Дорога огня. Том I. По ту сторону

Рассматривает меня.

– И что дальше? – ежусь. Каменею, чтобы не обернуться, не проверить темноту – ее она ищет? Нет, моих монстров больше никто не видит. Чувствует, слышит. Не более. Провожу ногтями по шраму. Осколок в наполняющейся кровью ладони на секунду затмевает реальность. Девушка склоняет голову набок. Продолжает чуть мягче:

– Неудивительно, что все так кончилось: они жили на отшибе, ни с кем не общались. К тому же, как я узнала, женщина была молодой и симпатичной, к ней стали захаживать мужчины, что не нравилось ревнивым соседкам. Идеальная мишень. Сначала травили по мелочи, потом дела пошли хуже. В итоге вдова покончила с собой. Пыталась убить и детей, но вышло только с младшей, другие сбежали. Когда соседи пришли жечь ведьму, нашли два трупа. Закопали, но спалить тела и дом не дал наш новый знакомый, – призрак на пороге бесстрастно мерцает, привязанный к мертвецам в яме.

– Кто он? Их папа? – спрашивает девочка. Прижалась к моему боку и трясется, но, кажется, теперь лишь от холода. Обнимаю и говорю раньше незнакомки:

– Один из детей.

Девушка хмурится:

– Верно.

– Откуда ты знаешь? – девочка трет красный нос. Пожимаю плечами:

– Просто угадала.

– Сбежавший мальчик не пережил ночи в лесу: разорвали волки. Останки нашли и даже похоронили по всем правилам, но призрак никуда не делся. Его сестра, очевидно, оказалась удачливей. Выжила и продолжила род, – охотница на привидения коротко улыбается девочке. – Благодаря ей ты появилась на свет. Ровно семь лет назад, верно?

– Д-да…

– Тот мальчик умер в день своего рождения. Ему тоже исполнилось семь. Став призраком, он приходил за помощью к твоим предкам, но никто не смог упокоить его, – но пытались, ведь яму начали раскапывать. Почему остановились? Что с ними случилось? – Многие даже не добирались сюда: если не трогать духа, он просто проторчит перед тобой, пока день не кончится, а потом исчезнет.

Девочка энергично кивает:

– Да! У моей бабули так было! И у папы…, наверное. Он не говорил. Как думаете, он был здесь? Он поэтому… молчал целый год до следующего дня рождения, – коротко заглядывает в могилу. Добавляет, без перехода:

– Он запрещал мне смотреть ужастики… хотя теперь я и сама не буду.

– Будешь, не волнуйся, – успокаивает девушка. – Через месяц сегодняшний день покажется всего лишь очень ярким сном или услышанной сказкой, я обещаю.

– Конечно, нет! Как такое может быть?! – удивляется малышка. Незнакомка беспечно отмахивается, но в прищуре светлых глаз прячутся искры: она знает, о чем говорит.

– Они хотят попрощаться. Все трое еще тут, и им важно знать, что ты расскажешь их историю.

– Зачем? Кому? Кто мне поверит?

– Однажды у тебя будут дети. Дети любят истории, даже страшные. Пусть не поверят, но запомнят. Перескажут своим детям, – она поднимается с рюкзака. – Те передадут дальше. В самом конце память – все, что остается. Без памяти тебя будто и не было никогда. Что может быть страшнее? – опять разглядывает меня, водит пальцем по губам. Не выдерживаю:

– Что?

– Ничего, – смаргивает, шарит по карманам. Достает потертый блокнот. – Суть в том, что сейчас эти четверо – лишь местная страшилка. Заложные покойники. Мы должны вернуть им лица. И надо поспешить: время роз заканчивается. Духи тоже боятся умирать, и, возможно, будут сопротивляться, – из ямы тянет холодом. Заглянув внутрь, вижу, что цветы ссохлись и потемнели, а выкопанная земля ручейками бежит вниз. Голова идет кругом, мигрень простреливает виски. Зажмуриваюсь, сжимаю стучащие зубы, выдавливаю:

– Почему здесь ночь? Где мы? – девушка издалека отвечает:

– На другой стороне мира.

