Вспомните, ребята!

На междомовой поляне наша ватага намечала маршрут дневного похода по окрестностям. Целью, как правило, было добывание фруктов или ягод в заброшенных садах. Перед походом старшие нудно играли в карты. С тех пор я испытываю стойкое отвращение к этому занятию. Кто-то скручивал самокрутки из самосада. Учили курить младших, которым следовало набрать в рот дыма и произнести на вдохе: «И-и-и…, а где мой ишак?». Мне хватило одной такой затяжки на много лет вперед.

На обратном пути ватага купалась в реке, каналах или в заводском пруду.

В период сезона уборки зеленого горошка, который в то время возили на завод вместе с ботвой, развлечением было нападение на машины с абордажными крюками из толстой проволоки. Компания ушкуйников поджидала транспорт у южных ворот. Сдернутые с груженных верхом машин охапки гороха налетчики обрабатывали быстрее, чем заводские молотилки.

Однажды, еще в дошкольном возрасте, сбежав из детсада, я провел день за этими увлекательными занятиями. Вечером был отшлепан по заду, однако это наказание не испортило впечатление от удовольствия, полученного в процессе добычи и поедания нежных и сладких зерен.

Захватывающий интерес вызывало появление каждое лето на станичном выгоне, бывшем аэродроме «ночных ведьм», самолета сельхозавиации. Это был тот же древесно-полотняный У-2, снабженный приспособлениями для опрыскивания полей химикатами.

Можно было днями наблюдать с расстояния нескольких метров взлеты и посадки биплана, полет на «бреющем» и периодически появляющийся за самолетом белесый шлейф.

Ласкающие слух диалоги пилота и доворачивающего винт до нужного положения техника стали нашими поговорками:

– Контакт!

– Есть контакт!

– От винта!

Первые конвульсивные обороты винта сопровождались булькающими звуками, которые через мгновения переходили в оглушительный треск. Винт превращался в прозрачный круг и самолет выруливал к месту старта.

Некоторым из приятелей повезло прокатиться во второй кабине сельхоз-кукурузника. До меня очередь, к сожалению, не дошла.

Завершение учебы в Ассиновской

С первого по пятый класс включительно я учился без затруднений, хотя до «круглого отличника» не дотягивал. В начале четвертого учебного года вместе с Евгенией Васильевной класс в течение недели собирал хлопок на колхозных полях. Очевидно, культура выращивалась в нашем регионе в качестве эксперимента. Работа была нетрудной, но монотонной. В обеденное время с колхозной кухни приезжала телега с наваристым борщом, вторым блюдом (кажется, гуляшом) и компотом. Кроме того, кухня пекла вкуснейший хлеб, который попадал к обеду еще горячим.

Вес собранного хлопка записывался на именные счета каждого ученика. По итогам работы мы получили весомые, по нашим представлениям, суммы (размеры, к сожалению, стерлись из памяти). Помню, что часть денег по совету учительницы отдали в «общий котел» на покупку чернильниц для класса. До этого каждый ежедневно носил эти коварные сосуды из дома. Девочки в специальных мешочках, а мальчишки, особенно зимой, в карманах. Само собой, чернила из фаянсовых и пластмассовых «непроливаек» обильно текли в карманы пальто и беспрепятственно проникали до тела.

Злой напастью для меня и Славика стал станичный выродок по фамилии Соковой, успевший ко времени нашей учебы в 3-м классе вернуться из воспитательной колонии. Этот пакостный тип шлялся по улицам, поджидая окончания уроков, и перехватывал возвращавшихся школьников младших классов, вымогая у них вещи и деньги. Нас со Славиком он преследовал чаще других, очевидно считая наиболее имущими. Поскольку денег у нас не было, требовал принести дань на следующий день, угрожая побоями. Для убедительности сопровождал требования затрещинами и шалабанами. Рассказывать об этой напасти дома мы стыдились. Однако, брать для Сокового деньги из дома в голову тоже не приходило. Чтобы избежать встреч с этим гопником, мы ежедневно меняли улицы. Но обойти его удавалось редко. Однажды в мае, не дождавшись выкупа, этот гнус отвесил нам по ощутимой оплеухе. Пообещав «добавить» завтра, Соковой пошел в сторону школы. И тут Славик, совершил неожиданный поступок. Достал из портфеля рогатку, вложил в «кожеток» круглый голыш из карманного запаса и, растянув резину до предела, выстрелил в сторону станичного дегенерата «навесом», в зенит. Скорее, это было проявлением бессильного отчаяния. Однако за траекторией голыша мы наблюдали с интересом. Соковой отошел метров на 30, когда снаряд накрыл его в темя. Он схватился за непокрытую голову и стал отвешивать нелепые поклоны. Не дожидаясь завершения пантомимы, мы юркнули в переулок. Понял ли Соковой, «что это было», не известно. Через день после этого события его увез в неведомые дали участковый милиционер Зайцев.

