Исповеди на лестничной площадке

Она уставала, похудела, постарела, но когда Димка с женой поссорились с ней и ушли на съемную квартиру, обиделась, переживала, и всё у того же мусоропровода мы обсуждали вопрос, как ей лучше поступить: ждать, когда они сделают первый шаг к примирению, или самой его сделать?

– Ты обид не выставляй, – советовала я ей, как старшая и умудренная жизнью женщина, – но и не навязывайся. Ну, куда они денутся? Всё равно придут. Ты не такая мать, с которой ссорятся на всю жизнь. Они сами пойдут навстречу, а ты про старые обиды не вспоминай, но сейчас потерпи, выдержи характер.

Убеждала я её проявить характер, и думала: какие же мы умные, когда нужно кому-то дать совет. А где бывают наши мозги, когда с нами всё такое же происходит, как мы мучаемся от обид, которые наносят нам любимые детки? Особенно, когда вырастут?

Вскоре они помирились, стал слышен внизу топоток маленьких ножек, а кто сделал первый шаг, не знаю.

Пока старший ссорился и мирился с матерью, Михаил закончил институт, устроился на фирму, где его ценили, и не прошло и четырех лет, как открыл свой небольшой бизнес и купил квартиру.

14

Наташа, мать бизнесмена, сидит на корточках возле мусоропровода, всё в той же позе, как и двадцать пять лет назад сидела, рассказывая мне о проделках сыновей в школе, а я стою рядом, подпираю стенку – магазин, куда я направляла стопы, подождет, поговорить надо, с соседкой пообщаться. Тема всё та же – сыновья, теперь взрослые:

– Мишка мне говорит: «Утром проснусь, и сразу мама, день свой выстраиваю, до самого вечера у меня ни минуты свободной нет, и я не представляю себе каждый раз, как я это всё успею. Устаю от этой круговерти, но и без неё уже не могу».

– А Димка придет ко мне, сидит за столом, щурится на солнце, улыбается: «Сегодня не моя смена, (он в ресторане поваром работает), можно отдохнуть, ни о чём не думать, расслабиться. Утром, мама, проснулся, глаза открыл, солнце светит, синицы за окном свистят, и так мне хорошо, радостно, жить на свете, никуда не хочется бежать, суетиться. Лежу в тепле, мечтаю».

– Старшая невестка, Димкина жена, сердится на него, со мной откровенна: «Не знаю, Наталья Александровна, сколько ещё я с вашим сыном проживу, на сколько моего терпения хватит. Сами поймите, как жить с человеком, который всем доволен, а на самом деле у него ничего нет?»

– И в кого они у меня такие разные?

Наталья рассказала мне о своих сыновьях, и мы расстаемся: я иду в магазин, она на работу.

Я иду, думаю о Мише с Димкой, о том, что в молодости вопрос, какой образ жизни выбрать для меня не стоял, я была как заводная, тоже, как Миша, просчитывала день от начала до конца, а сейчас я совсем не так уверена, что жить в напряжении, это правильно; может быть, правильнее ценить счастье каждого выпавшего на твою долю дня жизни?

15

Прямо под нами на первом этаже живет семья Евгении. Она сама, дочка и маленький сын. Разница между детьми лет десять.

Баба она крутая, выщипанные дугой брови всегда грозно сдвинуты, приветливостью не отличается, может пройти и не поздороваться. Женщина настроения, решительная в действиях и поступках. Как-то на случайную прохожую возле подъезда напала овчарка, повалила, рычит над ней, того и гляди загрызёт. Женя увидела из окон это, выскочила и прогнала собаку.

Я спрашиваю:

– Как же ты не испугалась?

– А что её пугаться? Собака и есть собака. Прогнала и всё. Поразвели собак, стрелять их надо.

Имелись в виду не сами собаки, а их хозяева, которые завести заведут, а не смотрят за животным, хотя, возможно, это я так поняла, а Евгения имела в виду отстрел и тех и других.

В палисаднике под своими окнами Женя высадила цветы, по периметру посадила колючие кусты, чтобы никто под окнами не шнырял, а пока кусты не выросли, достала где-то колючую проволоку, и окрутила свой палисадник со всех сторон. Ребенок упадет случайно – обдерётся. Я мимо каждый день хожу, отворачиваюсь от колючек с отвращением, думаю: вот народ! Сами себе зону создают, мало им зон государственных.

Жениному примеру никто не последовал, и колючей проволоки с парадной части нашего дома больше нигде не было, а вот со стороны сада, где огороды развели, когда Горбачев продовольственную программу объявил, там много накрутили.