– Это ты была в арке? Перед переходом сюда, – пусть она, иначе как я вернусь? Такие плотные силуэты хуже всего: они говорят. Шарят рядом, в стенах, месяцами, дотрагиваются и ранят, шепчут и кричат даже днем, заглушая прочие звуки. Я не выдержу, мне нужно отдохнуть. Поспать, пока не зашло солнце. Сколько времени мы здесь? Будто годы. Вдруг дома уже закат? Я не переживу еще одной бессонной ночи. Скажи, что это ты…

– Нет, сама знаешь, – вскидываюсь, но она уже отвернулась и командует:

– Дай ей нож! Я займусь защитными чарами. Призраки не смогут выйти за пределы круга. Когда появятся, ты – скажи их имена: Эйлин, Натан, Анна и Истер. Повтори!

– Эйлин, Натан, Анна и Истер! Зачем мне нож? – девочка принимает оружие. Держит, смешно вытянув руки. В голосе пляшет паника.

– Надо порезать руку, а потом отдать его призракам. Подойдите к могиле, – заметив, что мы не двигаемся с места, девушка раздраженно поясняет:

– Ты обязана им жизнью. Отдавая кровь, показываешь, что знаешь и ценишь это. Железо же… нож прогоняет призраков из реальности живых. Ритуал, по сути, просто прощание. Если не примут дар, ударьте каждого ножом. Возможно, придется побегать. Из дома им не выйти, а навредить, пока я читаю заклинание, духи не в силах. Так что не бойтесь и ни в коем случае не мешайте мне. Ясно? – она открывает блокнот.

– Я не смогу их поранить! – девочка пятится, прижимая нож к груди. Ловлю за шиворот:

– Я смогу, все нормально. Главное – кровь и имена. Помнишь имена?

– Эйлин, Натан, Анна и Истер! Но как узнать, кто где?

– Да плевать. Заткнулись и приготовились. Я начинаю, – девушка закрывает глаза, выдыхает и чертит в воздухе полупрозрачный знак. Кладет сверху руку – зыбкие линии расплываются в сложный узор, паутиной повисают между нами. Шар полыхает белым светом, прогоняя ночь на улицу. Волшебница бормочет, читая – напевно и тягуче. Молитва? Они никогда не помогают – мне не помогли, – неужели с привидениями работают? Меня трясет, но не от холода. Пульсация в висках учащается до единого спазма. Закусываю губу, чтобы не закричать.

Мертвецы появляются внезапно. Моргнула – стоят. Сжимаю плечи вскрикнувшей девочки. Напрочь одинаковые, смерть стерла различия. Наш призрак дрожит на пороге, бьется, словно в закрытую дверь, исходит волнами ряби. На бледной плоти проступает кровь: мальчик умер в лесу, и лес не отпускает его.

– Имена! Говори имена! Давай же! – круг порошка осыпается вместе с землей. Мешочки ползут, а мертвые становятся ярче, вспухают объемом. Я качаюсь от накатившего морока, встряхиваю девочку:

– Скорее! Они впитывают нашу жизнь!

– Эйлин! Натан! Анна! Истер! – она с плачем падает на колени, роняет нож и закрывает голову руками. Перехватываю оружие и дергаю за запястье. Режу ладонь. Края раны раскрываются ртом. Проступают алые бисеринки, медленно набухают, а потом черная кровь моментально заполняет разрез, жарко выплескивается. Господи. Шрам будет больше моего! Прижимаю лезвие, переворачиваю, пачкая.

– Дай им нож, живо! – окрик из-за спины. Я пропустила, когда оборвалась молитва. Защитный контур разрушен. Отталкиваю девочку на землю. Малышка рыдает и баюкает раненую кисть, но перестает существовать, когда я делаю шаг вперед. Мертвые совсем близко. Вновь чувствую запах огня, но не старый едкий дым, нет – боль горячих танцующих языков. Время и кровь будто замедляют ток. В ушах шумит, а на периферии зрения мелькают изломанные силуэты.

