Исповеди на лестничной площадке

Стою на табуретке с петлей на шее и думаю, сын, молодой, ушел из жизни, а я для чего жить буду? Незачем теперь. В этот момент Лена и вошла, узнать, как дела. У нас запросто было, без стука. Царапнешь дверь и всё. Лена вошла, видит, я стою, голова под люстрой, она не поняла, спрашивает:

– Ты что, уборку делаешь?

И вдруг понимает, кидается ко мне, обхватывает ноги и кричит, Гришу зовет.

Сняли меня с табуретки, веревку унесли, спрятали.

Но я всё равно не хотела жить и ещё раз пыталась, и опять меня вытащили, а потом Гриша с Леной стали смену так выбирать, чтобы меня одну не оставлять, и год со мной маялись, и спустя год я смирилась, что мне жить, а сыну лежать на кладбище. Вику, доченьку, я потом родила, для себя.

Надя замолчала, и тишина возникла так же неожиданно, как и разговор-исповедь, вздохнула, открыла крышку мусоропровода и опрокинула туда ведро, которое держала в руках в течение разговора. Высыпала обреченно равнодушно, как только что высыпала передо мной драматические события своей жизни. Повернулась и, даже не кивнув мне на прощание, семенящей озабоченной походкой спустилась вниз. Ушла Сыроежка, унесла свою белокурую крашеную голову в странный, какой-то скачущий, миражный мир, в котором пребывала после всего пережитого. Пребывала, к счастью, не одна, а с любимой дочкой Викой.

А я стояла, всматривалась в раскрутившуюся передо мной киноленту чужой жизни, много лет идущей бок о бок с моей, и потом растерянная, поднялась к себе, недоумевая, почему оказалось необходимым рассказать всё это именно сейчас, именно мне?

Часы в прихожей сказали мне, что прошло всего 20 минут, как я вышла из квартиры…

7

Я спускаюсь с седьмого этажа на первый по лестнице – ненавижу лифты. Наверх всё же езжу.

Из года в год, невзирая на то, что меня могут принять за чокнутую оригиналку, я топаю по ступенькам, мешаясь обосновавшейся там молодежи.

Спустившись на один этаж, я каждый раз беспокоила группку подростков-мальчиков и стоящую с ними красивую девочку, а позднее девушку с темными глазами юга и светлой кожей севера. И каждый раз я недоумевала: откуда, каким ветром занесло в лоно светленькой малорослой Надежды семя, из которого выросла такая красивая, крупная, чернобровая Вика, в своей броской красоте так не похожая на свою голубоглазую блеклую мать?

Отца Викиного я никогда не видела, и подобные вопросы неизбежно возникали в моей голове.

Вика темными круглыми глазами напоминала мне дочек моего знакомого из Молдавии, и только по этой причине я придумала Сыроежке роман с молодым парнем-молдаванином, работающим в детском саду временно, на подсобных работах и завязавшего тайный роман с одинокой заведующей детским садом.

Надежда по поводу происхождения Вики молчала, родила для себя и вся информация, и я вольна была заполнять неизвестную мне часть её жизни собственными фантазиями.

Вика скромно опускала глаза долу при виде меня и здоровалась звонким девичьим голоском.

Когда Вика и Надежда были вместе, с первого, даже самого мимолетного взгляда было видно, кто в этой паре главный: кто целует, а кто подставляет щеку. Хлопотливая Надежда, бегущая утром в магазины, оттуда с набитыми сумками, моющая плохо промытую ленивой уборщицей лестничную площадку, в наклон, без швабры, выставив наверх тощий зад, и вступающая в стремительные и судорожные беседы-монологи со случайно подвернувшимися соседями представляла разительной контраст со своей статной, немногословной, двигавшейся с легкой ленцой дочерью. Виктория, избалованная обожавшей её Надеждой, тем не менее, казалось, понимала, что только для матери она является центром вселенной, а остальным до неё и дела нет, и была ровна и приветлива с окружающими, что редко бывает с окруженными чрезмерной любовью детьми. Округлые очертания её рано созревшего тела казались тяжеловатыми для юного возраста, но полной она не была.

Забеременела Вика в пятнадцать лет. В июле сходила в поход с парнями из той же школы, где училась сама, а в сентябре шепоток пошел по этажам, что она в положении.

