В тени охотника 2. Седьмой Самайн

Далеко – за городской чертой, с той стороны холма.

Я чертыхнулась, сунула рубашку Стефана за пазуху и бегом направилась к ближайшим воротам в надежде, что в такую ночь не будет желающих меня задержать.

***

Странное дело, но стоило мне обогнуть скалистый холм, за которым скрывался Эйр, как погода резко изменилась. Здесь, на краю небольшой пустоши, протянувшейся всего на версту между холмом и кромкой Старого Леса, было хоть и холодно, но на удивление тихо. Ветер, бьющий в лицо и нещадно секущий по глазам мелким снежным крошевом внутри городских стен, почти сразу утих, стоило мне только выбраться из города и направиться по припорошенной снегом дороге вокруг неприветливо-голого серого холма. Да и сам снегопад прекратился, стоило мне обойти вокруг холма и направиться через пустошь к чернеющему впереди лесу. Небо было все еще затянуто тучами, но в них появились прорехи, сквозь которые нет-нет, да и проглядывала ущербная луна – неровная, выщербленная с одного края, похожая на погрызенный мышами круг желтоватого сыра.

Палка Раферти, на которую я опиралась, прощупывая дорогу сквозь тонкий слой снега, неожиданно дрогнула и на следующем шаге провалилась на ладонь в землю, угодив не то в ямку, не то в нору полевки. Провалилась – и застряла намертво, не давая себя вытащить и продолжить путь. Я остановилась, огляделась вокруг – на удивление тихо, лишь где-то вдалеке раздается равномерный, непрерывный шорох, будто бы кто-то невидимый тянет и тянет за собой бесконечную полосу ткани.

А потом вспомнила, где нахожусь и в какое время.

Слишком я привыкла отсиживаться в Самайн под защитой прочных стен, привыкла к их незыблемости и безопасности. А еще я привыкла к тому, что ночью, кроме Валя, на меня никто уже не охотится, что мой преследователь, моя черная тень посреди серых сумерек – единственный, кого следует опасаться.

А сегодня ночью все иначе. Валь где-то далеко, я оторвалась от него, сумела уйти, спрятаться, спутать следы – и поэтому не стоит рассчитывать на его защиту от тех, кто пожелает на меня поохотиться. Моя дорожная палка редко ошибается, и сколько раз она меня спасала, просто не давая мне пересечь невидимую поначалу черту – не счесть. И если сейчас она так намертво застряла в мерзлой земле, значит нужно оглядеться по сторонам и понять, о чем она меня предупреждает.

Озябшие на холодном ветру пальцы нащупали в потайном кармашке пояса длинную кожаную ленту с кольцом. Я осторожно, не снимая капюшона и глядя себе под ноги, надела эту повязку, привычно пристраивая кольцо напротив правого глаза, медленно подняла взгляд, постепенно привыкая к слегка изменившейся картине вокруг – и лишь тогда заметила странное свечение, текущее по снегу по направлению, откуда я только что пришла.

К городу Эйру.

Я медленно обернулась и тихонько ахнула от неожиданности – ручейки волшебства тонкими струйками стекались к серому холму так, что он выглядел как клочок суши посреди слабо сияющего моря, островок незыблемости посреди изменчивых туманных волн. А над холмом собирались густые снеговые тучи, пронизанные тончайшими веточками волшебства, и с него же срывался неистовый ветер, неся с собой снеговую пыль и ненастье.

Снежная буря, пришедшая в Эйр, не была естественной. Ее наколдовали. Стянули тяжелые тучи к холму, призвали северный ветер – и попросту отпустили непогоду в направлении Эйра, защищенного холодным железом на башнях и крышах домов. Волшебство, которое гнало бурю по небу, развеивалось над городом, но что с того – ведь направление непогоде уже было задано, и все равно должно пройти какое-то время, чтобы метель успокоилась или ушла прочь за реку.

Неужели такие сложности – и лишь для того, чтобы досадить людям?

А может, чтобы просто удержать их в теплых и уютных домах?

Я вновь взялась за палку Раферти, которая легко и без усилий выскользнула из земляной ловушки, и пошла дальше, одной рукой придерживая спрятанную за пазуху рубашонку, а другой опираясь на теплое гладкое дерево.

