Невиновный

Какой-то дятел на форде фокус посигналил мне сзади. Ладно, возможно, это знак. Поедем быстрее. И вот за покосившимися частными домами потянулись дымы промзон , замелькали нестройные ряды деревьев…

– Можно?.. – Женька кивнула на барсетку, когда мы остановились на обочине. Меня же больше волновало мое лицо – зеркало заднего вида показывало какого-то маньяка. В бардачке нашлись влажные салфетки, и я принялся оттирать засохшие бурые брызги, чувствуя, как тошнотворно смешались запахи крови и зеленого чая.

Моя подельница тихонько присвистнула, и дернула меня за рукав.

– Что? – Я спросил, не поворачивая головы. Картина в зеркале налаживалась, и хотелось поскорее с этим покончить.

– Мне кажется, нам нафиг не нужна контора.

«Конечно», – хотел было сказать я, – «мы уже превысили сегодняшнюю норму преступлений». Но что-то подсказало мне посмотреть на Женьку. Сначала я увидел ошалевшие глаза, и только потом – увесистый пресс пятитысячных купюр в ее руке.

Мы молча закурили, не решаясь говорить. Помимо кредиток, паспорта со знакомой фамилией Гордеев и каких-то, видимо, ценных бумаг, на дне барсетки обнаружился пистолет.

– Так мы… не случайно заехали в тот двор? Мы специально ждали этого козла? Чтобы грохнуть? – Если бы мой мозг работал чуть быстрее, я бы не сдержал смеха – Женька, нетерпеливо ерзающая на сидении, теперь видит меня не то киллером, не то шпионом.

– Много будешь знать, скоро состаришься. В ресторан или кино?

– А почему или? – Моя Бонни изобразила капризную девицу, помахивая денежным веером.

В самом деле, зачем выбирать? Жизнь-то одна.

***

– Все хорошо. Я с тобой, Женя, слышишь? Все будет в порядке. – Я дрожал, как и мой голос – какой-то глубинной, внутренней дрожью, от которой не спасло бы ни одно одеяло.

– Лучше не бывает.

Она улыбалась. Она улыбалась, улыбкой Будды, или Мадонны в тишине собора, – черт его знает, кого, но так, чтобы на небесах видели и рыдали от боли. Они – наши кукловоды, которые меняют в аквариуме свет, но забывают про затхлую воду, – они, не она.

– Мы выберемся, не дрейфь. Точно тебе говорю.

– Сам-то веришь? Прекращай. Расскажи лучше про остров. – Она сжала мою руку чуть сильнее – наверное, настолько сильно, насколько могла, и закрыла глаза, как ребенок, готовый слушать сказку.

– Хорошо, Женя. Совсем скоро мы улетим отсюда, далеко-далеко, туда, где вечное лето, и теплый ветер, и пальмовые листья. Из океана брызги прилетают прямо в лицо, а через крышу бунгало на пол проливается солнце. Все плохое позади – ты смотришь на меня, и улыбаешься. Поэтому я счастлив. Будем завтракать крабами и запивать молоком – прямо из кокосов. Пробовала кокосовое молоко?

– Нет. – Отвечает Женька одними губами, а я думаю – сколько же еще ты не пробовала, девочка. Хотелось сказать, как на ее кожу ляжет бронзовый загар, и ни следа не останется от этой жуткой, мертвенной бледности, но к горлу подступил комок, и слова застряли. Хотелось сказать, что океан со всех сторон укроет нас от мира, от прошлого, ото всех страхов и тревог, но пришлось отвернуться в сторону, чтобы моя милая Бонни не заметила гримасы, обезобразившей мое лицо. Я не смог стать для нее океаном, и даже бронежилетом при всем желании не смог. Но разве все может кончиться? Кончиться так?..

***

– Ну ты чего? Круто же было! – Женька толкнула меня в плечо. Ее еще потряхивало от адреналина, а я, наверное, был серо-зеленого цвета, такого, что вздумай я сниматься в роли зомби, не понадобилось бы даже грима.