Осенью она носила большое пузо, ходила чуть в раскачку, и хорошенькое детское личико её было бездумно-отрешенным, как это бывает у беременных женщин.

Андрей, виновник её теперешнего состояния, переехал из второго подъезда, где он жил с отцом и матерью, в наш, пятый, и когда ей исполнилось 16 лет, а ему 18, они сходили в ЗАГС и расписались.

Надежда, которая тогда ещё не походила на поклеванную сыроежку, а просто выглядела как увядшая раньше срока женщина, ещё суетливее пробега́ла мимо, ещё объемнее стали сумки с продуктами, которые она носила домой. Теперь ей приходилось кормить не двоих, а четверых. Она не останавливалась, чтобы перекинуться парой слов с соседками.

Вика прожила с первым мужем меньше двух лет, а потом их скоропалительный ранний брак распался. После развода Вика заметалась в поисках другого. Она оказалась из тех женщин, для которых жизнь начинается тогда, когда они ложатся в постель с мужчиной. Для некоторых женщин такого типа и дневные дела имели значение (вспомним Екатерину вторую), но у Вики, стоило ей оказаться без мужчины, темный мрак окутывал душу, она впадала в депрессию, плакала, становилась равнодушной к окружающему миру и пребывала в таком состоянии до той поры, пока ей не удавалась кого-то уложить рядом с собой.

Её внешнее спокойствие, мягкость, и красота привлекали вполне порядочных мужчин, и не прошло и года, как она снова была замужем. В этот раз она родила не сразу и разница между сыновьями оказалась пять лет. Оба мальчика были красивы и похожи друг на друга как родные братья. В какой-то момент, заблудившись во времени, я их путала: чужие дети быстро растут.

Второй муж, Юра был тихий очкарик, математик, компьютерщик, они вместе часто гуляли, держась за руки, особенно часто, когда она забеременела, и выглядели нежной, любящей парой. На лице Виктории читалось умиротворение, и казалось, что Вика остановилась в поисках женского счастья. Нашла его. Возможно, на первый момент так оно и было, и они до сих пор состояли бы в браке, но неожиданно у Юры стала развиваться частичная парализация ног от когда-то перенесенной травмы. Медленно, но верно он превращался в инвалида. И Витка загуляла с горя, стала выпивать, а после пьянки, если удавалось, ложиться в постель с другими. Юрий посмотрел, посмотрел на это и ушел к родителям, оставил жену с сыном, не захотел жить наблюдателем за любовными утехами жены, в которых сам принимать участия не мог. А может быть, Вика сама предложила ему уйти, не знаю. Некоторое время было тихо. Наступила непродолжительная пересменка в Викториных мужчинах.

Две женщины растили двух мальчиков, и в нашем подъезде в очередной раз нарушился баланс взрослых мужчин и женщин. Но ненадолго. Для Вики мужчин в этом мире хватало. Лица третьего мужа я и запомнить не успела, мелькнул и пропал, а потом ещё являлись возлюбленные. Павел нарисовался, когда и младший Викин ходил в школу. Павел был зрелый человек, ушедший из семьи ради Вики. Любил выпить, и пьяный жалел брошенную жену и двух детей, материл последними словами Викторию, из-за которой, как он считал, он столь низко пал, оказался подлецом, презираемым собственными детьми, но не уходил от молодой красивой любовницы.

Может быть, Вика его так приворожила, что он не мог от неё оторваться, или жена, оскорбленная изменой, обратно не принимала, не знаю, но Павел оставался с Викой. Шофер по профессии, он гулял в свои выходные дни, но иногда уходил в долгий запой, и тогда бросал работу. Вику заставлял пить вместе с ним, и она быстро пристрастилась к водке.

Надежда-сыроежка жаловалась мне, рассказывала, что Павел (он фигурировал в её речи исключительно, как «он») напившись и напоив жену, кричал:

– Я погублю тебя, ты сдохнешь от водки!

Работала Вика в центральной поликлинике в регистратуре, по утрам у неё трещала голова с похмелья, и она подолгу копошилась, выискивая карточки больных, но её терпели, зарплата была маленькая, заменить Вику можно было лишь какой-нибудь старушкой, а они тоже не резво крутились.