Невольно мне подумалось – а так ли случайно пропал ребенок? Может, его выманили или вывели из защищенного хладным железом города, а буря пришла следом, чтобы замести следы и не дать людям возможности его вовремя обнаружить? Но ведь отец и мать все равно пошли бы, даже если не удалось бы уговорить соседей или Изу помочь им в поисках. Пошли – и непременно выбрались бы на пустошь, где о метели напоминает только тонкое, еще нетронутое снежное покрывало, где вести поиски гораздо легче.

Впрочем… если это фэйри – а я была уверена, что это фэйри, поскольку свежи были еще воспоминания о том, как на Фиолль спускался колдовской туман, как белесый мутный поток перелился через городскую стену и заполнил собой все улицы – то искать разгадку можно долго. Слишком отличается ход их мыслей от привычного людям, а пытаться играть в угадайку на пороге Самайна не казалось мне хорошей идеей. И так времени до преступного мало…

Я почти пересекла пустошь в стремительно сгущающейся темноте, ориентируясь лишь на пульсирующее тепло заклинания поиска, на дрожащую от каждого удара сердца паутинку, протянувшуюся от вещи к ее владельцу. Тьма становилась все гуще и непроглядней, а тишина ощутимо давила на уши – как будто мир вокруг оказался заключенным в пузырь беззвучия и безмолвия и погрузился в вязкую смолянистую темноту, залепляющую глаза. Я не сразу поняла, что вижу дорогу лишь правым глазом – сквозь волшебное кольцо, подаренное старым бродягой, я даже в сумерках различала присыпанную снегом тропинку, ведущую через пустошь к кромке Старого Леса, отдельно растущие деревья и кусты, с которых и начинался лес, и острые макушки елей вдалеке, царапающие темные небеса. Но левый глаз не видел практически ничего, словно меня поразила частичная слепота – сквозь тьму лишь изредка вдалеке вспыхивали зеленоватые огоньки, которые быстро гасли и спустя некоторое время появлялись в другом месте.

Без кольца, позволяющего видеть истину сквозь наведенные иллюзии, я кружила бы в темноте, не разбирая дороги, до самого утра – и это в самом лучшем случае.

Краем глаза я уловила какое-то стремительное движение на фоне черной стены деревьев. Что-то сияющим зигзагообразным сполохом метнулось между стволов, бесшумно выскользнуло из леса, нырнуло вниз, на мгновение пропав из виду, и вдруг неожиданно возникло передо мной, едва не задев призрачным телом край моего плаща.

Лишь благодаря охотнику Валю, который в течение трех лет закаливал мою храбрость, то выныривая из тени практически под ногами, то оказываясь за спиной в самый неожиданный момент, я не закричала, не отпрянула прочь и не потянулась за оружием, когда перед моими глазами неожиданно появилось белое призрачное лицо. Внутри будто бы все мгновенно слиплось, смерзлось в ледяной ком, все тело напряглось в ожидании удара, дыхание пресеклось на полувдохе – но я не шелохнулась, даже не моргнула, пристально глядя в жутковатые раскосые глаза, заполненные непроглядной тьмой от уголка до уголка.

Первое правило, если столкнулся с фэйри лицом к лицу – не отводи взгляд.

Мгновения текли удручающе медленно. Я смотрела в зыбкое, полупрозрачное лицо, смотрела, как из-под стеклянистой плоти проступают очертания нелепо вытянутого, сплюснутого с боков черепа – и постепенно приходило узнавание. Мне не повезло столкнуться с врайтом, бесплотным духом, в которого превратился фэйри, окончательно утративший связь со Срединным миром. Такие фэйри не умирают, не рассыпаются серебристой пылью и не возвращаются обратно в Сумерки – они становятся вот такими полупризраками, почти бесплотными – но способными пустить кровь и заморозить сердце, а их крики могут раз и навсегда загасить разум человека, как свечу.

Врайт качнулся вправо, потом влево – и плавно сдвинулся в сторону, отвернувшись и скользнув полупрозрачной, с просвечивающими белыми костями, ладонью перед моим лицом, словно по невидимой стене провел.

Он не видит меня!

В легких уже понемногу разгорался пожар, в ушах зашумело. Я хотела вздохнуть – но приходилось терпеть из последних сил, наблюдая за врайтом, для которого я по какой-то причине оставалась невидимкой. Возможно, все дело в холодном железе на мне. Даже в шов шерстяного плаща вставлена железная цепочка, не говоря о браслете, двух кольцах на левой руке и горсти ломаных побрякушек по карманам. А может, все дело в неподвижности? Да в чем угодно. Главное – продержаться, выждать, пока врайт не уберется восвояси, потеряв ко мне интерес…

Ну же, быстрее! Иди своей дорогой наконец!

