Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)

Искать дорогу в степи не нужно, она за многие десятки лет была вытоптана тысячами конских копыт. Только упрямый подорожник сиротливо приткнулся по бокам, серый от пыли.

Конечно, впереди них летела весть о подходе необычного войска. Сфенг мог бы выпущенной стрелой примчаться к стольному граду и ошарашить его своим появлением, но не хотел этого делать. По дедине и отчине именно он имел право на киевский стол. Коли признают киевляне это право, так примут его, а ежели нет, то тут и спорить не о чем. Биться насмерть с племянниками он не собирался, не дело правителю кровь ближних проливать, власти добиваясь.

Только какие они ближние, если и раза в своей жизни не видел Сфенг ни князя Владимира, ни его сыновей? Даже когда тот женился, то Сфенга в Херсонес на брачный пир не позвал. Чего боялся? Признать, что у него брат в Тмутаракани правит? Да ведь Сфенг на Киев и глазом не вел, пока сам Владимир был жив! И теперь не посмотрел бы, если б племяннички свару не наладили, Русь деля, а главное, чужих привлекая. Последнее дело чужаков на помощь против сродников звать! Владимир вон варягов из-за моря супротив Ярополка привел, чем дело кончилось? По сей день бедой в родне зовут – когда брат на брата.

Сфенг крестился раньше Владимира и тем более не мог понять, почему киевский князь забывает о братолюбии? Одно дело против врагов вставать, совсем другое – против родной крови. А теперь племянники собирались по отцовскому примеру поступать. Что хорошего?

Иногда тмутараканский князь задумывался о том, что будет дальше. Ну, возьмет он Киев, это сделать нетрудно, там, считай, и власти нет, Борис не в счет, он слаб без меры. А как быть дальше? Уже по пути понял, что сидеть в Киеве не сможет, не по нутру ему, Святославова кровь в степную вольницу тянет. Но и оставить город тоже нельзя, мигом польский тесть Святополка к рукам приберет. Свой сын Мстислав слишком молод, чтобы на него Киев оставить.

И чем ближе был Киев, тем чаще задумывался над этим князь Сфенг.

Рядом с князем опытный воевода Лазарь, он молод, но прошел уже не одну битву, умеет с толком распорядиться, дружиной любим. Почему-то у Сфенга мелькнула мысль, что будет на кого Мстислава оставить, Лазарь поможет. Отмахнулся, злясь, что слишком много думает о пророчестве Тегдага. Колдун же не сказал, сколько ему еще жить… А про род – это надолго, род вон Мстиславу продолжать, а потом внукам…

Но пришло время переправляться.

К самой переправе подошли вечером, но подле нее задержались. Начать решили рано поутру, негоже лезть к Киеву в ночь. Выставили стражу зорко смотреть за городом, чтобы не было от него беды. По всему берегу разожгли костры, они полыхали, словно в купальскую ночь, только веселья не было слышно. Воины спали, подложив под головы седла, свернутую одежду, а то и просто кулаки. Тихо всхрапывали в ночи стреноженные кони.

Князь не спал до утра. Лазарь нашел его у реки. Едва слышно всплескивала вода в песчаном ложе, где-то поигрывала припозднившаяся рыба. На другом берегу выше по течению светился огоньками киевский посад. Сфенг смотрел на город князя Святослава и пытался понять: хочет ли быть его князем? Нутро подсказывало, что нет. Сфенга манили степные просторы и гладь Сурожского моря. Все, что он видел на другом берегу и доселе, пока шли вдоль Днепра, было не его. Но теперь уж поздно передумывать, вон Киев, знать бы еще как встретит…

* * *

Киев, ошарашенный неожиданным подходом князя из Тмутаракани, ворот не запер, но и восторженно не встречал. Сфенг, привыкший к крикам радости в своем городе, чувствовал себя стесненно. И вообще здесь было все другое, хотя и русское. Нет того простора, который открывался с заборола крепостных стен, глаз всюду натыкается на стену леса или водную гладь. Но если в Тмутаракани эта гладь не имеет края, то в лесной Руси край снова обозначен темной полоской.