За разводами и поисками новых мужей и любовников быстро летело время, сыновья Виктории, внуки Надежды, росли, старший заканчивал школу, собирался в армию. Второй сын проявлял большие способности к математике, доставшиеся ему от отца. Собирая по крохам со своей пенсии, Надежда умудрилась накопить достаточную сумму, чтобы купить внуку ноутбук, и горделиво мне об этом рассказывала:

– Он мне сказал: «бабушка, если бы ты только знала, как мне нужен компьютер, и не для игр, для дела». И что мне оставалось? Только собирать по копейке.

Совместная жизнь с Павлом давно перешагнула сроки, которые Вика проводила с предыдущими своими мужчинами. Год шел за годом, а они были вместе, и Павел становился грузнее телом и свирепее характером.

Сыроежку он невзлюбил, выгонял из дому посреди ночи, и Надежда длинными зимними ночами бегала под окнами дома нашего в сапогах на босые ноги, не успевала надеть колготки. Тихо плакала от холода, обиды и сознания собственной беспомощности.

– Соседи всё знают, соврать не дадут, – заключила она свой рассказ. Мы стояли всё на той же промежуточной между этажами площадке у мусоропровода. Надя заново страдала, жалуясь на бесчеловечное отношение зятя, который был никто, и звали его «он», и прописан он не был, а выгонял Надежду из её квартиры. В страдании своем она забыла опрокинуть ящик мусоропровода, оставила его раскрытым и ушла.

Я медленно закрыла крышку и, прислушиваясь к шуму падающих по трубе отходов, вспоминала сказанное ею давно, когда дочка ещё была школьницей: Вику я родила для себя.

Бегающей под окнами я её не встречала, спала, так как это происходило ночью, но сидящей на ступенях и боящейся идти домой, пока незаконного зятя не смотрит алкоголь и он не уснет, видела часто.

Однажды солнечным зимним днем я увидела её сидящей на ступенях. Потеряла ключи от дома и не могла войти. Сидела, подперев рукой голову, несчастная такая, казалось, что безответная, собравшая в одну жизнь все горести мира.

Как-то я пригласила её к себе, мы пили чай на кухне, и Надя поведала мне, что к ним завтра придут из социальных служб лишать Викторию родительских прав. Я знала что, теперь, когда старший сын Вики Александр был в армии, Виктория с Павлом совсем сошли с катушек, пили непробудно. Надежда спасалась у соседей, в основном у Натальи, а младший мальчишка был вечно голодный и неухоженный, – что могла бабка на свою пенсию? Да ещё изгнанная из квартиры? А денег не было, Павел перестал работать, и заработков Вики не хватало даже на водку.

Я не поверила, что дело дошло до лишения родительских прав, я никогда не слышала, чтобы Вика обижала, прилюдно шлепала своих мальчиков, или кричала на них, как нередко позволяют себе доведенные до отчаяния шалостями детей эмоциональные российские мамаши. Ни разу, за всё время, не слышала, не видела. Правда, их квартира в другой стороне, не под нами находилась, и на таком расстоянии не услышишь. Но из рассказов Надежды вырисовывалась удручающая картина бесконечных пьяных ссор Виктории с сожителем, который отцом ни одному из мальчишек не приходился, и вряд ли они испытывали теплые чувства к нему, скорее наоборот, ненавидели из-за плохого обращения с матерью.

Я пыталась позднее, дня через два выяснить у Натальи, чем закончилось дело с лишением Вики родительских прав, но она рассказывать не захотела, не в духе была, просто махнула рукой, мол, всё пока обошлось. А может быть, это махание рукой означало, что дело выеденного яйца не стоило, не знаю.

У мусоропровода же Сыроежка поведала мне, что после её письма внуку в армию с жалобами на Павла, Сашка пригрозил, что убьет отчима.

– Да, – жалобно тянула Сыроежка, и на сей раз лицо у неё было не равнодушное, а испуганное, – так и написал «если эта скотина будет над тобой издеваться, я его убью».

Мне стало страшно, угроза выглядела реальной: за время службы парень возмужает, ожесточится и не захочет мириться с тем, что над его бабкой, пусть слегка и сумасшедшей, но преданно его любящей, кто-то издевается.