Окончание 4-го класса я связывал с мечтой поступить в Орджоникидзевское суворовское училище. Желание стать военным появилось в раннем детстве. Сказывалась атмосфера уважения к фронтовикам, фильмы и книги. Мама не поддавалась уговорам, а затем оставила окончательное решение на волю дедушки Ткачука. Его ответ на письмо мамы поставил на моем желании крест. Дедушка Василий Никонович писал, что родня способна воспитать и вырастить меня своими силами. Позже я усмотрел в ответе дедушки неявный упрек маме.

По стечению обстоятельств, в зрелые годы мне довелось проходить совместную службу с двумя бывшими суворовцами Орджоникидзевского училища тех времен. Добрые отношения между этими ребятами подкреплялись совместными воспоминаниями об училище, моем несбывшемся желании. А в 60-е годы я познакомился и близко подружился с семьей, к сожалению, уже покойного тогдашнего начальника училища генерал-майора М. М. Филиппова. Эта дружба сохранилась по настоящее время.

Пятый класс запомнился теплым сухим помещением с большими окнами, дежурными по школе, проверявшими чистоту подошв в сырую погоду (о сменной обуви тогда не слыхали), усиленными тренировками в беге на 60 метров, чтобы получить значок БГТО (младший брат ГТО) и парфюмерным запахом кустов жасмина в школьном дворе в дни экзаменов.

5 марта 1953 года умер Сталин. На заводе, в станице и в школе проходили траурные мероприятия. Возле бюста покойного в центре станицы стояли в почетном карауле допризывники с винтовками черного цвета (специальной окраской учебных трехлинеек). Минуты похорон, о которых оповестил надрывный заводской гудок, застали нас со Славиком на станичном выгоне по пути из школы домой. Соблюдая заранее объявленный ритуал, мы замерли и честно провели без движения время гудка.

Наш пятый (1952–1953 г.) впервые в ассиновской средней школе приступил к изучению английского языка. Предшественники учили немецкий. Фамилии и имени «англичанки» не помню, где она училась, не знаю, но выяснилось, что знала она English слабовато. Печальные результаты ее преподавания зафиксировал на первом же уроке английского в Георгиевске наш молодой с рекламной внешностью «англичанин» Евгений. В ответ на требование написать на доске и озвучить знаки транскрипции я доверчиво пояснил, что этого раздела курса не знаю, так как наша прежняя учительница отложила его до 6-го класса. «Англичанин» произнес по-русски слово «врун» и поставил в журнал первую за школьные годы «двойку». И это было только начало.

По окончании пятого класса мама отправила меня в незнакомый пионерский лагерь на окраине Орджоникидзе. Позже стало известно, что это было сделано в расчете на предполагаемый переезд в г. Георгиевск Ставропольского края, дорога к которому шла через Орджоникидзе.

Лагерь занимал территорию неработавшего в межсезонье спиртзавода. Жилые помещения отрядов размещались в административных корпусах верхней части территории на правом берегу Терека. Однако столовую оборудовали внизу, в помещении склада, неподалеку от каменистого русла реки. Туда вела деревянная лестница в четыре или пять пролетов.

В середине смены после нескольких дождливых дней река поднялась, образовав дополнительный рукав, который отрезал жилой дом, стоявший на возвышении недалеко от столовой. С верхней площадки лагеря были видны сидевшие на крыше дома люди. За ними беспомощно наблюдала многочисленная группа мужчин в милицейской и пожарной форме.

Терек нес вывернутые с корнями деревья и обломки строений. Плавучими и другими средствами помощи в этой ситуации власти не располагали. К счастью, вода постепенно пошла на спад и дом устоял. Правда, ужин в этот день выдали сухим пайком. Столовая не работала.

Администрация периодически организовывала пешие походы в Дарьяльское ущелье и поездки в город. На экскурсии в городской парк Орджоникидзе впервые прыгнул с парашютной вышки. Не поддающееся здравому смыслу опасение вызывала неустойчиво хлипкая ступенька на краю верхней площадки. Постарался «нырнуть» с нее поскорее. Билет на прыжок стоил один рубль. Ознакомительный подъем – 50 копеек.

На концерте самодеятельности по случаю закрытия смены из нашего отряда выступили сосед по палате (имени не помню), зажигательно танцевавший на пуантах национальный осетинский танец, и девочка, звонко певшая частушки на злободневные политические события. Тексты задорных куплетов в духе фильма «Покровские ворота», певица получила от организаторов концерта. Запомнились слова: «Три-та ти-та, три-та ти-та, посмотрите – ка на Тито. Он скатился с Уолл-стрита, дальше нет ему пути…».

Машина, отвозившая нас в Георгиевск, заехала в лагерь на следующий день после концерта. Дата этого события (10 июля 1953 г.) запомнилась легко. В этот день было объявлено об аресте «английского шпиона» Л. П. Берия. На улице города Орджоникидзе наблюдал из нашего остановившегося грузовика старуху, громко причитавшую на тему «Боже, кому же теперь верить!»

Георгиевск

В Георгиевск мы ехали на заводской автомашине «ГАЗ-51». Наше имущество поместилось в деревянный ящик, изготовленный в упомянутом тарном цехе Ассиновского завода. Впоследствии до 1965 года этот ящик использовался для хозяйственных нужд и стоял на кухне сначала в Георгиевске, а затем в г. Крымске Краснодарского края. Верхняя крышка этого ящика, покрытая клеенкой, использовалась в качестве разделочного стола.

Перевод состоялся по инициативе мамы, которая хотела продолжения моей учебы в городской (не станичной) школе. Кто мог предвидеть, в какую педагогическую помойку я попаду? Впоследствии выяснилось, что качество образования в Ассиновской средней школе было достаточным для поступления выпускников в популярные технические вузы без дополнительной подготовки и репетиторов.

К нашему новому жилью мы подъехали в сумерки. Это был одноэтажный коттедж на две квартиры с небольшим асфальтированным двором и сараями, примыкавшими к забору консервного завода. В одной половине строения жили главный инженер предприятия Гелюх с женой и сыном Алексеем, окончившим 9-й класс. Вторую половину наша семья делила с санитарным врачом завода, молодой незамужней Зоей (фамилии не помню). Наше жилье состояло из комнаты площадью 12 кв.м. и кухни, оборудованной кирпичной печью с варочной плитой. Напротив печи на табуретке с вертикально прибитой доской располагался умывальник «соскового типа». Воду брали в колонке за воротами.

Десятиметровая комната Зои отапливалась печью, подобной нашей. Отдельной кухни соседка не имела. Новый 1954 год Зоя с друзьями из-за тесноты жилья санврача по предложению мамы встречали у нас.

Дощатый туалет на два отделения располагался в тылу двора напротив входа в нашу половину коттеджа. Одно отделение «приватизированное» Гелюхами, запиралось на навесной замок.

Часть улицы Красноармейской, на которой стоял наш коттедж, оканчивалась тупиком, переходящим в круто опускающийся склон с пешеходной тропинкой. Сверху просматривалась текущая из Пятигорска мелководная река Подкумок, заречные заросли кустарника, который местные жители по недоразумению называли лесом. Далее шли бесконечные поля.

Из исторических хроник известно, что в прошлом город знавал лучшие времена. В 1783 году в нем был заключен Георгиевский трактат между Россией и Грузией. Расцвет пришелся на начало XIX в. Город стал центром шёлковой промышленности и местом проведения крупнейших на Северном Кавказе ярмарок. С 1802 по 1824 год Георгиевск приобрел правовое положение административного центра Кавказской губернии. Затем уступив этот статус Ставрополю, вернулся в рамки уездного центра.

