребывания на каторге, где каждый день ему предстоит заниматься тяжёлым трудом, пытаясь выжить и найти себе пропитание.

Но тревожные мысли потихоньку уходили на второй план, когда он позволил себе немного расслабиться и безмолвно созерцать живописные пейзажи таёжной природы. Снега по берегам реки уже не было. Звон воды на береговых перекатах снимал напряжение, а солнце грело совсем по-летнему. На стройных лиственницах набухли почки, из которых стали пробиваться молодые, бледно-зелёные иголочки. В чаще слышен был скрип деревьев от лёгкого ветра и пение весенних птиц.

Быстрая река несла их весь день через дремучие леса, аркой склонившие над головами густые ветви, среди холмистых полей бескрайнего зеленого одеяла молодой травы, пробирающейся через пожухлую растительность ушедшего года. Старые запахи, старые звуки и новая жизнь отошедшего ото сна весеннего леса снова пробудили ностальгию по детству и юным временам прежней жизни.

Беглецы причалили к берегу уже после заката. Они вытащили лодку на намытую галечную косу и перенесли вещи в темную чащу, где среди толстого ягеля, под раскидистым лапником ели, постелили себе на ночь толстые шкуры. Павел наломал сухих веток, смастерил шест, сварил в котелке пшеничной каши, достал нож и порезал в неё тёмно-бурые куски лосиной солонины. Ефрему бросился в глаза этот необычный нож, который имел при себе охотник. Был он монолитный, полностью выточенный из толстой полой кости. Сужаясь к лезвию в одну сторону, он был похож на странный свисток или дудку из бамбука, стебель которого срубили под очень острым углом и хорошенько заточили.