Сашка вырос у меня на глазах, я ещё в колясочку заглядывала, где он лежал: розовенький, здоровый и упитанный младенец, несмотря на то, что его матери было всего шестнадцать, когда она его родила. Подрастая, он бегал во дворе, играл в футбол всё на том же поле, на котором до него гоняли мяч мой сын с товарищами, и ни его настоящий отец Андрей, первый муж Виктории, ни родители Андрея, дед с бабкой, которые жили в соседнем подъезде и любили своего первого внука, ни беспутная, но мягкая по характеру, добрая по отношению к детям Вика, ни Надежда, пишущая по скудости ума внуку в армию провокационные письма, никто из них не заслужил того, чтобы их сын и внук вырос убийцей. Не говоря уже о самом мальчишке.

Но обошлось. Он вернулся, первое время нигде не работал, радовался жизни и светленькой девочке, которая когда-то играла с моей внучкой, часто подпирала стены лестничной клетки там, где много лет назад любила стоять с парнями Вика. По лицу девочки было видно, что она влюблена, и я думала, ох, если Саша не в отца, а в мать, лучше бы в него не влюбляться. Потом Саша нашел себе работу, посиделки закончились, и когда я вернулась осенью с дачи, на лестничной площадке было пусто. Наверное, Саша ушел жить к деду с бабкой в соседний подъезд. Обошлось, кровопролития не случилось, а сейчас я и Павла не вижу, возле Вики какой-то другой крутится и трогательно целуется с ней, когда она всего лишь выходит добежать до магазина. Легкость, с которой она, всё ещё красивая женщина, подцепляет мужчин, остается неизменной.

Какая-нибудь один раз еле-еле себя пристроит, а тут можно сказать, конвейер, и каждый хочет остаться возле Вики, во всяком случае, по-первости точно хочет, видно, какими глазами весь этот хоровод мужчин на неё смотрит, каждый в свое время.

8

Наталья встретила меня возле магазина, жалуется:

– Представляешь, мы соседей внизу залили…

Смотрит на меня, видит мое напряженное лицо запинается:

– Ну, да ты-то представляешь.

Наталья живет прямо под нами, а кухни у нас такие, что стакан воды прольешь, и полстакана из этой воды на соседей просочится. И первое время, её муж Семён каждый месяц ходил к нам, сердился, скандалил, мы бегали, смотрели трубы, искали течи, которых не было, а было мое ротозейство. Только спустя лет двенадцать, когда мы ремонт делали, муж настелил на кухне линолеум и его края задрал корытцем. После этого протекать перестало. Но, в общем-то, я не об аварийных ситуациях хочу рассказать, а о Натальиной жизни.

Познакомились мы в течение первого же года проживания под одной крышей, всё на той же почве залива. Сначала Наталья мне не показалась красивой: тихая, светленькая, в очках. Тощая, ключицы торчат. Но время шло и голубые разводы постоянного недосыпа сползали с лица Наташи по мере того, как подрастали её мальчишки, и я увидела, что она очень хорошенькая женщина, из тех женщин, чью красоту сразу не заметишь, а, заметив, всё время будешь удивляться, что раньше пропускал.

Муж украинец, Семён, – тот видный мужчина был, волосы темно-русые и румянец во всю щеку.

Как только мы их заливали, темпераментный Семён приходил к нам и громко возмущался нашим головотяпством, а на другой день Наташа заходила ко мне, извинялась за грубость мужа, а заодно и пятерку, другую перехватывала. Занимала она часто, двое детей с разницей в возрасте 2 года были у них, и пока младший был маленький, Наталья не работала, а на одну зарплату сильно не разбежишься. Занимала часто, и всегда отдавала, но никогда не отдавала вовремя: скажет, принесу послезавтра, а не несет, и ты сиди и думай: а может она забыла? Или решила не возвращать? Я сердилась, а потом привыкла, уже не беспокоилась, что не вернет и только, одалживая деньги, говорила:

– Ты не обещай вернуть завтра, если не можешь, скажи, вернешь в пятницу, только точно скажи, чтобы я рассчитывала (у меня самой далеко не густо было в кармане).

Наталья кивала головой:

– Нет, я верну тебе завтра, мне не надо до пятницы.

И не возвращала.

Лет через пятнадцать я решила, что ей просто хочется, чтобы её не забывали, вспоминали иногда, а как ещё заставить человека помнить о тебе, как не вернуть ему деньги в срок? Самый надежный способ. Рекомендую.

9

Я на работе, а к сыну моему приходят товарищи, одноклассники, и они придумали игру: прыгали со шкафа на пол. Панельные дома не приспособлены к таким развлечениям, и стук стоял страшный. Наталья приходила за деньгами или возвращала их, вздыхала:

– Зина, я ничего, только боюсь, люстра грохнется…

– А что я могу? Наташа, ну что я могу? Я ведь на работе. Ты приходи, сама их гоняй, не стесняйся, они послушаются.

Наташа не приходила призывать чужих сыновей к порядку: забот со своими двумя хватало. Старший был маленький, очень хорошенький мальчишка с фантастически оттопыренными ушами. Когда Димка пошел в школу, школьники постарше его отловили, окружили, и долго рассматривали:

– Сколько живем на свете, – сказали они ему с высоты своих пятнадцати лет, – такого лопоухого первоклассника не видели.

Но обижать не стали, да и нечего там было обижать, 17 кг веса.

Наташа сидела на корточках возле мусоропровода, курила, рассказывала мне о сыне и о том, что сейчас она устроилась работать в физтеховской столовой. Вакансия была в кухне, но её определили на раздачу:

– Нет, женщина с такой внешностью пусть еду подает, студентов радует.

– Студенты со мной заигрывают, – говорит Наташа, забывая стряхивать пепел в банку из-под рыбных консервов, которую держит в руке. – Представляешь, Зина, сколько им и сколько мне? А сами такие бестолковые, всё время что-нибудь забывают, куда-то спешат…

10

Сумерки наступали на город.

Я стояла на площади возле станции, ждала автобуса. Толпа народа мельтешила вокруг меня, колыхалась плотной волной, готовилась штурмовать транспорт. Напротив нас густо, зад в зад, стояли пустые автобусы, ждущие неизвестно чего, во всяком случае, не пассажиров, пассажиров было навалом. И всё это: и площадь, и люди, и березовый лесок за железнодорожными путями, всё утонуло в серой мягкой вуали сумерек; голоса стали тише, гудки машин и электричек не столь пронзительны. Куриная слепота навалилась где-то за городом на кур, и фонари ещё не зажглись.

Двое стояли на старых путях, идущих вдоль основной железной дороги, стояли, обнявшись, и не выходили на тесноту площади, наблюдали за снующими людьми, и отрешенность и бездомность была в их позах. Я сразу заметила их среди толпы озабоченных всевозможными суетными делами людей. Они были далеко от них, как будто на другой планете.

Фары проходящего автомобиля осветили лица, и я узнала в женщине Наташу. Узнала, удивилась, хотела посмотреть ещё раз, но автомобиль повернул, осветил теперь меня на доли секунды, но этого оказалось достаточно: женщина резко повернулась, сошла на тропку, и пошла назад, в сторону Москвы, на юг, спиной ко мне. Мужчина повернулся вслед за ней, догнал и снова обнял за плечи. Через минуту они растаяли в серых потемках, как будто их никогда и не было.

Человеческий взгляд быстр как молния, я успела не только узнать Наталью, удивиться её здесь присутствию, но и разглядеть, вернее не рассмотреть, а оценить мужчину. Он был немолод, старше Семён, лысоват и некрасив, и остатки его волос успели засветиться рыжим цветом страсти в свете фар проезжавшего автомобиля. Он бережно, как какое-то сокровище, обнимал Наташу, что-то говорил, склоняясь к её лицу, и они исчезли, вдвоем, как мираж, как привидения, пригрезившиеся мне в сумерках города, скрывающиеся под их серым пологом от любопытных чужих глаз.

Я не поддалась обману исчезающего дня, старающегося убедить, что я грежу наяву, нет, я была уверена в том, что видела и подумала про себя:

– А повезло тебе, рыжий, ну что она в тебе нашла?

Но я догадывалась, что нашла в нем Наталья. Семён был резковат и упрям, она уставала от жизни с мужем и двумя мальчишками, а бережность, с которой мужчина обнял её, говорила о многом. Всегда нужна какая-то отдушина от серого быта жизни, и для многих женщин – это другой мужчина: рыбалкой и футболом они редко увлекаются.

А Семён увлекался, ездил куда-то на Волгу, ловил рыбу.

11

Этажом ниже, это близко или далеко?

