Перевёрнутый мир

– Ладно, убедил, – согласился я. – Но всё равно остаётся около ста бутылок в год на человека. Да ещё самогонку, наверняка, варите.

– То ничего. Главное, что неработного и праздношатающегося люда у нас нет.

– Ещё бы, на водку-то надо заработать. Просто так никто не нальёт, – усмехнулся я. – Ладно, давай-ка обедать.

Мы принялись за свой обед.

Глава 4. ПРИНУДИТЕЛЬНЫЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ

Не успели мы пообедать, как двери трактира широко распахнулись. В зал ввалилась полупьяная толпа солдат и матросов, они громко переговаривались и хохотали.

– Ша, братки! – крепкий матрос, увешанный оружием, как новогодняя ёлка, внезапно выстрелил из маузера в потолок.

Толпа мгновенно утихла.

– Граждане революционной России! – обратился в зал матрос революции. – Революция в опасности, поэтому все военнослужащие в добровольном порядке мобилизуются на защиту завоеваний революции.

«Это что-то новенькое, – подумал я, – «мобилизуются в добровольном порядке»… А если я не желаю?» Но вслух поинтересовался:

– От кого защищаем завоевания, браток?

– От немцев. По призыву советской власти мы формируем эшелоны для Западного фронта.

Солдаты рассыпались по залу и стали выводить в центр зала военных. Пойманные военнослужащие понуро строились в две шеренги.

– Послушай, товарищ, – обратился я к матросу. – Мы с товарищем следуем в Питер по специальному заданию полкового комитета. Вот у меня и предписание имеется.

– Все предписания аннулируются. Враг хочет растоптать нашу свободу. Вот отобьём немца, тогда, пожалуйста, следуйте куда хотите, – безапелляционно заявил боец революции.

– Но у нас важное поручение к товарищу Ленину, – начал давить я его авторитетами.

– А товарищ Ленин сам и бросил этот клич. Он вас поймёт.

– Но ведь сейчас у нас с немцами перемирие. Я ведь сам только что с фронта.

– Ну так что ж… Сегодня помирились, завтра разми- рились.

Что же делать? Воевать категорически не хотелось, да и на вокзале нас ждали попутчики. Необходимо что-то предпринять, а то сначала стреляй в немцев, затем в классовых врагов… Такая перспектива меня не очень устраивала. «Вы и без меня управитесь. Настреляете столько, что Россия утонет в реках крови. Сначала будет красный террор, затем «враги народа». Всласть повеселитесь», – думал я.

Пока придётся подчинится, но при малейшем случае бежать.

– Пошли, Иван. – обратился я к Зимину. – Революция ждёт нашего самопожертвования.

Мы встали в строй унылых военных, здесь были и солдаты и офицеры.

В углу зала возникла какая-то потасовка. Я пригляделся, два офицера не желали выполнять распоряжение революции. Один из солдат попытался схватить непокорного офицера за руку, но, получив мощный удар в челюсть, отлетел в сторону; по пути он прихватил с собой стол и несколько стульев, после чего благополучно приземлился на пятую точку.

– Ах ты сука! Мало вы нас в окопах мордовали. Сейчас не царский режим, – просипел он, выплёвывая зуб.

– Значит мало, хамская рожа! Надо было больше! – в боевом запале выкрикнул офицер.

Солдат трясущимися от злости руками судорожно пытался передёрнуть затвор у винтовки. В это время его товарищи скрутили бунтарей.

– Погодь, браток, – широкая ладонь матроса опустилась на ствол винтовки. – Самосудов нам не надо. Мы их сейчас ликвидируем по законам революции. А ну, ребята, прислоните-ка эту золотопогонную сволочь к стенке!

Подчиненные с видимым удовольствием исполнили его команду. Понимая, что за этим последует, гражданские посетители трактира спешно покидали зал. Напротив офицеров выстроились цепочкой солдаты.

– Что, контра, не желаете защищать революцию? – зло, вращая белками глаз, прорычал матрос и, повернувшись к стрелкам, скомандовал: – Именем революции! За отказ выполнять приказ революции и унижение гражданского достоинства солдат революции – по золотопогонной сволочи пли!

В замкнутом помещении произведенный из винтовок залп был равнозначен выстрелу из гаубицы. Со стен и потолка посыпалась штукатурка.

