Наследница тамплиеров

Они посмотрели, как она внесла информацию в карточки, и еле пришли в себя после десятиминутного непрерывного хохота.

У Анюты и вообще с грамотностью было плохо, а тут еще прибавился выверт, которому несколько лет назад обучили подружки, отправлявшие ей СМС-ки с дешевых мобильников и требовавшие ответов. Они писали латиницей и вместо «Ч» набирали четверку, вместо «Ш» – шестерку. Анюта, не долго думая, именно так заполнила графы карточек.

– Да ладно тебе, Митенька… – еле выговорил Борис Семенович. – Сам знаешь, эти карточки я придумал в последнюю минуту. Ох, это что еще?..

Имя «Валентина» Анюта написала через два «И».

– Могучий интеллект, – сказал, угомонившись, референт. – Но, Борис Семенович, главное – ее не спугнуть. Она, как многие дурочки, очень подозрительна.

– Не спугнем. Я ей буду за час работы платить по двести рублей. Она очень скоро успокоится и начнет думать, как бы заработать побольше. Я эту породу знаю. Даже если я ей буду платить по пятьсот рублей в час – все равно она будет думать, что я жмотюсь. Соизмерить свой труд с вознаграждением она не в состоянии.

– Но почему ей, почему не мне?..

Успенский понял этот вопль души сразу. Почему не референту, у которого, по его мнению, на лбу написано: не дурак, любознателен, хитер, азартен, – досталась способность определять нужные для дела монеты? Почему – девчонке, которая, может, даже не всю таблицу умножения помнит, а управляться с калькулятором умела, но разучилась?

В ответ Борис Семенович воздел руки к потолку. Он цену своему референту знал…

Митенька имел обманчивую внешность. Глядя на себя в зеркало во время бритья, он видел острое, выразительное, волевое лицо, с темными глазами, с мужественным носом, И ему казалось, будто душа соответствует лицу. На самом деле референт проявлял свой героизм в мелочах и при условии полнейшей безнаказанности. Да, Митенька был трусоват. За ним числился один неблаговидный поступок, когда он проявил смелость, но потому лишь, что за спиной стоял и руководил интригой Успенский.

– Бог с ней, – сказал Борис Семенович. – Это, может, и к лучшему, что она такая дурочка. Умная бы стала докапываться, чем мы тут занимаемся, а этой дам четыреста рублей – и она будет уверена, что все в порядке. Митенька, свяжись с «Часовым», нам бы очень не помешал охранник. Сегодня какой-то сумасшедший ломился в салон, перепугал девочек.

Девочек было три, младшей – сорок восемь лет. Они как стали работать гадалками четверть века назад, так другого ремесла и не нажили, но в «Инари» они хоть трудились официально, получали белую зарплату и могли рассчитывать на пенсию.

– Хорошо, Борис Семенович. Сегодня будем пробовать?

– Н-ну… Давай рискнем с двухевриком. Я только схожу в свой вертеп разврата.

Дядя Боря имел в виду «Трансинвест».

«Инари» и банк обитали в одном здании, из «штаб-квартиры» дяди Бори можно было попасть на служебную лестницу банка. Успенский ушел, а Митенька спустился в подвал и стал готовить Икскюльскую плиту к ритуалу, смысл которого все еще оставался туманным. Некоторые монеты иногда производили на свет потомство – две монетки того же номинала, но абсолютно новые. Почему, каким образом – понять было совершенно невозможно.

С одной стороны, и возникновение двух монет ниоткуда – уже чудо. С другой – вряд ли плиту изготовили только для того, чтобы она раз в месяц приносила такой урожай.

Суета вокруг плиты началась, когда родной дядя Митеньки откуда-то ее с немалым трудом привез и спрятал в сарае. При этом были потрачены деньги, которые считались общими, семейными. Отец Митеньки, человек очень практический, разозлился, назвал возню с «каменной дурой» глупостью, и напрасно родственник тыкал его носом в бумаги, исписанные готическими буквами. Чернила выцвели, слова были впопыхах написаны с сокращениями, а взывание к памяти предков, баронов фон Апфельдорн, ничего не дало – потомки непоправимо обрусели. Дмитриев дядя нарисовал генеалогическое древо, из которого вытекало: прямых наследников барон не оставил, но передал все, что мог, сыну двоюродной сестры – Эрнесту Каминскому. От этого Эрнеста и происходил Митенька; но, поскольку внуков тот не оставил, лишь внучек, Митенька носил совершенно не баронскую фамилию – Потапенко.