– Да… Очень. – И угораздило же ее выбрать из всего парка самый жуткий аттракцион. Эта машина смерти взлетала на высоту, наверное, пятиэтажного дома, и с этой же высоты резко падала вместе с пристегнутыми нами. – Если я когда-нибудь надумаю самоубиться, это точно будет не прыжок с крыши…

– Перестань! Что, испугался? – Она смеялась, немного подпрыгивая на месте, как нетерпеливый счастливый ребенок. – Вот развлечение как раз для тебя.

Мимо, мешая колесами гниющие листья, проползал паровозик с детьми и их скучающими родителями, и Женька, конечно, не упустила случая ткнуть в него пальцем.

– Поговори мне еще. – Внутри я уже смеялся, но постарался нахмурить брови.

И было что-то не так во всей этой прогулке среди механических увеселений и праздно шатающихся людей. Не пора ли парку свернуться до весны, оставив только колесо обозрения и пару закрытых палаток, которые приглянутся любителям граффити и металлолома?.. Нет, дело не в этом.

Из смеха и болтовни резко выделился детский рев, царапающий барабанные перепонки. Неуместная эмоция? Едва ли. Малыш лет пяти в дурацкой шапке, съехавшей набок, потерялся. Он даже не смотрит по сторонам. Вот он падает, споткнувшись о слишком высокий для него бордюр, и я инстинктивно делаю шаг к нему, чтобы через секунду остановиться, будто меня облили кипятком. Как будет выглядеть со стороны моя попытка помочь ребенку подняться? Ведь я не такой, неправильный. Плевать, что в мыслях не было ничего преступного – казалось, все эти минуту назад веселые люди остановятся, и как роботы по команде, повернут в мою сторону заржавевшие шеи. У таких, как я, нет права на человечность, и это понимание полоснуло по горлу так, что пришлось судорожно оттянуть ворот свитера.

Вот уже к ревущему без остановки мальчишке подбегает взъерошенный папаша, хватает его на руки, не удосужившись даже отряхнуть от грязи и листьев, затыкает рот мороженым (в такой-то холод). И все. Инцидент исчерпан. Можно разжать зубы и побелевшие пальцы, но отчего-то не получается.

***

– А мы заведем собаку?

От неожиданности вопроса, а еще от его серьезности, я чуть было не поперхнулся салатом. Женька уплетала лососевый стейк с тушеными овощами за обе щеки, успевая еще тянуться за бутербродами с каким-то неведомым сортом сыра.

– Какую собаку?..

– Ну ты чего? Обычную, с четырьмя лапами и хвостом. Я хочу ротвейлера. Всегда хотела. Чтобы он меня защищал, и только свистни, разрывал всяких уродов на кусочки. А потом приходил ко мне ласкаться. Они улыбаются еще, видел?

– Может, я пока с уродами справлюсь? И улыбаться постараюсь, честное слово.

Женька засмеялась так, что весь завтракающий вокруг бомонд начал недовольно крутить головами. Думаешь, я не понимаю, девочка, почему ты всегда хотела собаку?.. От людей хорошего не ждешь, а тебе всего пятнадцать. Я был таким же, но понял – чтобы перегрызть всех, желающих меня обидеть, не хватит и дюжины псов.

– Нет, представь – вдруг за нами погонится полицейская собака? Не будешь же ты в нее стрелять. А наш Генрих с ней на раз разберется. – Все те же лукавые искорки в глазах, все то же объяснение желаний, подогнанное под необходимость.

– Генрих? Ох и имечко.

– По-моему, солидно. Так что? – Казалось, загоревшаяся Женька готова вот-вот выбежать из-за стола и сию минуту отправиться на птичий рынок.

– Только когда мы будем жить на острове, где вечное лето, и не придется грабить магазины.