Вообще-то Сфенгу некогда было раздумывать о таких вещах, он старался расположить киевлян к себе чем только мог. Раздал большое количество богатств, не видя надобности их хранить. Поил-кормил всех, кто приходил на княжий двор, как это делал князь Владимир. Киевляне не жаловались и против ничего не говорили, но все равно радости не выказывали. Сфенг и его дружина пришли из Степи, откуда всегда появлялась только беда. Кроме того, в его войске было немало чужих по обличью, а вид любого степняка, пусть даже из Тмутаракани, вызывал у киевлян внутреннее содрогание.

Биться с Борисом не пришлось, тот с дружиной, вернее ее остатками, был вне Киева. Часть дружины требовала, чтобы Борис, назначенный прежним князем своим наследником, вернулся в Киев и захватил его. Сфенг не сомневался, что часть горожан поддержит боголюбивого князя, и как тогда быть, не знал. Но тут произошло что-то непонятное.

Князь, как все хорошие воины, спал вполглаза, вполуха, слышал каждый шорох, не то что голос. Тем более там, где его хотя и не хулили, но особо не приветствовали. Потому собачий лай услышал сразу. Беспокойно залаяла сначала одна собака, потом другая. Встревоженных охранниц поддержали подруги, и вот по Киеву уже покатился вал собачьих голосов. И катился он от посада в сторону княжьего двора. Это могло означать только появление гонца.

Какие вести несет? Кто-то из племянников решился-таки подняться на своего дядю? Сфенг был на ногах уже после первых звуков собачьего беспокойства, внимательно прислушиваясь. Слух отменного воина подсказал ему, что перед гонцом спешно распахнули ворота. Тот соскочил с коня, побежал в гридницу. Так и есть, теперь спешили уже к его ложнице. Что? Что там?!

Гридь чуть стукнул в дверь, хорошо зная, что князь услышит и так. Сфенг распахнул ее, впустил охранника.

– Князь Борис убит!

– Где?! Как?

Охранник только мотал головой, давая понять, что не знает.

– Зови гонца!

В ложницу тут же вошел прискакавший гонец. Было видно, что он не жалел ни себя, ни коня.

– Княже, князь Борис убит, и его люди тоже.

– Кем?!

– Неведомо, в ночи зарезали, как тати. Его и его отрока Георгия. С того не могли гривну снять, так голову отрезали.

– Где тела?

– С собой забрали, в шатер завернувши.

– Откуда сие ведомо? Где дружина была?!

– С дружиной князь еще вчера разошелся, не стал на Киев идти, остался лишь с отроками. А рассказал все Моисей Угрин, он уходил ненадолго, а вернулся уже к свершенному. Он твердит, что это Святополковых рук дело, он, мол, окаянный, братьев со света сживает.

– Иди, – махнул рукой Сфенг.

Гонец вышел вон, а князь тяжело задумался. Неужто и впрямь брат на брата так-то пошел? Но к чему Бориса убивать? Тот и мухи не обидит, да и не за ним право на Киев. Чем помешал младший брат старшему, да еще и от старшего князя?

Что-то не вязалось, и это не давало Сфенгу покоя. Он любил, чтобы все было ясно, враг – это враг, друг – друг. Бывало, что друзья предавали, а враги становились друзьями, но все решалось в честном бою. А в Киеве шепчутся по углам, чего-то недоговаривают, все всех опасаются, каждый боится за свою жизнь…

Сфенг вдруг вспомнил о самом Святополке. Как тот мог убить брата или хотя бы отправить убийц, ежели сидит взаперти? Но ближний боярин тут же объяснил, что Святополка освободили сразу по смерти князя Владимира, сбежал он, а вот куда – неизвестно. Сфенг усмехнулся: куда же ему бежать, как не к тестю Болеславу?

– А женка Святополкова куда делась?

– Тоже неведомо, но говорят, не с ним, один он бежал.

Вот еще забота – искать жену князя-племянника! Болеслав спросит и за нее, и за зятя. А спросит, скажем, что с ним бежала! – вдруг решил князь. Ему страстно захотелось обратно в Тмутаракань.

Не князю одному, большинство пришедших со Сфенгом воинов откровенно маялись в Киеве. Как ни хороши киевлянки, как ни пригожи, а дома все равно лучше. В походы хорошо ходить, если знаешь, что окончится рать и вернешься. Тогда главное – победить и самому в рати выжить. А тут и рати нет, и возвращаться неизвестно когда.

* * *

Но это оказались не все известия о племянниках. Быстро выяснилось, что Бориса убили варяги, только вот кем подосланные, Святополком или Ярославом? Кто их поймет, эти Владимировичей!