Забегая вперед, скажу, что никто из моего тогдашнего уличного и школьного окружения об этих знаменательных фактах ни малейшего представления не имел. На уроках истории (предмет преподавал директор школы, которая теперь носит его имя) об этом речи не было. В числе достопримечательностей, упоминаемых на школьных уроках, с гордостью назывались 13 заводов. В лидерах числился арматурный, изготавливавший запорные устройства – задвижки (вентили) на трубы большого диаметра. Из собственных наблюдений и общения с новыми друзьями я узнал о существовании в городе, кроме общеобразовательных школ, ремесленного училища («Ремеслухи»). «Ремесленников» было видно издалека по добротной парадной форме из черного сукна или повседневным гимнастеркам из Х/Б синего цвета. В этом училище получил профессию формовщика сосед по улице и товарищ Володя Шкавров (Шкавря). В 1954 и 1955 годах на танцах в городском Доме культуры дважды происходили массовые драки с поножовщиной между «городскими» и «ремесленниками». Начинали «городские». «Ремесленники» брали верх быстро собранным резервом и напором. «Городские» позорно убегали из ДК через пролом в крыше. В обоих случаях не обошлось без трупов.

В городе размещались тюрьма (следственный изолятор) и колония для несовершеннолетних, а в 7 километрах в направлении Прохладного – исправительно-трудовая колония для взрослых. Освободившиеся из нее граждане для получения прописки поступали на арматурный завод, однако рабочее время, как правило, проводили вне трудового коллектива, «гастролируя» в недалеко расположенных курортных городах Пятигорске, Кисловодске, Ессентуках и Железноводске.

Криминальная обстановка в городе была напряженной. Грабежи и разбои случались систематически. В сентябре 1954 г. проживавший на нашей улице терапевт районной поликлиники по фамилии Кугук, защищался от лезшего ночью в окно его квартиры вооруженного финкой домушника. Сначала экулап сделал предупредительный выстрел из охотничьего ружья. Однако «визитер» не остановился. Терапевт уложил его выстрелом в грудь из второго ствола. Лужа запекшейся крови у двора терапевта оставалась в течение дня. Милиция к врачу претензий не имела. Погибшего знали «с нехорошей стороны».

С Кугуком, несмотря на разницу в возрасте, мы позже сблизились на почве увлечения мотоциклами. Будучи охотником и рыбаком, он купил для выездов на природу «Макаку» – мотоцикл К-125, но не имел ни навыков управления, ни и представлений о его обслуживании. Кажется странным, но получилось так, что основную часть полезных знаний в этой области врач получил от меня.

Об убитом уголовнике разговоров между нами не было.

В короткое время после новоселья я объездил на велосипеде город, спустился по мощенной булыжником трассе, проходящей мимо ворот консервного завода, к Подкумку, покатался по тропинкам «леса» и испытал сильное желание вернуться в Ассиновскую к ее природе и друзьям. Дальнейшие события это желание только усилили.

СШ № 1

Накануне начала учебного года мама пыталась определить меня в ближайшую к дому мужскую школу № 1. Раздельная учеба мальчиков и девочек доживала последний год. Директор СШ-1 А. К. Просоедов, по прозвищу «Шишкин», (о чем стало известно позже) наотрез отказался принимать еще одного (сорок третьего по счету) ученика в единственный 6-й класс. Советовал записаться в школу № 6 на противоположной окраине города. После вступления в уговоры директора консервного завода Никифорова я пошел на собеседование к «Шишкину», носившему это прозвище из-за лишенного волос конического нароста на курчавом темени. «Шишкин» встретил меня с откровенной неприязнью. Сообщил, что примет в школу условно и потребовал остричься наголо к началу занятий.

Стрижка, проходившая в центральной парикмахерской, запомнилась двумя обстоятельствами. Машинка с ручным толкателем, которой оперировала толстая армянка, не столько стригла, сколько выдергивала волосы. В это время свободные парикмахеры – армяне, обсуждали заявление по радио накануне отпущенного из советского плена бывшего гитлеровского генерал-фельдмаршала Паулюса о том, что он пришел в СССР врагом, но уходит другом. Включившись в разговор, экзекуторша, спросила: «Это тот, что ли, которого я вчера стригла?».

Следы войны еще сохранялись на улицах. Разбитое бомбой двухэтажное здание СШ-1 представляло собой остов из кирпичных стен без крыши и межэтажных перекрытий. Помещение нашего 6-го класса выгородили из половины спортзала. Учительская и остальные классы размещались в одноэтажных строениях на расстоянии квартала.

Невзгоды начались 1 сентября 1953 года. Первой «двойкой», уже было сказано, наградил «англичанин» – Евгений (отчества и фамилии не помню). Потом посыпались «пары» по другим предметам. Состояние «нокдауна», усугублялось пакостями группы одноклассников, третировавших меня на правах старожилов. В первой четверти я получил 4 «двойки» и одну «пятерку» по биологии. Казалось, учителя ставят «неуды» с тайным удовлетворением.

