Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)

* * *

Ракома село небольшое, но вокруг очень красиво, и подступы охранять удобно. Князю здесь спокойно, нравится и его жене. Княгиня тиха и совсем незаметна рядом со своим мужем. Судьба словно нарочно свела двух таких разных людей, чтобы они сдерживали друг дружку. Синеглазая Ладислава, которую муж зовет Ладушкой, смешлива, как ребенок, шустра во всем, но очень покладиста и миролюбива. Все бы ей добром да ладом решать! Может, потому и Ладой названа? Ее очень обеспокоила собравшаяся вдруг на дворе дружина, но муж смотрел сурово, потому княгиня не посмела задавать ненужные вопросы. И все же поинтересовалась, не пойдет ли в Новгород, там, слышно, ночью варягов много перебили? Ярослав фыркнул, уже и до женщин докатилось, огрызнулся:

– Не лезь не в свои дела!

Но Лада даже не обиделась, не потому что была глупа, а потому, что поняла: у князя очень неспокойно на сердце. И то, с отцом разлад вон какой, чуть ни рать, варяги с городом не дружат, тоже опасно… Лада достаточно умна, чтобы понимать, как трудно Ярославу поступать так, чтобы не потерять ни одного из союзников. Друзей у него не было.

Когда из Новгорода прибыло довольно много людей, княгиня сначала страшно перепугалась: вдруг пришли по княжью душу?! Но, увидев, что двор наполняется богато и совсем не по-походному одетыми горожанами, чуть успокоилась, видно, пришли мириться. Князь встретил на красном крыльце, приветствовал так, что и не поймешь – рад ли, недоволен ли. Новгородцы смотрели на Ярослава, одетого в зеленый бархатный кафтан и такого же цвета сафьяновые сапожки, и ждали. Князь поклонился горожанам, приветствуя, но глаза все равно смотрели зло, настороженно. И то, кто же будет рад, если дружину перебили? Кое-кто из самых ярых даже приосанился, мол, видал наших? И варяги нам не указ, захотели и побили их, тебе, князь, это наука, наша воля в Новгороде! Таких Блуд сразу взял на заметку, им нельзя дать уйти, забаламутят город сызнова. Сам воевода стоял в стороне, помалкивая и делая вид, что происходившее на дворе его не касается. Но зыркающие во все стороны глаза выдавали интерес.

Ярослав подождал, пока пришедшие успокоятся, потом вдруг рявкнул:

– Побили варягов и рады?! Забыл Новгород, что за смерть чужеземца в городе смерть положена?!

Такого не ожидал никто, да, действительно в Новгороде смерть чужеземца карается смертью или, если сумеет бежать, изгнанием виновного, но мало кто это относил к ночной резне на Поромонь-дворе, казалось, что если уж все сразу, то о каком наказании может идти речь? Раздались возмущенные голоса:

– Да ведь они наших женок обижали!

– Разбойничали, князь, варяги-то!

– Ровно хозяева себя в Новгороде вели!

– Да и на Торге тоже…

Не давая горожанам заяриться, Ярослав снова гаркнул на весь двор не слабее Кучки, и откуда только голос взялся:

– А вы мне, своему князю, про то жалобы говорили?! Меня разобраться просили?! Я князь, и я суд вершить должен, а не вы разбой!

Новгородцы вдруг поняли, что не мириться позвал князь, а наказать, кое-кто опустил голову, признавая вину, верно, должны были князю на варягов пожаловаться, на вече его позвать, там крикнуть, а не бить наемников ночью. Только все равно казалось очень обидным, что свой же князь готов покарать новгородцев за чужаков.

– Вы не только против варягов пошли, но и против меня, сами суд учинив. Потому будете наказаны – биты, как и варяги!

Последние слова заставили поднять головы и опустивших их. Что?! Биты?! Но возразить не успели, мало кто и отбился, а уж удрать через запертые ворота вообще смогли двое-трое.