Призрак фэйри будто бы услышал меня – и медленно, будто бы нехотя, поплыл прочь над заснеженной пустошью, и вдруг ускорился, обратился в сияющий метеор, который быстро превратился в крохотную точку и пропал в ночной мгле.

Я очень медленно, очень неторопливо выдохнула, так же медленно вдохнула холодный ноябрьский воздух, пахнущий снегом – и лишь тогда зашевелилась, пробуя вытащить застрявшую в снегу палку Раферти. Ощущение скованности и смерзшегося нутра все не проходило, но оно, быть может, и к лучшему – если бы сейчас «отпустило», то второй раз я вряд ли бы с успехом выдержала подобное испытание. А так внутри я была будто бы неживая, не ощущала ни страха за себя, ни беспокойства за мальчика, словно моя рубиновая душа-птица опустилась бесчувственным камнем на самое дно непроглядного черного омута, имя которому «безразличие». У меня еще будет время на то, чтобы испугаться, забеспокоиться или опечалиться – но это будет потом, уже после того, как я отыщу мальчишку, живым или мертвым, и верну его родителям в город Эйр.

Теплое, отполированное до стеклянной гладкости дерево выскользнуло из ямки легко и без усилий, я надвинула капюшон глубже и пошла к лесу, ощущая ведущее меня заклинание поиска, как путеводную нить. Одно плохо – это заклинание ведет меня к владельцу вещи, не позволяя распознать, жив он или уже нет, и узнаю я это, только когда окажусь рядом с ним.

Едва видимая тропинка нырнула меж двумя пушистыми елями с развесистыми лапами-ветками, которые цеплялись за одежду, будто настоящие, живые руки с мелкими коготками, едва ощутимо кололи и царапали сквозь плотный плащ – но отступили, стоило мне выбраться по другую сторону и оказаться в лесу.

Здесь было тепло. Здесь пахло пряной листвой, а не первым снегом, и, к моему изумлению, оказалось гораздо светлее, чем на ровной пустоши, хотя казалось бы, должно было быть все наоборот. Я торопливо огляделась – бледный, неявный свет лился откуда-то сверху, проникая сквозь оголенные с приближением зимы ветки и рисуя на тропе причудливый рисунок из находившихся в постоянном движении теней.

Разгадка нашлась довольно быстро – следуя за колдовской путеводной нитью, я вышла на крошечную полянку и там, подняв голову кверху, увидела сквозь маленькое «оконце» в частом переплетении ветвей яркую, круглую, будто бы серебряная монета, луну.

Против воли вспомнилось отрывистые слова Изы, когда она стояла у дверей и говорила заплаканной, отчаявшейся жене кузнеца, что не ее время, ведь луна ущербная. А здесь, в этом лесу, она была ровной.

Полнолуние, время которого уже прошло или же еще не наступило…

Не знаю, долго бы я так еще стояла, если бы палка Раферти, на которую я опиралась, вдруг дернулась в сторону, да так резко и неожиданно, что я пошатнулась и едва не упала. А едва выровнялась – так припустила бегом по узкой извилистой тропе, которая с каждым шагом становилась все шире и шире, будто бы деревья и кусты сами собой расступались и отходили от меня подальше. Я бежала по исчерченной тонкими тенями земле, перепрыгивая через маслянисто-черные озерца, которые даже сквозь волшебное кольцо выглядели неровными лоскутами непроглядного мрака, и у меня совершенно не возникло желания проверять, это просто тени от стволов деревьев, или же бездонные ямы, раскрытые Сумерками в этот дикий, невозможный Самайн.

Бежала изо всех сил – и отчаянно боялась не успеть. С каждым шагом все сильнее делалось ощущение, что переступив границу между пустошью и лесом, я нарушила какую-то границу, и теперь события, которым следовало развиваться неторопливо и неспешно, вдруг начали разворачиваться с головокружительной скоростью.

