Кошки-мышки

Привел Инич Молодца в свою избушку, накормил-напоил и спать уложил.

Поутру новое задание дает: надо ель перед избушкой поставить, чтобы гостей радовала. Для этого годится только самая красивая ель в лесу. Сказал так и ушел по делам.

Молодец взял топор и отправился в лес искать самую красивую ель. А они все, как на подбор, голубые да пушистые, да прямые, стройные. Одна другой лучше. И рука у него не поднимается красоту такую рушить. Ходил он, ходил по лесу и подумал, что опять с заданием не справится. Опечалился. Вдруг видит: стоят три ели совсем близко друг к другу. А та, что по середине, сама кривая да плешивая и двум, что по краям, расти мешает. Срубил парень эту елку. Принес на луг и поставил напротив избушки.

Воротился и Мороз Инич. Посмеялся над «красавицей»-елкой. «Где же ты нашел такую в моем лесу?» – спрашивает. Объяснил Молодец, что лесу только польза будет от его порубки. Согласился Инич и дотронулся до елки рукой. Засверкали на ней звездочки, и стала она взор радовать.

Мороз накормил работника и спать уложил.

На третьи сутки объявил Мороз, что сегодня гости прибудут, и надо их развеселить-потешить, да так, чтобы они довольны остались. А то и заморозить могут.

Вышли они вдвоем гостей встречать. На горизонте белый ком дымится. Да все ближе, ближе. Вот и налетела снежная кутерьма! И встали перед Морозом три белые лохматые юлы. Это сестры-близнецы пожаловали – Метель, Пурга и Вьюга. Поклонились волшебнику и спрашивают: «Чем попотчуешь гостей дорогих?»

Кивнул Инич на Добра Молодца. Тот достал из котомки балалайку, с которой не расставался, покрутил ее в руках, разминаясь, приладился и прошелся по струнам: медленно, не спеша, первое коленце обозначил. Нарочито медленно вывел, сдерживая сжатую в нем внутреннюю силу, которая так и просится наружу. Да не время еще, не время.

Вздрогнули гостьи, задрожали, как кони нетерпеливые. Он второе коленце вывел, чуть поживее. И стал выдавать перебор за перебором, да все быстрей, да все забористей! Звучный голос у балалайки, чистый.

Взвились тут вихри-близнецы и полетели хороводом вокруг нарядной елки. Всё жарче парень по струнам бьет. Сцепились гостьи в один снежный клубок, и со свистом полетел он вокруг ели, как дымящееся белое ядро, пульсируя в такт убыстряющемуся ритму.

И прорвалась во всю свою мощь удалая да задорная душа плясовой, безудержно выплеснулась она на бескрайние просторы родной земли. Казалось – и сама балалайка пляшет в умелых руках!

И Мороз Инич не удержался, принялся валенками на снегу вензеля вычерчивать да охаживать себя дробными ударами ладоней по широкой груди.

А Молодец не дает танцорам спуску, новую песню начинает. Долгий звук поставил. За ним еще один потянулся и еще. Перетекают они один в другой, и складывается, льется простая задушевная мелодия. Задышала в ней, зазвенела грусть-тоска по отчему дому, по близким, с которыми разлука суждена.

Заскулили гостьи на три голоса, сгорбившись и подвывая, тронулись горемыками вокруг ели.

А напев крепнет, ширится, во все стороны растекается. Обнимает душу пронзительная нежность к тому, чего уже никогда не будет, и что дороже всего на свете, к тому, что растворилось теперь в родной природе, задышало в широком напеве. Волна благодарной нежности полоснула Молодца по сердцу, и облегчающие душу какой-то сладкой болью слезы выплеснулись, приподнимая над тоской-кручиной.

Заструились сестры вокруг ели белой стеной и оторвавшимися от нее снежными бурунами-барашками выплёскивали наружу свои беды. Мороз Инич зашмыгал носом и стал искать по карманам заветный носовой платочек.

Хорошо играет Молодец! Чувствует он какие нити связывают его с отчим краем. Это незримые жилы его бессмертной души, скрепляющие ее с сердцем народа, живущего здесь. В судьбах многих поколений, остававшихся верными родной земле, переплавлялись выпавшие на их долю разрушения, предательства, вражда, беды и радости, переплавлялись они в жемчужины широкого и бескорыстного сердца народного, умеющего прощать, любить, верить и надеяться. Того сердца, которое бьется в народных песнях.