Ярослав, резко повернувшись, скрылся в тереме. Якун не мог поверить ушам и глазам – князь убивал новгородцев за варягов! Он стоял не шевелясь, пока чей-то меч не рассек голову, залитые кровью глаза все смотрели вслед ушедшему Ярославу, последней мыслью было: «С кем же ты останешься, князь?» Спросить не успел, солнце погасло в очах тысяцкого.

* * *

В горнице возле окошка стояла, сцепив руки и прижав их к губам, Лада. Ее синие, всегда веселые глаза были полны слез и ужаса. Она смогла только спросить:

– Зачем?

Дыхание перехватило, но Ярослав не ответил, выскочил в переход так быстро, как только позволила больная нога. Хотелось самому кого-нибудь загрызть, руки сжимали рукоять меча так, что суставы побелели, дыхание хрипело. Все, все против! Повинуясь напору новгородцев, он пошел против отца, значит, в Киев дороги нет! Варяги перебиты, потому за море тоже! Новгород ему этого избиения не простит. Все против него!

* * *

К вечеру все, кто участвовал в походе на Поромонь-двор, были либо биты по княжьему приказу в Ракоме, либо спешно бежали из Новгорода, боясь его мести. Новгород затих, ожидая новых расправ. Но сами новгородцы не были едины, нашлись те, кто посчитал князя правым, ведь на варягов действительно надо было попросту пожаловаться… Никто не мог теперь понять, почему этого и впрямь не сделали, почему сами пошли убивать. За убийство чужестранцев в городе всегда жестоко карали, иначе нельзя, иначе никто не станет торговать в Новгороде, понимая, что могут обидеть. Не раз случалось, что новгородец оказывался в опале, хотя и бил за дело. Тогда его изгоняли и не пускали в новгородские земли, пока не выплатит виру – выкуп за убийство. Но то купцы, они не ходят по городу ватагами, не задирают чужих жен, не ведут себя как хозяева.

Ярослав сидел в горнице один, даже не зажигая свечи, весь остаток дня и вечер. Гриди осторожно заглядывали в дверь, но натыкались на ярый взгляд и исчезали обратно. Не зовет, значит, не суйся. Князь сколько дней уже не в себе, ярится и ярится!

На дворе спешно убирали убитых, посыпали песком кровавые следы. Княгиня тоже сидела одна в ложнице, вернее, лежала и плакала. Она не могла поверить в такую жестокость своего мужа. Убить стольких безоружных людей… Они, конечно, были вооружены, но ведь не на бой же шли, не ожидали убийства. Иногда закрадывалась мысль, что и убитые варяги тоже, но казалось, что посеченные новгородцы гораздо важнее чужих варягов. У них же семьи, дети, а у наемников нет…

* * *

Наступил трагичный июнь 1015 года.

В Берестове умер князь Владимир. Это все, что известно достоверно, в остальном такая сумятица, что пока разобраться невозможно. Расхожая версия русских летописей: злодей Святополк, неизвестно как выбравшись из темницы, сначала раздает киевлянам богатые дары, а потом отправляет убийц к двум своим братьям – Борису и Глебу. Невинно убиенные братья ныне причислены к лику святых. Никто их святости не оспаривает, но…

В июне 1015 года старшие сыновья князя Владимира были кто где. Святополк сидел в узилище в Киеве, Ярослав собирал войско в Новгороде, Борис зачем-то гонялся по степи за печенегами, которых не было видно и в помине, Глеб жил в Муроме, Мстислав далеко в Тмутаракани, Судислав тихонько во Пскове, а Святослав у древлян. Остальные были еще слишком малы, чтобы ввязываться в драчку со старшими за Киев.

Из Владимировичей реально побороться между собой могли только Святополк, за которым стоял польский король Болеслав, Ярослав, у которого была мощь Новгорода, и Борис, уведший дружину отца гоняться за печенегами. Глеб в далеком Муроме не был страшен никому. Борис особо к власти не рвался и, по словам летописи, сразу объявил, что признает того же Святополка старшим братом (правителем, которому нужно подчиняться). Мстиславу изначально Киев не был нужен, ему хватало Тмутаракани.