Где-то вдалеке загремел-загудел охотничий рог, и я, споткнувшись, едва не растянулась на лесной дороге, которая к тому моменту стала широкой, как торговый тракт. Остановилась, переводя дыхание и стирая рукавом свиты пот с лица. Нижняя рубашка давно уже прилипла к спине, легкие работали, как кузнечные меха, ноги понемногу наливались свинцом. Я выпрямилась и прислушалась – где-то вдалеке, в наступившей тишине неожиданно отчетливо раздался надрывный детский плач, причем где-то в стороне, за поворотом дороги, откуда я только что пришла. Невольно я схватилась за грудь, за крошечную детскую рубашонку, прислушалась к дрожанию заклинания, которое слабенько указывало куда-то вперед…

И побежала прочь от тонкого плача, который по мере удаления становился все надрывнее и горше, пока неожиданно не обернулся долгим протяжным воем, который был подхвачен со всех сторон на разные голоса. Молнией пронзил страх, я сбилась с шага, но не обернулась, только перехватила дорожную палку поудобнее. Быстрый взгляд наверх, в черное небо с редкими мазками облаков, на котором неподвижно висела серебристо-белая монетка-луна.

Нет, что бы это ни было – это не Дикая Охота. Не та великая свора из сумеречных тварей, фэйри и призраков, которую ведет за собой Король Самайна, иначе луна окрасилась бы алым и спустилась ниже, став похожей на зловещий кровавый глаз, взирающий с небес на каждого, кому не посчастливилось оказаться вне крепких стен в такую ночь. Это что-то другое, что только кажется Охотой, а на деле лишь стая взбесившихся фэйри или же кто-то, кто сумел просочиться из Сумерек в мир людей на краткое время, предшествующее рассвету.

Впереди показалось что-то белое, маленькое, хрупкое. Я остановилась, пригляделась – и невольно оторопела.

По широкой лесной дороге, выбиваясь из последних сил, бежал светлый, почти белый олененок. Тонкие изящные ножки неловко взлетали в воздухе и с тихим стуком ударялись об утоптанную до каменной твердости землю, большие уши прижаты к маленькой голове, бока, покрытые пятнистой шкуркой, дрожат. Я невольно прижала руку к груди, моргнула – и лишь тогда правым глазом сквозь ободок кольца увидела мальчишку в растрепанной, нарочито разорванной одежке пугала с яркими заплатками на коленях и локтях. Лицо перемазано грязью, сажей и еще непонятно чем, от слез на щеках блестящие, не успевшие высохнуть дорожки, глаза навыкате, испуганные, ничего не видящие перед собой…

– 

Малыш! Стефан!

Я метнулась к нему, не обращая внимания на то, как ребенок дернулся от звука моего голоса и попытался нырнуть в кусты, но попросту не успел. Мне удалось поймать его поперек живота, прижать к себе – и тотчас по моему колену вскользь, но довольно сильно ударило острое оленье копытце! Я приглушенно вскрикнула от боли, упала на бок, все еще прижимая к себе отчаянно бьющегося олененька, который все стремился вырваться и потому с невиданной силой молотил в воздухе задними ногами. Руками, пальцами я ощущала не рваные лохмотья ряженого пугала, а мокрую, скользкую от пота звериную шкуру, покрытую короткой шерстью, но правым глазом по-прежнему видела перепуганного насмерть ребенка! Пару раз мне все-таки досталось, хоть и не так «удачно», как в первый, но я все-таки подмяла звереныша под себя, не давая убежать и называя его по имени. Олененок дернулся, цапнул зубами за рукав свиты, и скатившийся вниз по запястью железный браслет легонько стукнул его по носу.

Я почувствовала, как повеяло морозным ветром, ладони на миг онемели, а спустя мгновение я осознала, что прижимаю к себе не белого олененка, а запыхавшегося, затихшего мальчишку в тряпье, который уже не вырывался, а лишь крутил темной кудрявой головой в обе стороны, будто не понимая, где он находится.

Прикосновение хладного железа развеивает чары фэйри.

Мальчик, что же ты им сделал, если тебя превратили в жертвенного оленя для охоты в Самайн?

– Ты кто? – наконец шепотом спросил он у меня, все еще держась грязной ручонкой за мое запястье и за железный браслет.

– Пряха, – тоже шепотом ответила я, приподнимаясь на локте и все еще держа ребенка правой рукой поперек живота на случай, если ему придет в голову попробовать убежать от меня. – Меня твои мама с папой прислали. Дали твою рубашку, чтобы, когда найду, ты мне поверил.

– Покажи? – потребовал он, протягивая руку ладошкой вверх.

Пришлось повозиться, чтобы сначала сесть, ощущая, как прямо-таки воет от боли стремительно распухающее колено, а потом сунуть руку за пазуху, вытаскивая скомканную рубашонку, украшенную красным вышитым узором. Рубашку я дала мальчику, а сама дотянулась до лежащей рядом дорожной палки, понимая, что с таким коленом еще одной пробежки мне не выдержать. Дохромать бы до Эйра, не знаю пока, как именно – но надо. А там что-нибудь придумаем, у Изы во-от такая аптека, половину кухонного шкафчика занимает, должно же отыскаться что-нибудь подходящее.