Мы с Наташей не виделись после этой встречи довольно долго, потом пару раз поздоровались на бегу, и когда вновь сошлись поболтать месяца через два, нам обеим удалось сделать вид, что той вечерней встречи не было, впрочем, возможно, Наталья думала, что ей удалось скрыться от моих глаз.

12

Шепоток ползет по нашей деревеньке-подъезду, со ступеньки на ступеньку прыгает, разрастается, кто-то что-то скажет, кто-то умолчит, но обрывки иногда склеиваются, иногда забываются, рассыпавшись.

Да и подъезд всё же не деревня, в деревне жизнь совсем прозрачная: в нужник человек пошел, и то сосед видит. А в многоквартирном доме двери закрыл и спрятался, за закрытыми дверями происходящее не видно, и лишь тоненький ручеек-шепоток из-под дверей вырывается, и даже если и кричат, то шум слышен, боль в крике слышна, а слов не разобрать.

И вот ручеек достиг ушей моей невестки, и она рассказывает мне историю, а я слушаю её, открыв изумленно рот.

Мария, моя сноха, много гуляет возле дома с коляской, в которой болтыхается её сын, мой беспокойный внук, и общается с женским населением подъезда больше чем я, бегущая утром на работу, вечером к плите и так день за днем. Маша, которая живет здесь без году неделя, знает многих. И она мне рассказала.

Оказывается, Наташа забеременела, а поскольку ей было за сорок, то страшно стеснялась своей беременности, гуляла по ночам, как только стал обрисовываться животик. Мужу сказала, что у неё опухоль и ей назначили операцию, а когда срок пришел, отправилась якобы на операцию, а на самом деле – рожать.

Она не была уверена, что ребенок от мужа, и, родив, решила отказаться от родительских прав, о чём и заявила после родов.

Наталья была замужем, а в таких случаях при отказе от ребенка необходимо согласие мужа. Женщины из социальной службы пришли к Семёну, принесли бумагу, которую он должен был подписать: отказ от сына. А Семён о новорожденном сыне и знать ничего не знал, и ведать не ведал, и бумагу не подписал, сказал, что в его роду от детей не отказываются.

Спустя неделю Семён забрал из роддома жену с ребенком, которого назвали в честь деда, отца Семёна, Виктором. А какое между ними объяснение произошло, я не знаю, и сколько правды сказала мужу Наталья, тоже не знаю.

Мальчик вырос, и не поведай мне Маша эту подозрительную по своей фантастичности историю, и не наблюдай я тайную прогулку в сумерках вчера, я бы ничего не заметила: младший сын походил на отца нисколько не меньше, чем двое старших, и между братьями, особенно между старшим и младшим наблюдалось большое сходство, только Димкиной лопоухости у Вити не было, и шевелюра на солнце отливала медью, да веснушки, щедро раскиданные по лицу были цвета охры, как это бывает у рыжих. Ну да у кого в роду не бывало рыжих?

13

Теперь у Натальи было четверо мужиков в семье.

Старший сын, Димка, тот самый маленький лопоухий первоклассник рос очень медленно, и остался небольшим мужчиной на всю жизнь. Он отслужил в армии, время его службы попало на затишье в стране, войны на тот момент не было, проскочил он в затишье между Афганистаном и Чечнёй, не то, что парнишка из квартиры над нами, но об этом чуть позже. Дмитрий обучился в армии мирной профессии повара, вернулся возмужавший, сильно пополневший и привел в дом к Наташе девушку, на которой позднее женился.

Михаил был на два года моложе брата, он поступил в институт, в армии не служил, женился во время учебы, но с родителями не жил, крутился, снимал квартиру, прирабатывал, на тощий карман папы с мамой не надеялся. Он первый обзавелся потомством, дочкой, и Наташа была счастлива первой внучкой. Наконец, во втором поколении у неё появилась девочка. При встрече рассказывала мне о ней и удивлялась, насколько маленькие девочки отличаются от мальчиков в своем каждодневном поведении.

А спустя год и у Димы родился ребенок, сын, молодые жили вместе с родителями, Виктор учился в четвертом классе, отец Наташин, вдовец, перенес инфаркт, и его взяли к себе, и теснились они все на 34 метрах своей трехкомнатной квартирки, совсем как мы на десятилетие раньше. Наташа тащила на себе всю эту кучу народа.