Я сам виноват, что невольно зародил в отчаянной Бонни не менее отчаянную мечту о далеком рае. Но еще более виноват, что сам в нее поверил – быть может, впервые в жизни поверил в нечто далекое и хорошее.

Вокруг больше не стучали о фарфор серебряные вилки – время ужина подошло к концу, и богачи разбрелись по номерам. Остались только мы и официанты с идеально натянутыми улыбками. Почти забылось, как недавно я сворачивался эмбрионом на полу вонючего подъезда, пытаясь хоть немного согреться. Как жег костер из ящиков под мостом, опасаясь, что бомжи заглянут на огонек, и воровал из супермаркета плавленые сырки. Путь снизу вверх короче, чем кажется. Главное – на что ты готов ради этого. Если только стирать пальцами клавиатуру, создавая договоры о передаче чужих денег чужим людям, вставать в семь и быть вежливым с каждой собакой – до верха не доберешься за всю жизнь.

***

«…сообщаем, что вчера во дворе собственного дома средь бела дня был застрелен известный бизнесмен Николай Гордеев, владелец сети ночных клубов «Черная акула». Предполагаемым мотивом правоохранители называют месть. Напомним, что ранее Гордеев был одним из главных фигурантов громкого дела, связанного с наркотиками. Девяностые возвращаются?..»

«Эксперт» с затененным лицом и хриплым голосом появился на экране следом за холеной дикторшей: «Выстрел в затылок – в криминальной среде это казнь. Кинул своих, не поделили сферы влияния… Вариантов много. Но в любом случае тишины в городе не будет».

Я щелкнул пультом и встал с постели, не глядя в сторону Женьки. Медленно открыть окно, постараться не менять выражения лица. А что с моим лицом, если я сам не могу понять ничего из целого шквала мыслей и чувств? Наверное, как говорят айтишники, синий экран.

– Вот это кипиш! Слушай, а тот урод правда связан с наркотой?

– Много будешь знать – скоро состаришься. – К интервью я точно был не готов. Гордеев… Кто ты, черт тебя дери? И почему твоя фамилия засела в моей голове? Я тебя знал?..

***

– Простите его, Николай Валерьевич. Это наш новый сотрудник…

– Да мне насрать! – Открытая ладонь с короткими, толстыми пальцами грохнула по столу так, что стакан с ручками подпрыгнул вверх. – Что этот педик себе позволяет? Проверить мою кредитную историю?! В глаза смотри, чмо! Ты хоть знаешь, кто я?!

– Так предписывает должностная инструкция… – Странно, как мне вообще удалось произнести нечто связное. Наверное, присутствие начальницы отдела внушило подобие уверенности, по крайней мере, в том, что меня не размажут по стенке прямо сейчас. Помню, как зажимал трясущиеся руки между коленями, и смотрел в одну точку на свежеотпечатанном листе, лежащем передо мной. Рядом с корявой подписью буквы складывались в фамилию.

«Н.В. Гордеев».

***

Я вдруг ощутил каждую мышцу своего лица – как между бровей пролегла морщинка удивления, собрав складкой кожу, будто швея грубую ткань. Заметил, наконец, что рот приоткрыт в немом вопросе. Наверное, я был похож на студента, которому сообщили о смерти богатой тетушки из Гватемалы, и от неожиданности непонятно, скорбеть или радоваться. Радоваться.

Как там говорят – колесо Сансары сделало оборот? Нет, скорее, мой палец спустил курок, и очень удачно. Удивительно, чертовски удивительно. Стрелял-то я в ублюдка с заплывшими жиром мозгами, а попал прямо в голову себе несколько-летней давности. И все – нет больше банковского служащего, который чуть что покрывается потом от страха – он убит и благополучно забыт. Но так ли просто от него избавиться? Вспомнилась девочка у придорожного мотеля, упавшая в грязь. Тебе ли не знать, Сережа – этот трус до ужаса живуч. Ты ведь ничего не сделал, чтобы помочь. Ни-че-го!