Евгения всю жизнь проработала крановщицей, профессия мужская, рабочая, под стать её суровому нраву. Мужа её я не помню. Пока привыкала, приглядывалась к новым лицам после переезда, он испарился. Но видимо, существовал, трехкомнатные квартиры давали на четверых, да и сынишка был маленький. Как ни крута была Евгения, всё же для воспроизводства и ей был необходим мужчина. Не похоже было, что она очень об отсутствующем горевала. С мальчиком, как он подрос, на проезжей части возле подъезда в футбол играла, радовала ребенка, компенсировала ему отсутствие отца. Мячик часто к колючей проволоке подкатывался, и она аккуратно его вытаскивала, а когда кусты подросли, сама их стригла огромными садовыми ножницами.

Недавно, года два назад, подступились к её кустам таджики с ножницами, только нацелились стричь, как она тут как тут, прогнала их, хотя их было трое и на подмогу они ещё четвертого, русского подозвали, но не помогло, не допустила она их до своих кустов.

Старшая дочь выросла и, кажется, побывала замужем, мелькал какой-то мужчина, курил вместе с ней у батареи парового отопления, но вскоре исчез. Одна она там стоит, дымит.

Не приживались в той квартире мужики, только сын, не женатый, так и баба чужая там навряд ли приживется.

16

Лак у нас на паркетных плитах облез, и мы вызвали мастеров полы ошкурить и лаком покрыть. Для их машинки требовалось 380 вольт, такие розетки есть на каждом этаже, но только на первом они оказались доступны, остальные были закрыты. Внизу мастера и включились, и удлинители до нашего этажа протащили.

Не прошло и получаса от начала работы, звонок в двери: заявилась ко мне делегация с первого этажа: Зина, из квартиры возле лифта слева, рядом с которой розетка оказалась открытой и Евгения. Пришли выяснять, как я собираюсь платить за электричество, и накрутят ли их счетчики лишнего. Верховодила, конечно, Евгения. Брови сдвинула, недовольна, а Зина как-то сконфужено выглядела.

Я говорю:

– Это другая фаза, счетчики наши на 220 вольт, а здесь большое напряжение, рабочее.

Евгения, которая всё на свете знает, мне говорит:

– Ты не имела права так подключаться. Должна была в ЖКО сходить, разрешение получить, и оплатить.

– Может быть и должна, да вот не сходила и не пойду. Мне на час работы, а я буду там пороги обивать, унижаться, пока получу это самое разрешение. А если ты о ЖКО заботишься, которое нас обирает почём зря, так сама туда сходи, доложи, что я здесь электроэнергию ворую, прояви бдительность, глядишь, меня и оштрафуют.

Зина говорит:

– Ты точно знаешь, что мне не накрутит?

– Да точно, говорю, точно, не веришь спр – оси у мужа. И я знаю, и он, мы же с ним один институт заканчивали.

– Я тоже много чего знаю, – встревает Евгения, чувствуя, что Зина, тезка моя, успокоилась, а я машу перед ними своим образованием, как красной тряпкой перед быком.– Я двадцать лет крановщицей проработала.

Я молчу, не отвечаю, думаю: ты всю жизнь крановщицей работала, а я теперь должна из-за этого в ЖКО бежать? И только потому, что мне счастье привалило в виде соседки-крановщицы? Я, конечно, уважаю Женю-героиню, отогнавшую собаку и тем спасшую женщину, но поступать по её указке не собираюсь, будь она хоть трижды права.

Пока мы спорили, мастера комнату отшлифовали, позвали меня, чтобы я работу принимала. Я и удалилась, посчитав разговор законченным. Комната всего 14 кв метров была, меньше чем за час управились.

А Евгения в ЖКО не пошла, далеко показалось тащиться, а может быть, устыдила я её, или миролюбивая Зинаида отговорила.

17

Белая, как лунь, прямая как тополь женщина приглашает меня к себе в квартиру, ей хочется пообщаться. И выйдя из лифта, я поворачиваю не направо к себе, а налево, в двухкомнатную квартиру на нашем же этаже и попадаю в сказочное царство рукоделия. Всё сделано руками Галины и не верится, что в человеке может быть столько терпения.

– А что, – говорит мне Галина, – раньше свой дом, сад, огород, и то я вязала, а теперь мне и совсем делать нечего, только обед приготовить на двоих, и ужин на троих к Татьяниному приходу.

Я хожу, разглядываю вышитые подушки, вязаные покрывала и скатерти, салфетки под горшочками с цветами. Чисто, опрятно, красиво. Не так выглядит наша загруженная игрушками, книжками и шмотками квартира, в которой я делаю уборку только по субботам.

Здесь живут две женщины и девочка: Галина, её дочка Татьяна, и внучка, дочь старшей дочери Света. Родители девочки уехали на три года в Египет на заработки. Такая поездка по тем временам была большой удачей: за границей заработки были выше и выбор шмоток тоже, можно было запастись ими на много лет, потом носить и прилично выглядеть, если, конечно, очень за модой не гоняться. И Галинины дочь с зятем уехали, не захотели упускать такой случай, а дочку оставили с бабушкой и теткой.