Они нашли меня.

Голодные тени скользят за окнами. Рвутся и перетекают, уклоняясь от света. Ищут лазейку. В сравнении с ними, двое впереди живее всех живых. Протягиваю окровавленное лезвие. Сзади щелкает взводимый курок.

Верно, пули тоже из железа. Навсегда духов не прогонят, но нас защитят.

Я почти вижу, какими они были. Искрами в изувеченных разложением чертах, звуками: имена возвращают покойникам лица. Прикосновение костей в черных ошметках мяса отзывается морозом за лопатками.

Теплая кожа.

Кем бы они не казались, внутри мы одинаковы.

Разжимаю пальцы. Нож падает в могилу.

Стены вздрагивают. Мир накреняется, расплывается на мгновение, где-то лопается стекло – прямо в моей голове. Воздух мерцает, пропуская мальчика домой.

Нарастает звон. Упав на колени, закрываю уши, только не помогает. Если тени тоже войдут, что со мной станет? Может, у незнакомки есть молитва и на этот случай? … Господи, невыносимо гром…

– Эй. Ты жива? – что-то давит под ребра. Ботинок.

– Отвали, – с трудом переворачиваюсь набок. Земля обжигает холодом щеку. Вокруг очень тихо и легко. Пусто. Тьма… ушла, забрав тревожные шорохи. Я выдыхаю не вижу дыхания.

– Вы молодцы. Я думала, будет хуже.

Да уж. Хорошо, что они не сопротивлялись. Я бы не смогла гоняться за призраками с ножом – после того, как видела их живыми. Поднимаюсь и помогаю встать бледной как полотно девочке.

– Надо перевязать рану, – порез сильно кровит. – Я не хотела резать так глубоко. Просто…

– Испугалась, – всхлипывает она. – Я так испугалась!

– Прости.

Подходит девушка, достает из кармана стилет:

– Я не взяла аптечку, – хмуро признается прежде, чем отрезать подол от девочкиного нарядного платья. – Потерпи, будет больно. Надо туго затянуть.

Малышка зажмуривается и стискивает губы. Полоса ткани с вышитыми маками расцветает свежими бутонами.

– Готово. Пора уходить. Но сначала сжечь дом. Помоги притащить ветки с улицы.

– Зачем? Они ведь уже ушли, – не знаю, куда деть руки: девочка прижалась к ногам, вцепилась в шорты. Повторяю про себя: глупая. Я же тебя ранила. Что ты делаешь?

– Призраки – да. Но если не хочешь, чтобы твои друзья последовали за нами, придется дать им что-то взамен.

Горло перехватывает спазмом. Лицо незнакомки нечитаемо.

– Что… почему ты их видишь? – и знаешь способ прогнать. Пожар отвлечет их на пару часов. – Кто они? Кто ты?

– Нина, – моргаю. Девушка дергает косу. Смутилась? – Я вижу их по той же причине, что и ты. Мы похожи. Ты не заметила?

– Чего не заметила? – она не делает вещи понятней.

– Что нам обеим нравится поджигать, – Нина криво улыбается и, подхватив рюкзак, ныряет в черноту дверного проема.

Поджигать. Как просто. Замираю, прислушиваясь к новому знанию. За ним кроется что-то особенное, подобно отголоску чуда в белесом шраме на ладони. Не ответы, лишь вопросы, но…

Это место. Сколько еще домов с похожей историей?

Сегодня станет на один меньше. В груди разливается тепло:

– Пойдем, – говорю девочке. – Сожжем здесь все.

Перетаскиваем хворост к могиле. Девочка помогает, несмотря на почерневшую от крови повязку. В конце Нина, забрав свет, ненадолго спускается в яму. Сухой хлопок. Шелест. Девушка возвращается с запахом горелых волос, бесцеремонно запихивает блеснувшую стеклом колбу в карман моих шорт:

– Всегда носи с собой. Нет, не трогай, – перехватывает за руку и больно выкручивает запястье. – Потом посмотришь. Этого хватит на некоторое время. Они перестанут тебя видеть. Не открывай, не повреди печать – тогда чары нарушатся. И уж точно постарайся не разбить, – она словно хочет сказать больше, но отворачивается, поправляет ближайшую вязанку. – Тебе нужна передышка. Выглядишь ужасно.