– Я ничего не сделал. – Губы снова произнесли это сами, как защитную мантру, способную укрыть то ли от совести, то ли от закона.

Я ничего не сделал. Так ребенок закрывает глаза руками, и свято верит, что становится невидимым.

Я. Ничего…

– Эй, чего ты там бормочешь? У нас новый план? – Женька, недавно лежащая на кровати в позе морской звезды, теперь сидела, сложив ноги по-турецки, и поедала меня глазами. Наверное, так наблюдают за писателем, прямо сейчас проживающим свой шедевр. Моя жизнь – не шедевр. Но твоя, Бонни, может им стать.

– Разве что план на вечер.

– Оторвемся?

Ох уж этот огонек, будто в ее глазах щелкнула зажигалка, и теперь оторваться захотелось даже мне. Минута – и ковбойские ботинки стучат по мрамору ступеней.

– Не отставай! – И я уже перехожу на бег, отбросив к черту степенность. Вот ветер ударяет в лицо, дает понять, что стен больше нет. Мы не защищены? Нет же – не ограничены. Ни этим гранд-отелем со швейцарами и ковровыми дорожками, ни дворами-колодцами, в одном из которых остыл труп Гордеева. Городом не ограничены, а может быть, даже страной. И сейчас мне самому вдруг поверилось в мечту об острове, ведь капли с неба – чем не океанский бриз?

– Сюда?.. – У входа в здание, из-за железной двери которого пробивался грохот басов, я замер в растерянности. На ступеньках скучал охранник, докуривая черт знает какую по счету сигарету. А внутри было что-то разнузданное, неизвестное, манящее к себе мотыльков…

– Был когда-нибудь в клубе?

Улыбка поползла по моему лицу. Совсем недавно я задал Женьке тот же вопрос, только про кладбище. Да, ну и компания подобралась – психи, не иначе.

А ведь я не был даже на студенческих дискотеках – наверное, предпочитал лишний раз не отсвечивать, чтобы как в школе, мимоходом не нарваться на любящие меня неприятности. А может, просто потому, что никто не звал. Так и проходили мои вечера – за книгами, в попытках не отвлекаться на ревущую музыку на первом этаже общаги.

– Я подпишусь на это, только чтобы приглядывать за тобой. – Всегда проще было сделать вид, что меня ни капли не интересуют подобные «развлечения», чем выставить себя изгоем. Вот и сейчас пришлось напялить эту маску, приправив ее гангстерской суровостью.

– Вот только не вздумай изображать папашу-ханжу. Просто выключи голову. Будет весело.

– Как на аттракционах? – Спросил я, но Женька уже схватила меня за руку и потащила за собой. Щелчок проглотившей нас железной двери утонул в звуках, которые язык не поворачивался назвать мелодией. Сразу захотелось сбежать или вжаться в стену, или выругаться вслух, мол, какого дьявола ты спускаешься в клокочущий, мерцающий, извивающийся множеством тел подвал.

За барной стойкой стало получше. Появилась возможность сесть, и смотреть на творящееся вокруг с позиции наблюдателя.

– Пей! Что-то ты совсем деревянный!

Прямо у меня под носом появился стакан виски с колой, который я по инерции опрокинул, только потом начиная задавать в голове вопросы – как пятнадцатилетнего подростка вообще сюда пустили, и когда она успела сделать заказ.

– Еще пей! – Стакан наполнился будто магическим образом, пока я вертел головой по сторонам. – Сейчас расслабишься.

Не помешало бы. Но, в самом деле, тугой комок нервов, в который я превратился во время шествия вниз, начал постепенно ослабевать.

В металлической клетке, подвешенной над танцполом цепями, изгибалась девица в латексе, будто змея, напрочь лишенная костей. Мне казалось, что она смотрит прямо на меня, облизывая прут решетки. Неужели ей действительно нравится заточение, или же это маска, мол, я сама так хотела, а не кто-то неведомый сломил мою волю?