– Мама вышивала, – тихо всхлипнул мальчик, прижимая рубашку к груди и глядя на меня широко раскрытыми темными глазами, совсем как у того олененка, которому фэйри, судя по всему, оставили не только человеческий взгляд, но и разум. – Где мы?

Нечисть. Ненавижу. Что за тварь только додумалась загонять дитя в Самайн, да еще и в зверином облике?!

– Пока далеко от дома, – я чуть ослабила захват. – Во владениях фэйри, но я постараюсь тебя вывести, если ты пообещаешь не убегать от меня. Видишь, у меня на руке железный браслет. Я человек, я тебе помогу.

– И меня больше не превратят в оленя? – шепотом произнес мальчик, и я еле слышно скрипнула зубами. Попались бы мне те, кто с ним это сотворил, при свете дня – живыми бы не ушли.

– Не превратят. Даю слово. – Я посмотрела на него, порылась в кармане, вытащила оттуда простое железное колечко с капелькой янтаря и надела его ребенку на большой палец. Сжала его ладонь с кольцом в кулачок. – Теперь точно не превратят, пока на тебе колечко. Не снимай его, пока не вернешься домой, и все будет хорошо.

– Не сниму, – твердо пообещал сын кузнеца, осторожно слезая с меня и все еще держа меня за руку. Я встала следом, опираясь на палку, и вместе мы с ним пошли по дороге в обратном направлении.

Вернее… как пошли – Стефан-то пошел, а я похромала, на каждом шаге припадая на больную ногу. Разбитое колено раздулось, как шар, правая нога почти не сгибалась, но мы все-таки шли. Я простукивала палкой каждое широкое пятно тени перед нами прежде, чем пройти по нему, левой рукой я крепко-накрепко держала мальчишку за руку, чувствуя, как мокнет и дрожит детская ладошка, как вминается почти до боли железное кольцо в мою кожу.

Стало холодно, потемнело. Неестественно ровная луна то и дело скрывалась за бегущими по небу облаками. Потом запах пряных листьев пропал, сменившись холодным запахом снега и надвигающейся зимы. Мальчишка задрожал, и я торопливо спрятала его под свой плащ, велев держаться обеими руками за мой крепкий ремень, украшенный кольчужными кольцами.

Что-то надвигалось.

Я ощущала это в холодном сгустившемся воздухе, сыром, застоявшемся – как в глубоком подвале или склепе. Ощущала в обрушившейся на нас тишине, в которой был слышен лишь шум крови в ушах и частый, размеренный стук палки о твердую землю, на которую я уже не столько опиралась, сколько прощупывала путь перед собой.

Оно приближалось, и как ни старались мы со Стефаном это обогнать, я уже знала, что мы не успеем. Мальчишка дрожал всем телом, жался к моему боку – но по-прежнему крепко цеплялся руками за мой ремень и не издавал ни звука, хотя наверняка молча давился слезами. Молодец. Настоящий мужчина растет. Я ему это обязательно скажу, когда выберемся. И не только это. Но сначала бы выбраться…

Дорожная палка неожиданно дернулась, я остановилась – а потом торопливо отступила к обочине, едва ли не таща за собой Стефана, крепко держа его свободной рукой за худенькие плечи и полностью скрывая под полой широкого плаща. Не шевелись только, маленький. Ни звука. Вдруг пронесутся мимо.

Тишину разорвал протяжный высокий звук охотничьего рожка. Я вжалась спиной в могучее, широкоствольное дерево, росшее у самой дороги, прижала к себе мальчишку покрепче и запахнула полы плаща плотнее, отчаянно надеясь, что железная цепочка, вшитая в плащ, станет для нас своеобразным защитным кругом. Ведь сокрыл меня такой круг в Самайн на Алгорском холме, так почему бы не в этот раз? Ну, ведь должно же нам повезти?!

Ветер донес до моего слуха стремительно приближающийся собачий лай, рожок снова заиграл, но иной напев – не долгая нота, а несколько коротких сигналов.