– Спасибо…

– Разве ветки не должны были сгнить? Прошло много лет, – спрашивает девочка из-за целого леса по ту сторону могилы. Трогаю гладкое, прочное дерево. Она права: странно.

– Местные постоянно приносят свежие. Думают, что так запирают духов внутри дома, – на мой удивленный взгляд девушка пожимает плечами:

– В глуши обожают суеверия. Они будут обсуждать сегодняшний пожар месяцами.

Киваю. Нина щурится и закусывает губу. Начинает рисовать: несколько невесомых линий – и воздух высыхает, а в самой гуще ветвей, где кости, зарождается огонь. Щелкая и дымя, рыжие языки карабкаются к потолку.

Жар опаляет лицо, гонит прочь:

– Эй! Иди сюда, – зову девочку. Клубы дыма наполняют комнату. Спеша к выходу, малышка оборачивается и звонко выкрикивает:

– Эйлин! Натан! Анна и Истер! Я запомню! – невольно улыбаюсь. Я тоже запомню: чудовища обратились людьми. Многие годы существовали страшилкой для детей, а завтрашним утром станут пустыми горелыми скелетами, но сегодня, на несколько секунд – сжимая окровавленную сталь, осыпаясь прахом, – они были живы.

Быть может, есть способ воскреснуть… спастись – и для монстров вроде меня.

***

Пламя ширится, пока не завладевает крышей. Выбивает тени из-под деревьев, заставляя лес отступить. Дом гудит, визжит, ухают лопающиеся балки, с длинным вздохом обрушивается кровля. Мы пятимся от колючих искр.

– Как нам вернуться домой? – отсветы пожара делают лицо волшебницы по-детски беззащитным. Я вижу родинку-слезу на скуле под правым глазом и что Нина младше, чем кажется. Чем хочет казаться.

– Придется прогуляться. Пару километров вдоль реки. Идем быстро, иначе опоздаем, и тогда сидеть здесь еще сутки. Не отставайте.

Девушка резко разворачивается и, не оглядываясь, уходит в чащу вслед за своим огоньком. Скользит между стволов с легкостью, выдающей привычку к подобным прогулкам. Мы же спотыкаемся о каждый чертов корень, влезаем в какие-то дремучие заросли, хотя идем прямо за ней. Девочка путается в ногах особенно часто. Белый шар безжалостно удаляется.

– Стой! Подожди нас! – кричу я. У меня полно вопросов, но их не задать, когда между нами половина леса.

– Я не собираюсь с вами нянчиться! Не успеете – брошу здесь до завтра, – доносится в ответ. Черт возьми! Да она просто убегает!

– Эй! – и притворяется глухой. Я ругаюсь сквозь зубы и, подхватив девочку на руки, ускоряю шаг. Тяжело, очень, но нельзя оставаться здесь. Ночь пока спокойна, но к рассвету погребальный костер догорит, и тьма оживет хищными силуэтами. Поэтому – почти бежать, пусть колючие кусты царапают кожу, цепляют волосы и одежду. Нестрашно, скорей.

– Посвети телефоном, – вспоминает о фонарике девочка.

– Я его потеряла, – бросила в грязи могилы. Идиотка. Глаза давно привыкли к темноте, но с фонариком перебираться через поваленные стволы и скалистые уступы было бы гораздо проще.

Нинин свет вспыхивает и меркнет, потом вовсе пропадает, и вот мы продвигаемся вперед скорее по инерции. Мышцы дрожат от усталости, и вскоре я опускаю девочку на землю.

– Смотри! Там! – она указывает на серебристый отблеск чуть слева. – Это Нина!