Если ты выше всех, еще не значит, что ты свободен.

От этой мысли я замер на полувдохе, будто мне выстрелили в грудь. Рука инстинктивно нашла третий стакан, и когда во рту разлилась горечь, широко распахнутые глаза будущего мертвеца стали постепенно возвращаться к норме. Закрываться, щуриться, пытаясь вернуть четкость расплывающейся картинке мира. Но потом стало все равно – боли и печали начали тонуть, лишь вяло поднимая костлявую руку над водой. Даже какофония вокруг плавно сложилась в мелодию. И я улыбнулся.

– Вот видишь – просто надо привыкнуть.

Женька наблюдательна, настолько, что от нее не ускользают эмоции, а это, между прочим, редкий дар. Такой я встречал только у нее и у… Нет. Довольно. Сейчас должно быть весело, потому что я это, черт возьми, заслужил. Должно быть, и будет, и даже прошлый я не сможет мне помешать.

***

– Пей! Пей! Пей! Пей! – Скандировал голос. Или целая толпа, разогретая алкоголем и зрелищем, взявшая нас в полукольцо возле барной стойки. Передо мной плыли светодиодные огни, изломанные в стекле бутылок, и дымился целый десяток шотов.

– Поехали! – Женьке все это нравилось. Ее несла невидимая волна, но она не барахталась в ней, отплевываясь от пены, а просто отдавалась стихии, тем самым ее покорив. Вот нами опрокинуто по рюмке с каждого конца, и в следующую секунду пальцы торопятся схватить следующую, чтобы так же поспешно влить в себя содержимое, даже не ощущая вкуса. Лишь бы волна не превращалась в штиль. Лишь бы голос позади не умолкал. Третья, четвертая. Кто успеет выпить больше, тот и победил. Правила просты, как перетягивание каната. Капли стекают из уголков рта куда-то вниз, но нет времени следить за ними – каждая секунда на счету. Хватаю следующую рюмку, шестую по счету. И наши пальцы с Женькой соприкасаются. Для нее это пятая. Победа или ничья? Но вот ее рука исчезает. Вот я кривым от возбуждения жестом доношу сосуд до рта. И голос позади взрывается.

Кажется, я встаю и оборачиваюсь. К удивлению своему, стою на ногах, хоть земля все порывается из-под них уйти. Кажется, окидываю бешеными глазами тех, кто смотрит на меня восхищенно. Скоро они даже забудут об алкогольном соревновании девочки-подростка и ее «папочки», потому, наверное, хотелось выжать все без остатка из своей «победы». Потому, наверное, я бросил рюмку об пол прямо перед собой, так, что брызги стекла окатили ноги зрителей. И они снова взорвались в прощальном восторге, сливая голоса в один.

– А теперь со мной, красотка! Может, уединимся?!

Я быстро, насколько мог, повернул голову в сторону Женьки, тоже расплывающейся в нерезкое пятно. Ее уже пыталось тащить куда-то в сторону пятно побольше и понаглее.

– Отвали, кретин! – Она не из тех, кто медлит с ответом. Вот только поможет ли?

– Не ломайся, шлюха! Будет весело.

Может, всплеск адреналина, хлынувшего вместе с яростью к моей голове, помог восстановить зрение, но я увидел совершенно ясно, как Женькин кулак прилетел обидчику прямо в челюсть. Толпа, начавшая было расползаться, метнулась обратно.

– Ты попутала, сука?!

– Еще одно слово, и ты тоже труп. – Не помню, как оказался между ними – уродом с синяками больше глаз, в майке с надписью «молодой», но уже явно разлагающимся от наркоты. Не знаю, почему говорил так спокойно, почему не отводил взгляда. Не потому, что не имел права струсить, а потому, что не был трусом в этот момент. В виске билась кровь, полная гнева. Я чувствовал, как пульсирует вена. Чувствовал, как пальцы в кармане уже сжимали пистолет. Чувствовал и смотрел, смотрел, смотрел.