Так бы и остались бароновы писания вместе с мешочком старых монет содержимым старого фанерного чемодана, так бы вместе с чемоданом и попали на свалку, но Митенькин дядя вздумал устроить из расшифровки и из плясок вокруг плиты маленький бизнес. Он стал искать спонсоров – тогда еще водились богатые люди, способные пожертвовать пару миллионов на поиски снежного человека или инопланетного корабля, ошибочно принятого за Тунгусский метеорит. Так он познакомился с Успенским. А Борис Семенович был из тех людей, кого можно в цирке показывать: он запах денег за три версты сквозь десять бетонных стенок чуял. Причем проявилось в нем это давно, еще в пионерском детстве. Он тогда, обратив внимание, что половина класса забывает дома ручки, карандаши, точилки и прочую мелкую дребедень, завел подпольную торговлю: скажем, ручку, что стоила в магазине тридцать копеек, продавал за сорок. Однажды это обнаружилось, учителя страшно ругались, называли спекулянтом, но родители, наоборот, посмеялись и одобрили. Поскольку мать, работая в магазине, занималась примерно тем же, пионер Боря решил брать пример с нее, а не с фантастических юных ленинцев, о которых толковали учителя. И потом он уже в паре с матерью занимался тайной торговлей джинсами, как фирменными, так и самодуем. Но при этом время от времени он пускался в обычные для парня авантюры – мог уйти с компанией водных туристов на Берладку, чтобы неделю сплавляться, петь дурацкие песни и пить хорошее нефильтрованное пиво.

Его капитал начался с гадальных салонов. Потом начались игры с недвижимостью. Наконец настала пора ценных бумаг. И вот – банк.

Банкир решил раскручивать это дело не с заполошным дядюшкой, а с племянником, который сумел ему понравиться умеренным интеллектуальным развитием и исполнительностью. Тогда уже было принято решение строить новое здание «Трансинвеста», и плиту упрятали в подвал, а Митеньку Успенский взял в референты и стал ему платить небольшую зарплату.

Референт сделал все возможное, чтобы задвинуть родного дядю за шкаф, тем более что в этом ему помогла вся родня. Он с азартом пустился в загадочные магические эксперименты. Когда им удалось получить две первые пятирублевки, на радостях они прокутили кучу денег. Но треклятая плита жила по каким-то особенным законам – иногда молчала по два месяца, а потом три сеанса подряд преподносила скромные подарки. Вычислить алгоритм ее сюрпризов не удавалось, хотя и астрологию пустили в ход, и даже музыку (Митенька где-то вычитал, что коровы, которых заставляют слушать Моцарта, повышают удой). Наконец до экспериментаторов дошло, что плите не каждая монета годится, но принцип отбора пока был непонятен. А вскоре Софья Андреевна прислала к ним Анюту.

Из трех монет, которые она, введя себя в транс, выбрала в общей куче, попробовали петровский пятак. И приложили к нему такой же, только другого года.

Естественно, ни Успенский, ни Митенька латыни не знали, и тексты, которые приходилось произносить, казались им сущей абракадаброй. Но они выучили непонятные слова и произносили целые фразы автоматически, при этом мысли порой улетали в непостижимые области. Успенский вспомнил вдруг покойную Люсю, с которой было что-то вроде романа. Люся, как и дочка Анюта, была маленькой блондинкой, но с очень красивыми ногами, у Анюты Борис Семенович таких не обнаружил. Вот как раз ножки и выскочили из дебрей памяти, – беленькие, с красными ноготками. Референт же попытался вспомнить, когда он в последний раз навещал подружку Машу, всегда звонившую в случае мужниной трехдневной командировки. Так получалось, что по меньшей мере три недели назад, а это был явный непорядок.

Голубая искра, явившаяся во мраке, была маленькой и очень шустрой, но растаяла через несколько секунд, не успев набедокурить. Пятаки успешно размножились.

Для чистоты эксперимента Митенька повез два пятака, старый и новенький, к знакомому коллекционеру, и тот, исследовав их под микроскопом, не нашел ничего подозрительного, более того – обменял на редкую монету, пятьдесят центов, выпущенные Ватиканом в две тысячи четвертом году. Хотя Ватикан и не входил в Евросоюз, но свои евро чеканил, и они пользовались спросом у коллекционеров. Такую денежку стоило бы растиражировать при помощи Икскюльской плиты.