Не заметили они, что день уже догорел, и небо потемнело.

А Молодец вдруг развернул во всю ширь новую плясовую. «Ах вы, сени, мои сени» – запели, зазвенели колокольчики-бубенчики. Закувыркались снежные вихри в такт наигрышам. А когда смолкла плясовая, сестры враз сдулись, осевши наземь. А Мороз Инич уже давно в сугробе почивал и только улыбался.

Когда все успокоились, Инич спросил гостей: «Как вам веселье пришлось?» «Знатное, – ответили вихри-близнецы, – вот уж уважил так уважил, вот уж распотешил так распотешил». Потом, утомленные и просветлевшие, гуськом заструились они по домам, волоча за собой пушистые хвосты.

«Ихо-хо-хо!» – вскричал-рассмеялся во всю грудь Мороз Инич да так громко, что по лесу эхо забегало. Он был весел и очень доволен собой. Еще бы – такого работника нашел. Пригласил он работника в избушку, накормил-напоил и спать уложил. И сам лег. Заснул Молодец, а Морозу не спится, всё с бока на бок переворачивается, никак заснуть не может. Заноза у него сидит в голове: никак не решит, что с работником делать. По чести надо бы его домой отпустить: выполнил он все задания. Да не хочет волшебник такого работника лишаться. До тех пор на кровати крутился, пока не надумал: пускай невеста сама за ним явится. Коли сможет его взять, так и отпустит он их домой с миром. Решил так и заснул старик Мороз Инич.

Проснулся парень утром и давай Мороза будить. Еле добудился. Сел Инич на кровати и вспомнил, что вчера решил.

Говорит ему Молодец: «Я свою работу честно выполнил, теперь пора тебе свое слово держать». Подал волшебник парню колечко червонного золота с камнем самоцветным. Только камень тот не поймёшь, какого цвета. То прозрачно-голубой, как высокое летнее небо, то темно-синий, как безлунная ночь, а то, глядишь, он уже сине-зеленый, как бездонная морская пучина.

Погрузил парень взор в эту пучину и забыл, забыл, родимый, и кто он есть, и зачем сюда пришел, и кто его дома ждет.

Так у них и повелось. Просыпается парень утром, достает колечко и смотрит на него, любуется. Вечером ложится он спать, опять кольцо достает и глаз от него отвести не может. А днем работу делает, на какую Инич укажет. Заговоренное то было кольцо, волшебное.

Так сутки прошли, за ними вторые пролетели, за ними – третьи. Заволновалась молодая невеста, забеспокоилась, места себе не находит. Собралась она и пошла в Велико село суженого искать.

Встретился ей Мороз Инич, поинтересовался, куда она идет. Объяснила девица, что жених ее давно уже вернуться должен был, а его все нет, спросила не видел ли он Добра Молодца.

«Как не видеть? Видел», – ответил Мороз. «Как мне его найти?» – заволновалась Девица. «А ты не спеши, красавица, не торопись. Сначала выполни мои задания. Коль хорошо справишься с работой, отведу тебя к жениху. А сможешь взять его – тогда отправитесь домой вместе», – пояснил волшебник.

Обрадовалась Девица, улыбнулась: все препоны-преграды теперь ей были нипочем. Согласилась она работу делать.

Привел Инич Девицу в свою мастерскую нетопленную и заказал соткать отрез легкой блестящей прозрачной ткани. Глянула красавица на ткацкий станок, а он чудной какой-то. Прежде она о таких и слыхом не слыхивала и видом таких не видывала.

Посмотрел Инич на Девицу и говорит: «Следи за мной внимательно». Взял бадью, что рядом стояла, и вышел во двор. Невеста – за ним. Стал снежинки собирать. Приметила она, что берет Мороз крупные да одну к одной подбирает, чтобы точь-в-точь по размеру совпадали. Набрал полную бадейку и в мастерскую вернулся. Девица – опять за ним следом. Высыпал снежинки в станок, на потаенный рычажок нажал. А она все примечает. Стали снежинки стежками прикрепляться друг к другу: одна за одной, одна за одной ровными рядками. Как все приклеились, получилась узкая полоска прозрачной блестящей ткани.