«Молодой» не выдержал, плюнул прямо на темно-синюю плитку, и сделал в сторону шаг. Вот уже рука Женьки в моей ладони, и мы идем вперед. В голове зашумело, перед глазами поплыло сильнее прежнего. Но я знал – где-то там, впереди, за поворотом, за преградами из извивающихся тел, будут ступени наверх, на воздух, на свободу.

– Ты еще будешь визжать на моем члене, шкура! И мать твоя тоже!

Зачем? За что, гнилой ублюдок? Просто за отказ?! Я не хотел возвращаться, хотел только одного – увести Женьку поскорее. Но ее рука уже выскользнула из моей.

Оглушительный грохот и противный звон в ушах. Потом хлопок, и еще. Где все это время был второй пистолет? Визг толпы, и музыка, наконец-то, заткнулась. На белой майке «молодой» расплывались кляксы. Как цветы.

***

– Что?! Скажешь, я дура чокнутая, да?!

– Нет, Женя, нет.

Она тряслась, будто только что выбралась из ледяной воды, и никак не могла согреться. Не плакала. Ну точно статуя – чистый мрамор, твердый и холодный.

– Зачем стреляла, зачем нас подставила?!

– Все хорошо, девочка. Не подставила. Все хорошо.

Охранник, конечно, не успел среагировать, видимо, приняв нас за перепуганных гуляк, спасающих свои задницы, но не за виновников «торжества». Да и если бы успел, вряд ли сунулся бы под пулю. Ветер бил в лицо, темные улицы сменяли одна другую. Нужно вернуться в отель – куда еще деваться ночью. А там решится.

У самого входа в здание Женька остановилась.

– Теперь ты бросишь меня?

Вот чего она боялась – что снова останется одна. Фонарь светил из-за ее спины, отчего лицо, обрамлял золотой ореол. Святая? Убийца? Не из глупости стреляла ведь, не из вседозволенности. Стало больно из-за мамы? Которая никогда не верила и не пыталась защитить. Всего лишь слово о ней, и Женька разрядила в обдолбанную тварь пистолет. Или же перед глазами стоял отчим? Одно я точно знал – никто, ни одно живое существо не вправе ее осуждать. Так зачем же она боится?

– Видишь? – Я поднял к ее глазам ладонь и показал на кольцо. – Что написано?

– Вместе. – Тихо произнесла она, будто боясь ошибиться. Слова казались ей кирпичиками башни – поставишь один неверно, и все, что было построено, рухнет.

– А на твоем что написано?

– Навсегда.

– Я никогда тебя не брошу. Никогда, слышишь?

Когда я прижал к себе Женьку, ее тело и сердце освободились от мрамора. Она рыдала в голос, сжимая меня мертвой хваткой, до синяков, до боли. Теперь фонарь светил прямо в глаза, но я знал – золотой ореол лежит на моем плече, никуда не девшись с коротко стриженной головы.

– Прости меня. Зря мы туда пошли. – Сказала она уже из-под потрясающего своей белизной одеяла. В номере весь случившийся кошмар сначала ожил в сознании, но затем показался полной нелепицей. Ведь разве может плохое быть реальным среди красного дерева и белоснежных простыней?..

– Ерунда. Вначале и правда было весело.

Глава 8

Болван, идиота кусок! Надо же было додуматься до такого… Почувствовал себя всемогущим? Добро пожаловать на землю, смотри не разбейся, если это возможно. В голове еще крутилась навязчиво засевшая песня, а в воздухе не успели исчезнуть гитарные аккорды – только что Женька дала свой первый сольный концерт.

– Почему бы и нет? Ты боишься что ли? – Я сам взял ее на «слабо», ведь она больше хотела, чем боялась.