А чуть позже страшную весть принесли про Глеба, того зарезал собственный повар Торчин. Теперь прозвучали имена убийц – Торчин и Горясер, который и захватил Муромского князя.

Сфенг чувствовал, что его передергивает от омерзения. Хотелось обратно в свою Тмутаракань, где все просто. Конечно, князь преувеличивал, и в Тмутараканском княжестве хватало предателей и убийц, но дома всегда лучше, там и небо синей, и голуби иначе воркуют…

Потому, когда пришла просьба византийских императоров помочь одолеть очередного мятежника, Сфенг с радостью бросился эту просьбу исполнять. Князь ушел из Киева вместе с дружиной, и никто не знал, куда и как надолго.

Видимо, именно в такой незанятый Киев и вошел Святополк, кому же как не ему сесть на освободившееся место, ведь он старший в роду после Сфенга! А сам Сфенг в той военной кампании в пользу Византии погиб. Тмутараканью остался править его сын Мстислав.

* * *

Летописи называют Мстислава сыном самого Владимира, но если это так, то он должен быть старше Ярослава, ведь Мстислав у Рогнеды родился либо после, либо вместе (двойняшки) со старшим Изяславом. Но ее сыновья звались Рогнедичами или Рогволодовичами (внуками Рогволода), а Мстислава таковым не называли. Кроме того, судя по описаниям, он совершенно не похож ни на кого из потомков Рогволода, был черноволос и имел большие темные очи (вспомните портрет Ярослава Мудрого работы Герасимова – никаких больших очей, даже если сделать скидку на возраст).

Вряд ли Мстислав был сыном Рогнеды: слишком молод и непохож на остальных. А вот сыном Сфенга – вполне. И вполне логично стал князем Тмутаракани после гибели отца. Тогда он получается двоюродным братом всем остальным, и прав у Мстислава на Киев было ровно столько же, сколько, например, у Бориса, но гораздо больше, чем у юного Глеба. В русских летописях Мстислав появляется ниоткуда, как черт из табакерки. Только позже было приписано, что Владимир якобы посадил его в Тмутаракани одновременно с остальными.

Может, все-таки это сын Сфенга?

* * *

Существует несколько версий гибели Бориса и Глеба. Самая распространенная содержится в житии святых Бориса и Глеба и обвиняет в их убийстве Святополка Окаянного. Никаких вразумительных объяснений того, почему и зачем старшему брату было нужно убивать младших, да еще и весьма покорных и на престол не претендующих, в ней нет. Мало того, большинство сообщений этой версии откровенно «притянуто за уши». Автор откуда-то знает все произносимые на якобы тайном совещании злоумышленниками фразы, точно знает, что и как они совершали, хотя свидетелей не осталось. Вернее, он называется единый – тоже святой Моисей Угрин.

О самом Моисее еще будет речь впереди, а вот обстоятельства его непонятной отлучки с места происшествия точно в нужный момент весьма подозрительны. Как и вся долгая и нелепая процедура убийства. Несопротивлявшегося князя четверо отлично владеющих оружием людей почему-то не могли убить сразу, все протыкали и протыкали то копьями, то мечами.

А Глеба и вовсе зарезал собственный повар. Почему князь-воин не оказал ни малейшего сопротивления даже человеку, владевшему только кухонным ножом, неясно.

История настолько запутанная, что ей верится с трудом. Тем более что на телах обоих «зверски убитых» князей при вскрытии не обнаружено ни единого следа от ранений! Конечно, это объясняется чудесами, но хотелось бы и более материальных версий. Кроме того, непонятно одно – почему все приписывается Святополку, если его уже давно не было ни в Киеве, ни в окрестностях города?