Вот так-то. Революция не любит, когда кто-то имеет собственное мнение. Революция любит слепое почитание и кровь. Много крови. Это подтвердила на практике ещё Французская революция. Жаль только, что уроки истории нас ничему не учат.

А по сути, что такое революция? Это банальное перераспределение власти и материальных ценностей. Народ как был нищим и обманутым, так им и остаётся. Уж в этом-то я убедился.

«Кухарка должна уметь управлять государством»… Доуправлялись. Я вспомнил длиннющие очереди во всех магазинах страны. «Предметы повседневной необходимости будут выдаваться по талонам…» Всех подровняли. Настоящая свобода, равенство и братство.

Окружённые плотной толпой солдат и матросов, мы вышли на улицу, нас повели в казармы. Отправление на фронт было назначено на завтрашнее утро.

Часа в четыре утра я растолкал Ивана.

– Чего?– недоумённо посмотрел он на меня сонными глазами.

– Пора нам отсюда на вокзал двигать. Наши друзья там, поди, переживают за нас,– прошептал я в ответ.

– А может, того… Подмогнём революции?

– Что, служивый, не навоевался? Домой нам надо ехать, Ваня. Домой! Мы там нужны. А здесь пускай без нас разбираются.

Иван, как бы раздумывая, посмотрел на меня, а затем, что-то для себя решив, поднялся на ноги. Больше не говоря друг другу ни слова, мы крадучись направились к выходу.

Револьверы у нас отняли ещё в трактире, поэтому с вечера я приготовил небольшой камень. Булыжник – это оружие пролетариата. Так кажется говаривали певцы революции, нам поневоле пришлось брать на вооружение это изречение.

На выходе из казармы за столом вполне мирно посапывал небритый матрос. На носочках сапог, моля Бога о том, чтобы не скрипнула половица, я подошёл к нему. Короткий замах, и голова засони с глухим стуком падает на стол.

– Будешь знать, как небритым на службу ходить, – шепчу я сквозь зубы.

Мы осторожно выглянули из дверей казармы. Около выхода, прислонив к стене свои трехлинейки, стояли и о чём-то разговаривали двое солдат-часовых.

Я молча показал Ивану его цель.

– Только не насмерть, – прошептал я ему.

Он согласно кивнул головой. Не теряя ни мгновения, мы в два прыжка одолели разделяющее нас расстояние. Недоуменный, испуганный взгляд, короткие всхлипы… и оба часовых оказались на земле.

– Плохо вас унтера гоняли, мать вашу раз этак! – Иван пренебрежительно сплюнул в сторону. – Кто ж на посту оружие из рук выпускает?

– А ты думаешь, оно бы им помогло? – усомнился я.

– Оно, конечно, так, но всё равно не положено.

– Ладно, служака, пошли на вокзал. Нужно поскорее уносить ноги.

Направляясь к вокзалу, мы старались обходить стороной большие группы вооруженных людей; наконец добрались до места, нашли попутчиков.

Нас ждала неутешительная новость: штабс-капитана: куда-то увели вооруженные люди.

– Что, одного его? – спросил я у графа.

– Да нет, кроме него ещё много других военных.

Ну что ж, если Стрельников не дурак, то он найдёт способ выпутаться из сложившейся ситуации, а нам необходимо подумать о временном убежище. Следует переждать, пока закончится добровольно-принудительная мобилизация.

– Послушайте, Иван Вольдемарович, если вы по- прежнему желаете, чтобы мы выполняли нашу договорённость, то должны нам помочь.

– Каким образом, господин есаул? – удивлённо спросил Онуфриев.

– Нам необходимо где-то переждать эту мобилизацию. На ближайший поезд на Восток нам всё равно не попасть. Сейчас все составы формируют для отправки на Западный фронт, а находясь на вокзале, мы рискуем разделить судьбу штабс-капитана.

– Ну, разумеется, господа, у меня есть в Москве хорошие знакомые и даже родственники.

– Вот и прекрасно. А идти вернее всего следует к родственникам. В наше время даже у друзей могут пробудиться непомерные аппетиты, как и у вашего друга ротмистра.

– Да, да, господин есаул, я с вами совершенно согласен. Мои намерения относительно вас остаются прежними. Я видел вас в деле.

– Ну, вот и прекрасно, тогда в путь, – подвёл я итог.

Чтобы обезопасить себя по дороге к родственникам графа, я придумал небольшую хитрость. Мы с Иваном нацепили на рукава красные повязки и повели семью графа как бы под конвоем.