А потом я увидела ее – сияющую холодным лунным светом охоту фэйри. Не Дикую Охоту, что вереницей призраков несется в поднебесье со скоростью могучего северного ветра, нет. Та торжественная процессия, которая предстала моим глазам, была совершенно не похожа на то, что я видела в Алгорских холмах три года назад. Никаких призрачных теней, острых крыльев, режущих воздух, и пронзительных криков – сияющие изумрудно-зеленые шлейфы у прекрасных женщин, восседавших на дымчатых скакунах боком, так, что подолы длинных разноцветных платьев ниспадали почти до самой земли воздушными каскадами из шелка. Короткие копья у мужчин в серебристых доспехах, длинные ножи у тех, кто носил зеленые и красные камзолы, богато украшенные вышивкой.

Но лица! Глаза!

Чернеющая тьма была в их глазах, она заполняла их от уголка до уголка, и была непроглядной, беззвездной, матовой, бархатистой. Сами Сумерки смотрели из глаз каждого фэйри, вовлеченного в эту процессию, неторопливую, грациозную, и чем ближе она становилась, тем сильнее смерзались в ледяной ком чувства у меня в груди. Я застыла, будто обратившись в каменную статую, укрытую плащом – сквозь кольцо я видела, как тьма из глаз растекается по прекрасным некогда лицам, обращая их в жутковатые призрачные маски – потомки Сумерек, отщепенцы, всеми силами старающиеся укрепиться на этой чужой для них земле, втиснуться в рамки Срединного мира…

Белые собаки добежали до того места, где прятались мы со Стефаном, пробежали вперед десятка два шагов, низко, недовольно заворчали, закряхтели, сверкая изумрудами глаз и кружась на месте. Потеряли след? Хладное железо нас прячет, но эти собаки чуют подвох, и потому не торопятся бежать дальше, бродят прямо перед нами, не решаясь приблизиться. Чувствуют близость железа, потому и не подходят…

Процессия остановилась, не доехав до дерева, которое уже впивалось в мою спину всеми узлами и неровностями грубой коры так сильно, что наверняка оставляло синяки. В полном безветрии трепетали узкие красно-зеленые треугольники флагов. Развевались длинные плащи и колыхались свисающие с лошадиных крупов дамские шлейфы. Фэйри стояли неподвижно – и при этом были полны движения, будто бы волны на поверхности безбрежного моря. Они были не живы, ни мертвы – они были в пути между своим Холмом и Срединным миром людей. Они вели свою охоту – без положенных правил, без жалости и без шанса для жертвы. Да и жертва была такой, что подумать страшно – невинное человеческое дитя, не успевшее на своем веку запятнать себя ни предательством, ни нарушением клятвы, ни тем более убийством родича. Эта охота не была возмездием, которое направлял беспристрастный, суровый и справедливый судья, это было просто развлечение без смысла и без цели, убийство ради убийства…

И это пугало меня куда больше, чем суд пред лицом Короля Самайна. Там я могла надеяться на справедливость, здесь же – лишь на удачу и собственные силы, которые были уже на исходе.

Серебристое сияние померкло – теперь оно больше напоминало зеленоватую светящуюся дымку, редкий болотный туман, скрывающий мелкие детали и размывающий очертания. Вперед выехал мужчина-фэйри с непокрытой головой и длинными, ниже пояса, прямыми светлыми волосами – в белых одеждах, украшенных серебром и мелкими искрящимися камешками, с ослепительно-прекрасным лицом, черты которого постоянно менялись, но медленно, будто цветок раскрывает лепестки. Левым глазом я видела его таким, что в другое время и в других обстоятельствах он заставил бы меня задохнуться от восторга, а правым – лишь клубы мягко сияющей дымки на месте лица, сквозь которую отчетливо были видны заполненные тьмой глаза.

Личина, обманка. Как банально.

Но, вынуждена признать, что действенно. Не будь на мне столько хладного железа и вдобавок еще волшебное кольцо, позволявшее видеть сквозь иллюзии… Впрочем, если бы этого всего у меня не было, вряд ли бы я сейчас здесь находилась – так часто они спасали мою непутевую и нескладную жизнь.

– Кто-то забрал нашу добычу!

Могучий, рокочущий голос предводителя фэйри разбил тишину, дробным эхом раскатился между деревьями и был мгновенно подхвачен сотнями шепчущих отголосков – возмущенных, удивленных, яростных, опечаленных, презрительных, недоверчивых… Шептала каждая травинка, каждое дерево, каждая тень и каждое облако на небе. Я застыла, руки мальчишки, мертвой хваткой вцепившиеся в мой пояс, сделались холодными, как лед, а сам он прижался к моему бедру, уткнулся лицом мне в бок и, как мне показалось, дышал вообще через раз. Оторвать его от меня будет очень непросто.