Ушел Мороз по своим делам, а Девица взяла бадейку и стала старательно снежинки подбирать. А они, острые, колючие, все варежки ей изорвали. Набрала она снежинок полную бадейку да засыпала в станок. Нашла потайной рычажок и нажала на него. Заработал станок, принялся снежинки склеивать. А мастерица села в теплой светелке варежки штопать. Как приклеились все снежинки, глянула она на полотно: ее полоска оказалась не хуже Иничевой! Улыбнулась невеста и пошла опять снежинки подбирать. Так и трудилась она до вечера, уж и не знает, сколько раз варежки зашивала.

Пришел Мороз Инич, а она, улыбаясь, подает ему отрез прозрачной блестящей ткани. Осмотрел его волшебник и похвалил рукодельницу, накормил-напоил и в избушку свою пошел. Девица внимательно приглядывалась и к самому волшебнику, она помолилась и спать легла.

Утром пришел Мороз и заказал накидку-рубаху для кафтана сшить. Из той материи, что она соткала накануне. Указал на кафтан из теплой грубой ткани блеклого цвета. Ничему не удивляется Девица, только внимательно волшебника слушает. Распорядился он так и отправился по делам.

Села Девица к столу, разложила на нем ткань, раскроила и стала детали сшивать. Как только взяла ткань в руки, так снежинки начали таять, дырки после себя оставлять. Помучилась рукодельница, пока не догадалась опять варежки надеть да стежки крючком прокладывать. Тут дело и пошло.

Вернулся Мороз вечером в мастерскую. Девица ему накидку-рубаху подает. Надел Инич кафтан, а сверху ту накидку приладил. Распрямилась ткань и прилипла к кафтану шелковыми блестящими узорами. И стал кафтан будто парчовый. Похвалил Инич ее труды: «Теперь будет мне во что в праздник нарядиться».

Накормил работницу и говорит: «Завтра я тебя к жениху отведу. Отдыхай, задача нелегкая будет». Ушел Инич к себе, а Девица вернулась в светёлку, помолилась и спать легла.

На утро следующего дня Мороз, как и обещал, отвел Девицу в избушку.

Увидела она своего жениха, обрадовалась, окликнула его по имени звонко да весело. А он сидит, как истукан, держа в руках колечко с самоцветом, и ничего не слышит.

Подбежала Девица, обняла его нежно за плечи, щекой к щеке прижалась. А он и не шелохнулся. Зашептала она ему на ухо горячими губами слова приветные. Отмахнулся он от нее, как от назойливой мухи!

Отпрянула Девица в тоске великой да в ужасе от того, что с ее суженым содеялось. А он знай свое колечко в руках крутит да возмущается, что отвлекают от любимого дела. Гордо глянул Инич на Девицу – что, мол, красавица, моя взяла? И уж готов было Мороз весело рассмеяться, довольный собой, а в ее глазах отразилась такая душевная боль, что и смотреть нельзя.

Опустил Инич очи. «Как сильна душа твоя, Девица, и как горячо твое сердце», – подумал он и вышел из избушки.

Тяжелая горючая слеза Девицы упала на заговоренный камень, зашипел он по-змеиному, задымился, и кольцо исчезло, растаяв в воздухе легким дымком.

Поднял тут Молодец глаза и увидел свою суженую, всю в слезах горючих. Возрадовался он, крепко прижал ее к себе и сказал: «Как бесконечно я ждал тебя, родная моя, ненаглядная». Долго пришлось Молодцу согревать свою невесту: вся сила ее любви слезою горючей вышла, а новая еще не накопилась.

Когда ожила она, снова расцвела красотой своей, отправились они домой рука об руку.

Мороз Инич посадил их в свои сани волшебные. Подал невесте колечко червонного золота с камнем самоцветным. Не был самоцвет тот таким ярким и загадочным, как волшебный, зато он был настоящим. Надела Девица колечко, улыбнулась, поблагодарила жениха за подарок.

Инич вручил жениху шкатулку с самоцветами как оплату за труды, что тот предпринял, пока его невеста искала. Потом взмахнул рукой, и встала-изогнулась дугой поземка над лесом. Пролегла она от избушки волшебника до самой околицы села Хмельнишново. Еще раз взмахнул Мороз Инич рукой – ударили волшебные кони копытами, и полетели сани над лесом по радуге-дуге. Это молодые возвращались домой.

А Мороз Инич не стал больше набирать работников из числа людей. Очень печально ему смотреть, как никакое волшебство не может осилить верную светлую душу и горячее на участие человеческое сердце. Разве, что сам человек бросит тень на свою душу или остудит свое сердце. Да такие люди Иничу не интересны.