Нет, это деревья кончились, запнувшись о каменистый берег реки. Журчание потока оглушает – после хрупкой тишины чащи, где звуки прячутся в шелесте хвойного ковра. По берегу идти проще, а видно дальше: лунный свет дробится в течении, оглаживает серые валуны и расчленяет угольный монолит подлеска до мельчайших веточек.

– Вон она! – нашли. Холодная звезда вновь обозначает направление. Цепляясь друг за друга и стараясь не поскользнуться на гладких камнях, переходим на другую сторону: вода не достает и до колен. Холодная и быстрая, обдает ледяными брызгами и норовит сбить с ног. Девочка высоко подбирает оборванное платье, но все равно промокает до пояса. Жалуется:

– Есть хочу, – киваю: мой желудок тоже давно сводит от голода.

Лес редеет, рассыпается тонкими деревцами по долине. Река здесь разлита шире, камни сменяются травой и топкой грязью.

– Я вижу дорогу! – радуется девочка, когда шар замирает. Чем ближе, тем яснее различимы столбики на каменной изгороди, отделяющей ленту асфальта от полей. Один из столбов, обмотанный куском тряпки, отмечает конец пути.

– Успели, – констатирует Нина, когда я помогаю малышке перелазить через ограду. – Еще пара минут в запасе.

Девушка курит, прислонившись к камням и запрокинув голову к звездам. Пахнет не табаком. Я выдыхаю:

– Тени, что приходят за мной. Как их отогнать? Что они такое?

– Скорее, что ты такое, – дымом в небо.

– Хватит! – рявкаю, выдергиваю сигарету и комкаю, обжигая пальцы. – Отвечай! Иначе, клянусь, я выкину, что бы ты мне ни сунула, и буду преследовать тебя, пока они не вернутся, и тогда… – она им тоже нужна. Я вижу в ее прозрачных глазах и сладковатом запахе травки: Нина убегает.

Но не сейчас, сейчас шагает вплотную, от мнимой расслабленности не остается и следа. В ребро упирается острие стилета, ноздри щекочет аромат лаванды. Девушка шипит:

– Никакие ответы тебе не помогут. Ничего не поможет, даже обереги не спрячут надолго, а цена за них… Забудь! Ты родилась такой, и этого не исправить. Пойдешь за мной – будет хуже. Есть вещи страшнее тварей, уж поверь мне, – между темными бровями появляется горестный залом.

– Тварей? … Что может быть страшнее? – голос срывается, в горле комок. Пожалуйста, не оставляй меня так.

– Люди. Люди страшнее всего, – лезвие со щелчком возвращается в рукоятку. Нина отстраняется, но я перехватываю за локоть:

– Что я такое? – на секунду кажется – ударит. Но лишь смотрит устало. Высвобождает руку, щелчком подзывает шар со шлейфом мошкары:

– Вот. Только вместо мух – твари, и их ночь длится вечность. Просто… прячься получше. Убегай. Это все, что можно сделать.

– Я… у меня не выходит прятаться. Больше нет.

– Конечно, – мягко говорит Нина. – Ты сияешь как солнце.

– Я больше не могу, – крупная бабочка бьется о свет. – Я не могу… – рассказать ей, что я наделала. – Что будет, когда я остановлюсь?

– Я не знаю. Я никогда не останавливаюсь, – Нина оборачивается на светлеющий горизонт. – Оберег даст тебе фору в пару недель. Советую переехать и держаться подальше от осевых мест, тогда твари нескоро догонят.

– Осевых мест?

– Места трагедий. Ты их чувствуешь. Тебя туда тянет.

Закусываю губу, чтобы промолчать.

Я их создаю.

– Возьмитесь за столб. Мы возвращаемся. Крепко, нет, не так, – тянет притихшую девочку за платье, заставляя стать вплотную, кладет руки поверх наших. Выдыхает заклинание. – Теперь ждем.

– Те люди, которые страшнее теней. Они знают, как прогнать их? – шепчу. Нина слишком близко. Серые глаза широко распахнуты.

– Да. Но это и я тебе скажу: вспыхнуть, сжечь дотла тварей или погаснуть самой. В первом случае придут новые. Во втором – смерть.

– Должно быть что-то еще, – я не верю тебе. Не хочу верить.

Ночь превращается в яркий день, жара обрушивается пыльным покрывалом. Под пальцами вместо ржавчины лущится голубая краска: столб изменился. Я давлюсь несказанными словами.

– Ничего нет, – девушка лезет в рюкзак. Достает слипшийся конфетный ком – грязно-зеленый, с резким запахом полыни. Отламывает два кусочка.

– Вот, это восстанавливает иммунитет после контакта с мертвыми. Съешьте, или заболеете, – девочка безропотно сует конфету в рот. Я медлю.

Подчеркнуто равнодушный тон и – пристальный взгляд. Нина врет. Кладу свою часть в карман, к оберегу.

– Серьезно? Хочешь умереть от какой-нибудь простуды через неделю? Ешь, я хочу видеть. Мне не нужны проблемы, – поднимаю брови. – О, да ладно. Ты не сдашься так просто.

Волшебница истолковала мой жест по-своему. Фыркаю. Нет, конечно не сдамся. Я скорее вспыхну, чем погасну. Нашариваю звонкую мелочь, заколку, холодную колбу… мягкий кругляш стирательной резинки. Кладу в рот. Нина не замечает подмены.

– Выспись. Станет легче, – советует, уходя. Выуживаю и рассматриваю на просвет оберег: сургучная печать с символьным узором закупоривает склянку с серым порошком. Прах. Смеюсь и кричу вслед:

– Ты ведь только ради костей и пошла туда, верно?! Не для того, чтобы освободить их! Чтобы себя защитить! – Нина не отвечает, только шаг становится деревянным. Выдыхаю, глажу хрупкое стекло. Ладно. Ладно…

Не разбивать. Не открывать. Не повредить печать. Осевые места…

– Где мы? – девочка тянет за майку. Баюкает кисть: повязка черная от крови.

Мы на парковке, среди рядов раскаленных машин.

К Нине с лаем бросается собака.

– Привет, засранец. Что-то ты совсем свалялся, – девушка гладит пса. Дворняга скулит от счастья.

– Скоро узнаем, – там, где Нина уже не раз бывала. И будет снова, если повезет.

Она исчезает за воротами, мы спешим следом.

– Твою мать, – выплевываю резинку. Не считая пса, улица в обе стороны совершенно пуста. Нинин знакомый виляет хвостом, но шарахается в сторону, когда я протягиваю руку.

– Смотри. Тут ходят трамваи, – девочка бежит к остановке. – Есть мой номер!

– Покажи рану, – усаживаю ее на скамейку. Напитавшись влаги, тряпка почти сползла. – Давай перебинтую.

Отрываю новую ленту от еще мокрого подола. Теперь юбка лишилась всех маков. Быстро, стараясь не смотреть, прячу под обмоткой чудовищный порез.

– Извини. Я так испугалась, что совсем не соображала, – она вытирает набежавшие слезы, размазывая грязь по щекам:

– Почти не болит, – кривится от боли. – Как думаешь, они теперь вместе? И с папой, и той девочкой…?

– Твоей пра-пра… кучу раз прабабушкой, – от жары мысли тяжело ворочаются в голове.

– Да. Анна, Натан, Истер и мама Эйлин. Я не забуду, – серьезно говорит девочка, болтая ногами. Вдалеке появляется трамвай.

– Вот, – вздрагиваю: запястье опутывает цепочка. Малышка возится, пытаясь застегнуть замочек одной рукой. – Ты тоже не забывай.

– Это же твой подарок? Зачем ты даешь его мне? – серебряные звездочки позвякивают при малейшем движении. На некоторых кровь. Меня знобит.

– Железо прогоняет смерть. Так Нина сказала, помнишь? – железо, не серебро, но я киваю. – Браслет прогонит чудовищ, которые пугают тебя.

– Прогонит… – повторяю эхом. Смаргиваю: глазам горячо.

– Спасибо.

Трамвай подобрался совсем близко, и девочка вскакивает, читая вслух номер:

– Девять! Мне подходит!