К четвертой четверти обстановка выправилась. Английские слова и тексты я заучивал наизусть с помощью нового приятеля Артема Аванесяна. У него же научился «бить чечетку» и приседать на одной ноге по 10 раз. За год по английскому у получил твердую «четверку». Вытянул и остальные предметы. С неприятелями в классе тоже потихоньку разобрался. Не такими уж сплоченными оказались они при ближайшем рассмотрении.

Нашу классную руководительницу звали Валентиной Михайловной. Эта мнительная дева лет 30-ти страдала неведомыми комплексами, понятными, вероятно, лишь глубинным психологам. Однажды Валентина Михайловна пожаловалась маме на произнесенный мною в классе фразеологизм «пользы, как от козла молока». И забавно горячилась, что мама, не понимает сути упрека. Впрочем, раскрыть кажущуюся подоплеку высказывания классная дама так и не решилась. Однако дважды повторила: «Ну, вы понимаете, что он имел в виду?».

Валентина Михайловна имела твердые убеждения о тлетворном влиянии предметов роскоши, например, наручных часов, на формирование нравственных качеств учеников. Это выяснилось в тот злополучный день, когда я выпросил у мамы поносить «разочек» недавно купленные ею часы «Заря». Случайно увидев механизм на моей руке во время урока, «классная» произнесла яркую обличительную речь, которую впоследствии повторила маме.

Математику преподавала Зинаида Афанасьевна, женщина средних лет с костлявым лицом, постоянно чем-то недовольная и мелочно придирчивая. Однажды она поразила нас громогласным обличением «дерзкой выходки» троечника Струкова, не подозревавшего надвигающейся напасти. Случилось так. Вызванный к доске для доказывания равенства треугольников, Струков обозначил вершины первого треугольника буквами «Е», «Б», «С». А когда «Зинаида», поморщившись, потребовала поменять буквы местами, испуганно расставил их в порядке «С», «Е», «Б».

И тут раздался крик «Зины»: «Ты думаешь, я девочка? Думаешь, не понимаю? Вон и класса!». Обалдевший Струков стоял в ступоре, а класс, ранее не обращавший на процесс доказывания внимания, внезапно разгадал причину гнева математички.

На фоне болезненно напряженной Валентины Михайловны и сварливой Зинаиды Афанасьевны выигрышно смотрелся географ по прозвищу Гриша-партизан. Фамилии, несмотря на доброе к нему отношение, не помню. Выразительное дополнение к имени географ получил после туманных намеков на личное участие в партизанском движении во время Войны. Однако уважительному отношению к нему способствовало не возможное партизанское прошлое, а один знаменательный случай. Перед началом урока географии личный состав класса, несмотря на строгий запрет, ожидал педагога во дворе. Дорога со стороны учительской просматривалась издалека. Наблюдая за приближением географа, коллектив видел, как Гриша, переговорил на неизвестную тему с водителем остановившегося такси, а затем схватился с шофером врукопашную. По окончании поединка таксист уехал. Кто победил, мы не поняли. Гриша вошел в класс, прикладывая носовой платок к синяку под глазом. Коллектив деликатно молчал.

Пару раз географ приходил на уроки после неравной борьбы с «зеленым змием» и временами ронял голову на фанерную столешницу рядом с классным журналом. В такие моменты, сидевший за первой партой хитрый Артем Аванесян, дотягиваясь через стоящий впритык стол, ставил на открытой странице журнала точки напротив чужих (на кого Бог пошлет) фамилий. Эти метки предопределяли вызов к доске. Случайно поставить точку себе «Арта» не опасался. Его фамилия возглавляла список.

В числе других мужчин-преподавателей присутствовали учитель русского языка – Дмитрий Иванович Синько, мастер рисования «Бордюр» и учитель труда (без прозвища и фамилии).

Дмитрий Иванович, сухощавый пожилой поклонник Тараса Шевченко запомнился анекдотом на тему диалога поэта с представителем петербургской знати. Анекдот сопровождался демонстрацией кукиша (одного пальца сдачи), который Шевченко якобы «возвратил» вельможе, протянувшему для рукопожатия два пальца.

Словесник обещал «пятерку», тому, кто прочтет по-украински отрывок из стихотворения Тараса про Цуцика, напечатанный в учебнике. На это польстился приехавший с Украины Березуцкий. Однако в дополнение к обещанной пятерке заработал от Аванесяна прозвище Цуца, гармонично объединившее название стихотворного отрывка с фамилией чтеца.