Молодые сыграли свадьбу и стали свою семью строить. Никто эту работу за них сделать не сможет, ведь это будет чужая семья. А своя собственная семья не вырастает сама по себе даже из любви. Старались они смотреть в одну сторону, уважать и поддерживать друг друга. Не будем вперед забегать, вся жизнь потребуется двоим, чтобы семью обустраивать. Живое это дело, подвижное, переменчивое.

Только добавим, что коль совладают они с этим делом, то будет где их детям расти, а им самим – куда прислонить седую головушку на старости лет. Да и сама старость будет не страшна.

Принц на белом коне (ироническая сказка с вкраплениями лирики и мистики)

Жили-были в некотором царстве-государстве: царь-батюшка, царица-матушка и их дочь – венценосная принцесса, обладательница прекрасной наружности и пламенного сердца. Пришла пора выдавать принцессу замуж. Царица обратилась к мужу:

– Кому, как не тебе, царь-государь, найти для нашей наследницы настоящего принца. Прямо, совсем настоящего – на белом коне!

Царь понимал, что задача поставлена непростая. Каждый принц так и норовит пустить пыль в глаза, меньше дать, а больше взять. Но не на того напали! И стал он думать, как бы вывести принца на чистую воду, как бы распознать настоящий он или нет. Долго думал и так и сяк, ничего путного у него не получалось.

Вот как-то бродил он по окрестностям своего замка, и бросилась ему в глаза полуразрушенная церковь. Он ее не впервые видел, да только на сей раз остановился и горько подумал:

– Ведь развалится скоро древняя церковь, что обо мне потомки скажут? Срамота да и только!

Огорчился он, махнул в сердцах рукой, пошел домой. И тут его осенило: пусть тот принц, который восстановит за свой счет эту древнюю жемчужину православной веры, обвенчается с принцессой в восстановленной церкви. И появился об этом указ царя.

Дело пошло. Стали приезжать в царство-государство чужеземные принцы, один другого настоящей. Царь-батюшка показывал им свои владения и обязательно проводил мимо полуразвалившейся церкви. Тут он останавливался и объяснял претенденту на руку принцессы, яко зело печалит его сердце скорый разор древней святыни. Тут от стены отклеивался монах и, катя перед собой тумбу на колесиках, приближался к ним. В крышке была щель для монеток. Удивленный таким стремительным развитием событий, принц, охлопав себя по бокам, доставал несколько монет, огорчаясь тем, что не предусмотрел запастись их большим количеством. Тут царь-батюшка брал его под белые ручки и отводил в казначейство, которое располагалось поблизости, так как за казной нужен глаз да глаз. Царский, естественно, глаз, вернее, неусыпное царское око. Не на того напали!

В казначействе под стеклом лежали подношения богатых подданных и гостей батюшки-царя. «Прижатый к стене», принц, как правило, снимал с одного из своих усыпанных драгоценностями пальцев самый простенький перстень и оставлял его в казначействе. При этом он обещал специально приехать и помочь восстановить жемчужину веры. Отгостив в царстве-государстве, как положено, вкусив причитающихся почестей, очередной принц отбывал к себе на родину.

Время шло, но, как показала жизнь, принцы не торопились возвращаться, чтобы исполнить свое обещание. Это обстоятельство весьма печалило как принцессу, так и царскую семью.

Из всех претендентов царю запомнился один принц, пожалуй, менее богатый, чем другие. Но запомнился он не этим, а тем, что осмотрел разрушающуюся церковь и даже потребовал чертежи, что было ему предоставлено к удивлению царя-батюшки, ведь во времена оны возводили и без чертежей.

Принцесса принимала живое участие в осмотре церкви, ведь это прямо касалось ее судьбы. Она внимательно слушала и глаз с принца не сводила. Отбыв и отгостив на царских хлебах – чего для престижа не пожалеешь – гость уехал к себе домой. Прощаясь с принцессой, он обещал вернуться и помочь восстановить жемчужину веры. А принцесса стала ждать. Ждала, ждала, печалилась, печалилась…

И вот однажды приехал в царство-государство восточный зодчий в чалме, халате и башмаках с закрученными кверху носами (то ли по арабской, то ли по персидской, то ли по тюркской моде). Принцесса подивилась его наряду. Он по-восточному поприветствовал царскую семью и поведал, что является зодчим, который может построить культовое сооружение любой веры, и что от общих знакомых наслышан о печалях царя-батюшки и готов восстановить церковь.