Другая версия выводится из скандинавских саг, например «Пряди об Эймунде». Конечно, верить сказаниям подобного рода тоже нужно с опаской. Не потому что они лживы, а потому что созданы не как учебник истории, а для восхваления «подвигов» варягов вроде того же Эймунда. Если верить таким сагам, то скандинавские супермены оказывались главными действующими лицами всех событий и переворотов, где бы ни появлялись. Конечно, были сугубо победителями, одним ударом меча способными расправиться с целым сонмом противников. Где-то мы уже это видели…

По голливудским законам дешевого боевика Эймунд с приятелем отправились к конунгу Борицлейву, быстренько того прирезали и привезли голову убитого в качестве доказательства своего «подвига» конунгу Ярицлейву. Неправда ли, похоже на Бориса и Ярослава? Саге долго не везло, впервые она была переведена на русский язык во времена Пушкина, но чтобы не бросать тень на будущего Ярослава Мудрого, имя Ярицлейв почему-то было «переведено» как… Святополк! Позже переводчики не связывались с таким опасным текстом и сагу практически забыли. К чести Ярослава, в самой саге нет и намека на то, что он лично отправлял двух лжегероев на совершение злодейства, скорее, не препятствовал, то есть не сказал ни да, ни нет, когда те намекнули, что могли бы… за соответствующее вознаграждение… И вознаграждения тоже не дал…

Кому верить? Неизвестно. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что произошло в действительности, как и кем убиты князья Борис и Глеб. Они были захоронены в Вышгороде, но церковь, в которой это произошло, была заброшена, и могила князей на долгие годы затерялась. Мало того, киевляне почему-то не приняли даже мертвых князей, оттолкнули плывущий по реке гроб с Борисом. А тело Глеба долго буквально валялось на месте преступления.

Как-то подозрительно нелояльны оказались жители Киева к своим будущим святым…

* * *

Сев в Киеве, Святополк первым делом на свою голову решил потребовать подчинения от Ярослава. Не захотел договариваться? Не пришел на помощь, когда князь с женой сидели в темнице? Пусть живет на положении подчиненного, а, значит, платит со своим Новгородом дань, какую должен! Святополк собрался взять и недоплаченное за прошлый год тоже!

Ярослав, выслушав послов от брата, вздохнул:

– Передайте, я не хотел этого. Вольно же было Святополку братьев убивать, а теперь и за меня взялся? – Князь размашисто перекрестился. – Да будет Бог мстителем за кровь братьев моих.

Послы недоуменно смотрели на князя; с чего он взял, что это Святополк убил Бориса и Глеба? Но как возразить, если никто не знает, кто виноват?

Слова князя были объявлением войны. Не пошел против отца, так теперь идет против брата. Новгородское войско двинулось на юг.

Ярослав вел новгородцев, свою дружину, нанятую варяжскую и смердов из своих имений. Святополк помимо дружины и киевского ополчения нанял немало печенегов, к нему присоединились и посланные на подмогу войска Болеслава.

Встретились у Любеча. Святополк встал между двумя озерами в ожидании подхода печенегов. Никто не решался переправляться через реку на сторону противника первым, опасаясь больших потерь. Стояли долго, так долго, что закончилось лето, на лужах по утрам появлялся молодой ледок. Дошло до того, что озерца, между которыми расположились киевляне, замерзли, хотя вставать на лед еще было опасно.

Понимая, что еще чуть – и подошедшие печенеги значительно усилят войско Святополка, Ярослав пошел на хитрость.

* * *

В княжий шатер заглянул его гридь Весел:

– Княже, к тебе гость с той стороны…

Ярослав вскинулся:

– Зови.

Странные слова передал прибывший человек:

– Меду мало, дружины много, значит, надо дать вечером.

Но, похоже, князь все понял, как надо. В сгущавшихся сумерках вдруг было приказано готовиться к переправе! Дождались самой темной ночи и стали садиться в лодки, мало того, Ярослав наказал повязать на головы белые платы. Сначала подивились, но, увидев, что в темноте будет можно легко отличить своих от чужих, обрадовались.

Сама битва началась перед рассветом, дружина Святополка храпела, упившись в предыдущий вечер медами. Вот когда стало понятно, о чем шла речь в послании к Ярославу про меды и вечер. Бой был жестоким и довольно коротким. Святополк успел поднять дружину, но печенежская конница на помощь из-за озер прийти не могла. Киевлян прижали к озерам, пришлось ступить на тонкий молодой лед, многие потонули.

Печенеги, видя разгром своего союзника и не желая терять людей, отступили и ушли прочь.

Когда утром разбирались с ранеными и убитыми, Ярослав приказал особо старательно искать князя Святополка. Ему нужно было точно знать, убит ли соперник. Но тело князя не нашли.

– Да хорошо ли проверили? Может, ранен?

– Нет, князь, если только потонул в озере… Но сдается, что утек.

– Это плохо.