Татьяна утром убежит на работу, она в Шереметьеве работала, Светочка в школу, а Галина полдня одна, сидит и вяжет. Крючком и на спицах. Крючком для украшения квартиры, а на спицах домочадцам своим вывязывала носки и варежки, шарфы и шапочки, свитера замысловатых узоров, рукав реглан и вшивной, и целая стопка книжек с описанием узоров всегда была у неё под рукой.

Муж Галины, отец её взрослых сейчас дочерей, а тогда совсем маленьких девочек, ушел на фронт в 43 году. Он на ДМЗ (Долгопрудненский машиностроительный завод) работал, бронь имел, мог бы и не воевать, но голодно ему было, не хватало еды по карточкам, и через два года такой тыловой жизни, когда работа на износ, а жратвы – только на печке лежать, он отправился в военкомат, сказав жене, «на фронте всё же лучше кормят».

Кормить, может, и кормят, но и убивают –  и он не вернулся. В конце 44-го, когда до конца войны всего ничего оставалось, пришла похоронка. Галина одна девочек поднимала, трудно пришлось, и заработала она порок сердца. Последние годы он её мучил, приступы были частыми: выглянешь в окно, а там рафик скорой помощи стоит, и опять Галину осторожненько под руки выводят, в машину усаживают. Увезут, подлечат и обратно привозят. А один раз унесли на носилках и не привезли, скончалась Галина от инфаркта. Лет ей было немного, семидесяти точно не было. К тому времени дочь старшая уже вернулась из Египта, Света с родителями жила, и когда мать умерла, Таня одна осталась. Работала, каждый день ездила в Шереметьево, а замуж так и не вышла. А я после смерти Галины часто думала про Таню: одна осталась, может быть, кого-то ещё найдет. Но не случилось.

Таня хорошенькая, симпатичная женщина, только ростом невысокая, маленькая, вот её и не увидел никто, а те, кто увидел, не прижились. А следовало увидеть. Из хозяйственной Тани хорошая получилась бы жена и любящая мать.

Таня встречает меня с внуками в лифте, и пока мы поднимаемся, всё заговаривает с ними, любуется на них и шутит, подмигивая мне. Через несколько минут после того, как разойдемся по квартирам, слышу звонок в дверь – это Таня несет что-нибудь вкусненькое угостить деток. Так она называет моих довольно таки разбойных внуков-мальчишек и красивых, но вреднючих девчонок: детки. И несет, что у неё на текущий момент есть: шоколадку или сникерс, или яблочко.

А когда собака у нас жила, Таня ей косточки приносила, и я всё думала про себя, всё тянула грустную мысль: ей бы семью, чтобы было о ком заботиться. Но вот только за матерью и пришлось ей ухаживать, а больше не за кем, хотя племянников внучатых, Светиных детей, она нянчила, как ни встретишь её, она к сестре идет, племяннице помочь.

Сейчас на пенсии, крутится, сводит как-то концы с концами: столкнешься с ней у подъезда, всегда скажет, где и что ей удалось купить подешевле, чтобы и я не тратилась, сходила бы туда же и тоже сэкономила. Нарядная, аккуратная, платочек шёлковый на шею повязан, а экономить каждую копейку приходится.

Но я, как дети выросли, живу спустя рукава, не экономлю, устала я за сорок пять лет семейной жизни копейку считать: на еду нам с мужем хватает, а что ещё надо? Наряжаться уже не хочется.

18

Утром лестница была пустой, а вечером сторонятся меня, давая пройти три разномастные и разновозрастные женщины. Наташа и Томка сидят на корточках, пускают дым, как попало, а третья, её я не знаю и так и не успею узнать, стоит у окошка, дым аккуратно колечками пускает.

У Томки вдоль спины струится длинная темная коса, анахронизм по теперешним временам, а вот то, что она курит в свои пятнадцать лет, делает её ультрасовременной.

У Натальи лицо усталое, наверное, драила чужую квартиру всё утро, теперь она зарабатывает на жизнь уборкой квартир, работа тяжелая, зато не от звонка до звонка: помыл, и остальной день весь твой.

Седина в светлых волосах Наташи чуть пробивается, сразу не разглядишь, но видно, что Наталья уже на закате женской привлекательности, трижды бабушка, у Мишки второй сын родился, Тома в самом начале, только-только округлилась, а третья женщина в ярком алом халате, чуть выпячивая нижнюю губу пускающая дым в потолок, она в середине пути, в полном расцвете сил. Выражение лица у всех троих, несмотря на разницу в возрасте, совершенно одинаковое, отрешенно равнодушное, каждая внутри себя, в минуты полного расслабления.

Я проскальзываю мимо, женщины показывают, что они не совсем отрешились, отвлекаются, здороваются со мной.