Кому помешали два блаженных любителя духовной литературы? Кто, вернее, для кого убили Бориса и Глеба? На сведения летописей полагаться не стоит, во-первых, рассказ об этом преступлении явно вставлен позднее, во-вторых, он настолько не выдерживает критики, что даже разбирать не хочется.

На что же можно полагаться?

Есть еще скандинавские саги, например «Пряди об Эймунде», повествующие о похождениях двух неприкаянных бывших конунгов Эймунда Рагнара. Из потока похвальбы в адрес этих героев можно выудить, что они действовали по собственному разумению, но в интересах конунга Ярицлейва. Действовали как настоящие киллеры, то есть сначала проникли в шатер к Бурицлейву, а потом и, видимо, Глебу, обезглавили и принесли голову последнего как доказательство содеянного конунгу Ярицлейву.

Не правда ли, похоже на Ярослава, Бориса и Глеба? Все бы ничего, но уж слишком много несуразицы в описании Руси, ее городов и обычаев. Неудивительно, ведь сага не учебник истории Руси, она рассказывала о «подвигах» определенных «героев», в чем весьма преуспела. Кроме того, эти двое еще долго будут служить на Руси у… племянника Ярослава, полоцкого князя Брячислава. А из остального описания «подвигов» складывается впечатление, что убивали-то они не Бориса-Борицлейва, а… польского короля Болеслава, которого тоже звали Борислейвом! Если вспомнить, что скандинавы часто отождествляли Святополка с его тестем Болеславом (особенно если учесть, что сага написана через пару столетий после самих событий), то вполне возможно, что от рук «помощничков» пострадал Святополк, а не Борис.

Кто в таком случае убил Бориса? Да мало ли… Глеба вон прирезал собственный повар Торчин! Повара умеют не только яд подсыпать в кашу, но и ножом орудовать тоже…

Узнаем ли мы когда-нибудь правду? Скорее всего, нет. Эта правда была невыгодна многим, а потому следы давно заметены и присыпаны песочком, нет их.

* * *

А еще есть документальное подтверждение, что византийский император Василий Болгаробойца обращался за помощью для наведения порядка в Крыму к… брату киевского князя Владимира Сфенгу! Есть немало свидетельств существования такого сына князя Святослава Игоревича. Именно Сфенг правил Тмутараканским княжеством и его, а не Владимира, сын Мстислав после смерти (или гибели?) отца получил это княжество в наследство.

Русские летописи о Сфенге скромно умалчивают. Почему? Дело в том, что по «отчине и дедине» именно он имел больше всего прав на киевский престол после смерти Владимира, так как сыновья синеглазого князя были его племянниками. А Ярослав получался дважды узурпатором – старше него был дядя Сфенг и брат Святополк. Сфенга «замолчали» совсем, благо тот в Киеве практически не бывал, а на Святополка «навесили» то, чего в принципе не могло быть.

Итак, стоит помнить о существовании Тмутараканского князя Сфенга (Тмутаракань находилась на побережье нынешнего Азовского моря, напротив Керчи, на противоположном берегу Керченского пролива, тогда называвшегося Боспором Киммерийским). Существование этого сильного брата у киевского князя Владимира объясняет множество несуразиц и нелепиц в грубо правленных русских летописях.

* * *

Князь умер, теперь главной заботой боярина Путши было освободить из-под стражи Святополка и посадить его на княжение в Киеве. Это нетяжело, потому как сам Путша опального князя и охранял. Стоило только поторопиться, чтобы Святополк был уже в Киеве, когда туда из Вышгорода привезут тело его отца.

Пока все остальные занимались умершим князем, Путша метнулся в темницу. Дрожащими руками открывая замок, прикидывал, что потребует для самого себя за такую оказанную услугу.