Теперь нужно было приручить дурочку, пропускать через ее руки все серебряные и золотые монеты, какие только удастся раздобыть, и ухитриться, чтобы она ни о чем не догадалась. Потому что у такой вот Анюты что-то выпытать – плевое дело. А в том, что к плите могут проявить интерес заграничные гости, Успенский и Митенька не сомневались.

Они знали, что у барона фон Апфельдорна был партнер, вкладывавший деньги в поиски и откапывание плиты. Две революции и две войны разлучили баронову родню с родней партнера, но кто поручится, что эти люди вдруг не возникнут и не начнут действовать? Именно теперь, когда появилась Анюта?

По части нюха Успенский был велик и могуч. Тут референт ему полностью доверял. Но одной особенности начальника он все же не знал. Вальяжный, внушающий доверие и говорящий уверенным голосом Борис Семенович на старости лет стал пуглив. Но случая узнать это пока не выпадало.

В «Трансинвесте», как во всяком банке, была охрана, предоставленная «Часовым», – дежурил человек на входе, другой в комнатушке с экранами, смены были по восемь часов, итого – пять человек, потому что ночью на входе сидеть незачем. В «Инари» были установлены камеры. Информация со всех камер стекалась и к специалистам «Часового», и к админу по информационной безопасности – Севе. Вроде бы и банк, и салон охранялись достойно, однако приказы не обсуждают, их выполняют.

Митенька понимал, что охранник нужен не только для того, чтобы выставлять из салона безумцев. Приготовив плиту к очередному сеансу, он позвонил в охранную фирму «Часовой». Там у него были два приятеля, толковые ребята, специалисты по охранной сигнализации. Они обещали организовать охрану и дня через два прислать пару бойцов для знакомства.

Потом пришел Борис Семенович.

– Ну что? – спросил он, уверенный в ответе.

– Кречет обещал хороших охранников подогнать. У них есть бойцы – не мальчики, с опытом, с понятием, кулаками махать будут, только если мирно разрулить совсем уж невозможно.

– Вот не понимаю я Кречета. Тратит время и деньги на дурацкие игрушки…

Митенька тоже не понимал, как можно всерьез увлекаться гонками на байках. Он был азартен – это так, но его азарт был узкозаточенным, практическим, с особым ощущением границ разумного, и рисковать жизнью ради двух лишних километров скорости референт бы не стал. Выход азарту он давал в компьютерных игрушках.

– Митенька…

– Что, Борис Семенович?

– Докопайся – может, у нашей дурочки есть какой-то дурачок. Все узнай, понял?

– Понял.

– В кафешку ее своди, мелкому купи каких-нибудь чебурашек. Ну, не мне тебя учить. И – на природу ее, на травку!

– Попробую. Ну что, приступим?

Они спустились в подвал, зажгли свечи, проделали ритуал с двухевриками, разложили по всем местам плиты двенадцать монет, получили две новенькие, всего две.

– Мы что-то делаем не так, – сказал дядя Боря. – Треклятые тамплиеры не стали бы полагаться на предмет, который приносит в день две монеты, у них было налажено промышленное производство.

– Но монета, которую выбрала Анечка, размножилась. Что-то в ней такое есть, Борис Семенович.

– Вот что. Забирай всю эту кучу мелочи и отдай Анечке. Может, она что-то поймет. Не спрашивай, я не знаю, что она должна понять! Отдай – и все!

– Хорошо.

В ритуале были использованы простые монеты в два евро – одиннадцать штук, Анютина – одна штука, меченная царапинкой, появились две новые, итого – четырнадцать. Все это богатство, дающее в сумме двадцать восемь евро, Митенька сгреб в карман.

Как их подсунуть Анюте – он пока понятия не имел. Во-первых, дурочка откровенно от него шарахалась, а во-вторых, что-то с ней во время первого соприкосновения с Икскюльской плитой случилось неприятное – она молчала о подробностях, но явно испугалась.

Для начала он как бы случайно встретил Анюту, идущую в «Инари», и прошел с ней три квартала, пытаясь беседовать хоть о чем-нибудь.