– Ты доедешь сама? – ей всего семь. Но усталость растекается в костях, и я вряд ли смогу хотя бы встать.

– Да! Конечно! Я сто раз сама ездила, – отмахивается, перекатывает во рту конфету: то одна щека округляется, то другая. Похожа на оборванку.

– Почему? – спрашиваю раньше, чем думаю. На перепачканном лице застывает уязвимое выражение:

– Бабуля уже старая, ей тяжело ходить.

– А мама и папа?

– Мама не живет с нами, только в гости ходит. А папа…

– …умер, да? – позади нее с лязгом останавливается вагон.

Опускает ресницы. Стряхивает мусор с остатков юбки. Едва разбираю слова:

– …ма сказала: такие, как папа, не попадают на небо. Я подумала, что встречу его там, где живут привидения. Но хорошо, что не встретила, да? – из открывшихся дверей выходят люди. Поток равнодушно огибает малышку, обнявшую себя за плечи. – Там страшно… только я теперь не понимаю, где он.

– Здесь. Он будет рядом, пока ты его помнишь. Пока скучаешь, – в конце все хотят лишь иметь значение. Пусть даже для одной только маленькой девочки. – Невидимый, но… это гораздо лучше дома с привидениями и даже неба.

Улыбается дрожащими губами – кругляшек леденца уже едва заметен. Голубой взгляд теряет фокус, а потом девочка рвано кивает, коротко машет раненой рукой на прощание и успевает скользнуть в закрывающиеся створки. Я смотрю вслед, пока фигурка за стеклом не размывается расстоянием. Ложусь на нагретое дерево скамейки. Мышцы ноют. Живот сводит от голода. Надо вернуться на сорок вторую улицу, забрать сумку: внутри пропуск, без него не попасть в общежитие. Но сначала полежу пару минут, я по-настоящему заслужила. Тихонько, чтобы никто не услышал, обещаю:

– Сегодня я перестану убегать.

Летний зной обнимает одеялом. По спине ползет капелька пота. Люди расходятся, мимо шумят машины. Звуки отдаляются, тают. Еще чуть-чуть отдохну, и…

Проснувшись, долго не могу понять, где я и когда. Спрашиваю время у ждущей трамвай старушки – та брезгливо поджимает губы, но выплевывает:

– Двенадцать дня.

Что?

– Какой… какой сегодня день?

– Среда, – второе июня. Господи! Я проспала весь день и ночь! Целую ночь, полную темноты, и ничего не случилось! Я фыркаю – старуха шарахается в сторону. Ха! Конечно, я грязная, растрепанная, залитая кровью. Как не забрали в полицию? Подтягиваю колени к груди. Внутренности горят, тело ломит, а в горле клубится кашель, но я хохочу, не в силах остановиться:

– Кости работают! Я не одна вижу тени! Я не одна такая, я не сумасшедшая! – часто оглядываясь, старуха семенит прочь. Я смеюсь, спрятав лицо в ладонях, и вместе со мной смеются маленькие серебряные звезды.

***

Парковка оказалась на другом конце города от общежития и улицы, где я нашла девочку и потеряла сумку. Мелочи в карманах хватило доехать до центра, дальше я шла пешком, да что там – почти летела. Я умирала от голода, пропустила смену в баре, телефон остался в могиле. Но главное – я должна была скорее вернуться к столбу-порталу.

– Даже если Нина не объявится, она явно не единственный человек, понимающий в тенях и призраках, а значит – есть смысл поспешить обратно.

После сна мысли очистились, и стало ясно, как мало она, в сущности, сказала.

– Да ни черта вообще! – я бормотала под нос, сворачивая в коридор заброшенных домов. – Что за люди, которые страшнее темноты?

Быть может, у них, как у Нины, блестит металлом знак на груди: щит из тонких пересекающихся линий? А обереги? У них тоже есть обереги, прогоняющие теней?

– Тварей. Она назвала их тварями.

Чего она боится? Стоит ли бояться мне? Нина сказала: да, но…