Но услышал то, чего никак не ожидал:

– Нет!

– Как нет, князь?! Кому как не тебе брать под себя Киев?

– Нет!

– Для того ли тебя спасали, чтобы ты ныне удирал, точно набедокуривший хорь из курятника? Кого боишься? Ярослав в своем Новгороде, слышно, с варягами перессорился, Борис слаб…

– Сфенга боюсь!

У Путши откровенно полезли на лоб глаза:

– Этого-то что?! Сфенг отродясь из своей Тмутаракани носа не высовывал и ныне не будет.

– Ты уверен? А с чего тогда отец столько лет городился?

– От степняков, вестимо.

– Степняков?.. В сговоре со Сфенгом они печенегов побили бы за одно лето. В том-то и беда, что такого сговора не было… У кого по отчине больше прав на Киев, у меня или у Сфенга? Молчишь? Вот то-то и оно… Меня киевляне и так не слишком любят, а супротив отчины и дедины пойду, так вовсе сами на березе вздернут или порвут, как древляне прадеда порвали.

Путша смотрел на молодого князя с сожалением. Почему-то пришла мысль, что Ярослав не стал бы задумываться, взял Киев под себя, а потом пусть спрашивают!

– Мыслю, отец Бориса не против печенегов отправил, а чтоб Сфенга в Киев не пустить.

– Волков бояться – в лес не ходить! – махнул рукой Путша, жалея, что не на того рассчитывал. Святополк еще что-то говорил, но Путша его уже и не слушал, задумавшись о своем.

Киевским боярам к кому ни кинь – всюду клин выходит. Ярослав своих новгородских приведет, им честь и почет будут. Борис не выдюжит с братьями бороться, зря на него князь Владимир рассчитывал. Остальные совсем слабы. Ежели Сфенг из Тмутаракани явится, то вовсе худо будет, он никогда киевских бояр не любил, Путше вообще хоть беги куда. Мог бы Святополк побороться, за ним тесть сильный стоит – Болеслав польский, так вон трясется князь, как осиновый лист на ветру, от одного упоминания дяди.

Вдруг мелькнула мысль о Болеславе. Этот тоже не задумался бы! Но Болеславу не до Руси и Киева, со своим бы управиться, на него немецкий Генрих наседает. Киевом займешься, как бы свое не потерять. Эх, слабы сыновья у Владимира, слабы!.. Один крепок – хромец Ярослав, но тот новгородский, а меж Киевом и Новгородом никогда соперничество не ослабнет, никогда!

– Да ты меня не слушаешь?! – Возмущенный голос Святополка заставил Путшу вздрогнуть.

– Слушаю, князь, слушаю.

– Нет, не слушаешь! Я говорю, что надо Марину вызволить и бежать с ней подалее и поскорее, пока тут еще и Сфенг со своими не явился.

– Беги пока один, Марину позже к тебе отправим…

И чего заупрямился? Княгиню Марину-то освободить и вовсе труда не составляло, только замок сбить, ежели быстро ключ не отыщется. Но Путша почему-то не стал этого делать. Даже сам себе не сознался в тайной мелькнувшей вдруг мысли: оставить Марину как гарантию своей собственной безопасности! Все же княгиня, за нее и с Болеславом поторговаться можно, тот дочь всегда выручит…

Ждал, что Святополк взбеленится, начнет требовать свое, но князь вдруг сник. Боярин живо этим воспользовался, принялся убеждать, что если не хочет попасть в полон к тому же Сфенгу, то надо бежать скорее самому.

– Тебе-то погибель грозит от братьев и дяди, а княгине ничего. Вызволю – к себе ее заберу, если что, пересидит у меня, пока сможем к тебе либо к отцу переправить.

– Лучше к отцу, – оживился Святополк. – У него надежней.