«Почему бы и нет?.. Хватит быть параноиком». Знал же, что обычно после этой мысли начинается самый ад. Но я просто хотел сделать Женьку счастливой, и больше ничего.

– Внимание, дамы и господа! – Дрожащий ее голос был в то же время шальным и веселым. Она справится – в ней есть огонь, которого хватит на всех, вяло постукивающих вилками в гостиничном ресторане. – Можете оторваться от своих тарелок! А можете не отрываться, черт с вами, – слушайте так. Я – Женя Калифорния, это моя гитара, и мы сделаем ваше утро!

Женя Калифорния. Я улыбался, вспомнив мятный свитшот с аналогичной надписью, который, по мнению Женьки, идеально бы мне подошел. Она не торопилась, закатывая рукав ковбойской рубашки, будто по учебнику выжидала паузу. Стук приборов стал менее частым, и почти все глаза направились на нас, так что я, по привычке, не знал, куда деть свои.

– Я солдат! Я не спал 5 лет, и у меня под глазами мешки. Я сам не видел, но мне так сказали…

Снова под моим колючим свитером побежали мурашки, а тело будто пронзил электрический разряд, вошедший прямо в уши.

– Я солдат, и у меня нет башки, мне отбили ее сапогами!..

Никто, ни одна живая душа в дорогом костюме или брендовом платье, не смела больше набивать рот осьминогами с рукколой. Потому что такого – голову даю на отсечение – они не слышали никогда. И никогда не видели, как из груди девочки-пацанки, коротко стриженного подростка, вырывается голос души, повидавшей не один мир. Пусть песня и дворовая – это делало контраст сильнее. Только падали ненужные морские твари с замерших в воздухе вилок. Только уверенный гитарный бой заполнял собой каждый уголок отеля.

– Я солдат, недоношенный ребенок войны, я солдат – мама, залечи мои раны…

Будто маме не плевать. Ты все обращаешься к ней, а что в ответ, Женя Калифорния?

– Я солдат, солдат забытой Богом страны, я герой – скажите мне, какого романа?..

Ты действительно солдат, мой поющий ангел. Сколько тебе довелось пережить, и как чертовски сильно ты это пережила! Вот грузный лысеющий мужчина за соседним столиком начал постукивать пальцами в такт, а вот дама с бокалом вина незаметно для себя стала покачивать головой. Теперь я не прятал глаза – я победно разглядывал публику. Не думал, как обычно, куда девать руки, внезапно осознав, что мне комфортно сидеть на стуле. Раньше подобного не было – тревога отказывалась отпускать, подкидывая новые и новые мысли: почему все смотрят на меня? Что не так с моим лицом? Может, у меня дурацкая поза? Они смеются надо мной? Спасения, казалось, нет, но теперь оно сидело рядом, перебирая пальцами струны.

– Комплимент от пятого столика. – Улыбка официанта казалась уже не такой идеально натянутой, а более живой. На подносе стояла бутылка шампанского и веничек невесть откуда взявшихся цветов в крафтовой бумаге. За пятым столиком я, к своему удивлению, увидел не стареющего ловеласа, а задумчиво улыбающуюся девушку в черном платье, со стрижкой почти как у Женьки.

Моя Бонни кивнула ей, и, игнорируя бокал, отпила шампанское из горла. Незнакомка лишь улыбнулась шире, ничуть не смущенная подобной выходкой. Да, Женя, тебе бы на сцену.

– Сколько лет прошло – все о том же гудят провода, все того же ждут самолеты. Девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулемета…

Повеяло холодом, новым разрядом пронзило насквозь. Я вдруг понял, что особенного в песнях под гитару. Их учат и поют те, кому они близки – а иначе зачем тратить время, стирая до мяса пальцы. И не поют вовсе, а пропускают через фильтр, не своих голосовых связок, а собственной жизни и боли.