Анюте этот человек не нравился. Он употреблял слова, которых она не понимала. Бросивший ее муж тоже часто говорил непонятно, но в мужа она с первой встречи вцепилась мертвой хваткой, не желала его отдавать и сперва делала вид, будто всякое его слово – на вес золота, потом устала. А в Митеньке она не видела мужчины, который мог бы пригодиться в хозяйстве. В референтах она не нуждалась.

Ей нужен был простой работяга, для которого она, с ее бухгалтерским дипломом, была бы звездой и светилом разума. Она это уже подозревала, она почти сформулировала свою ошибку. Но где взять мужчину, который смотрел бы на нее снизу вверх, она пока не знала. И вообще хотела, чтобы муж вернулся. Потому что ребенку нужен отец, ребенку нужен отец, ребенку нужен отец…

Это была одна из тех простых истин, которые Анюта усвоила раз и навсегда. Ее собственная мать в свое время развелась с мужем, а потом так и не нашла другого, и Анюта навеки запомнила бабкины крики: «Ребенку нужен отец!»

Митенька вместе с ней дошел до сквера, где уже ждала бабушка, готовая нянчить Феденьку, и тут его осенило.

Рядом с бабушкой сидела молодая мамочка, трясла коляску с дочкой, и стоило ей обменяться парой слов с Анютой, как дурочка просто преобразилась. Они чирикали и щебетали о таком, в чем референт ничего не смыслил, и Анюта в эти пять минут женской болтовни была счастлива – как бывает счастлив человек, нашедший замечательного собеседника по безмерно близкой ему теме.

Митенька был не дурак. Он понял свою с дядей Борей ошибку. Подсылать к Анюте следовало не мальчика, а девочку. И такая девочка у него имелась.

Двоюродная сестра Александра, которую с детства звали не Сашей, не Шурой, а Лесей, не так давно изумила родителей чуть ли не до инфаркта. Вполне естественно, что не каждый каприз девятнадцатилетней девчонки нужно исполнять, и когда по ее комнате разбросано десять пар штанов, одиннадцатую родители считают лишней, и попытка выпросить денег на крутой велосипед обречена на крах. Всякая мать прошла через полдюжины основательных скандалов с дочкой, которая хочет несбыточного. Многие матери до того доскандалились, что дочки убегали из дому и ночевали у родни или у подруг.

А вот Леся, исчезнув, появилась лишь четверо суток спустя и рассказала, что ночевала в заброшенном доме, обреченном на скорый снос. Никому на радостях не показалось странным, что девица сыта и вид имеет самый чистенький. Неделю спустя она опять убежала, хотя склока с матерью была умеренная. И опять вернулась, и опять убежала…

А потом в гости к Лесиным родителям пожаловала шестерка крутых парней с вопросом:

– Ну так где же эта сволочь?

Выяснилось: Лесю в самый первый раз приютила супружеская чета пенсионеров, которых она разжалобила жуткой историей. И кто бы не купился?! Выгуливая поздно вечером собачку, пенсионеры набрели на девушку, которая пыталась устроиться на ночлег в развалинах киоска. Маленькая кругленькая Леся умела придавать себе несчастный, растерянный и беззащитный вид. Девушка призналась: больше не может жить дома, потому что пьяный отчим пытается ее изнасиловать. Пожив у добрых людей, она сказала, что очень жалеет мать, связавшуюся с негодяем, и попробует еще немного продержаться дома исключительно ради матери. Потом она опять прибежала к пенсионерам, и так жила на два дома, пока ночью не завалился к деду с бабкой родной внук – естественно, после ссоры с родителями. Он услышал горестный рассказ и возмутился. Леся отказывалась сообщить свой адрес, но внук с приятелями ее как-то выследил.

Митенька тоже участвовал в этой мерзкой истории – его мать примчалась издалека успокаивать сестру, а он потом приехал за матерью и вынужден был провести целую ночь в обществе вопящих и рыдающих людей.

Как раз Лесю он и вспомнил, когда задумал подослать к Анюте девочку.

Двоюродная сестра была выдающейся врушкой, и поэтому родители просто боялись ее трудоустраивать – как бы не пришлось краснеть перед знакомыми. Было два эксперимента – и с них хватило. Она сидела дома на голодном пайке: кормить – кормили, а новых тряпок не покупали и денег в руки не давали. Она бегала в гости к подружкам, но те были не дурочки – держали дистанцию. А парня у нее не было.