Путша, уже осознавший, что Святополк не рискнет брать власть в Киеве себе, теперь меньше всего думал об этом князе и больше о своей собственной выгоде. Теперь Святополк ему мешал.

* * *

По беспокойству, вдруг возникшему вокруг, Марина поняла, что произошло что-то очень важное. Этим «что-то» могла быть только смерть заболевшего вдруг князя Владимира. Грех, конечно, христианке радоваться смерти христианина, тем более свекра, но сейчас княгиня обрадовалась. Махнула рукой служанке, чтоб сходила, разведала, что и как. Славка часто миловалась с охранником, что у наружных дверей, потому вполне могла выбраться из дома, если тот не знал о происшествии сам. Единственное, чего побаивалась Марина, – что Славка вместо разведки отправится с охранником на сеновал, как бывало уже не раз.

Та не возвращалась долго. Марина осторожно выглянула из своей ложницы, прислушалась. Тихо… Попробовала окликнуть служанку, потом гридя, просто покричать: «Эй!» Но в ответ ни звука. Это означало, что дверь открыта, можно и бежать. Только куда? Почему-то стало страшно, вокруг ночь, чужие, недоверчивые люди, муж неизвестно где, где-то в Киеве, жив ли? Да и на защиту Святополка она совсем не рассчитывала. Отец тоже хорош, вроде собрался дочь вызволять, потом передумал, немного повоевал и остановился. Может, теперь, когда князя Владимира нет в живых, решится?

Марина мысленно ахнула: грех это, о живом думать как о мертвом. Но внутри росла уверенность, что помер Владимир.

А утро все не наступало, и служанка не возвращалась. Откуда Марине знать, что юркая Славка попалась не вовремя под руку заговорщикам, тайком выносившим тело князя из терема, и поплатилась за это жизнью.

Прокричали уже третьи петухи, вот-вот рассвет, а служанки все нет. Неужто и она сбежала, почувствовав свободу? Не в силах успокоиться, Марина то садилась, то снова вставала и мерила шагами небольшую ложницу, в которой ночевала. Несмотря на теплое июньское утро, она куталась в большой плат, из-за неспокойствия было знобко. Она нервно щелкала костяшками пальцев – привычка, которую терпеть не мог Святополк. Но теперь было не до привычек и не до мужа.

С дальней улицы послышалось мычание – это выгоняли коров в стадо, перекликались люди. Отчего-то сжало сердце. Сама не зная почему, Марина вдруг осторожно, стараясь не шуметь, закрыла большущий засов на двери. Снова прислушалась, нет, тихо, только слышно, как колотится сердце.

Постепенно она немного успокоилась. Но, уже собравшись вернуться на ложе, вдруг услышала чьи-то осторожные шаги. Это не могла быть дуреха Славка, та всегда топает, как гридь, потому сердце у Марины сжалось от страха. Но она тут же мысленно осадила сама себя: если бы шли убивать, то напротив, не стереглись бы. Мысли метались, как мыши, застигнутые котом, подумалось, что убивать тоже можно по-разному, ежели ядом или тайно, то стереглись…

За те несколько мгновений, когда слышала шаги и кто-то стукнул в дверь, передумала сколько, что в другое время хватило бы на день.

– Кто? – Голос у княгини от испуга был хриплым. Путша даже засомневался, не мужик ли у нее.

– Княгиня, открой, это боярин Путша.

– Чего тебе надо ночью-то?

Как он прошел мимо стражи или ее и впрямь внизу нет?

– Князь помер…

Боярин не рискнул назвать Владимира по имени, а у Марины ухнуло сердце: не Святополк ли? Ей не очень был нужен муж, но его смерть могла означать и ее собственную погибель.

– Ка-какой князь?

– Старый. Открой, не время бояться.

Дрожащими руками Марина отодвинула засов. Путша скользнул внутрь так, словно был вдвое тоньше собственного объема. Тут же прикрыл дверь обратно. Не обращая внимания на то, что Марина не совсем одета, тихо и быстро заговорил:

– Князь Владимир помер. Пока суд да дело, надо бежать! – Видя, что та не совсем понимает, что сказано, добавил: – Тебе бежать надо!