Хитрость удалась. Несколько раз нас останавливали красногвардейские патрули и спрашивали: кого ведёте? Мы отвечали, что ведём семью буржуев.

Попавшийся по дороге мальчишка-газетчик размахивал номером «Правды» и кричал:

– Свежие новости из Петрограда! Вчера ночью Ленин подписал Декрет о роспуске Учредительного собрания. Караул устал, караул хочет спать. Матрос Железняк закрывает Учредительное собрание…

– Вот и пришёл конец Российской демократии… – грустно прокомментировал событие граф.

– Разве она когда-нибудь в России была? – усмехнулся я.

– Ну, какие-то зачатки появлялись. А теперь большевики узурпировали власть. Попомните мои слова, молодой человек, скоро начнётся настоящий террор.

Об этом мне можно было и не говорить. Уж это-то я знал не понаслышке. Как-никак, история была моим любимым предметом, по которому я всегда имел твёрдую пятёрку.

Благодаря нашей придумке, мы благополучно добрались до окраины Москвы. Как видно, хоть в этом Бог был на нашей стороне.

Родственники Онуфриевых оказались на редкость милыми гостеприимными старичками, и жили они не в старинном графском замке, а в скромном особняке. Как раз то, что нам было нужно – не привлекать к себе лишнего внимания.

Потекла спокойная, размеренная жизнь. Каждый день кто-нибудь из нас ходил на вокзал справляться о поездах на Восток. Но всё было тщетно.

Наша тихая жизнь начинала мне нравиться. Я напропалую ухаживал за красавицей Луизой, получая от неё ответные знаки внимания. Подружек графинь в моей практике общения с противоположной половиной человечества ещё не было. Мне льстило то, что светская красавица не на шутку мною увлеклась.

Так миновал январь, прошла и половина февраля. Наши отношения с Луизой достигли критической точки, преодолев которую я, как истинный джентльмен, просто обязан был на ней жениться.

В один из февральских дней Иван Вольдемарович пришёл с вокзала раньше обычного.

– Господа! – взволнованно заговорил он с порога. – Немцы нарушили перемирие.

С этими словами он протянул нам газету и указал на сообщение о том, что «18 февраля 1918 года в 12 часов войска германской коалиции (50,5 пехотных и 9 кавалерийских германских дивизий; 13 пехотных и 2 кавалерийских австро-венгерских дивизий), нарушив перемирие, перешли в наступление по всей линии Восточного фронта от Балтийского моря до Карпат».

Я задумался. Сегодня уже 20 февраля. Через три дня под Нарвой наши разобьют немецкие войска. Наступают времена великих перемен. Необходимо было любыми путями пробираться на родину, потому что, если мне не изменяет память, поздней весной по всей Сибири и Дальнему Востоку начнётся мятеж чехословацких военнопленных. Вот тогда-то и появятся настоящие проблемы.

– А не пора ли нам в путь-дорогу, граф? – обратился я к Онуфриеву. Кстати, хочу заметить, что Онуфриев – это не настоящая фамилия графа, а настоящая – Облонский. Он сообщил об этом уже будучи у родственников в Москве.

– Разве это в наших силах, господин есаул? – он высоко поднял брови.

– Будем брать вагон штурмом. Иначе мы не уедем никогда.

– А как же наши дамы?

– Ничего, прорвёмся. День на сборы и в путь, – решительно хлопнул я рукой по столешнице.

– Софочка, дети! Идите сюда, – встревоженным голосом позвал он.

– Что случилось, Ванечка? – на пороге гостиной появилось семейство графа и старички-родственники.

– Семён Евстигнеевич предлагает нам уже завтра отправляться в дорогу, – сообщил он семье моё решение.

– Ах, господин есаул, к чему такая срочность? – растерялась графиня.

– Ну, когда-то мы все равно должны были поехать, – улыбнулся я. – Почему не завтра?

– Право же, это так неожиданно…

– Я вас уверяю, графиня, что лучше времени уже не будет. Иначе мы рискуем остаться здесь надолго. И поверьте моему предчувствию, это не сулит нам ничего хорошего.

– Ну, раз вы так настаиваете, вы военный, вам видней, – сдалась графиня.

– Вот и прекрасно, – подвёл я окончательный итог.