Митенька вызвонил Лесю и встретился с ней в недорогом кафе. Он объяснил кузине задачу: ври что хочешь, но познакомься и подружись с молодой мамашей, подружись настолько, чтобы изучить все ее связи. Это – первая задача, вторая – подсунуть Анюте двадцать восемь евро, как – все равно, важен результат.

Леся выторговала для начала пять тысяч рублей и получила несколько Анютиных портретов. Местом знакомства был назначен сквер напротив «Трансинвеста». После чего они договорились при случайной встрече возле «Инари» даже не здороваться. Три дня спустя Леся позвонила и доложила: деньги у Анюты.

– Как?! – спросил Митенька.

– Очень просто! Я пожаловалась, что в обменном пункте не принимают монеты, и она взяла у меня евро по выгодному курсу. Для себя выгодному! В этом она разбирается!

Митенька подумал: сравнивать цифры Анюта, может, и умеет, а что делать дальше с монетами – явно не задумывалась. Не исключено, что, наслушавшись от тружениц салона, как важно держать накопления в валюте, она просто положит монеты в старую сумку, а сумку закинет на антресоли.

Он доложил Успенскому, что задание выполнено, рассказал про Лесю и уставился на шефа с любопытством – вдруг тот объяснит, зачем отдал деньги Анюте?

– Сестренку приводи. Если она так замечательно врет – девочки ее натаскают по картежной части, пусть гадает, – сказал Успенский. – Но не сразу – пусть сперва вытянет из Анечки все, что может.

– Хорошо, Борис Семенович. Надо бы еще попробовать…

– Погоди. Она еще не всю картотеку клиентов в компьютер вбила. Скоро эта синекура кончится. А денежки она каждый день получать привыкла. Пусть сама придет и попросит работу.

– Ясно!

– Хотел бы я знать, что ее так испугало тогда…

– Погружение?

– Подождем немного, проведем с ней еще экспериментик. И даже в третий раз попробуем. И тогда вызовешь Ромуальда…

Ромуальд был гипнотизером и с самого начала гадальной эпопеи Бориса Семеновича дважды в неделю вел прием в «Инари». Успенский не слишком вникал в гадальные дела, пока к нему не пришел с жалобой хозяин сети пирожковых «Ватрушка» Анисимов. Это был известный в городе человек, Борис Семенович его даже уважал – а приступы уважения случались с ним крайне редко. Тогда и выяснилось, что Ромуальд, введя матушку почтенного Анисимова в транс, попросту ее обворовал. Но обворовал красиво – внушил ей, что деньги потеряны в магазине. Успенский, в молодости увлекавшийся боксом и пробовавший себя в классической борьбе, за шиворот вынес Ромуальда на улицу и дал ему хорошего пинка. Потом он компенсировал Анисимову матушкину потерю и предупредил всех владельцев эзотерических заведений, чтобы не связывались с ворюгой. Но это было семь лет назад – вряд ли гипнотизер навеки запомнил обиду. Опять же – склероз, как всякий товар, покупается и продается, все дело в цене.

Анюта была очень довольна новой подругой: Леся, получив инструкции от двоюродного брата, хвалила Анюту за всякую мелочь и очень завидовала ее бухгалтерскому диплому. Они даже повадились ходить вместе в «Дворик» – кафе под открытым небом, вдруг ставшее популярным. Можно было брать с собой коляску, ставить ее между столиками и проводить час или даже полтора в поисках кавалеров. Анютина жизнь вдруг обрела смысл – было ради чего причесываться, краситься и наряжаться; в «Дворике» она себя чувствовала королевой, особенно когда подсаживался интересный мужчина и принимался осторожно выяснять, какие у девушек планы на остаток вечера.

– Никого у нее нет, – доложила Леся кузену. – И таких подруг, которые неразлейвода, тоже нет. Они замуж повыходили и со своими мужиками хорошо живут, она им этого простить не может!

– Как ты догадалась?

– Она о них гадости говорит. Что им только секс нужен. Вот дурочка!

Если бы не знать Лесю так, как знал ее Митенька, можно было бы по этому высокомерному ответу решить, что девица все радости жизни познала.

– Значит, никому не может рассказать, чем занимается в «Инари»? – уточнил Митенька. – Точно – никому?

– Она дружила с Тайкой, а Тайка – сестра ее мужа, она их и познакомила. Ну, теперь, раз муж объелся груш, то и на Тайку она заодно злится.

– И что, никто в этом «Дворике» на нее не покусился?

– Так она же!.. Ну!.. Как тебе объяснить, я даже не знаю… Она когда начинает перед кем-то хвостом крутить, плакать хочется! – выпалила Леся.

Сама Леся отлично понимала, что контингент «Дворика», во-первых, птицы невысокого полета, во-вторых – для нее староваты, а в-третьих – не законных жен они себе там ищут. Но ей там нравилось – было на ком оттачивать коготки и было перед кем играть роли – от беглой жены олигарха до незаконной дочери Джонни Деппа.

– Ясно, – сказал Митенька. – Ну, ты, сестренка, ее не бросай. Все должно быть под контролем.

– Всякий труд должен быть вознагражден, – ответила Леся.

– Не все сразу. Я тебя познакомлю с одним дяденькой, а ты его познакомишь с Анечкой.

Референт имел в виду Ромуальда, с которым еще как-то нужно было помириться.

Успенский, выслушав доклад, остался доволен.

Но Успенский не знал, какие события разворачивались в Анютиной квартирке, а она ему ни о чем не докладывала.

Двадцать восемь евро Анюта принесла домой и разложила на столе. Это была валюта! О том, что нужно покупать валюту на черный день, она знала. И очень радовалась, что теперь она – не хуже всех прочих. Конечно, двадцать восемь евро – не деньги, но чтобы чувствовать себя не хуже всех прочих, такая сумма тоже годится.

Таскать четырнадцать крупных монет с собой Анюта не хотела. Нужен был тайничок. И он нашелся сразу.

Когда дома был муж, Анюта кое-как кулинарила. Когда муж ушел – стряпала мало, только для ребенка, и совершенно перестала печь и тушить. Ненужную посуду – сковородку с крышкой и гусятницу – она засунула в духовку и уже довольно долго ее не открывала. Решив, что ни один вор не станет искать валюту в духовке, Анюта завернула столбик монет в рекламную листовку и положила в гусятницу.

Два дня спустя Успенский сказал, что ее работа завершилась – фамилии и прочие данные клиентов из рабочего журнала она перенесла в компьютерную память, так что вот последние четыреста рублей, сто – для бабульки, караулящей Феденьку, и полная свобода в придачу.

Анюта не ожидала такого стремительного завершения своей карьеры. Она поблагодарила, деньги взяла, но из салона не ушла, а еще полчаса просидела в гостевом кресле. Потом она постучалась в «штаб-квартиру», где дядя Боря как раз и ждал этого стука, и спросила, нельзя ли ей тут поработать уборщицей.

– Уборщица у нас есть, – ответил дядя Боря. – Но ты можешь, Анечка, за две тысячи еще раз попробовать повозиться с монетами, как тогда. Работы – на час, а две тысячи за час на дороге не валяются. У нас уборщица получает десять тысяч – за эти деньги она каждый вечер, шесть раз в неделю, часа два тряпками шурует. И потом в «Steelballs» за пять тысяч полы в коридорах и кабинетах моет. А ты видела, какие там коридоры?

Анюта насупилась, чуть ли не десять минут бурчала, что у нее от такой деятельности головокружения, но дядя Боря был тверд – другого способа получить две тысячи в час он не знал. В конце концов Анюта согласилась.

Забрав коляску с Феденькой, она пошла домой, а дома ждал сюрприз: соседка Настя перехватила ее на лестничной клетке и сообщила потрясающую новость – приходил муж!

Но он не мириться приходил, а принес конверт с деньгами. Пожалуй, ему уже давно следовало это сделать, но вот собрался именно в тот день, когда Анюта была в «Инари». И она страшно расстроилась. Те десять тысяч, что лежали в конверте, ее не утешили.

– Я говорю: Виталик, вряд ли она далеко убежала, подожди, посиди у меня, – докладывала Настя. – А он: нет и нет. Я ему: Виталик, посиди, хоть с Феденькой пообщаешься. А он мне: нет и нет!

– Как он выглядел? – спросила Анюта.

Настя догадалась, какой ответ требуется.

– Плохо он выглядел. Тусклый какой-то, небритый. Анька, помяни мое слово – эта змеища сделала приворот! Вот он и чахнет! А не остался – именно поэтому!

Анюта сама пыталась приворожить Виталика и осталась своим доморощенным колдовством недовольна. Даже разочаровалась во всех этих бабьих штучках. Но в приворот, сделанный соперницей, она поверила. И ей стало жаль глупого Виталика, которому змеища заморочила голову.