– А… а Святополк?

– Он уже бежал, я помог. Собирайся.

– А где Славка?

– Кто?

– Служанка моя, Славка, пошла узнать, что случилось. Где она?

Путша смотрел на жену Святополка и злился, муж нерешителен, жена нашла время о служанке заботиться!

– Не ведаю я, где твоя служанка. Самой бы уцелеть!

Марина хотела сказать, что без служанки не справится, но потом сообразила другое:

– А куда бежать?

Путша еще раз оглянулся, словно опасаясь, что его услышат, и совсем тихо сообщил:

– У меня пока спрячешься, а после переправлю тебя к отцу. Князь туда доберется сам.

Только тут наконец до Марины дошло, что князь Владимир умер, в Киеве хаос, а муж уже бежал. Она словно очнулась от сонного состояния, метнулась по ложнице:

– Сейчас, я быстро!

Путша сообразил, что собирать хозяйку должна служанка, но искать дуреху времени не было, потом только попросил:

– Ты многое не бери, у меня, чай, не в узилище, моя баба все даст.

– Я только свое, чего оставить нельзя. – Марина и впрямь собирала только иконы, пару книг и кое-что из совсем личных вещей.

– Накинь что сверху, чтоб не сразу поняли, что это ты. Ни к чему лишних глаз, да и рассвело уже.

– Отвернись! – вдруг резко скомандовала княгиня. – Отвернись, говорю!

Путша подчинился, злясь на надменную польку, нашла время наряжаться! Сказано же, что боярыня все даст.

– Пошли! – Марина переоделась быстро. Но когда Путша повернулся, то едва узнал княгиню. Та поверх своей одежды натянула, видно, Славкину, перед боярином стояла толстая, замотанная платом баба. Не знай он, что это Марина, не сообразил бы. Путша протянул руку за узлом, который тащила баба, но та отвела руку в сторону:

– Ты что, боярин, нешто можно холопкины вещи таскать. Сама я…

Тихо засмеявшись, Путша первым шагнул за дверь. Да, такую просто так не возьмешь! Это не Святополк, этой дай волю, так и под себя Киев возьмет! На мгновение, всего на мгновение мелькнула такая шальная мысль, но боярин даже додумывать ее не стал. Марина и вовсе не имеет прав на Киев, это не Ольга, которая осталась вдовой с малыми детьми. Эта княгиня совсем чужая Киеву, она может стать только разменной монетой, когда Путше придется выторговывать жизнь себе. Но для этого такую «монету» надо было припрятать и не упустить. А еще чтоб до поры никто не узнал о ее местонахождении.

От небольшой избы, в которой под замком жила жена опального сына киевского князя, быстрым шагом удалялись двое – присматривавший за княгиней Мариной боярин Путша и какая-то девка, тащившая узел. Но всем было не до них. Пронесся слух, что помер сам князь Владимир!

Гудел Киев, гудел Вышгород, люди тянулись к Десятинной, потому как говорили, что князя положили там. Одно то, что князь помер, а другое – кто наследником будет?

Простому люду что? Им лишь бы поборов поменьше да жизнь спокойней. А вот бояре да купцы, что поторовитей, забегали, запереживали… Под кого вставать, под кого голову клонить? А ну как просчитаешься и не к тому примкнешь? Кузнец может лишиться своей кузни, но умение при нем останется, усмошвец и в малом городишке свои сапоги да порошни шить будет, кожемяка тоже работу найдет… А вот купец, коли разорят дочиста, может и не встать снова на ноги. Не говоря уж о боярах, которым и вовсе головы лишиться можно.

Вот и ломали головы, трясли бородами. Кинулись освобождать Святополка, все же как-никак князь, да старший сын Владимира, а того нет! Бежал Святополк из-под стражи, пока с его отцом суетились!