Я их понимал. Обретя на время тихую гавань, они позабыли о невзгодах и неурядицах, происходивших за стенами московского особняка. Бушующие страсти и развернувшаяся борьба между старым и новым сулила только одни неприятности. Невольно хотелось отсрочить их приближение.

Проходя мимо меня, Луиза незаметно вложила в мою ладонь маленький клочок бумаги. Я сделал вид, что ничего не произошло, невозмутимо отправился к себе в комнату. Там, усевшись за стол, я развернул послание. Судя по затёртым в местах сгибов словам, девушка эту записку носила с самого утра, по-видимому не решаясь отдать её мне. В записке было написано: «Семён, я жду вас в своей комнате в полночь. Двери заперты не будут».

Меня приглашали на романтическое свидание.

Дождавшись, когда часы пробьют полночь, я отправился на свидание с прекрасной девушкой по имени Луиза. Не буду врать, что я был совершенно спокоен. Моё сердце обрывалось и падало куда-то вниз.

Хотя мы и раньше, оставшись наедине, позволяли себе некоторые вольности в виде трепетных прикосновений и искромётных поцелуев, но это была невинная прелюдия к нашим серьёзным отношениям.

Я давно понял, что эта хрупкая и нежная девушка мне далеко не безразлична. При виде её ладной фигурки, затянутой в строгий новомодный костюм, я испытывал чувства изголодавшейся по ласке собаки. Хоть передо мной временами и всплывал образ той, другой, Луизы, я прекрасно понимал, что мы с ней, по воле обстоятельств, расстались навсегда. Лишь чувство лёгкой грусти и невысказанной вины оставалось у меня на душе после этих воспоминаний.

Теперь же я держал в руках материальное подтверждение тому, что меня любит этом ангел во плоти, спустившийся с небес, чтобы спасти мою душу.

Стараясь ступать так, чтобы рассохшиеся половицы не выдали моего присутствия, я открыл двери девичьей спальни и проскользнул внутрь. На мгновение я остановился чтобы унять стук сердца и восстановить сбившееся дыхание. Что-то прозрачно-белое и тёплое приникло к моей груди, от волос исходил восхитительный запах трав.

Интересно, как это женщины начала двадцатого века умудрялись в зимнее время так обихаживать свои волосы? Ведь шампуней и прочих хитрых штучек ещё не придумали.

Я подхватил на руки невесомое тело, и мои губы жадно приникли к влажным губам юной прелестницы.

Не знаю, сколько времени продолжался этот, по- настоящему первый, поцелуй, но, по-моему, он длился вечность. Моя голова закружилась и, боясь уронить свою бесценную ношу, на внезапно ослабевших ногах я направился к кровати.

Осторожно положив девушку поверх одеяла, я стал осыпать её лицо и шею горячими поцелуями. Луиза не протестовала. Она слегка постанывала и что-то бессвязно шептала.

Я приостановился, пытаясь уловить смысл сказанного, но её руки властно прижали мою голову к своей груди, и я услышал жаркий шёпот:

– Сёмочка, милый, не останавливайся… Целуй меня…

Наши ласки стали более утончёнными и нежными. Я освободил девушку от совершенно неуместного в данной ситуации пеньюара и теперь я имел возможность лицезреть всю прелесть девственного тела. Я целовал её, пахнущую детским молоком, а внутри меня разгорался неутолимый огонь желания.

Я хотел быть собственником. Я хотел, чтобы всё это великолепие принадлежало одному мне. Я страстно желал слиться с этим телом и стать одним целым.

Наша безудержная страсть уводила нас всё дальше и дальше. В эти мгновения юная графиня была для меня всем: повелительницей и королевой, рабыней и преданной служанкой, но самое главное, она была сбывшейся мечтой. Мечтой, к которой некоторым людям приходится идти всю жизнь, а некоторые доживают до старости и умирают, так и не постигнув великого божественного предначертания – любить и быть любимым.

Мы потеряли разум, и то, что должно было случиться, случилось. Мощная вулканическая магма, та, что копилась в нас всё это время, вырвалась наружу, сжигая на своём пути все мосты к отступлению.

…Опустошённый и счастливый, я лежал на спине и бездумно смотрел в потолок. Голова Луизы покоилась на моей груди.

– Мне об этом рассказывали разное, но все рассказы не отражают и сотую долю всех ощущений от этого, – прошептала она, прижимаясь щекой к моей груди.