Царь-батюшка обрадовался, но сказал, что денег у него в казне на эти цели хватит только на материалы да на оплату работы ремесленников и прочих мастеровых людей, которые своими руками будут возрождать жемчужину веры. А за его, зодчего, труды он ничего не заплатит. Это будет дело его профессиональной чести, церковь будет его поминать в грядущих поколениях, а при жизни молиться о его здравии. Зодчий согласился, они ударили по рукам, и работа закипела.

Принцесса каждый день приходила смотреть за восстановлением древней церкви. Приятно наблюдать за тем, как работает мастер, который любит свое дело. Как весело светятся его глаза, когда он доволен работой, и как неистово он бросается исправлять то, что не получилось. Дело шло ходко. И вот остался последний штрих: поднять на звонницу колокола да укрепить обновлённый купол, заново покрытый сусальным золотом. Колокола частью были отлиты заново, а частью выкопаны и отреставрированы.

Царь-батюшка наведался в казначейство и нашел там единственный перстень. Это был тот самый, который оставил небогатый принц. Царь очень надеялся на возвращение этого человека и не хотел продавать его украшение. Царь позвал зодчего и сказал:

– Фронт работ тебе известен, остался в казне последний перстень на эти цели. Продавать его?

Зодчий взглянул на перстень, решительно взмахнул рукой: продавать! и вышел из казначейства. Даже после этого царь-батюшка не продал перстень, а вложил свои деньги. Дело было завершено. Восстановленная жемчужина гордо засверкала куполом, зазвенела колоколами. Ее освятили и начались службы.

Принцесса сначала возрадовалась, но потом стала печалиться опять. Она подумала так. Если раньше всем было ясно, что принцесса не выходит замуж потому, что ей венчаться негде, то теперь, когда жемчужина веры блистает в прежней красе, возникают неприятные вопросы к самой принцессе. А может даже и язвительные догадки языков, досужих до сплетен и чужих несчастий.

Между тем пришло время и зодчему уезжать в свою восточную страну. Он пришел попрощаться с принцессой и сказал:

– Ваша светлость, не печальтесь так сильно о моем отъезде. Я и сам хотел бы остаться. Должен вам открыть свою тайну. Я вас давно знаю, но не решался приблизиться к вам при нашем первом знакомстве.

Принцесса очень удивилась и даже заморгала, ничего не понимая.

– Впервые я увидел вас еще юной девушкой, когда вы приезжали на паломничество в монастырь, что расположен в моих родных краях. Вы прожили в монастыре несколько дней, а я все время следил за вами с высоты небольшой часовни, которую, будучи подмастерьем, возводил вместе с моим учителем. Вы были очень искренни в своих молитвах, впрочем, как всегда. Я не мог пропустить ни одного вашего движения.

Принцесса вдругорядь удивилась, ведь она не была в восточных странах. Видя ее замешательство, зодчий продолжал:

– Должен вам признаться, что я и сам не хочу уезжать, так как мое сердце с той самой встречи принадлежит вам, но я не могу предложить принцессе свою руку – я обманул царя-батюшку!

Принцесса в третий раз удивилась:

– Как обманул?

– Я никакой не принц и даже не дворянин.

Он снял чалму и отер ею тёмную мазь со своего лица. Тут принцесса узнала того, кого она ждала все это время. Она так и ахнула, удивившись в очередной раз.

Зодчий продолжал:

– Я из рода архитекторов, предки мои были когда-то крепостными, но своим искусством заслужили вольную. В благодарность судьбе за такую милость мы стали восстанавливать церкви в самых бедных приходах. Не нажили богатств денежных, а своим богатством считаем мастерство, передаваемое из поколения в поколение. Я узнал об Указе батюшки-царя и решился на этот дерзкий поступок.

Принцесса рассказала о том, что он ей мил, и что она ждала его возвращения.

– Я пойду и поговорю с царем-батюшкой, – сказала она и отправилась во дворец.

Царь-государь пришел в ярость от дерзости лже-принца. Он затребовал зодчего к себе. Тот немедленно явился, гадая по дороге: сможет ли вернуться обратно или не сносить ему головушки.

– Вот твой перстень, – царь брякнул драгоценность об стол. – И я тебе ничего не должен. Только мастерство твое сдерживает мой праведный гнев. Ты покусился на святое – на главенство моей воли. Я здесь повелевал, повелеваю и буду повелевать! А посему не вводи меня во грех – убирайся из моих пределов в двадцать четыре часа! Иначе пеняй на себя.

Принцесса упала отцу в ноги, заламывая свои белые ручки и обливаясь горючими слезами:

– Ба-ттюш-каа! Если ты его выгонишь, то разобьешь не только его сердце, но и мое. Полюбила я его на всю жизнь. Ни на кого больше не смогу глядеть. Останешься ты без наследников.

Несчастная, она только подлила масла в огонь самодержавного гнева.

– Меня! – стукнул царь-государь перстами себя в царскую грудь. – Меня пугать, меня шантажировать?! Да я тебя в бараний рог согну и выдам за кого захочу!

Услыхав такие слова, несчастная принцесса не успела и удивиться такой жуткой метаморфозе отцовской любви, а сразу упала в обморок, безжизненно повиснув на руках возлюбленного. Зодчий и сам был близок к отчаянию, но крепости мастеровых рук своих, как и сознания, не терял.

Тут обозначил свое присутствие царский советник. Будучи не последним лицом в царстве-государстве, Мудрейший, тем не менее, обладал даром искренне оставаться в тени, на вторых ролях. Это было залогом его безопасности. Кроме того он был хорошим психологом, а также знатоком всех Указов царя-батюшки и царей соседних стран, с коими государь вёл те или иные дела. Сам советник по юридическим вопросам называл себя просто царским походным архивным шкафом.

Царь-батюшка знал за собой неприятную черту: когда дело касалось хоть малой толики его главенства в царстве, он впадал в крайнюю степень искреннего возмущения и мог наломать таких дров, что мало не покажется. Только Мудрейший мог найти изящное решение, спасающее подданных от нависшей угрозы. Когда Мудрейший открывал свой рот (что бывало не часто), царь-батюшка, надо отдать ему должное, почитал за благо свой рот закрывать.

Отозвав государя в сторонку, Мудрейший произнес следующую речь:

– Ваше величество, вы восстановили жемчужину веры. Слава о вас будет жить в веках. Но это не всё.

Советник достал из подкладки своего длиннополого плаща свиток с царским указом о восстановлении церкви. Царь-государь жестом остановил его: «Помню!». Это показало Мудрейшему, что здравомыслие возвращается к его повелителю.

Засунув свиток в один из многочисленных внутренних карманов, которые напоминали патронташ, набитый патронами, советник перешел к главному:

– Жемчужина веры находится на земле, принадлежащей великокняжескому роду. Если вашей мудростью и великодушием пожаловать зодчему эту землю за заслуги в ее возрождении, то он тем самым приобщится к царскому роду. Это позволит ему обвенчаться с принцессой. Земля же останется в монаршей собственности.

Царь почесал бороду. С одной стороны, его великодушие останется в веках, а с другой…Царь-государь недовольно произнес:

– Он обманул меня. Кто обманул раз, тот все время будет обманывать!

– Если бы он был лгуном и интриганом, то не признался бы, – ответил советник.– А он, напротив, просто не может жить, кривя душой.

Советнику не удалось убедить своего владыку. Царь-батюшка колебался. Он думал о своем. Он живо представил себе, как вернется домой, а там его встретит царица-матушка и не просто встретит, а подперев кулаками крутые бока, скажет:

– Ты церковь восстановил, а жениха прогнал. И теперь твоя дочь будет сидеть перед возрожденной церковью, как старуха перед разбитым корытом! Только разбито будет не корыто, а ее сердце. Твой народ будет смеяться, но не над нею – тут не до смеха, а над тобой, дурачина ты, простофиля.

Только прочувствовав этот веский аргумент, царь-батюшка продиктовал Указ.

– Сим повелеваю, – начал он под скрип виртуозного пера царского писаря, который, как и Мудрейший, всегда находился поблизости, – пожаловать зодчему такому-то принадлежащую великокняжескому роду землю под возрожденной им древней жемчужиной веры, а вместе с землей, за заслуги его, пожаловать титул великого князя.

Царь-батюшка вывел собственноручную подпись. Затем он достал царскую печать, которая вместе с казначейством, Мудрейшим и писарем составляла его походный набор правителя, и смачно шмякнул ею под текстом указа. Ух!