– Чего плохо? Войска у него нет, пусть бежит.

– Сейчас нет, завтра будет. Доберется до Болеслава, тот, помня, что его дочь до сих пор на Руси, придет со своим войском.

Ярослав был прав. Он сел в Киеве теперь уже как полный победитель, но долго просидеть не смог. Бежавший в печенежскую степь Святополк сумел добраться до своего тестя, давая тому вожделенный повод для нападения на Русь.

Польский король Болеслав действительно отправился освобождать свою дочь и Киев для зятя.

Была у короля еще одна забота. Еще при жизни Владимира он сватал за себя его дочь, сестру Ярослава Предславу. Наслышанный о красоте и разумности княжны, Болеслав решил, что лучшей королевы для его Гнезно не сыскать. Собственно, королем он называл себя сам, остальные величали просто князем гнезненским. Королем можно было стать только по воле германского императора, а вот с ним отношения как-то не складывались. Но это мало заботило Болеслава, вернее, заботило сильно, но не всегда.

Вокняжение зятя и дочери в Киеве было весьма на руку польскому князю-королю, а женитьба на киевской княжне давала бы и самому право претендовать на этот престол. Зять Святополк таков, что его и столкнуть недолго.

Но князь Владимир отказал сватам от Болеслава, памятуя о том, что король не слишком молод, зато слишком распутен и жесток. Три предыдущие жены не прожили долго. Отказ киевского правителя обозлил Болеслава, и он поклялся отомстить.

Теперь время вполне пришло. И все же он снова попытался сватать Предславу, теперь уже обращаясь к ее брату Ярославу. Менять любимую сестру на непрочный мир с ляхами Ярослав не собирался, Предслава не вышла замуж за польского короля. Знать бы, чем все закончится… Может, и отдал бы Ярослав сестру гнезненскому правителю.

Отказ окончательно обозлил Болеслава.

* * *

Ярослав, сев в Киеве, поспешил договориться с германским императором Генрихом против Болеслава, хорошо понимая, что в одиночку с таким противником не справится. Пока не справится. Генрих согласился и даже вроде выступил против ляхов. Но Болеслав быстро доказал, что его трудно одолеть не только на поле битвы, но и в хитрости тоже. Король пообещал императору с три короба и попросил руки принцессы Одды. Одда годилась Болеславу едва не во внучки, но кто обращал внимание на такие мелочи.

Король женился на Одде, и пыл германского императора сразу утих, и Ярослав остался с сильным противником один на один.

Но князь не испугался. Решив не допускать противника на свою землю, Ярослав спешно собрал рать и двинулся на Берестье. Но, отбив его, вынужден был тут же вернуться в Киев. Болеслав умел договариваться не только при помощи женитьбы, а на юге в степях всегда были наготове противники, способные за деньги сильно подпортить Киеву спокойствие. В очередной раз подкупленные печенеги шли к стольному городу.

Отбиться удалось с большим трудом, при этом сам князь получил ранение в и без того калечную ногу, его хромота, уже почти незаметная, усилилась и осталась на всю жизнь.

Киев смогли отстоять, но теперь киевский князь оставался один на один против огромного войска, потому как к Болеславу присоединились новые сторонники – венгры и саксонские немцы. С польским войском шли многие вчерашние союзники Ярослава.

Это научило князя многому: верить обещаниям и даже договорам нужно с осторожностью. А еще тому, что при помощи брака можно решить многие проблемы.

Но тогда пришлось срочно выступать навстречу этой объединенной рати. После разгрома печенегов Ярослав был настолько уверен в своей непобедимости, что допустил кучу ошибок. Главное, он был еще очень беспечен. Пройдет время, и князь станет опытным воином, которого не обманет предательское спокойствие противника. Правда, всю жизнь будет предпочитать решать вопросы миром, даже ценой уступок. Все его уступки в конце концов обернутся его же победами.

* * *

Войска встретились очень странно – на берегу Буга, но Ярослав к тому времени оказался на западном берегу, а Болеслав, наоборот, на восточном. Для начала обменялись оскорбительными колкостями и назначили битву на третий день, потому как все случилось накануне дня святой Марии Магдалины. Неизвестно, что вышло бы из этого столкновения, начнись оно как оговорено, но жизнь часто расстраивает самые надежные расчеты.