– От чего этого? – я коснулся губами пушистых завитков на её затылке.

– Ты сам знаешь, о чём я говорю, – Луиза перевернулась на живот и прикрыла своей узенькой ладонью мои губы.

Я стал по очереди целовать её длинные пальцы, затем мои губы почувствовали учащенный пульс на её запястье и продолжили путешествие вверх по руке, пока не добрались до локтя. От учащённого дыхания тугие полушария её грудей, плотно прижимавшиеся к моему телу, заходили ходуном.

Она отняла у меня свою руку и, приподнявшись на локтях, пристально посмотрела в мои глаза. Её серьёзный взгляд жёг насквозь.

– Ну, вот ты и получил всё, что только может отдать девушка. Ты доволен? – прошептала она нежно.

– Я тебя люблю! Ты моя королева.

Она поставила один локоть мне на грудь и опёрлась на кулачок щекой.

– Сёма, ты не думай, я сама этого хотела. С той самой минуты, как ты спас нас с сестрой от позора.

– Так, может, ты так поступила из чувства благодарности? – чуть не поперхнулся я.

– Почему мужчины такие глупые? – мягко улыбнулась она. – Из чувства благодарности дают денег, а то, что я отдала тебе, не купишь ни за какие деньги.

Как ни бесконечны зимние ночи, но и им приходит конец. За разговорами, часто сменяющимися исступленными ласками, мы не заметили, как за окнами стал сереть небосвод. Почему же всё прекрасное так быстро заканчивается? Подчиняясь этому гнусному закону, подошла к концу и первая ночь нашей любви.

– Ой! – испуганно вскрикнула Луиза, взглянув в окно. – Мы пропали! Скоро станет совсем светло. Семён, сделай же что-нибудь!

Единственное, что я мог сделать в этой ситуации, то это как можно быстрее покинуть место грехопадения и незаметно вернуться в свои апартаменты, что с превеликой осторожностью, но крайней поспешностью было мною проделано.

Я лежал на кровати и разглядывал ковёр, висящий на стене напротив меня. На ковре был изображён восседающий верхом на коне усатый кавказец, облачённый в бурку и папаху. Одной рукой он прижимал к себе юную пери3, а другой отстреливался из винтовки от преследовавших его врагов.

По всей вероятности, горный джигит умыкнул красавицу у родителей, а теперь, уходя от погони, расстреливал её братьев и дядек. Я удивился, как живучи пошлые традиции и вкусы, ковры с такими же усатыми абреками украшали стены спален и в наше время. Незаметно для себя я уснул.

Мне снилось, что скачу я на своём Кучуме берегом Амура, а за мной гонится отряд маньчжуров. Впереди меня на крупе коня сидит девушка, её головка склонена на мою грудь. Я стреляю по преследователям из нагана, расстрелял все патроны. Ни один маньчжур не упал с лошади. Я в недоумении: что случилось? А топот коней всё ближе и ближе. Поняв, что не уйти, я выдёргиваю из ножен шашку и, осадив Кучума, круто разворачиваюсь лицом к врагу. Помирать так с музыкой!

Но что это? На месте преследователей стоит убитый мною в поезде ротмистр. Он дико хохочет и протягивает вперёд скрюченную ладонь:

– Отдай мне девку, есаул, я буду из неё богатство выжимать.

Графиня, а это оказалась она, дико визжит и стучит кулачком по моему плечу:

– Ваше благородие, вставать пора, – говорит она мужским голосом.

Я с трудом разлепляю глаза и вижу как разгневанное лицо графини приобретает физиономию Ивана Зимина.

– Так что извиняйте, если не ко времени, но, однако, вставать пора, – настойчиво твердит он.

– Тьфу ты чёрт! Что только не приснится, – в сердцах сорвалось у меня с языка.

Глава 5. ГОСПОДИН СЛУЧАЙ, ИЛИ ЧУДЕСНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

На всей планете Земля не найти таких просторов, как Российская империя. Сошлись здесь во всём своём многоликом и многоголосом великолепии Европа и Азия. По крупицам собирали государи российские окрестные земли под свою руку, где хитростью, где силою…

А сколько солдатской кровушки пролито на этих землях? Кто возьмётся подсчитать? Не по силам сделать это человеку. Ангелы-хранители отвернулись от России. Разделила революция российский народ не только по политическим лагерям, уменьшила границы империи. Отобрала у людей разум жажда всеобщей справедливости. Забыли они о славных подвигах своих дедов и отцов. Всякий уездный городишко захотел стать самостоятельным государством.