Путша вместе со всеми охал и ахал, делая вид, что ничегошеньки не ведает о побеге Святополка, поминутно крестился и в то же время зыркал по сторонам глазами, точно проверяя, как ведут себя остальные. Он уже успел отправить Марину в дальнее свое селище под пригляд верного слуги Порони, ей дали расторопную, но не менее преданную служанку Талю. И Пороне, и Тале было строго наказано бегства княгини не допустить, если что, так и особенно ее не жалеть. А пригляд чтоб был ежечасный:

– Ни на минуточку глаз с нее не спускать! Ежели сбежит, так я с вас самих шкуру спущу! Она хитра, а вы будьте хитрее. Но чтоб и обиды ей не было никакой!

Пороня только затылок поскреб, а хитрая Таля заверила боярина:

– Не бойсь, не упустим.

Путша надеялся на изворотливость Тали и силу Порони.

Он так задумался о Марине, что не услышал, как сбоку осторожно подошел боярин Еловит, потому, когда Еловит осторожно окликнул его, даже вздрогнул.

– Ты чего это дергаешься? Рыльце в пушку?

– Чего? Какое рыльце?

– Святополка ты выпустил? А княгиню его?

– Тьфу на тебя! Мелешь что ни попадя! – разозлился Путша. – Не ровен час услышит кто!

– А ты не трусь, я не из болтливых. Поговорить нужно. Отойдем?

Но говорить об опасных делах в Десятинной негоже, слишком много ушей и глаз, потому не спеша, хотя обоих так и подмывало торопиться, зашагали к дому Путши. По пути со скорбным видом кивали всем приветствовавшим, сокрушенно качали головами, мол, какое горе, Еловит даже слезу с глаз утер, чем немало подивил Путшу.

Они надежно спрятали жену опального Святополка, настолько надежно, что она больше вообще не появилась в Киеве. Хотелось поторговаться с ее отцом, польским королем Болеславом, но тот взял Киев не сразу, а когда взял, торга не вышло. Княгиня исчезла неведомо куда, судьба ее неизвестна.

* * *

Ночью к терему в Ракоме подъехал всадник. Его долго не хотели пускать, подозревая неладное, вдруг новгородцы таким образом пытаются выманить стражей и отворить ворота? Только после того, как гонец объявил, что он от княжны Предславы к князю, а стражи убедились, что за спиной прибывшего никого нет, ворота приотворились. Гонец въехал, спрыгнул наземь и потребовал спешно отвести его к Ярославу.

Дружинник сокрушенно покачал головой:

– Не ко времени, погодь хоть до утра. У нас тут такое днем творилось, что и вспомнить страшно.

Но гонец возражал:

– Некогда ждать, в Киеве тоже такое, что как бы нам всем за голову не схватиться!

Больше ничего говорить не стал, не велено, но что-то в его голосе заставило гридей все же пойти к князю. Ярослав, услышав, что спешный гонец от сестры, приказал вести к себе.

– Что? – Он уже ждал чего угодно, даже что отец примирился с Болеславом или печенегами, чтобы побороть его. Беда никогда не приходит одна, сейчас, когда ему попросту некуда деваться, из Киева не могли прийти хорошие вести. Ждал чего угодно, но того, что узнал, не ожидал никак.

Гонец протянул грамоту, писанную рукой Предславы. Глядя поверх нее на дружинника, Ярослав развернул. Но стоило вчитаться в первые строки, как о гонце было забыто. Предслава сообщала, что умер отец! Князь Владимир сильно разболелся и отдал богу душу в Берестове. Первым о том узнал Святополк, нашлись бояре, что помогли ему выбраться из узилища и взять Киев под себя. Князь Владимир похоронен в Десятинной рядом с княгиней Анной. Но самое страшное не то – Святополк послал убийц к Борису, и брата больше нет. И на Глеба тоже послал убийц. Очередь за самим Ярославом!