Красный халат незнакомки контрастирует с зелеными, недавно выкрашенными стенами лестницы и трубой мусоропровода, ящик которого покрыт темно бордовой краской. Бежевая жизнь сменилась на зеленую. Свежая краска покрыла годами копившиеся надписи на стенах – целая эпоха ушла. На стенах между шестым и седьмым этажами последние два года тусовались многочисленные персонажи детских мультиков, нарисованные трудолюбивой Томкой в те времена, когда она ещё не курила, не входила со своей сигаретой в сложный мир взрослых, а пыталась укрыться от проблем не слишком веселой своей детской жизни, разрисовывая стены любимыми персонажами мультиков. В основном, она рисовала персонажи американских анимационных фильмов: их легче рисовать, они очень четкие, упрощенные и врезаются в память.

Долгое время эти хомяки, утки, свинки и прочие, воспроизведенные исключительно по памяти и очень точно, резвились на лестничном пролете нашего подъезда между площадкой мусоропровода и площадкой лифта на седьмом этаже.

Даже совсем не понимающему человеку ясно было, что на лицо талант, и следует учить Тамару основам изобразительного искусства, но матери развивать Томкины способности не приходило в голову, не до талантов дочери ей было. Это была высокая, красивая женщина, но разрушительное влияние алкоголя уже явственно проступало на лице.

Светлана входила в лифт, высокомерно отвечала, прищуривая глаза, если с ней здоровались, всем своим обликом говорила: я знаю, что вы обо мне думаете, но мне плевать. Темные глаза слегка косили в стороны, красная помада пунцовела на губах. И мне становилось страшно за девчонку, кареглазую Томку с длинной косой, тянущую свою детскую ещё жизнь с пьющей матерью.

В отличие от Димкиной матери, Светлана никогда не орала, не скандалила с окружающими, а в гордом одиночестве безмужней молодой женщины стремительно катилась по наклонной плоскости всё ниже и ниже.

Как-то раз Тамара курила одна, и я с ней разговорилась. Мне понравилось, как разумно отвечала девочка, как улыбалась, спокойно и приветливо.

– А девочка-то ничего выросла, – сказала я Наташе при встрече. – Хорошая.

– Прекрасная девочка, – согласилась Наталья, – просто на удивление, учитывая всякие обстоятельства.

Обстоятельства, нам обеим известные, мы уточнять не стали.

Года два эта компашка из трех женщин курила на площадке у мусоропровода, а потом её вытеснили молодые парни с шестого этажа, приходившие к Викиным сыновьям и Виктору, Натальиному младшему.

Спустя пару лет я поднималась вечером в лифте вместе с Томкой и расспросила её, что она делает, как поживает. Она училась в колледже на повара, скоро должна была закончить, начать работу. Уже проходила практику в ресторане, ей нравилось.

А кто была та загадочная женщина в красном халате? Надо бы у Натальи спросить.

19

Пока Сашка, Викин старший, не ушел в армию, темной стеной стояли его дружки возле мусоропровода: не протиснуться и, главное, в отличие от аккуратных женщин, всю лестницу пеплом засыпа́ли. Таня страшно сердилась на них, но не умела проявить агрессивность и выгнать или хотя бы призвать к порядку, как это делала Любовь Ивановна, бывшая соседка напротив, за что в свое время и пострадала. Таня же тихо, шу-шу, жаловалась мне, высказывалась, что она по этому поводу думает, но я отмалчивалась: грязь на площадке мне не нравилась, но парням был срок в армию идти, и что их там ждало, неизвестно, так что пепел на полу выглядел на фоне их будущего мелочью, делом житейским.

20

В трудную для себя минуту познакомилась я с Валей. Мама лежала с инсультом, и приглашенный мною врач нейрохирург назначил лечение, капельницы в вену.

Я пошла вниз к Наташе, а не рядом к Лене. Наташа человек общительный, а Лена вроде меня, и за информацией я спускалась вниз, а не звонила направо.

– Не знаешь, кто у нас медсестра?

Наташа в курсе моих семейных обстоятельств, она сочувствует моей маме. Они дружили, и Наташа делала ей массаж, днем, когда я бывала на работе, лечила её остеохондроз, мягкий массаж делала, и маме было лучше. Во всяком случае, её утешали знаки внимания.

– Зина, с первого этажа, она же медсестра, ну та квартира, что возле лифта слева, – говорит мне Наталья.

Я давно знаю Зину, мы здороваемся и перебрасываемся парой слов уже много лет, но что она по профессии медсестра, я не знала. Иду к своей тезке, звоню Зине, объясняю, что мне нужно капельницу поставить. Зина мне отказывает:

– Я этим не занимаюсь, – говорит она.– Капельницы Валя ставит, поднимись наверх, на девятый, она там живет, квартира, как наша. Да ты её знаешь, наверное.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.