«Бордюр» – пожилой лысый армянин (фамилии и имени, к сожалению, не помню) учил рисовать кубы, цилиндры и орнаменты бордюров. Верхом наших достижений было рисование лепных рельефных медальонов.

С учителем труда каждый из нас, пользуясь ножовкой и напильником, изготовил металлический кронциркуль, который разрешили взять на память. Недавно я обнаружил это изделие среди инструментов в доме мамы.

По вечерам во второй половине спортзала проходили занятия секции гимнастики. На стенах висели фотографии знаменитых советских гимнастов Л. Латыниной, А. Азаряна, В. Чукарина, Б. Шахлина и других.

Секцию вел Анатолий (отчества и фамилии не помню), выпускник Ленинградского института физкультуры им. Лесгафта. Периодически демонстрировавший участникам секции собственный коронный элемент – стойку на брусьях на одной руке. На этих занятиях я освоил начальные комплексы упражнений на спортивных снарядах и заодно укрепил мышцы.

Белогородка в 1954 г.

Лето 1954 года прошло у родителей отца в селе (бывшем местечке) Белогородка Изяславского района Хмельницкой области УССР.

Путешествие на Украину началось с железнодорожной станции Минеральные воды, куда мы с мамой приехали из Георгиевска накануне вечером. Ночь провели на вокзале, коротая время в очереди за покупкой билета на поезд Кисловодск-Киев. На следующий день под присмотром супружеской пары незнакомых соседей по купе (плацкартных билетов не было) я отбыл в столицу Украины. В Киеве меня должен был встретить младший брат отца – дядя Вася – в то время студент 3-го курса философского факультета Киевского госуниверситета. Впрочем «дядя» звучало малоубедительно. Вася был старше меня на 8 лет и при встрече предложил обращаться к нему на «ты». Правда, встреча состоялась не сразу. На вокзале Васи не было. Он перепутал день приезда. Добросердечные супруги-попутчики отвезли меня в такси на квартиру, в которой он снимал угол. Квартира представляла собой одноэтажный домик с «удобствами во дворе» по адресу: ул. Малоподвальная, дом 11. Сам дворик, окруженный дощатым забором, примыкал к подножью телевизионной вышки. В сумерки, задрав голову, я любовался красными сигнальными огнями на шпиле. В семидесятые годы 20-го века ни домика, ни двора уже не было. Вышка до сих пор видна отовсюду.

Мой приезд совпал с пышным празднованием 300-летия воссоединения Украины с Россией и передачей Крыма в административное подчинение Киеву.

Вася не пожалел времени на мое ознакомление с городом и окрестностями. Благо он сдал сессию и ожидал отправки на лагерные сборы по программе подготовки военной кафедры. Я провел у него неделю. Мы обошли и объехали достопримечательности столицы Украины, начиная с Печерской Лавры. Побывали на футбольном матче, на новом стадионе (тогда им. Хрущева), спускались на Подол и поднимались обратно на фуникулере, плавали на речном теплоходе по Днепру, загорали на окруженных хвойными лесами пляжах Десны. Незабываемое впечатление оставил вкус тогдашнего киевского кваса.

Из Киева я отправился в Шепетовку. Поезд отходил вечером. На знакомой по роману Н. Островского станции меня встречал приехавший туда накануне вечером дедушка Ткачук Василий Никонович, которого я видел впервые. Затем путешествие продолжилось на поезде Шепетовка-Лановцы до станции Белогородка. Трехсоткилометровый путь из Киева до Белогородки был поразительно медленным. Главным средством перемещения в то время служили поезда. Автобусного сообщения, несмотря на существовавшие дороги с твердым (булыжным) покрытием, не было. Много времени отнимали пересадки. Например, наше с дедушкой путешествие в Староконстантинов, где в то время жила тетя Леся с семьей, совершенное тем летом, проходило так. По железной дороге из Белогородки до станции Шепетовка – 80 км. Выезд вечером, ночевка на скамейках шепетовского вокзала под постоянное тормошение дежурного по залу, не позволявшего заснуть (мера предупреждения краж). Утром поезд до Староконстантинова – 40 км. При этом расстояние между Белогородкой и Староконстантиновом по проселочным дорогам составляло 30 км. Даже теперь, в 77 лет, я готов пробежать этот путь трусцой, чтобы не ночевать на вокзале.