Блуд услышал какой-то шум на берегу, было скучно и жарко, потому воевода отправился посмотреть, что случилось. То ли русалку поймали, то ли дружинники подрались… Но оказалось вполне привычная перепалка с обоих берегов – дружинники начали насмехаться над польскими поварами, мывшими мясо, а те в ответ кидаться потрохами – переросла в настоящую свару, воины принялись пускать стрелы, которые хоть и теряли силу на излете, но поцарапать могли.

Скучающий воевода с удовольствием присоединился к спорщикам. Мало того, увидев на противоположном берегу короля, крикнул тому:

– Вот проткнем твое толстое брюхо жердью!

Болеслав взъярился, покраснел как вареный рак и потребовал от своих наказать русских за такое оскорбление. С трудом взобравшись на лошадь, потому как и правда был слишком тяжел для конной езды, король бросился под русскими стрелами на другой берег. На несчастье Блуда и его дружинников, на том берегу собралось много полков, которые последовали за королем.

Битва началась столь неожиданно и стремительно, что большинство дружинников Ярослава попросту не успело в нее вступить. Сам Блуд поплатился за свой язык жизнью, он погиб одним из первых. Русские полки были разбиты или рассеяны, а Ярославу с немногими удалось бежать. Бежали и нанятые им варяги.

Болеслав на рысях шел к Киеву, Ярославу же там делать было нечего, он уходил в Новгород. Русские города сами открывали ворота, не оказывая никакого сопротивления польскому королю, а князь Ярослав, прячась, пробирался в ставший родным город.

Не получилось быть князем Киевским, неужто его удел сидеть под рукой другого, из милости другого в Новгороде? От этой мысли, которую давно гнал от себя, стало худо. Вот тебе и великий князь!.. Только чуть побыл, и бежит с позором. Худо, что битвы не вышло, постояли бестолково по обоим берегам, а когда поляки вдруг напали, то оказалось, что задиристому Блуду и обороняться нечем!

Ярослав вздохнул, что теперь Блуда поминать, нет его. Никого рядом нет. Жена Анна и сестра Предслава остались в Киеве. Там еще мачеха и другие сестры, но о них не думалось. Даже об Анне жалел меньше, чем о Предславе.

С женой уж который месяц точно чужие, у Анны после Ракомской резни на княжьем дворе каменное лицо, одно твердит: «Как велишь, князь». Ярослав уж и так, и эдак, ничего не помогает. Не простит ему Анна гибели своих родных, как не простила Владимиру Рогнеда. Любила, детей от него рожала, а в дальнем уголке сердца так и кровоточила незаживающая рана после Полоцка.

А если б знал, что Аннины братья среди тех, кто пришел на Ракомский двор, остановился бы? Однажды задумался об этом и понял, что нет. Не было тогда для него ни чужих, ни своих, были только те, кого надо было подчинить своей воле, или они подчинили бы его сами.

Только вот следующих событий Ярослав никак не ожидал. И все равно смог выбраться, даже без подсказки Блуда, все решил сам! И вон как решил – Новгород за него встал. Князь едва зубами не заскрипел от досады: встать-то встал, да что толку? Как теперь оправдаться перед городом? Позорно проиграть первый же бой после трех месяцев бесполезного стояния по разным берегам!

Следом никто не гнался, видно, Болеслав не мог поверить такой удаче. Да и кому нужен Ярослав без войска, без поддержки? Тестю Святополка ныне прямая дорога в Киев, а у князя и оборонять его нечем и не с кем. Это в Новгороде живо бы ополчение собралось, тяготу осады на себя приняло, а Киев за Ярослава не встанет.

За кого встанет? Ныне ни за кого! Все не те после князя Владимира, каждый чем-то да негож. Была власть – и нет, ушла, словно вода сквозь прорванную запруду – не удержать, горстями не вычерпать. Да и была ли власть?

Что теперь делать? Единственный близкий человек – сын Илья в Новгороде, да и тот к Коснятину тянется. При мысли об остальных снова сжало сердце. Там осталась Предслава; если Болеслав возьмет Киев (а кто теперь может ему помешать?), то что будет с сестрой? Вряд ли несдержанный польский король простит Предславе отказ в сватовстве. Сказывали, что и тогда ярился, мол, я им еще покажу! Вот, теперь есть возможность и впрямь показать, а защиты никакой, брат сам по лесам прячется с пятком гридей.