Непомерные амбиции новоявленных вождей и мессий ввергли безграмотный народ в пучину гражданской войны. И вот по этой реке людских страстей наша разношёрстная команда устремилась в дерзкое плавание. Волею судьбы капитаном нашего утлого судёнышка оказался я, просто потому что никого другого, более подходящего на данную роль, не оказалось. А на улице стоял последний день зимы 1918 года.

Где пинками, где тычками, призывая в помощь такую- то мать, мы отвоевали себе место в купе, некогда мягкого пассажирского вагона. На момент нашего путешествия вагон представлял собой весьма жалкое зрелище и имел вид заплёванного и униженного бомжа. Даже его несмазанные дверные шарниры скрипели как-то печально и жалко, с тоской вспоминая своё былое величие.

– Н-да… – неодобрительно поморщился Иван Вольдемарович. – Своего ничего не создали, но то, что было налажено, разрушить успели.

– Чему вы удивляетесь? Помните, как у господина Пушкина в повести «Капитанская дочка» описаны все ужасы русского бунта? – поинтересовался я, а сам вспомнил профессора Преображенского из ненаписанного ещё романа М. Булгакова «Собачье сердце» и его меткие высказывания насчёт свободы и свинства в подъездах и других общественных местах.

– И почему у простого народа такая тяга к разрушению? – задумчиво произнёс граф.

– Это потому, папенька, что простые люди лишены возможности общения с прекрасным, об их образовании и образованности вообще нет речи, – пылко произнесла Луиза.

Вот тут-то я готов был с нею поспорить. В моё время хватало и образованности и знакомства с прекрасным.

Но, по-прежнему, разбитые беседки и лавочки, оборванные телефонные трубки, разбитые фонари и остальные- прочие мелочи заставляли думать об обратной стороне медали «загадочной русской души». Уж больно необузданна и не предсказуема тёмная сторона этой души. Никак мы не изживём в ней страсть к беспричинным разрушениям и погромам.

В ответ на тираду дочери граф шутливо поднял руки:

– Сдаюсь, сдаюсь, моё прелестное дитя.

– Ну вот… – капризно надула губки Луиза, – с вами, папенька, абсолютно невозможно говорить на серьёзные темы. Вы до сих пор считаете меня маленькой девочкой. А я, между прочим, уже выросла.

Иван Вольдемарович не успел дать достойный ответ на слова дочери, потому что расхлябанные двери купе распахнулись и раздался знакомый радостно-приветливый голос:

– Вот где они окопались, пока настоящие патриоты защищают отечество!

Мы все уставились на вошедшего. В дверном проёме, широко улыбаясь, стоял штабс-капитан Стрельников, из- за его спины, неловко переминаясь с ноги на ногу, выглядывал Зимин.

– Иду я, значит, от паровоза, – пояснил он, – а тут их благородие господин штабс-капитан. Собственной персоной.

– Ну, ты, брат, и на враки горазд, – весело перебил его Стрельников. – Если бы я тебя за шинельку не прихватил, то, пардон, господа, пропёр бы мимо, как тот локомотив, на всех порах.

Иван покраснел.

– Дак вас, господин штабс-капитан, и вовсе не признать.

И действительно за время своего вынужденного отсутствия Стрельников отпустил усы и бороду, что делало ещё совсем молодого офицера значительно старше, а солдатская шинель и вовсе приравнивала его к категории низших чинов.

– Так вы опять с нами? – обрёл дар речи граф.

– А куда же мне без вас? – развёл руками штабс- капитан.– И как тут, господа, не поверишь в его величество случай? Вот прошёл бы Иван минутой раньше или позже, и поминай как звали.

– А мы уж, голубчик, и не чаяли свидеться, – неожиданно прослезилась Софья Андреевна. – Ну, что же вы встали в дверях? Проходите к столу.

Девушки же выразили свой восторг радостным хлопаньем в ладоши.

– Благодарю вас, господа, – учтиво раскланялся Стрельников. – Я весьма счастлив, что снова нахожусь в вашем обществе.

После недолгой толчеи все, наконец-то, разместились, и за волнениями от неожиданной встречи никто не заметил, как тронулся состав.

Когда эмоции схлынули, Иван Вольдемарович задал первый вразумительный вопрос: